Предел Ландауэра

Мириам положила телефон на стол и встала. Подошла к окну.

Женева внизу была тихой – швейцарской, нейтральной, равнодушной. Огни отелей, фонари на набережной, чёрная гладь озера. Где-то там, за озером, за горами, за всей этой красивой упорядоченностью – хаос. Мир, который пытался понять, что с ним происходит.

Она думала о Мэй. О том, как та родилась – крошечная, сморщенная, с удивительно сильным голосом. О том, как росла – первые шаги, первые слова, первые вопросы. О том, как спрашивала однажды, лет в пять: «Бабушка, а что такое будущее?»

И Мириам ответила: «Это то, чего ещё нет, но обязательно будет».

«А оно хорошее?»

«Надеюсь. Мы стараемся, чтобы оно было хорошим».

Теперь Мэй было семнадцать, и она знала, каким должно быть будущее. Знала лучше всех. Как все семнадцатилетние.

Мириам вернулась к столу и взяла телефон. Открыла сообщения. Написала:

«Мэй, я люблю тебя. Я не выбрала сторону. Я просто хочу, чтобы мы не ошиблись. Позвони, когда захочешь поговорить».

Долго смотрела на экран. Потом нажала «отправить».

Ответа не было.

День 40 из 847

Женева. Дворец Наций. Зал заседаний. 14:15.

Это случилось без предупреждения.

Мириам сидела на очередном заседании – рабочая группа по «долгосрочным последствиям», двенадцать человек за овальным столом, кофе в термосах, бумаги в папках. Рутина. Скука. Попытка уложить бесконечность в протокол.

Докладчик – доктор Ребекка Фостер из Оксфорда – показывала слайды. Модели климата, прогнозы температуры, графики эволюции Солнца. Сухие цифры, которые должны были помочь принять решение.

– Как вы видите на этом слайде, – говорила Фостер, указывая на экран, – естественное повышение светимости Солнца приведёт к испарению океанов примерно через…

Экран мигнул.

Мириам моргнула. Показалось?

Экран мигнул снова. И погас.

Свет в зале замерцал. Ноутбуки зашипели и выключились. Телефоны на столе одновременно вспыхнули – экраны загорелись белым, потом погасли.

Кто-то ахнул. Кто-то выругался.

– Что происходит? – голос Фостер был растерянным. – Это сбой питания?

Мириам смотрела на свой телефон. Экран был чёрным – мёртвым. Она попробовала включить его. Ничего.

За окном раздался гудок – потом ещё один, и ещё. Машины на улице остановились. Светофоры не работали.

– Это не сбой, – сказал кто-то. – Это что-то ещё.

Мириам встала и подошла к окну. Женева внизу замерла. Трамваи стояли посреди путей. Люди выходили из машин, смотрели по сторонам. На площади перед дворцом толпа – она была там каждый день – тоже остановилась. Плакаты опустились. Все смотрели на небо.

Она тоже подняла глаза.

Небо было обычным – серым, облачным, швейцарским. Ничего особенного.

И всё-таки что-то было не так.

– Смотрите! – крикнул кто-то в зале. – Свет возвращается!

Лампы замерцали и загорелись – тускло, потом ярче. Экраны ноутбуков засветились. Телефоны ожили.

Мириам взяла свой телефон. Он включился нормально, как будто ничего не случилось. Она открыла новости – и застыла.

Заголовки кричали:

«ГЛОБАЛЬНЫЙ СБОЙ: электроника по всему миру отключилась на 47 секунд»

«Учёные: источник импульса – система Проксимы Центавра»

«Архивариусы напомнили о себе?»

Сорок семь секунд. Во всём мире. Одновременно.

Мириам опустилась на стул. Руки дрожали.

– Это было… – начал кто-то.

– Демонстрация, – закончила она.

Все повернулись к ней.

– Демонстрация? – Фостер нахмурилась. – Что вы имеете в виду?

– Они показывают, что могут. – Мириам говорила медленно, пытаясь уложить мысли. – Импульс из системы Проксимы. Нейтринный, вероятно – они используют нейтрино для связи. Они вырубили нашу электронику на сорок семь секунд, чтобы мы поняли: они здесь. Они ждут. И они… – она поискала слово, – они не просто предлагают. Они напоминают.

Тишина в зале была оглушительной.

– Это угроза? – спросил кто-то.

– Не знаю. – Мириам покачала головой. – Может быть, угроза. Может быть, просто… демонстрация возможностей. «Мы можем сделать это. И можем сделать больше».

– Но зачем?

– Потому что мы медлим. – Она посмотрела на часы. – Сорок дней прошло. Восемьсот семь осталось. И вместо того чтобы решать, мы сидим на заседаниях и обсуждаем «рамки».

Дверь зала распахнулась. Вошёл помощник Дюваль – молодой человек с бледным лицом.

– Экстренное сообщение, – сказал он. – Учёные из IceCube подтверждают: импульс был нейтринным. Источник – направление Проксимы Центавра. Координаты совпадают с теми, что указаны в протоколе.

Мириам закрыла глаза.

Они здесь. Они ждут. И они дали понять, что ждать бесконечно не будут.

День 42 из 847

Женева. Кафе «Дю Норд». 16:30.

После импульса всё изменилось.

Мириам сидела в углу кафе – маленького, старомодного, с деревянными столами и запахом свежей выпечки – и смотрела в окно. На улице было спокойно: люди шли по своим делам, как будто ничего не случилось. Швейцарская невозмутимость. Или просто человеческая способность адаптироваться к чему угодно.

Но на экранах телевизора за стойкой – другая картина. Импульс стал катализатором. Люди, которые сомневались, теперь были уверены – в ту или иную сторону. «Прыжок» набирал сторонников: «Они показали силу – значит, они реальны. Значит, предложение реально. Хватит ждать!» «Корни» – так теперь называли тех, кто хотел остаться – тоже росли: «Они угрожают нам. Это не партнёры, это… хозяева. Мы не должны подчиняться».

Два лагеря. Две правды. Одно человечество, которое не могло договориться.

Телефон на столе завибрировал. Мириам посмотрела на экран. Мэй.

Она взяла трубку.

– Бабушка. – Голос внучки был другим – не злым, как в прошлый раз, но напряжённым. – Ты видела?

– Видела.

– И что ты думаешь теперь?

Мириам помолчала. Что она думала? Что мир сошёл с ума. Что они все – игрушки в руках чего-то непостижимого. Что ей шестьдесят один год, и она слишком стара для этого.

– Я думаю, что мы должны быть осторожны, – сказала она наконец.

– Осторожны?! – В голосе Мэй снова появились нотки раздражения. – Бабушка, они вырубили всю электронику на планете! За сорок семь секунд! И ты говоришь «осторожны»?

– Именно поэтому.

– Что?!

– Мэй, подумай. – Мириам старалась говорить спокойно. – Они показали, что могут отключить нашу технологию. За секунду. По всему миру. Что это значит?

– Что они сильные.

– Что они могут контролировать нас. – Мириам сделала паузу. – Если они захотят – они отключат нас навсегда. Не на сорок семь секунд – навсегда. Что мы будем делать тогда?

– Они не… – Мэй запнулась. – Они предлагают помощь. Не угрожают.

– Ты уверена?

– Да!

– Почему?

Тишина. Мэй не знала, что ответить.

– Потому что… – начала она. – Потому что иначе не имеет смысла. Зачем им предлагать, если они могут просто взять?

– Хороший вопрос. – Мириам кивнула, хотя внучка не могла этого видеть. – Может быть, они не могут «просто взять». Может быть, им нужно наше согласие. По какой-то причине. И тогда демонстрация – это способ подтолкнуть.

– Или это просто… привет. «Мы здесь. Не забывайте».

– Может быть. – Мириам улыбнулась. – Видишь, Мэй? Мы не знаем. Мы не понимаем, что они хотят. Мы не понимаем, как они думают. Мы даже не уверены, что у них есть «думать» в нашем смысле. И при этом мы должны принять решение, которое определит судьбу всех, кто когда-либо будет жить.

– И что ты предлагаешь? Ничего не делать?

– Я предлагаю думать. Сомневаться. Задавать вопросы.

– Пока не станет слишком поздно?

– Пока мы не поймём, что делаем.

Мэй вздохнула. Мириам слышала в этом вздохе усталость – не злость, как раньше, а именно усталость. Как будто внучка тоже устала спорить.

– Бабушка, – сказала она тише, – я не хочу ссориться. Правда. Я просто… я хочу верить, что это хорошо. Что это шанс. Понимаешь?

– Понимаю.

– И когда ты говоришь «осторожность» и «сомнения» – мне кажется, что ты хочешь этот шанс отнять.

– Нет. – Мириам покачала головой. – Я хочу, чтобы ты выбрала сама. Через сто лет. Не я за тебя сейчас.

– Через сто лет меня может не быть.

– Я знаю. – Голос Мириам дрогнул. – Поэтому и боюсь.

Долгая пауза. Мириам слышала дыхание внучки – неровное, прерывистое.

– Я… – Мэй запнулась. – Я позвоню позже. Ладно?

– Конечно, солнышко. В любое время.

– Пока, бабушка.

– Пока.

Связь оборвалась. Мириам положила телефон на стол и долго смотрела на него. На экране – фотография Мэй, улыбающееся лицо, семнадцать свечей на торте.

Девочка, которая хотела к звёздам.

Бабушка, которая боялась её отпустить.

День 45 из 847

Женева. Дворец Наций. Пленарный зал. 11:00.

Пленарное заседание было последним в серии. Две недели работы, десятки рабочих групп, сотни страниц документов – и всё ради одной минуты. Минуты, когда нужно было сказать что-то, что имело смысл.

Мириам стояла у трибуны и смотрела в зал. Сотни лиц – знакомых и незнакомых, усталых и напряжённых. Камеры транслировали выступление на весь мир. Миллиарды глаз. Миллиарды ушей.

И она должна была что-то сказать.

– Коллеги, – начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – За последние две недели мы обсудили многое. Риски и возможности. Цену и награду. Мы пытались уложить бесконечность в таблицы и графики. И мы… – она помедлила, – мы потерпели неудачу.

Шёпот в зале. Она подняла руку.

– Не потому что мы недостаточно умны или недостаточно старались. А потому что задача невыполнима. Мы не можем принять это решение. Никто не может. Оно слишком большое для любого комитета, для любого правительства, для любого человека.

– Тогда зачем мы здесь? – голос из зала. Эстрелья. Она узнала его, не глядя.

– Мы здесь, чтобы признать это. – Мириам повернулась к нему. – Чтобы сказать вслух: это не наш выбор. Это выбор всего человечества. Каждого живого человека. И каждого, кто ещё родится.

– Красивые слова. – Эстрелья встал. – Но слова не решают проблем. У нас восемьсот два дня. Меньше чем через год мы должны дать ответ. Кто будет решать?

– Все.

– Все? – Он усмехнулся. – Восемь миллиардов человек? Как вы себе это представляете?

– Не знаю. – Мириам пожала плечами. – Референдум? Голосование? Может быть, что-то, чего мы ещё не придумали. Но это должно быть решением людей. Не элит. Не экспертов. Людей.

– И если люди ошибутся?

– Тогда это будет их ошибка. – Она посмотрела ему в глаза. – Доктор Эстрелья, вы говорите о звёздах. О будущем. О спасении. Но спасение, которое навязано сверху, – это не спасение. Это рабство. Если мы примем это решение за восемь миллиардов, мы не спасём их. Мы отнимем у них право выбирать.

Зал молчал. Мириам чувствовала на себе взгляды – сотни взглядов, одобряющих и осуждающих, понимающих и враждебных.

– Я не говорю «откажитесь», – продолжила она. – И не говорю «примите». Я говорю: пусть каждый решит сам. Пусть это будет настоящий выбор. Не навязанный, не продиктованный, не украденный. Выбор.

Она замолчала. В зале стояла тишина – тяжёлая, давящая.

Потом кто-то захлопал. Один человек. Потом ещё один. И ещё.

Аплодисменты были негромкими – не овация, скорее признание. Но они были.

Мириам отошла от трибуны и села на своё место. Руки дрожали. Сердце колотилось.

Она сказала то, что хотела сказать. Изменит ли это что-нибудь – она не знала.

День 45 из 847

Женева. Отель «Бо-Риваж». 23:15.

Мириам сидела в номере и смотрела в окно. Женева спала – или делала вид, что спит. Огни на набережной, тёмное озеро, звёзды над горами.

Звёзды. Раньше она любила смотреть на них. Раньше они были просто красивыми – далёкими, холодными, безопасными. Теперь каждая из них могла быть узлом сети. Частью машины, которая ждала ответа.

Телефон на столе завибрировал. Сообщение от Мэй:

«Смотрела твоё выступление. Не согласна. Но… понимаю. Может быть. Немножко. Люблю тебя, бабушка».

Мириам улыбнулась. Впервые за две недели – по-настоящему.

Она взяла телефон и написала в ответ:

«Я тоже тебя люблю, солнышко. Спи. Завтра будет новый день».

Положила телефон и снова посмотрела в окно.

Завтра будет новый день. И послезавтра. И через неделю, и через месяц. Восемьсот два дня. Достаточно, чтобы подумать. Недостаточно, чтобы понять.

Но понимание – это роскошь. Иногда приходится выбирать, не понимая.

Мириам встала и подошла к окну. Внизу, на площади перед дворцом, ещё горели огни – кто-то не уходил, кто-то всё ещё спорил, кто-то всё ещё верил, что знает ответ.

Она думала о том, что сказала сегодня. О праве выбора. О том, что нельзя решать за других.

И о том, что всё это – слова. Красивые, правильные слова, за которыми прячется страх. Страх ошибиться. Страх отпустить. Страх признать, что будущее – не её.

Она думала о Мэй. О девочке, которая хотела к звёздам. О том, как та родилась – крошечная, беззащитная, с удивительно сильным голосом. О том, как спрашивала: «Бабушка, а что такое будущее?»

Будущее – это то, чего ещё нет, но обязательно будет.

Но каким оно будет – решать не ей.

Мириам закрыла глаза и прислонилась лбом к холодному стеклу.

Это не дискуссия о будущем, поняла она вдруг. Это война за настоящее. Война за право определять, кем мы будем завтра. Война, в которой нет правых и виноватых – только те, кто хочет одного, и те, кто хочет другого.

И она – посередине. Как всегда. Между внучкой, которая хочет лететь, и теми, кто ещё не родился и не может защитить себя. Между надеждой и страхом. Между звёздами и землёй.

Она открыла глаза и посмотрела на небо.

Звёзды горели – холодно, равнодушно, вечно. Им было всё равно, что решат маленькие существа на маленькой планете.

Но маленьким существам было не всё равно.

И в этом – вся разница.