Предел Ландауэра
– А если информация их парализует?
– Это их право. – Маргарита улыбнулась – горько, устало. – Знаете, что самое смешное? У меня осталось три месяца. Я не доживу до решения. Я даже не доживу до конца окна. Но я могу сделать одно: дать им выбор. Настоящий выбор, с открытыми глазами.
Джамал молчал. Она слышала его дыхание в наушниках – тяжёлое, неровное.
– У меня дочь, – сказал он наконец. – Амира. Ей двенадцать.
– Я знаю.
– Она умирает. Болезнь Баттена. Два-три года.
– Мне жаль.
– Не надо. – Голос Джамала стал твёрже. – Я говорю не для сочувствия. Я говорю, чтобы вы поняли: у меня тоже есть причины. Личные причины. Технологии сети… может быть, они могли бы её спасти. Может быть, там есть лекарства, методы, что-то, чего мы не знаем.
– И это влияет на ваше решение?
– Конечно, влияет. – Он горько рассмеялся. – Я человек, Маргарита. Я не машина. Я хочу, чтобы моя дочь жила. И если для этого нужно продать миллиард лет… – Он осёкся. – Я не знаю. Не знаю, готов ли я на это. Но хочу – да. Хочу.
Маргарита долго молчала. За окном небо светлело – приближался рассвет. Ещё один рассвет, ещё один день.
– Джамал, – сказала она наконец, – я понимаю. Правда понимаю. Но именно поэтому мы не можем решать одни. Потому что у каждого – свои причины. Свои страхи, свои надежды, свои дети, которых хочется спасти. И если мы позволим личному определять общее…
– То это будет не выбор, а паника.
– Да.
Он вздохнул.
– Хорошо. Публикуем всё. Когда?
– Через неделю. Нужно закончить расшифровку, оформить статью, проверить данные. И найти площадку.
– Площадку?
– Это слишком важно для обычного журнала. Нужна пресс-конференция. ООН, может быть. Или крупная научная организация.
– Вы серьёзно?
– Абсолютно. – Маргарита улыбнулась. – Если уж конец света – то с размахом.
День 28 из 847
Обсерватория ALMA, пустыня Атакама, Чили.
Расшифровка была почти завершена. Восьмой уровень протокола оказался последним – после него шли только служебные данные, координаты, технические параметры. Суть была ясна, условия – понятны.
Маргарита сидела в операторской и перечитывала черновик статьи. Пятьдесят страниц убористого текста, графики, таблицы, уравнения. Доказательства, которые невозможно было игнорировать.
За окном садилось солнце – огромное, красное, похожее на умирающий уголь. Она смотрела на него и думала о том, что скоро это солнце станет чем-то другим. Узлом в сети. Мусорной корзиной для чужих вычислений. Ценой за билет к звёздам.
Или не станет. Если люди откажутся.
Боль в боку была сильнее, чем обычно. Маргарита приняла две таблетки вместо одной и запила их холодным кофе. Ещё неделя. Может быть, две. Потом будет хуже.
Но пока – она работала.
Телефон зазвонил. Номер был незнакомый – международный, с немецким кодом.
– Да?
– Доктор Сельцер? – Голос был мужской, молодой, взволнованный. – Меня зовут Маркус Вебер, я редактор «Nature». Нам переслали вашу статью.
Маргарита нахмурилась. Она ещё не отправляла статью – только черновик Джамалу и паре доверенных коллег.
– Кто переслал?
– Доктор Абдулла. Он сказал, что вы не будете возражать.
Она мысленно чертыхнулась. Джамал был хорошим учёным, но плохим политиком. Он не понимал, что некоторые вещи нужно делать осторожно.
– Слушаю вас, герр Вебер.
– Доктор Сельцер, это… – Он запнулся. – Если это правда, это величайшее открытие в истории человечества.
– Это правда.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
Пауза. Она слышала, как он дышит – быстро, нервно.
– Мы хотим опубликовать. Как можно скорее. Но нужна независимая проверка. Хотя бы одна. Вы можете предоставить исходные данные?
– Могу. – Маргарита открыла папку с файлами. – Отправляю сейчас. Нейтринные данные от IceCube, спектральные данные от ALMA, протоколы расшифровки. Всё.
– Спасибо. – Голос Вебера стал серьёзнее. – Доктор Сельцер, вы понимаете, что это вызовет?
– Понимаю.
– Мир изменится.
– Он уже изменился. – Она посмотрела на закат за окном. – Мы просто ещё не заметили.
Она повесила трубку и откинулась на спинку кресла. Вот и всё. Колесо завертелось. Через несколько дней – может быть, через неделю – мир узнает.
И тогда начнётся настоящее.
Маргарита закрыла глаза и позволила себе минуту отдыха. Боль отступила – ненадолго, временно, как всегда. Но этого было достаточно.
Она думала о своей жизни. О шестидесяти семи годах, которые промелькнули, как один день. О мечтах, которые сбылись слишком поздно. О работе, которая была почти закончена.
И о выборе, который ей не придётся делать.
Это было странное облегчение – знать, что ты не доживёшь до последствий. Что бы ни случилось дальше – принятие или отказ, прыжок к звёздам или тихое угасание на родной планете – она не увидит этого. Не будет нести ответственность.
Но это не освобождало её от ответственности сейчас.
Она открыла глаза и посмотрела на экран. Статья светилась в редакторе – пятьдесят страниц, которые изменят всё. Пятьдесят страниц правды, которую мир не просил, но получит.
Маргарита начала вносить последние правки.
День 30 из 847
Обсерватория ALMA, пустыня Атакама, Чили.
Статья была отправлена.
Маргарита стояла на балконе и смотрела на звёзды. Атакамская ночь была ясной, безлунной – идеальной для наблюдений. Млечный Путь тянулся через небо, как река света, и где-то там, в этой реке, были Проксима, Барнарда, Вольф 359. Узлы сети, которая существовала миллиарды лет.
И где-то там были другие – тысячи других, которые уже приняли предложение. Или были им поглощены. Или…
Она не хотела думать об этом. Не сейчас.
Телефон зазвонил. Джамал.
– Всё готово?
– Да. «Nature» публикует через три дня. Параллельно – arXiv, для открытого доступа. И пресс-релиз в ESO.
– Быстро.
– У нас нет времени медлить. – Она помолчала. – Как Амира?
Пауза. Она услышала, как Джамал делает глубокий вдох.
– Сегодня был хороший день. Она нарисовала ещё одну картину. Звёзды и корабль.
– Корабль?
– Да. Она сказала, что хочет полететь к звёздам. Когда вырастет.
Маргарита закрыла глаза. Девочка, которая не вырастет. Мечта, которая не сбудется. Боль, которую невозможно утолить.
– Может быть, – сказала она тихо, – когда-нибудь её потомки полетят. Если мы всё сделаем правильно.
– Если мы примем предложение.
– Если люди примут предложение. Не мы. Люди.
– А вы? – спросил Джамал. – Что бы вы выбрали?
Маргарита открыла глаза и посмотрела на небо. Звёзды горели холодно, равнодушно – как всегда. Им было всё равно, что решат маленькие существа на маленькой планете у маленького жёлтого солнца.
– Я не знаю, – сказала она честно. – И, наверное, хорошо, что мне не придётся выбирать.
– Почему?
– Потому что у меня осталось три месяца.
Тишина. Долгая, тяжёлая.
– Маргарита…
– Не надо. – Она улыбнулась – он не видел, но она улыбнулась. – Это не жалоба. Это факт. И знаете, что странно? Я не боюсь. Раньше боялась. Думала о смерти как о конце – тёмном, холодном, окончательном. А теперь…
– Теперь?
– Теперь я знаю, что там – что-то есть. Не бог, не рай, не загробная жизнь. Но что-то. Сеть. Система. Машина, которая работает миллиарды лет. И если другие цивилизации нашли способ… присоединиться… – Она покачала головой. – Я не знаю, что это значит. Но это не пустота. И это… почему-то утешает.
Джамал молчал. Она слышала его дыхание – ровное, спокойное.
– Спасибо, – сказал он наконец.
– За что?
– За то, что рассказали. За то, что доверяете.
– А кому ещё? – Она усмехнулась. – Вы единственный человек на планете, который понимает, о чём я говорю. Буквально единственный.
– Ненадолго. Через три дня весь мир узнает.
– Да. – Маргарита посмотрела на звёзды. – И тогда начнётся.
Она повесила трубку и осталась стоять на балконе. Ночь была тихой, безветренной. Антенны ALMA мерцали в свете звёзд – неподвижные, молчаливые, готовые слушать.
Два дедлайна. Восемьсот сорок семь дней для человечества. Девяносто – для неё.
Маргарита достала сигарету и закурила. Дым поднимался к небу – тонкой струйкой, которая растворялась в темноте.
– Ну что ж, – сказала она тихо, обращаясь к звёздам, – начнём.
Звёзды не ответили. Они просто горели – как горели миллиарды лет до неё и будут гореть миллиарды лет после. Равнодушные, вечные, прекрасные.
И где-то там, среди них, кто-то ждал ответа.
Глава
4:
Шторм
День 31 из 847
Женева, Швейцария. Дворец Наций, зал комитета по биоэтике. 09:15 по местному времени.
Мириам Чен сидела у окна и смотрела, как мир разваливается на части.
Не буквально, конечно. Женева за стеклом выглядела так же, как вчера, и неделю назад, и год: аккуратные улицы, подстриженные деревья, озеро вдалеке – серое, спокойное, швейцарское. Люди шли на работу, машины стояли на светофорах, голуби клевали что-то на площади перед дворцом. Обычное утро обычного дня.
Только оно не было обычным. И никогда больше не будет.
Мириам отвернулась от окна и посмотрела на экран планшета. Новостная лента обновлялась каждые несколько секунд – заголовки сменяли друг друга, как кадры в безумном фильме.
«КОНТАКТ: учёные расшифровали послание от внеземной цивилизации»
«Предложение из космоса: человечеству дали 847 дней на ответ»
«Цена бессмертия: готовы ли мы пожертвовать Солнцем?»
«Что скрывают Архивариусы? Полный текст протокола»
Она прокрутила ленту вниз. Комментарии, аналитика, мнения экспертов – всё сливалось в один бесконечный поток. Люди пытались осмыслить то, что не укладывалось в рамки осмысления. Кто-то паниковал, кто-то ликовал, кто-то объявлял всё фейком. Обычная реакция на невозможное.
Статья вышла три дня назад. «Nature» опубликовала её с редакционным комментарием, в котором осторожно – слишком осторожно, на взгляд Мириам – подтверждала достоверность данных. Параллельно Сельцер выложила всё на arXiv, и в течение суток препринт скачали четырнадцать миллионов раз. Рекорд платформы. Рекорд науки. Рекорд истории.
А потом начался шторм.
Мириам закрыла планшет и посмотрела на часы. До начала заседания оставалось сорок минут. Экстренное заседание комитета по биоэтике при ООН – созвано за двое суток, что само по себе было беспрецедентно. Обычно на согласование повестки уходили недели.
Но обычно повестка не включала вопрос о судьбе человечества.
Она встала и подошла к окну. Шестьдесят один год. Сорок лет в академии, двадцать – в комитетах и комиссиях. Она видела дебаты о клонировании, о генной инженерии, об искусственном интеллекте. Она участвовала в выработке протоколов, которые определяли границы допустимого для миллиардов людей.
Но это было другое. Это было за пределами всего, что она могла вообразить.
За окном, на площади, собиралась толпа. Мириам прищурилась, пытаясь разглядеть. Плакаты, транспаранты, что-то кричат. Не разобрать – слишком далеко. Но она знала, что там. Видела в новостях: люди, которые уже выбрали сторону. Которые уже знают ответ.
Как будто ответ мог быть простым.
Телефон в кармане завибрировал. Мириам достала его и посмотрела на экран. Мэй. Внучка.
Она помедлила секунду, потом приняла вызов.
– Бабушка!
Голос Мэй был звонким, взволнованным – таким, каким он бывал, когда она была маленькой и бежала показывать новый рисунок. Только сейчас ей было семнадцать, и речь шла не о рисунках.
– Доброе утро, солнышко.
– Ты видела? Ты всё видела? – Мэй говорила быстро, глотая слова. – Это же… это же невероятно! Они существуют! Они реально существуют!
– Видела.
– И что ты думаешь? Ты же будешь на заседании, да? Бабушка, это шанс! Единственный шанс! Мы можем полететь к звёздам, понимаешь? К настоящим звёздам!
Мириам закрыла глаза. Голос внучки – чистый, восторженный, абсолютно уверенный – резал, как нож.
– Мэй, это сложнее, чем кажется.
– Что сложного? Они предлагают технологии! Двигатели, корабли, всё! Мы сможем уйти с Земли, когда захотим!
– За миллиард лет жизни Солнца.
– И что? – Мэй фыркнула. – Миллиард лет! Кто будет жить через миллиард лет? Это даже не люди будут, это… не знаю, что-то совсем другое. А звёзды – это сейчас. Это для нас.
– Не для нас. Для тех, кто будет через пятьдесят тысяч лет. Эвакуация займёт…
– Неважно! – перебила Мэй. – Важно, что мы начнём. Мы сделаем первый шаг. Бабушка, ты же понимаешь – это как… как когда первые люди вышли из Африки. Или когда Колумб поплыл в Америку. Только в миллион раз круче!
Мириам открыла глаза и посмотрела на площадь. Толпа росла. Она видела теперь плакаты отчётливее: «К ЗВЁЗДАМ!», «ПРЫЖОК ВПЕРЁД!», «БУДУЩЕЕ ПРИНАДЛЕЖИТ СМЕЛЫМ!». Молодые лица, горящие глаза, поднятые кулаки.
– Мэй, – сказала она мягко, – ты думала о тех, кто будет жить через восемьсот миллионов лет?
– Что?
– Через восемьсот миллионов лет Земля станет непригодной для жизни. Если мы примем предложение. Это на миллиард двести миллионов лет раньше, чем могло бы быть.
Пауза. Мэй переваривала.
– Ну и что? К тому времени мы уже улетим. Все улетят.
– Все? – Мириам покачала головой, хотя внучка не могла этого видеть. – Ты уверена? За пятьдесят тысяч лет? Что, если кто-то останется? Что, если кто-то не захочет уходить?
– Тогда это их выбор.
– Их выбор – умереть?
– Их выбор – остаться. – Голос Мэй стал жёстче. – Бабушка, ты не можешь защищать людей, которые ещё не родились. Это… это глупо. Мы здесь, мы сейчас, и у нас есть шанс. Единственный шанс. И ты хочешь его упустить, потому что кто-то через миллиард лет, может быть, будет недоволен?
Мириам молчала. В словах внучки была своя логика – жестокая, молодая, нетерпеливая. Логика тех, кто не умеет ждать. Кто верит, что будущее принадлежит им по праву рождения.
– Я не хочу ничего упускать, – сказала она наконец. – Я хочу, чтобы мы подумали. Все вместе. Не торопясь.
– У нас восемьсот сорок семь дней. Это не «не торопясь»?
– Это мгновение. По историческим меркам – мгновение.
– По историческим меркам вся наша жизнь – мгновение! – Мэй почти кричала. – И что, нам ничего не делать, потому что история длинная? Сидеть и ждать, пока Солнце само взорвётся?
– Оно не взорвётся. Оно…
– Неважно! – снова перебила внучка. – Бабушка, я думала, ты поймёшь. Ты же всегда говорила, что важно думать о будущем. Что мы в ответе за тех, кто придёт после.
– Именно поэтому я сомневаюсь.
– В чём?!
– В том, что мы имеем право решать за них. – Мириам вздохнула. – Мэй, солнышко, я люблю тебя. И я понимаю твой восторг. Но это не игра. Это не приключение. Это выбор, который определит судьбу всех, кто когда-либо будет жить. И мне нужно время, чтобы понять, правильно ли мы делаем.
Долгая пауза. Когда Мэй заговорила снова, её голос был холоднее:
– Ты уже выбрала сторону. Я слышу.
– Я не выбирала…
– Выбрала. Ты с теми, кто хочет остаться. С трусами.
– Мэй!
– Я не хочу разговаривать. – Голос внучки дрожал – от злости или от обиды, Мириам не могла разобрать. – Делай что хочешь. Голосуй как хочешь. Но не говори потом, что думала о будущем.
Связь оборвалась.
Мириам стояла у окна, сжимая телефон, и смотрела на площадь. Толпа скандировала что-то – она не слышала, но видела, как открываются рты, как поднимаются руки. Молодые, красивые, уверенные в себе.
Как Мэй.
Она убрала телефон в карман и повернулась к двери. Заседание начиналось через тридцать минут.
День 31 из 847
Женева, Дворец Наций. Зал заседаний комитета по биоэтике. 10:02.
Зал был полон – каждое место занято, у стен стояли дополнительные стулья, в углах теснились журналисты с камерами. Мириам никогда не видела такого аншлага на заседании комитета. Обычно их работа интересовала десяток специалистов и пару скучающих стажёров.
Сегодня здесь была половина мировой прессы.
Она заняла своё место – третье слева в первом ряду, между профессором Накамурой из Токийского университета и доктором Олафссоном из Рейкьявика. Оба выглядели так же, как она себя чувствовала: потерянными. Как люди, которые готовились всю жизнь к одному экзамену, а получили совершенно другой.
Председатель – доктор Аньес Дюваль, сухая француженка с седым пучком и манерами школьной директрисы – постучала молоточком по столу.
– Коллеги, прошу внимания.
Шум затих не сразу. Люди продолжали переговариваться, проверять телефоны, оглядываться на камеры. Дюваль постучала снова, громче.
– Прошу. Внимания.
Наконец установилась тишина – напряжённая, выжидающая.
– Благодарю. – Дюваль сняла очки и потёрла переносицу. – Я понимаю, что обстоятельства… необычные. Но прошу всех сохранять спокойствие и следовать регламенту. Мы здесь не для того, чтобы принимать решения. Мы здесь, чтобы выработать рекомендации. Это важно понимать.
– Какие рекомендации? – раздался голос из зала. Мириам обернулась: говорил Давид Эстрелья, бывший директор Европейского космического агентства. Высокий, седовласый, с военной выправкой и голосом человека, привыкшего командовать. – Какие рекомендации мы можем дать, когда сама постановка вопроса – за пределами нашей компетенции?
– Вопросы биоэтики…
– Это не вопрос биоэтики! – Эстрелья встал, игнорируя протокол. – Это вопрос выживания. Вопрос стратегии. Вопрос воли.
– Доктор Эстрелья, прошу вас…
– Нет, послушайте. – Он вышел в проход между рядами, обращаясь уже не к председателю, а ко всему залу. – Мы получили предложение. Реальное предложение от реальной… сущности. Нам дают шанс уйти с этой планеты, пока она не сгорит. Шанс, которого у нас никогда не было. И вместо того чтобы обсуждать, как его использовать, мы сидим здесь и говорим о «рекомендациях»?
Зал зашумел. Мириам видела кивающие головы – много кивающих голов. Эстрелья умел говорить. Умел зажигать.
Дюваль снова постучала молоточком.
– Доктор Эстрелья, пожалуйста, займите своё место. У вас будет возможность высказаться в рамках дискуссии.
– Дискуссии? – Он усмехнулся. – Какой дискуссии? О чём дискутировать? О том, принять ли дар, который падает с неба? О том, отказаться ли от звёзд, потому что кто-то через миллиард лет будет недоволен?
Мириам почувствовала, как что-то сжимается в груди. Его слова были эхом слов Мэй – тот же напор, та же уверенность, та же нетерпеливость. Он говорил то, что хотели услышать. И зал слушал.
Она подняла руку.
– Доктор Чен? – Дюваль выглядела благодарной за возможность переключить внимание.
Мириам встала. Она не любила публичных выступлений – предпочитала кабинеты, статьи, тихие разговоры. Но сейчас было не время для тишины.
– Доктор Эстрелья, – начала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, – вы говорите о даре. Но дары не бывают бесплатными.
– Конечно, не бывают. – Эстрелья повернулся к ней. – Цена известна. Миллиард лет жизни Солнца. Это много, но это приемлемо.
– Приемлемо для кого?
– Для нас. Для тех, кто жив сейчас.
– А для тех, кто будет жить через восемьсот миллионов лет?
– Через восемьсот миллионов лет их не будет на Земле в любом случае. – Эстрелья пожал плечами. – С предложением или без – Земля обречена. Солнце постепенно нагревается. Через миллиард лет океаны испарятся. Через пять миллиардов – оно превратится в красного гиганта и поглотит планету. Мы не выбираем между вечностью и концом. Мы выбираем между разными видами конца.
– И поэтому мы имеем право ускорить его?
– Мы имеем право спастись. – Голос Эстрельи стал твёрже. – Доктор Чен, я понимаю вашу позицию. Осторожность, сомнения, этические рамки – всё это важно. В нормальных обстоятельствах. Но обстоятельства – не нормальные. Нам предлагают выход. Единственный выход. И у нас меньше трёх лет на ответ. После этого – одиннадцать тысяч лет ожидания. Или вечность.
Зал снова зашумел. Мириам видела, как люди переглядываются, кивают, шепчутся. Эстрелья выигрывал – не аргументами, а энергией. Верой.
– Позвольте мне задать вопрос, – сказала она, подождав, пока шум стихнет. – Вы читали протокол полностью?
– Конечно.
– Тогда вы видели список. Цивилизации, которые приняли предложение.
– Тысячи. Может быть, десятки тысяч. – Эстрелья кивнул. – Доказательство того, что это работает.
– А где те, кто отказался?
Пауза. Мириам видела, как лицо Эстрельи на мгновение дрогнуло – едва заметно, на долю секунды.
– Их нет в списке.
– Именно. Их нет. – Она обвела взглядом зал. – Тысячи цивилизаций приняли предложение. Ни одна не отказалась. Или… – она сделала паузу, – отказавшихся просто не записывают. Вопрос: почему?
– Может быть, отказываться глупо, – сказал кто-то из зала. Смешки.
– Может быть. – Мириам не улыбалась. – А может быть, отказавшиеся исчезли. Или были уничтожены. Или… мы не знаем, что с ними случилось, потому что система не считает нужным нам об этом говорить.
Тишина. Другая – не восторженная, как минуту назад, а напряжённая.
– Вы предлагаете паранойю? – Голос Эстрельи был холоднее. – Видеть угрозу там, где её нет?
– Я предлагаю осторожность. – Мириам покачала головой. – Доктор Эстрелья, вы военный человек. Вы знаете, что предложения, от которых нельзя отказаться, обычно называются ультиматумами. Вы знаете, что дары от неизвестных источников проверяют на яд. Почему здесь должно быть иначе?
– Потому что альтернатива – остаться в клетке! – Эстрелья повысил голос. – Земля – клетка. Красивая, удобная, но клетка. Рано или поздно она нас убьёт. Астероид, вулкан, пандемия – что угодно. Единственный способ выжить – уйти. И нам предлагают дверь.
– Дверь, за которой мы не знаем что.
– Дверь, за которой – звёзды.
Они стояли друг напротив друга – он высокий, уверенный, с огнём в глазах; она маленькая, седая, с морщинами и усталостью во взгляде. Конфликт эпох. Конфликт мировоззрений.
Дюваль снова постучала молоточком.
– Коллеги, прошу вернуться к регламенту. Мы здесь не для того, чтобы спорить. Мы здесь, чтобы выработать рамки для дискуссии. Предлагаю перейти к формированию рабочих групп.
Эстрелья сел на своё место, не спуская глаз с Мириам. Она тоже села. Руки слегка дрожали – от адреналина или от чего-то ещё.
Заседание продолжалось.
День 35 из 847
Женева. Отель «Бо-Риваж». 22:47.
Мириам сидела в номере и смотрела новости.
Четыре дня прошли в бесконечных заседаниях, комиссиях, рабочих группах. Они вырабатывали «рамки», «протоколы», «рекомендации» – бюрократический язык, который должен был создать иллюзию контроля над тем, что контролю не поддавалось.
А мир тем временем раскалывался.
На экране – репортаж из Вашингтона. Тысячи людей на Национальной аллее, транспаранты с надписями «TO THE STARS!» и «LEAP OF FAITH». Оратор на трибуне – молодой, харизматичный, с блеском фанатика в глазах – что-то кричал в микрофон. Толпа скандировала в ответ.
Переключила канал. Лондон. Трафальгарская площадь. Другая толпа, другие плакаты: «EARTH FIRST», «NOT OUR CHOICE TO MAKE», «PROTECT THE FUTURE». Полиция в оцеплении. Кто-то бросил бутылку.
Ещё канал. Пекин. Официальное заявление: правительство КНР изучает предложение и призывает к спокойствию. Камера показывает улицы – людей мало, но те, кто есть, смотрят в телефоны, читают, обсуждают.
Москва. Патриарх говорит о «испытании веры» и «промысле Божьем». Тысячи свечей у храма Христа Спасителя.
Токио. Технологические корпорации выпускают совместное заявление: готовы участвовать в реализации проекта, если решение будет положительным.
Дели. Столкновения между сторонниками и противниками. Полиция применяет водомёты.
Мириам выключила телевизор и откинулась на спинку кресла. Голова гудела. За четыре дня она спала, может быть, двенадцать часов – урывками, между заседаниями.
Раскол был везде. В странах, в семьях, в головах. Люди, которые вчера были согласны во всём, сегодня не разговаривали друг с другом. Супруги разводились из-за разных взглядов на предложение. Дети ссорились с родителями.
Как Мэй – с ней.
Мириам не звонила внучке после того разговора. Боялась? Может быть. Или просто не знала, что сказать. Как объяснить семнадцатилетней девочке, что осторожность – не трусость? Что сомнение – не предательство?
Она достала телефон и открыла контакты. Мэй. Фотография – прошлогодняя, с дня рождения: улыбающееся лицо, торт с семнадцатью свечами, глаза сияют. Маленькая девочка, которая выросла. Которая теперь знает всё лучше бабушки.