Легенда о водолазе

Валентинаносила пепельный парик. Из-за последствий автоаварии заметно хромала.

Писалалегко, толково. Объясняя конфликт или сложный вопрос, излагала суть коротко исвоими словами.

Какни мала была карьерная дистанция Всеволода Сергеевича в газетном деле, онхорошо понимал ценность умения изложить своими словами.

Коллегистаршей возрастной категории этим навыком владели, ведь все они с детства многочитали, были завсегдатаями библиотек.

Мальчикиже и девочки, поклонники интернета, своими словами не умели. Они могли толькоцитировать других, в основном, чиновников, да ещё передирать куски изпресс-релизов. У них машины «совершали наезд», а не «сбивали человека»,губернатор «акцентировал внимание» вместо общегражданского «сказал», ну и такдалее. Убогий, увечный стиль, тупые канцеляризмы!

Впрочем,молодежь в газету и не шла. Когда на собеседовании Всеволод Сергеевичпереживал, что к нему будут претензии из-за возраста, выяснилось, что виздательстве средний возраст творческих работников перевалил за пятьдесят лет.

Молодыхжурналистов было на вес золота, а писали они, в основном, на сайтах или всоцсетях, что, кстати, старыми работниками, и это уже камень в их огород,считалось плебейством…

Авторубыло сложно сосредоточиться, но он вернул первоначальный текст.

Потомпопробовал почитать редакционный сайт, но мысли разбегались.

ВсеволодСергеич вышел в коридор и стал ходить взад-вперед, дожидаясь главреда.

Порывистый,в светлых джинсах и мятой белой футболке, стройный, всклокоченный, нелепый, онбыл хорош, и золотистая кожа, подкоптившаяся во время командировок в районы,придавала стиля.

МаринаСтепановна, спускавшаяся с лестницы, чтобы пойти прогуляться и проветритьголову, поглядела на Всеволода Сергеича и хмыкнула.

Всетрепетали перед владычицей морской, а этот… даже ухом не повёл, когда она кромсалаи уничтожала его писанину. Кстати, довольно толковую.

ВахтёршаНиколавна, рябая бабушка с химической завивкой, ставшая свидетельницей момента,заметила:

–Захудалай, конешна, а так – ничё, милинькай… Сама-то куды побегла, пожрать? Взяла бы его, сироту, подкормила!

2.3

А всемувиной были Мотины баклажаны…

…В довесокк квартире в наследство от тётушки Калиткину достались сарай и подпол.

СараемМотя, видимо, не пользовалась совсем, потому что если бы пользовалась, то там,по её характеру, был бы образцовый порядок, а не лежали бы в навал пыльныепустые стеклянные банки и прочее барахло.

Возлеэтих сараев, помнится, маленький Севочка однажды упал, когда бежал домой изуличного туалета и споткнулся о руку пьяницы. Пьяницы в те поры водились наКазанке в огромных количествах, чуть не каждый околоточный мужик регулярнозапивал. Летом алкаши частенько вытрезвлялись на свежем воздухе в заросляхбурьяна или даже на тропинке по направлению в туалет, и вокруг храпящей туши деловитовышагивали куры…

Авот подполом тётка пользовалась вовсю.

Вподпол попадали через каморку под деревянной лестницей в общем коридоре,ведущей с первого этажа на второй. Дощатая каморка была треугольная, оченьузкая, гипотенузой упиравшаяся в лестницу, а хранились в каморке метла дасовковая лопата для уборки улицы. Спереди каморки – дверь на шпингалете,внутри, на полу – деревянный люк, ведущий в подпол.

Самподпол представлял собой неожиданно высокое помещение, квадратное, сухое, сосветлыми белеными стенами. Скудное освещение обеспечивала лампочка-сопля,свисавшая с потолка. Одну из стен почти целиком занимал стеллаж, или лучшесказать шкаф без дверок, его тётушка каждые лето и осень уставляла самодельнымиконсервами в банках.

Однаждытётушка поселила в каморке огромную, черную, лохматую собаку. Люди редкожалеют, а уж тем более берут в семью больших, сильных собак, так что чернаяпсина скиталась по окрестностям, хромая на заднюю лапу, без всяких надежд насочувствие. Но тётка прониклась её одиночеством.

Дверькаморки привязали за ручку к лестнице, чтобы каморка не закрывалась, а на люкнабросили матрасик, и на этом матрасике псина воцарилась.

Своидела она справляла на улице. Раз в день ей выносили в алюминиевой кастрюле поесть.Если тётке приспичивало слазить в подпол, она сгоняла собаку с матраса,выбрасывала матрас из каморки и поднимала крышку люка.

Соседипоначалу ворчали, но потом оценили – в подъезд перестали таскаться пьяницы. А раньшеони, бывало, храпели на тесной площадке первого этажа, мешая проходу и отравляяатмосферу запахами перегара и аммиака.

Чёрная,как дьявол, косматая псина много лет сторожила вход в каморку…

Каждыйраз, спускаясь в подвал уже в качестве нового хозяина квартиры, Всеволод Сергеевичвспоминал о собаке.

Неустрашимыйстраж, одноголовый цербер, возник в его памяти и вчера, около полуночи, когда, закончивписать про дома престарелых, довольный, что дело сделано, проголодавшийся ВсеволодСергеевич полез за Мотиными закрутками.

Посветивфонариком на смартфоне, всё-таки лампочка Ильича справлялась плохо, он выбрализ банок самую, как ему показалось, многообещающую в плане вкуса – жаренные баклажаны(каждая банка имела наклейку, чтобы понимать, что внутри).

Переставляябанки, Всеволод Сергеевич неловко задел одну из досок на глухой задней стенке стеллажа.

И досканеожиданно соскочила с проржавевших от времени креплений и упала, со стуком, вщель между основанием шкафа и полом.

Сквозьоткрывшуюся протяженную горизонтальную дыру Всеволод Сергеевич увидел нечтонепонятное. Вернее, так: он должен был увидеть в дыру равномерную светлуюповерхность оштукатуренной стены, такую же, как у всех остальных стен с трёхсторон подпола. А там, в открывшемся прогале, было что-то тёмное, инородное.

Тамчто-то было!

ЗаинтригованныйВсеволод Сергеич начал переставлять банки с полок на пол, чтобы передвинуть старыйшкаф. Его охватило волнение. Освободив полки, он попытался отодвинуть в сторонутяжелый деревянный массив стеллажа, но банки на полу мешали. Всё больше входя вазарт, он несколькими движеньями сгреб заготовки в самый дальний от шкафа угол,часть банок воздвигнул вторым этажом на нижние, чтобы расчистить побольшеместа.

Наконец,шкаф был сдвинут… И Всеволод Сергеич увидел на чистом, освободившемсяпространстве стены…небольшую дверь.

Она былаполукруглой, сколоченной из толстых досок, со стильной, наверное,дореволюционной затейливой ручкой-скобкой и с отверстием для ключа.

Всеволоддернул ручку, ну мало ли, но дверь, конечно же, не поддалась. Нужен был ключ.

Неуспев додумать про ключ, Всеволод Сергеич уже знал, какой ключ, единственный,подходит на роль отмычки таинственной двери. Конечно же, тот самый, которыйхрен знает зачем хранился в Мотиной квартире несколько десятилетий…

ВсеволодСергеич бросился к себе на второй этаж, гремя каблуками по ступеням старойлестницы. Сердце его учащенно билось.

Хотяон руку готов был дать на отсечение, что ключ подойдет, но интрига оставалась:да или нет?

Нуконечно же да! Старинный ключ вошел в замочную скважину без помех и провернулсядва раза.

Вэтот миг сердце Всеволода Сергеича было готово выскочить из груди.

Ондернул за ручку, и тяжелая дверь полукруглой формы поддалась, отворилась. Вразверзшейся дыре, в таинственном портале, зиял мрак. Казалось, что он былживым и шевелился. Запахло чем-то тяжелым и земляным.

ВсеволодСергеич включил на смартфоне фонарик и со страхом и любопытством посветил воткрывшееся неизведанное.

Какни скуден был луч смартфона, он показал, что там, в черноте, шёл вниз какой-тоход.

Какой?Насколько длинный? Опасный ли?

ВсеволодСергеич осторожно шагнул в проём двери и сделал, инстинктивно втянув голову вплечи, несколько шагов, готовый при первых признаках возможного обвала иликаких-то неожиданностях отпрыгнуть назад. Но ничего плохого не произошло. Ход довольнокруто спускался. Под ногами ощущалось каменистое покрытие, стены и потолок былисделаны тоже из чего-то основательного, возможно, из камня или бетона, иобмазаны сверху чем-то вроде штукатурки, светло-серой, не темной. Холодный воздухвнутри хода, хоть и казался спрессованным и тяжелым, пропитанным влажнымглинистым духом, но, в принципе, был вполне годным для дыхания. А ещё вподземном коридоре можно было стоять, не сгибаясь, и до потолка оставалосьсантиметров двадцать.

ДалекоВсеволод Сергеич не полез. Решил, что эмоций на первый раз хватит, а то как быинфаркт не шарахнул по сценарию дяди Миши Ротару.

Он выбралсяиз хода, запер полукруглую дверь, но шкаф на место возвращать не стал… Вернулсяв квартиру, даже не вспомнив про баклажаны…

ПозвонилаКристиночка – приехал главред. Всеволод Сергеевич отнес текст, передалпожелания Марины Степановны, а когда вернулся в чуланчик своей редакции, там ужебыла мадам Пехтеева. Явилась не запылилась.

Онавелела Калиткину срочно отправляться в Лемаёво, в районный центр – встречатьсяс дедушкой, собравшим коллекцию советских значков.

– Инафига ему эти значки? – фыркнула Валентина.

– Неу всех есть деньги на живопись, – парировал Калиткин, радуясь, что поручениеПехтеевой отвлечет его от мыслей про таинственную дверь.

–Щас пойду и порву, – настраивался Всеволод Сергеич. – Главное, концентрация.Чтобы не порвать по дороге тех, кого не надо. А то, когда придешь рвать, когонадо, уже и выдохся. Запал пропал.

–Запал пропал? Неплохо! – оценила Валентина. – А что насчет «крутышки»?Например, Лиза – ты настоящая крутышка!

–«Крутышка», «вкусняшка», «я тебя услышал» – ненавижу! Ещё ненавижу «человечек».«Она – чудесный человечек.» Аж в желудке чешется!

– Нечемзаняться? Я подскажу, – флегматично вмешалась в филологический спор мадамПехтеева. – В магазинах селёдка подорожала.

–Опять? – притворно ужаснулась Валентина. – А количество покусов людей клещами,случайно, не возросло?

ВсеволодСергеевич и Валентина обменялись глумливыми улыбочками.

Он ужезнал, что тревожной статистикой про покусы клещами колдамысские журналистызатыкают дыры в новостной ленте. А квечному, как вселенная, удорожанию селёдки Ольга Ивановна испытывала персональнуюслабость.

Подхватилрюкзак, Всеволод Сергеич рванул до дедушки со значками.

2.5

Месяцпролетел, а Калиткин так и не решился обследовать подземелье.

Авдруг его завалит? А вдруг из стен просачивается подвальный газ? А если онвстретит крыс? Целую стаю голодных, заразных крыс?

Иливдруг обнаружит скелет чекиста?

Когдапосле этих фантазий Калиткина отпускало, и сердце восстанавливало ритм, он докучи прикидывал, а почему, собственно, стены в подземном коридоре такиесохранные, похожие на оштукатуренные сравнительно недавно?

Снекоторых пор в общественной жизни страны что-то неуловимо изменилось. Люди переставалиговорить, что им взбредёт в дурную голову, многие знакомые Всеволода Сергеевичапоудалялись из соцсетей, дабы не ляпнуть лишнего. И вроде бы всё правильно:только тем, кто злопыхал в сторону родного государства, вменялись штрафы,причем, такие штрафы, какие в бумажном эквиваленте не всякий нормальный человеки в руках-то держал. А иных злопыхателей сажали. Не за убийство, за мнение, нопо срокам – как за убийство.

И правильно.За дело. Точнее, за слова. Но справедливо. По закону как бы. Но почему-тоостальным, кто не злопыхал, и даже не инакомыслил, хотелось залезть под одеяло,зажмуриться и так лежать, не двигаясь, пока петухи не прокричат три раза.

Ивот поскольку в сознании Всеволода Сергеича та сила, что называется общеродовымтермином «правоохранительные органы», опять, как во времена его советской юности,стала восприниматься в связке со священной инквизицией, опричниной, факелами, кострами,еретиками и ликованием толпы, он ещё и поэтому не лез в черную дыру.

Подумаешь,найдет скелет чекиста! Как бы его самого чекисты не нашли, в нынешних терминах– фээсбэшники…

Времячувствовал не только Калиткин. Даже первое лицо Колдамысской области –губернатор Тимур Тимофеевич Чепель, он же ТэТэ, он же Пистолет – тихоохреневал.

Чепель– здоровенный, упитанный мужик предпенсионного возраста, с мясистым, в двескладки, затылком, с обширной лысиной и седыми перышками волос надоттопыренными ушами. Глазки у него заплыли жиром. Прямо сказать, не Камбербетч.Причем, до такой степени не Камбербетч, что когда Всеволоду Сергеевичу первыйраз на Пистолета показали, вот, мол, наш любимый губернатор, Всеволод Сергеевичмысленно повторил легендарную киношную фразу в исполнении великого ЭрастаГарина: «Какая отвратительная рожа!»

Правда,рожа показалась отвратительной только поначалу – губер кого-то из чиновниковраспекал. По мере узнавания личности Пистолета, Всеволод Сергеевич проникался кнему уважением. А когда человека уважаешь или любишь, внешность не играетроли.

Чепельв губернаторы избрался сам, ещё в конце девяностых, на сломе эпох. Когда, содной стороны, на него напирала, грозя раздавить, вся махина прежнегоадминистративного уклада, а с другой – в него поверили уставшие от нищеты ибезнадёги народные массы. Это сформировало характер и политический почеркЧепеля: презирать и тасовать чиновников и быть чутким к настроениям людей. Онбыл волевой, костоломный, артистичный, грубый, убедительный.

Лучшевсего натуру Тимура Тимофеевича описывало слово «хозяин».

Навзгляд не знакомого с ним человека, хотя в Колдамысской области таковых былопоискать, Пистолета знали все и, кажется, он тоже всех знал, причем, поимени-отчеству… тем не менее, на взгляд условного незнакомца Чепель казалсямедведем, увальнем, персонажем Салтыкова-Щедрина. Но он преображался донеузнаваемости, если хотел – становился чутким и даже интеллигентнымсобеседником, умным советчиком, опытным экспертом. Всё, что делал, он делалодухотворенно, со страстью, и поэтому ему многое прощалось, даже хамство.

Чепельискренне переживал за свой регион, даже с избытком – то он собирался разводитьбизонов в отдаленных хозяйствах области, вернее, пытался это дело навязатьдиректорам хозяйств, то мечтал выращивать рыжиковое масло для нужд немецкихавиакомпаний, летающих на биологическом керосине. Он пыжился вытащитьдотационный регион, которым стала Колдамысская область после развала Союза ибанкротства отечественной военной промышленности (в Колдамысе при СССР быломного военных заводов). Правда, он и свой процент закладывал во вновьоткрываемые производства, но кто из нас не без греха?

ТимурТимофеевич, как хозяин, контролировал всё, что под ним, казнил и миловал.Однако на другом уровне властной иерархии, когда уже он сам выступал в роливассала, то тех, кто от него зависел, защищал яростно, как собственныхдетей.

Вдевяностые Чепель поссорился с мэром Колдамыса.

Тогдамэров тоже выбирали, и мэр, ясен красен, аналогично был фигурой самостоятельной.А самостоятельности Чепель не терпел. Он заказал наёмным политтехнологампоменять строптивца на что-нибудь сильно попроще.

Такв региональном публичном пространстве возник Лев Кукареко.

Этобыл совершенно случайный выбор. И в то же время не случайный. Решили, что вкачестве нейтрализатора мэра годится человек военный. Военные ассоциируются уэлектората с надёжностью, порядком, традиционными ценностями. А ещё это долженбыть семьянин и не дурак (то есть лучше, чтобы кандидат носил очки).

–Так вон Лёвка Кукареко, корешок мой, военком из Ленинского комиссариата, какраз очкарик, – воскликнул один из советников губера на тайном совещании посмене муниципальной власти.

Вызвали«корешка», убедились, что, действительно, настолько никакой в планесамостоятельности, что можно будет вылепить всё, что хочешь.

Подключивподконтрольные СМИ для промывки мозгов электорату, Кукареко сначала сделали городскимдепутатом, а потом и председателем городской Думы, то есть главой законодательнойвласти Колдамыса. И хотя мэром он так и не стал, но снятию прежнего мэра споста сильно поспособствовал.

Бывшийвоенком оказался настолько удобным в эксплуатации и послушным, что в свой срокего поставили председателем Законодательного Собрания области.

–Это, конечно, примитивно – говорить, что Кукареко «поставили», он же нетабуретка, – рассуждал Иван Иванович Пехтеев, набрасывая крупными мазкамирегиональный политический расклад для несмышлёного Всеволода Сергеевича. – Носам бы он не смог. Чтобы его протащить, нейтрализовали всех конкурентов, СМИ дуделив одну дуду. Слава богу, Лёва не накосячил, отсебятину не порол, улыбался, тоесть в целом с ролью справился.

Еслисравнивать энергетику Чепеля и Кукареко, то Чепель был эдакий школьный двоечник-хулиган,которого боялись и уважали и сверстники, и педагоги. Самый сильный среди всех,самый волевой. А Чепель – троечник-тихушник, которого по прошествии пары летпосле вручения аттестатов и классный руководитель-то вспомнит с трудом.

Сколько-толет хитросочинённая политическая конструкция продержалась. Но с недавних порТимур Тимофеевич задёргался.

Пистолетна всех собраниях с жаром говорил, что русским пора стряхнуть с себя лень, надоучиться у Запада – энергичности и креативу, работать надо, а не ныть иприбедняться. Речи были обидные, но мотивирующие. Реально хотелось пойти и разметатьизбу по брёвнышку.

Кукарекоже старался не произносить речей. Если не произносить не получалось – это былиневыносимые минут сорок-пятьдесят абсолютной пустоты и кривой логики. Устныепредания сохранили его нечаянный афоризм про какую-то местную продукцию: «раньшеделали хуже не бывает, но мы это превзойдем».

Чепельпочувствовал, что с некоторых пор тема с Америкой больше не канает. Но он немог, как Лев Иваныч, оседлать тему родины в кольце врагов. Он в это не верил. Какие,нахрен, враги!

Представьтеоторванное от цивилизации сельцо, где с горем пополам наскребли в бюджете натри квадратных метра невиданной в этих краях тротуарной плитки. И впервые затридцать лет что-то отремонтировали капитально, то есть клуб. И вот наторжественное собрание по данному поводу пришкандыбали все ходячие – восновном, понятно, старушки. И кажущийся юным на их фоне пятидесятилетнийпредседатель Заксобра начинает учить, что все беды – от Америки.

Губернаторв своём приветственном слове сказал бы, подмигнув, что они, сельчанки, ещёого-го! – так и женился бы на всех сразу! Только что же бурьян у нового клубане покосят, да старые хибары с проваленными крышами не разберут, ведь стыдносмотреть! А ещё пустить автобус до райцентра пообещал бы.

Преждесимпатии пришкандыбавших были бы на стороне губернатора, а теперь бабушки насерьёзных щах внимали Кукареко. Да хрен бы с ними, с бабушками. Главный органчиновника – чуйка (а теперь Чепель был именно чиновником, ведь на последнихвыборах его не выбирали, а назначили сверху), так вот чуйка Чепелю подсказывала,что и те, кто наверху, считают его устаревшим.

Аглупый, никчёмный Кукареко, тот, кого Тимур Тимофеевич собственными рукамислепил из говна и палок, в кого душу вдохнул, теперь на коне.

Притаких раскладах злоебуч..сть губера подскочила кратно, ему всюду мерещилисьпредатели. Но он не собирался сдаваться без боя. И был готов перегрызатьглотки.

Всеэти политические тонкости и нюансы требовалось учитывать в журналистскойработе.

Поэтому,например, в газете теперь нельзя было упоминать председателя Заксобра больше трёхраз в номере, а в отношении губернатора действовал принцип «кашу маслом неиспортишь».

Иливот ещё о тонкостях журналистской работы и специальных знаниях.

– Почему Ким Кнаус не идёт со мной на контакт?– вопрошал Калиткин Марину Степановну, чей журналистский стаж превышалсороковник.

–Потому что ты балбес. Поздравляю тебя, Шарик.

– Ивсё?

–Увы!

ИванИванович Пехтеев, к кому Калиткин обратился с тем же вопросом, был болееинформативен.

Всвое время, объяснил Иван Иваныч, Чепель заказал на богача Кнауса пасквиль в«Колдамысской правде» – чтобы показать, кто в области царь, а кто холоп.Оскорбленный Кнаус собирался судиться с газетой, но передумал.

Стех пор он и не имеет никаких дел с издательством.

То,что ему столько лет поют дифирамбы – это пусть. Но сам он контакты сжурналистами пресекает.

– Не даст он интервью, не трать силы, –резюмировал Пехтеев.

2.6

Охуж эта Марина Степановна! Редактор сайта Машка Щукова пришла в новом платье, аМарина Степановна: «Неплохо смотрится, даже на твоей фигуре!»

Ажурналистку отдела социальной политики Ксюху Постных она взялась учить краситьглаза. Ксюха-кудряха вернулась в кабинет – щёки её пылали.

Каждыеполгода к редактору ходила делегация из журналистов или верстальщиков –жаловаться на невыносимую владычицу морскую.

Редактореё вызывал, беседовал. Марина Степановна притормаживала, но потом бралась застарое. Вины за собой не чувствовала, считала, что просто конторе хронически невезёт с сотрудниками – она с ними по делу, а те истерят.

ЕщёМарина Степановна верила во всякую чушь. Холотропное дыхание, гомеопатия и всётакое. Как-то она рассуждала про память воды. Щучка ляпнула: «Чтобы помнить,мозги нужны, а где у воды мозги?» Марина Степановна взъярилась. Она на высокихнотах верещала, что не знать о достижениях современной научной мысли непозволительнодля действующего сотрудника издательства.

Характерсложный, короче говоря. Практически каждый день кто-нибудь из подчиненных местасебе не находил от её ядовитых слов, и своими жалобами надоедал остальнымжурналистам.

«ТыМарину Степановну не знаешь? Тут нет логики, один абьюз!», – пыталисьутихомирить коллегу с раненным самолюбием. – «Сегодня – тебя, завтра – другого,не ищи смысла». Но человек заводил шарманку по десятому кругу: «Ну как же так,ну за что?»

Когдавладычица морская уходила в отпуск, вся контора отдыхала, прямо по анекдоту.

Вэто благословенное время, обычно в августе-сентябре, за Марину Степановнуоставалась мадам Пехтеева.

Онане придиралась по мелочам, не давала противоречивых указаний, работала молча имного. Но, в свою очередь, была скучна, как февральский понедельник. И«Колдамысская правда», довольно своеобразное издание, поскольку содержание еёбыло в целом казенным, при руководстве мадам Пехтеевой скатывалось воткровенное заунывье.

А ещёОльга Ивановна не обладала талантом поддерживать контакты.

МариночкаСтепановна день деньской трещала по телефону с подружками, с департаментом СМИ,с внештатниками. И люди шли к ней косяком. Да, она людей обижала, но, если не кней, то и пойти-то больше в издательстве было не к кому. И у нее всегда былоровное, приподнятое настроение.

А уОльги Ивановны на лице словно крупными буквами написали «Все умерли».

ВсеволодуСергеевичу, как новичку, хотелось творчества.

Онвстречался с людьми, потом не по разу слушал самые интересные куски издиктофонных записей, стыковал, интерпретировал, в общем, пропускал черезсердце.

Ирассказывал людям о людях. Подводил, так сказать, читателя к зеркалу ипоказывал – вот, каков ты есть, смотри.

Этобыла интересная, но непростая работа, занимавшая с учетом времени насогласование встреч, неделю, не меньше.

Ивот когда он сдавал Марине Степановне материал, ее, владычицу морскую, какраздирало. Она лезла в каждое предложение. Переписывала всякую мысль,переставляла местами абзацы, не могла успокоиться.

Посмыслу выходило всё то же самое, но это был другой текст, чужой.

ВсеволодаСергеевича, как автора, редакторский произвол задевал. Но он заметил, что, еслиМарина Степановна чувствовала сопротивление, она придиралась ещё сильней. Ужепереработанное пускала под нож новой правки.

ВсеволодСергеевич давал себе зарок не заниматься сложными текстами.

Коллегинагло тырили новости с официальных сайтов, меняли пару слов и с умным видомсдавали. Иногда одну и ту же писульку, практически идентичную, не сговариваясь,приносили редактору человека три-четыре.

Иликорреспонденты брали инфу из пресс-релиза регионального правительства,встречались с героем, добавляли комментарии специалистов. Выходило много,полоса. Но, по сути, это была всё та же одноклеточная инфа из пресс-релиза,только разведённая словами-водой.

Людимаксимально облегчали себе жизнь. Не заморачивались.

ВсеволодСергеевич не мог понять, почему в их случае Марина Степановна или ОльгаИвановна не лезли в глубины, правили только самые откровенные ляпы. И в газетупорою попадала такая пустота, такая банальщина, что просто ужас! И ничего –всех устраивало.