Смерти Лоскутки

Я огляделся: справа были полки, по большей части либо уже пустые, либо с испортившейся продукцией, слева от меня находилась касса, а в стороне от нее – морозилки с мороженым и в конце – выход из-за прилавка.

Я заглянул на полку под кассой, там были лишь журнал, ручка и всякая мелочевка. Из интереса я открыл записи, где слегка корявым почерком была записана информация о пополнениях. Ничего интересного. Разглядывая полку за полкой, я подошел к морозилке, на дне которой лежали два мороженых. Я достал их и изучил срок годности, он истек год назад. Я раскрыл пачку и внимательно его осмотрел. На вид оно было нормальным, это, конечно, не совсем безопасно, но мы ели и кое-что похуже. Упаковав мороженое обратно в пачку, я положил его в карман куртки, прихватив второе, незачем добру пропадать.

Между полок справа была дверь, открыв её, я вышел в складское помещение. Тут на полках стояли коробки. Открывая каждую коробку, я нашёл ту, в которой лежали крупы в пакетах. В других же либо не было ничего, либо лежала давно сгнившая еда. Найдя макароны, крупы и коробку с консервными банками, я не мог не нарадоваться. Среди консервов была та, что с мясом цыпленка.

Я кинул все припасы в одну коробку, она была мне по колено. Присев, я схватил её и потащил к выходу. Дверь, что была заперта, открывалась изнутри, но замок заржавел, поэтому, поставив коробку, я начал ковыряться с ним. Сняв перчатки и сжав голыми пальцами ледяную железную защелку, я смог её прокрутить. Дверь медленно распахнулась. Надев перчатки и подняв коробку, я вышел на улицу, ногой закрыв за собой дверь.

Я шел, радостный, по сугробам, представляя, как буду кичиться перед Фёдором Ивановичем своими успехами. Вступив по колено в снег, я упал на живот. Встав, я отряхнулся, из коробки высыпалась пара банок. Закинув их внутрь, я пошагал дальше.

Уже подходя к машине, я увидел, как Фёдор Иванович выходит из-за угла ближайшего дома. Я открыл дверь автомобиля и положил коробку на сиденья.

Стряхнув с рукавиц и автомата налипший снег, я обратился к напарнику:

– Ты только посмотри, что я нашёл! Сегодня мы шикуем, сейчас стульев наломаю, сухой травы соберу и будет костер, а там мясо цыпленка… – Я вытащил из коробки консервную банку и с улыбкой продемонстрировал её Фёдору Ивановичу. – С фасолью зажарим, м-м, вкуснятина!

Он лишь строго глянул на меня, не такой реакции я ожидал.

– Ты на чем жарить собрался? На картонке?

– Гм-м, да почему же? Тут домов – во сколько, а там я и найду посудину, сложности тоже… – фыркнул я. – А ты где был-то? Мне казалось, что ты в машине лежишь.

– Я отходил отлить, – уже более расслабленно ответил он. – В целом я бы не прочь поесть, но нужно двигать дальше да поскорее, глазом не успеешь моргнуть, а уже ночь.

– Это займет полчаса или час максимум, тут доехать немного осталось.

– Будь по-твоему. Тащи тогда стулья и сухую траву, а я гляну сковородку.

– Так точно! – улыбнулся я.

Мы разбрелись в разные стороны. Бревенчатый дом одиноко стоял вдоль дороги по правую сторону, напротив было такое же порушенное временем здание, но только в разбитой штукатурке. На окнах висели белые вязаные занавески, покрытые паутиной. Дорога слегка поднималась на холм и уходила за левый дом.

Я начал постепенно взбираться по сугробу. Подойдя, увидел, что вход в белую хибару засыпан огромной горой снега. Воспользовавшись своей лопаткой, я сумел расчистить вход и войти внутрь, дверь была не заперта.

В углах прихожей висела паутина, чья-то отсыревшая обувь стояла у выхода, а на вешалке висело старое, испорченное сыростью и морозом пальто. Пройдя по коридору, я свернул налево и увидел кресло, повернутое к окну. Перешагнув через порог, я осмотрелся, эта была кухня: слева плита с холодильником, посередине кресло, а справа печь с раковиной.

Медленно ступая, я обходил кресло; на подлокотнике висела чья-то рука, она была высохшей, синего оттенка, кожа давно облезла, демонстрируя кости человека. Схватив автомат, я снял его с предохранителя и нацелился на того, кто сидел в кресле, лишняя осторожность не помешает. Я обошел и уже стоял сбоку от него. Это был труп, высохший, костлявый труп. На черепушке оставалась пара седых волос, челюсть выпала и лежала у него в ногах. Затылка у жмурика не было, а рядом на полу лежал двуствольный дробовик с картечью 12 на 70 мм. Было ясно, что он сделал.

Отпустив автомат, я нагнулся за дробовиком, но, зацепив ногу жмурика, обрушил его на себя. От неожиданности я испугался и откинул его ногой, схватив левой рукой оружие, что лежало на полу, я встал и попятился назад. Прислонившись к плите, я решил глянуть, что на полках сверху. Там лежали лишь пустые банки, полагаю, что он сожрал всю еду, а когда всё закончилось, то, чтобы не мучиться от голода, прострелил себе башку.

Я вышел из комнаты и направился в противоположную: справа были кровать и шкаф, в углу слева стоял телевизор на тумбочке, левее была ещё одна комната. Пройдя в нее, я понял, что это детская. Меня слегка дернуло из-за этого, но не как прежде, слишком уж я многого навидался. Слева был сервиз с хрустальной посудой, справа кроватка, а в конце комнаты стояло зеркало со всякими приблудами для ухода за собой. Я подошел к кроватке и увидел труп ребенка, такого же высохшего и костлявого. Он был цел, возможно, его задушили, на это указывала подушка на полу. Хотя он мог и сам её и скинуть, поэтому браться за рассуждения не стоило. Здесь не было ничего интересного.

Вернувшись в прихожую, я пошёл вперёд, в последнюю комнату. Там стоял стол и стулья, у стены было большое раздвижное кресло. Они что-то праздновали: разбитые бутылки из-под шампанского, пустые салатницы и тарелки, всего человек так на пять. Прихватив табуретки, я посчитал, что этого достаточно для костра, и вышел на улицу.

Ветер усилился, что было довольно неприятно, нужно будет как-то закрыть от него пламя, а то затушит ведь. Спустившись с холма, я вернулся к машине. Фёдор Иванович тоже возвращался, крутя в руках широкую сковородку. Я кинул мебель и, открыв заднюю дверь авто, положил туда найденное оружие. После чего направился к ближайшей сухой траве, она была тут везде, далеко ходить не пришлось. Нарвав достаточное количество, я подошел к заготовке для костра. Фёдор Иванович уже обломал все табуретки об колено и все аккуратно сложил. Накидав травы, я достал из вещмешка коробок. Спустя пару спичек мы смогли разжечь костер. Место выбрали за домом, дабы защититься от пронизывающего ветра и сохранить пламя костра.

Фёдор Иванович выложил на сковороду мясо цыпленка и разогрел его, жира в консервной банке было достаточно, чтобы заменить масло. Я открыл банку фасоли и высыпал в общую тару, теперь оставалось ждать и слегка помешивать ложкой, что всегда была при нас в кармане штанов. Пожарив пищу, мы принялись уплетать за обе щеки, наслаждаясь невероятным вкусом такой обычной для нормального времени еды. Доев и чуть ли не облизав сковороду, мы решили её оставить.

Закидав огонь снегом, мы направились к машине. Всё по времени заняло час, как я и предполагал. Уложив сковородку на заднее сиденье, мы уселись в машину в разы довольней, чем были до этого. Процесс переваривания пищи заставил мозг проснуться, теперь и веки не налиты свинцом. Я прокрутил ключ в замке зажигания, прижимая педаль сцепления. Мотор зарычал. Переведя передачу на задний ход, я оглянулся назад и начал двигаться. Мы вновь были на главной дороге, переключив скорость, я поехал вперёд.

Проезжая одинаковые на вид избушки, я снова и снова вспоминал свой родной дом. Одинокий одноэтажный дом, что тоскливо стоял на отшибе деревни. В пути я вспоминал прекрасные закаты и рассветы, что я встречал изо дня в день, сидя у окна своей комнаты. Я притрагивался к стеклу маленькой детской ладошкой, изучая дорогу, уходящую вдаль, скрывающуюся в границах моего разума и оставляющую меня наедине со своей фантазией. Мама. Почему ты тогда уехала? Зачем? Ты обещала мне вернуться, ты пообещала приехать ко мне снова…

Лишь на утро следующего дня услышал страшную новость для любого человека, что уж говорить про маленького мальчика, жизнь которого перевернулась с ног на голову. Я помню, как тихо рыдала бабушка в соседней комнате, вспоминаю, как слез с кровати и тихо подкрался к двери. Она общалась по телефону, пытаясь подавить в себе эмоции, чтобы не разбудить ничего не знающего ещё сироту. Я всё слышал, я прекрасно понимал, что произошло. её изнасиловали и убили… Изверги, которым она, добродушная женщина, решила помочь, ублюдки, что стояли на дороге, средь лесов и полей, мрази, что посмели такое свершить над матерью маленького ребенка.

Я поклялся себе, что, когда вырасту, обязательно найду их. Уткнувшись в подушку, я всё вспоминал её. Столь добрую и любящую женщину, что готова была свернуть горы ради меня. Я рыдал, задыхаясь и глуша крик, что вырывался наружу.

Каждый день, тоскуя, я наблюдал серые пейзажи за окном: над землёй словно нарочно подвесили дождевые тучки. Осень ступила мне на грудь незаметно, пытаясь задушить остатки счастья, что где-то внутри меня таяли, словно первые снежинки, упавшие на голую ладонь. Дождливая, тоскливая, безукоризненно депрессивная, столь мрачная и серая. Я перестал реветь, я устал, слезы давно закончились, а зеницы пересохли, как пустыня в далеких южных странах.

Я отрекся от общения со сверстниками уже давно, мне было тяжело заводить друзей. Лишь запах крепкого кофе из маминой турки заставлял меня улыбнуться и бежать в соседнюю комнату, погруженного в грёзы, что она вернулась, что она снова возьмет меня на руки и обнимет, что мы опять будем вместе. Но там лишь стояла моя бабушка, тоскливо смотрящая на горящий огонь и убавляющая пламя на плите. Я возвращался в свою комнату и снова подходил к этому чертовому окну.

Годы летели, моя бабушка умерла, съехалось много родственников, которых я до этого не видел. Лживые, прогнившие нутром люди, которые даже и не плакали на похоронах. Я остался совсем один в шестнадцать лет. Меня взяла под покровительство какая-то пара, которую я терпеть не мог. Спившиеся рожи, руки у них тряслись на ежедневной основе. Они даже не помогали, их никогда не было рядом…

Я работал, как мог, пришлось бросить учебу, чтобы прожить очередной день, купить корку хлеба на ближайшем базаре. Одна бабушка – божий одуванчик всегда пыталась мне помочь, понимая моё положение дел. Подкармливала меня каждый день, и я к ней приходил из раза в раз, чтобы пообщаться и поесть. Но в один день я не нашёл её на рынке. Я не знал ничего о ней, лишь её доброту. Я расспрашивал людей, но от меня отмахивались и гнали. Впрочем, неудивительно, ведь какой-то беспризорник в оборванной одежде и с дырявыми ботинками ходил по улице и докучал обычным рабочим, которые тоже пытались хоть как-то выжить и прокормить свои семьи.

Каждый день я с трудом находил в себе силы идти домой, отпирая дряхлую деревянную дверь. Она с омерзительно скрипом распахивалась, демонстрируя мрак, что таился внутри.

Я волочил веревку, не было силы даже нагнуться и подобрать её с пыльного пола. Половники, покрытые грязью, паутина, что свисала на голову. Я ступал медленно, оттягивая каждый момент до минуты окончания всего. Каждый человек, каждое живое существо на белом свете всегда пытается оттянуть момент неизбежной смерти. Человек, приговоренный к казни, старается вкусить последние минуты жизни, животное, кое сбила машина, брыкается и старается сбежать даже в случае, когда жизнь его, словно цветок, увядает, ниточка, что связывала его тело и душу, становится тоньше и в конечном итоге обрывается. Каждая живая душа хочет прожить хотя бы ещё одну минуту, даже если она будет мучительной, – надежда всегда умирает последней.

Я сидел на полу, смотря на свисающую под потолком виселицу, что качалась из стороны в сторону. Я затягивался хабариком, что подобрал на улице, в ожидании минуты собранности, в ожидании того, как я встану и поднимусь на стул, готовясь просунуть голову в петлю. Я представлял каждый миг, полностью концентрируясь на всем процессе, что заставлял меня обдумывать каждый момент в моей жизни. До чего короткой и жалкой…

Мамина фотография висела на стене, приколоченная гвоздиком. Она улыбалась и смотрела на меня. Я глядел ей в глаза, моментами возникало ощущение, что они точно движутся, словно живые, так, будто она рядом и хотела что-то сказать.

Вечерело, на улице настали сумерки. Время прошло незаметно, а я по сей час сидел на полу, глядя куда-то в сторону пустыми омраченными глазами. Сейчас бы кофе… Подумал я про себя, но дома было шаром покати. Лишь хаос и разруха. Я оперся рукой о половник и прилег на пол, обхватив себя руками, словно эмбрион, что пытался скрыться от гнетущей реальности. Слезы покатились по лицу, я начал слегка посмеиваться. Смех над суровой действительностью, что становился всё более громким и неподконтрольным, я уже задыхался, но продолжал рыдать, лежа на холодном полу. «Почему я все ещё жив?..» Я лежал в полной темноте и, не отрывая глаз, смотрел на виселицу, что теперь была неподвижна.

Рассвет. Он наступил так незаметно, лучи солнца пробивались через покрытое грязью стекло в оконной раме. Я прикрывал лицо руками, завораживающий свет нежно обволакивал меня и утешал. Я нашёл в себе силы встать и подойти к окну, у которого провел много лет жизни. Тьма редела, уходя прочь. Дорога, леса, всё вокруг освещалось нежно оранжевым светом раннего утра. А я продолжал сидеть, глядя куда-то вдаль, погруженный в свои мысли.

Проезжая густые хвойные леса, я смотрел на густо засыпанную снегом дорогу, кою можно было разобрать лишь по расположению деревьев вдоль нее. Фёдор Иванович тихо сопел на пассажирском месте. Серая дымка застилала небо пеленой. Скоро мы будем на месте. Проехав очередной поворот, я глазел на бумажную карту, дабы свериться с маршрутом. Дорог в целом практически не осталось, а те, что были, не упрощали ситуацию, ориентироваться по ним было по-прежнему невыносимо тяжело.

Впереди я увидел небольшой шахтерский городок. Кирпичные высокие здания, фасады которых были покрыты черными пятнами расплавленного гудрона, величаво возвышались вверх; это, разумеется, были не небоскребы, но для обычного человека, что большую часть времени проводил в лесах и в маленьких каморках, даже такой постройки хватило, чтобы задрать голову, разинув рот.

Я растолкал Фёдора Ивановича.

– Просыпайся, соня. Мы на месте.

Он глянул на меня, словно на смертельного врага.

– Хорошо… – пробубнил он под нос, возвращая пассажирское кресло в исходное положение.

Он протер глаза и осмотрелся.

– Сколько времени?

– Пол-одиннадцатого, – ответил я, глядя на часы.

– Тогда следует поторопиться, – сказал он, открывая дверь машины и выходя наружу.

– Время ещё есть, куда торопиться?

В ответ я услышал лишь молчание.

Я заглушил двигатель и, вытащив ключи, положил их в карман штанов. Затем достал из вещмешка две сигаретки и спички, после чего надел его на себя.

Выйдя из машины, я пролез по сугробам к Фёдору Ивановичу, который уже открыл багажник и перепроверял инструменты. Я протянул одну сигарету ему, и он неспешно её взял. Я зажег спичку и, прикрывая её рукой от ветра, начал поджигать кончик табачного изделия, пока Фёдор Иванович слегка наклонял голову к огню. Закурив сам, я с облегчением осматривался по сторонам. Слева была будка охранника с выбитыми окнами, а рядом находился шлагбаум, что перегораживал дорогу.

Вытащив инструменты, Фёдор Иванович захлопнул багажник и направился в сторону шлагбаума. Я в свою очередь запер двери внедорожника и направился за ним следом. Мы ступали по сугробам, ветер обдувал со всех сторон. Я затягивался сигаретой и шел дальше, проваливаясь в снег.

Я окликнул напарника:

– Так и где этот наш лагерь?

– Вот видишь то здание, у которого окна заколочены? – указывал он пальцем.

Там стояла отжившая своё время постройка времен Советского Союза.

– Вход через подвал, но придется выламывать замок, – изрёк Фёдор Иванович.

– Это ещё зачем?

– Не тупи, дверь закрывается на металлический прут изнутри. Как они, по-твоему, скрывались столько времени? Никто не сможет попасть внутрь с внешней стороны, пока наши сами не откроют.

– Будем надеяться, что они все ещё там… – вздохнул я.

Уже в упор стоя к заводу, мы начали обходить его по стене, дабы не утонуть в бездонных сугробах и ямах.

Вход в подвал представлял собой двойную ржавую железную дверь, местами с остатками красной краски. Она лежала чуть ли не горизонтально к земле, лишь слегка под углом от стены, словно маленькая горка. Мы смахнули с нее снег и включили фонарики на груди. Бордовый свет от нагрудного фонаря освещал щелку между дверьми. Прута не было, что меня напрягло и взволновало.

– Глянь-ка, замка-то нет, – подметил я.

– Будь наготове, я открываю, а ты возьми на прицел.

– Так точно… – проговорил я, отступая на пару шагов назад.

Обхватив пистолетную рукоять автомата, я вскинул его, оперев приклад в плечо. Сняв предохранитель, я затаил дыхание и выжидал.

Фёдор Иванович встал сбоку от входа и, схватившись за ручку двери, распахнул её наружу. Стиснув зубы, я выпустил теплый пар изо рта.

Напарник вскинул руку вверх и начал жестами объяснять дальнейшие действия. Он указал на меня и быстро занес кулак себе над головой, после чего навел пальцем на себя и покачал рукой у пояса. Мы не раз были в перестрелках с мародерами и каннибалами, такой способ помогал скоординировать группу и отдать приказ так, чтобы противник не знал о твоих намерениях, хотя на деле всё, разумеется, было сложнее, бой в помещении происходил за какую-то долю секунды, а победу одерживал лишь тот, кто успел среагировать или знал позицию врага изначально. Жестами он приказал мне следовать позади него, прикрывая, пока он идет впереди.

Фёдор Иванович стал спускаться, освещая помещение нагрудным фонариком. Я следовал. Автоматы были наготове. Мы вошли внутрь, нашему взору открылся длинный широкий коридор, что тянулся вперёд. Я прикрыл за собой дверь.

В коридоре лежали обломки кирпичей и всякий мусор, а стены были обрисованы граффити. Впереди слева располагалась комната, двери не было. Он указал на меня, а после направил палец к тому проему. Мы постепенно шли вперёд, он целился вдаль, а я резко завернул в комнату и быстро огляделся, не опуская при этом оружия. Ничего. Лишь прогнивший мусор. Я обернулся к напарнику и жестом указал, что всё хорошо.

Мы продвигались дальше. Та комната была с двумя дверьми, одна из которых находилась дальше по коридору. Справа же был ещё один проход. Я зашел внутрь. Помещение представляло собой склад. Там уже ничего не осталось, помимо строительного мусора. Дойдя до конца, мы увидели бетонную лестницу, ведущую наверх. Напарник снова указал жестами, что делать. Мы поднимались.

Было известно, что третий этаж перекрыт кирпичной стеной, чтобы мелкотня не залезала на крышу. В городе жили семьи, большинство уехало, как только всплыли случаи похищения детей, а после – и обнаружения частей тел в разных местах города. Убийцу так и не нашли. Я это давно вычитал ещё в газете, шумиха была по всей стране, после этих случаев многие не отпускали своих отпрысков гулять без присмотра.

Мы поднялись на второй этаж. Справа были тупики, всё перекрыли, а путь вверх ограничивала кладка из кирпича бурого цвета. Единственный проход – проем слева. Мы встали друг за другом, уперевшись в стену. Фёдор Иванович дал знак, чтобы я стоял. А сам он слегка выглянул из-за угла и ладонью вниз указал по пояс. «Что? Он, может, что-то перепутал? Ребенок?» – мысли, словно пули, пронзили мне голову.

Фёдор Иванович указал на себя, а после на проход. Он вступил в помещение, а я за ним. Действительно, на бетонном полу лежал ребенок лет шести. Дураку понятно, что это монстр, а его действия – лишь приманка.

Вокруг лежали спальные мешки, впереди бочка, на которой стояла радиостанция, а рядом переносная газовая плита, к которой был прикреплен багряный баллон. Никого не было. Вступив дальше, я вмиг увидел кровавые надписи на стенах: «Я сбросил оковы восставшего. По образу и предназначению принял своё призвание…» – и рисунки высокого, неестественного вида существа.

Меня обронили на пол, над шапкой пролетело что-то темное, словно осколок или лед, я сам не понял. Повернув голову, я не увидел ребенка. Напарник спас меня, он лежал рядом и пытался отдышаться. Ему слегка задели правое плечо, мелкая ссадина, мы ещё легко обошлись. Он быстро поднялся и начал водить оружием, осматривая помещение. Я оперся о стену и тоже встал.

– Внимание! Враг ещё здесь, не расслабляйся! – отрапортовал Фёдор Иванович.

– Так точно!

Я глядел во все стороны, навострив уши в попытках понять, откуда будет следующая атака. В тени угла я услышал шорох, который я бы не распознал без активных наушников. Без промедления я открыл огонь, монстр издал инверсированные крики, словно тысяча душ пыталась выбраться наружу.

Откинув оружие, я быстрой рукой снял с разгрузки противопехотную зажигательную гранату и, выдернув чеку, метнул её в сторону того угла. Монстр загорелся, как бочка с керосином. Черная, как деготь, тварь горела и рассыпалась на куски. Крики усиливались, теперь я слышал голос ребенка, он страдал, исчезая в небытие.

Смола растекалась по бетонному полу, пытаясь доползти до нас, но пламя сжигало лужу быстрее, чем монстр пытался что-то предпринять.

Были бы у нас огнеметы, то мы бы зачистили весь мир от чудовищ, но они не настолько глупы. Пара человек погибли, когда пытались сжечь их с помощью такого оружия, монстр перекрыл поток керосина, но там было такое количество, что не удивительно, а поодиночке таким способом очень трудно убивать. Для огнемета требовалось носить специальный костюм, баллон за спиной, а также тащить в руках само оружие; порой лучше бежать, чем сражаться, поэтому гранаты – наши друзья и спасители.