Смерти Лоскутки
– Тсс, вслушайся в текст… – Он поднял указательный палец к своим устам и закрыл глаза.
Уставший от войны певец напевал что-то воодушевляющее. Постепенно и я проникся. Фёдор Иванович продолжил:
– Знаешь… У меня прадед же воевал. Такие вещи страшные рассказывал, молил, чтобы никто больше не прочувствовал ужасы войны. Его бы слова да Богу в уши… Столько он пережил, остался инвалидом на оставшуюся жизнь. Был случай, он тогда выпил еще, во всех красках рассказал мне, мальцу, о войне, о том, как друга своего хорошего схоронил, как каждую ночь вспоминал свою жену, как скучал по ней. А знаешь, что было хуже всего? Его глаза… Столько печали я в жизни не видал, прабабушка моя умерла от болезни за пару месяцев до того, как он вернулся на родину. Они не виделись четыре года! Не могу представить, насколько ему было больно узнавать об этом от родственников. С рождения были рука об руку, а так всё вышло… – Он оперся на стол локтем, смотря стеклянными глазами в пол. – Он один вырастил мою бабушку…
Я молча слушал его.
– Ладно… Дрогнем! – изрёк Фёдор Иванович, по-прежнему смотря куда-то в пустоту.
– За то, чтобы всё прошло. За деда твоего…
Мы глотком выпили весь стакан и, взяв по ложке тушенки, занюхали и съели. Вкус был прекрасен, последний раз мы ели мясо год или два назад. Я с упоением поедал тушенку, начисто облизывая ложку.
– А ты, Миша? Расскажи о подвигах своего прадеда, – медленно перевел он на меня взгляд.
Я вздохнул и задумался.
– Сложно сказать… Мало я помню о нем, лишь рассказы прабабушки знаю. Ты же помнишь, что я родом из деревни… – вновь призадумался я. – Была там страшная резня, немцы всю область оградили, скот перерезали, а из дома моего родного сделали столовую. – Фёдор Иванович смотрел мне в глаза. – Дом ведь делался на века, лишь белили стены время от времени, ремонта толком не было, поэтому там по сей день можно увидеть окно на кухне. Представь такой вырез в стене, углубление. Я всё детство интересовался, думал, мол, специально, как полку, сделали.
Слегка улыбнулся я, поглядывая на собеседника, после чего продолжил:
– Потом мне уже в отрочестве моя прабабушка и рассказала всю правду, что тут, мол, немцы жили, всё переделали, чтобы через то окошко выдавать еду. Прадед отправился на фронт, а прабабушка у меня – могучая женщина, она хотела забрать свою мать и вывести её из деревни, но та отказалась куда-либо идти, боялась, что убьют на дороге. Опасения были не напрасны, немцы были теми ещё ублюдками, даже детей не щадили. Она собрала вещи и с другими женщинами из деревни отправилась в лагерь, где сидели наши солдаты. Там их потом обучили стрельбе и военному мастерству. – Я перевел дыхание, пытаясь уйти глубже в воспоминания. – И вот однажды ночью… Она не смогла больше терпеть расставания с матерью. Сговорилась с другими девушками, собрались и уже хотели незаметно свинтить. Так их заметили. Не хотели дур отпускать, это было сравнимо с самоубийством, немцы ещё сидели там да дороги топтали… – Фёдор Иванович с тоской слушал меня. – Прадед погиб на фронте, а вот моя прабабушка прожила долгую и счастливую жизнь. Она умерла дома в окружении семьи… До сих пор помню её, любимый человек…
Я прослезился. Утерев слезу, вздохнул с болью в сердце.
– Может, по сигаретке?
Фёдор Иванович молча кивнул. Достав пепельницу и две сигареты, я зажег спичку и подпалил кончик. Душистый дым приятно наполнял лёгкие, невзгоды уходили на второй план, а мне лишь оставалось думать о настоящем, о минутах мимолетного счастья, в которых я был открыт всем сердцем с собеседником. Тряхнув рукой, я затушил пламя, исходящее от спички. Мы молча сидели и курили. Голос певца убаюкивал.
Фёдор Иванович отложил дымящуюся сигарету в пепельницу и открыл бутылку коньяка. Разлив, он протянул мне стакан и с тоской в голосе сказал:
– За счастливое будущее… – Опрокинув очередной стакан, я затягивался сигаретой. – Скоро будет ужин, нужно здесь прибраться.
Магнитофон затих, оставив после себя лишь тишину.
Докурив сигарету до фильтра, я затушил её о пепельницу. После чего встал с койки. Фёдор Иванович убирал магнитофон обратно в ящик, коньяк под койку, а остатки тушенки заматывал в газету, оставляя её на потом.
Я засунул пепельницу под стол, после чего, встав с койки, сказал:
– Теперь остается молиться, чтобы командование не зашло. За запах курева нам голову с плеч… – Я провел большим пальцем по шее.
– Да нормально всё будет, не ссы! – встал он, заправляя рубаху и приводя себя в порядок. – Мне бы отлить сходить да умыться, невыносимо спать хочу…
Я набрал в лёгкие воздуха и на выдохе изрёк, протирая глаза:
– М-да, скоро ужинать да спать…
Фёдор Иванович затушил свет от масляной лампы, после мы вышли в коридор, попутно обсуждая незначительные вещи:
– Ладно, занимай наше место пока, а я буду с минуты на минуту. Возьми и за меня ужин, – произнёс он.
Я лишь кивнул в ответ и направился в столовую. Только подойдя ко входу, я увидел длиннющую очередь к месту выдачи. Солдаты негодовали. Я толкнул впереди стоящего и спросил:
– Солдат, что за очередь сегодня?
Он развернулся ко мне полностью и, отдав честь, изрёк:
– Здравия желаю, товарищ старший сержант! Сейчас всего один кашевар на службе.
– Вольно. С каких пор?
– Дроздова Алина Александровна ввиду обстоятельств, связанных с рождением ребенка, отстранена от работы на кухне.
– Вот как… – Я окинул взглядом эту огромную очередь. – Свободен.
– Так точно!
Я по-прежнему стоял в коридоре, в столовую было невозможно войти из-за скопления людей. Фёдор Иванович вышел из туалета, ругаясь матом и отряхивая руки.
Он подошел ко мне, и теперь мы вместе глядели на происходящий беспредел.
– Мать честная! То тут, то там – всё через жопу. Что за очередь такая? – спросил он.
– Наша родившая ушла с работы, сейчас только Надя пашет за всех.
– М-да, было ожидаемо, не сказать иначе… – вздохнул он.
– А что в туалете-то случилось?
– Да я Трифонова придушу вот этими руками! – Он показывал мне ладошки.
– В чем проблема-то? – удивился я.
– Проблема? Ты когда в туалет-то ходил? Эта… – Его распирало от злости. – Эта с-сволюга этакая воду не прокипятил, будто черпаком с лужи набрал!
– А с чего ты взял, что он сегодня набирал воду? – слегка улыбаясь, изрёк я.
– Так ведь я его и отправил, этот салага ни хрена не делает! Так бы и треснул гадёныша-тунеядца!
– А говорил, что паренек хороший, – уже со смехом сказал я.
– Может, и хороший, но делать он ничего не умеет, только ещё один голодный рот!
– Ладно уж, не горячись, я ему вставлю, а там к концу недели займусь его обучением. Пускай пока уборщиком поработает, полы подметать каждый горазд.
Фёдор Иванович вздохнул и снова глянул на толпу.
– Пошли. – Он начал протискиваться меж людьми.
– Постой! – побежал я за ним вслед.
Он расталкивал солдат и продвигался вперёд. Завидев впереди полный офицерский состав, он резко остановился. Я врезался в него от неожиданности.
Офицеры забирали подносы и что-то обсуждали с Надеждой Руслановной. Один из них, тот, что самый высокий, вытащил из-за пазухи кухонный нож и вонзил его в шею кашевару. Она захлебывалась собственной кровью. Офицер схватил её за макушку и со всей силы ударил об металлический стол. Алая кровь выплескивалась из шеи и заливала место выдачи. Он снова приподнял её голову: передних зубов не осталось, она прокусила себе щеку, нос был сломан. Удар. Фёдор Иванович локтем толкнул меня в живот, я протер глаза. Офицер брал поднос и уже уходил на своё положенное место. Надежда Руслановна суетилась и разливала хрючево по тарелкам.
Я глянул вниз, не понимая, что происходит. Фёдор Иванович посмотрел на меня.
– Ты меня слушал?
Я, пытаясь прийти в себя, снова протер глаза.
– Ты что-то говорил?
– Понятно… Тебе я больше не налью сегодня, вижу, что ты уже… – Он пальцами щелкнул по шее.
– Не-не, всё в порядке, я задумался.
– Не считай ворон, скоро наша очередь. – Он опять смотрел на пункт выдачи.
Подступила наша очередь. Фёдор Иванович что-то обсуждал с кашеваром, а я в этот момент поглядывал в пол.
– Михаил Алексеевич, вам, как обычно, кофе? – спросила она, но я не успел среагировать.
– А что, кофе ещё остался? – удивленно отреагировал товарищ.
– Тсс… Это же я вам только предлагаю, на всех не упасешься, – прошептала Надя.
– Виноват. Да, нам тогда кофе. Михаил Алексеевич сегодня очень устал, не обращай внимания.
Она с тоской глянула на меня. Я, не поворачивая голову, направил взор ей в глаза. Она всё поставила на подносы и пододвинула их к нам. Фёдор Иванович врезал мне по пояснице и указал пальцем на еду. Мы уселись за стол.
– Да что с тобой не так сегодня? Ты целый день как овощ. Тебе, может, в санчасти что-то кололи?
Я смотрел на еду. Моргнул – и она вдруг превратилась в черную слизь и уже постепенно сбегала с тарелки. Я моргнул ещё раз, и всё снова было в норме.
– Я… Я…
– Головка от… – притворно откашлялся он. – Ты понял.
– Я не знаю, что-то мне нехорошо… – пробубнил я.
– Ты хоть притворись при офицерах, а то ведь глаз у них наметан, увидят, что ты нетрезвый, – прошептал Фёдор Иванович.
– Я трезв, просто целый день голова кругом.
– То-то и оно, ведь только недавно слез с койки. Ладно, через пару дней будешь здоров!
Я взял столовые приборы и приступил к трапезе. Во время ужина была полнейшая тишина, никто не разговаривал, порой лишь перешёптывались. Офицеры сидели с серьезным лицом, поедая хрючево. В воздухе веяло напряжением. Наевшись сполна, мы отнесли подносы и направились к выходу.
Фёдор Иванович остановил меня и, положив руку на плечо, проговорил:
– Сходи сейчас к Маргарите Владимировне, пока она в санчасти.
– Хорошо, схожу…
– Молодцом! Давай, буду ждать в каморке. – Он слегка ударил кулаком по моей груди и отпустил меня.
Все расходились. Фёдор Иванович поплелся в нашу комнату.
Постояв секунду, я направился в санчасть. Постучал в дверь, и изнутри послышался старческий голос:
– Подождите-подождите, вас позовут.
Через пару минут вышел Трифонов, мы обменялись взглядами, и он уже хотел пройти мимо меня.
– Солдат, где воинское приветствие?! – строго проговорил я.
Он, словно напыщенный ребёнок, закатил глаза.
– Здравия желаю, товарищ старший сержант, – неискреннее проговорил Трифонов.
– Ты охренел? Что за закатывания глаз, что за интонация?! – уже кричал я. – Салага, ты хоть понимаешь, где находишься и с кем общаешься?
– Знаю! В бункере с психопатами, которые выдумали себе нелепые законы. Мужик, всё давно пропало, уже нет ваших уставов, они ещё сверху превратились в пепел…
Договорить он не успел – я со всей силы ударил его в солнечное сплетение, он сполз, держа меня за штанину. Задыхаясь, Трифонов смотрел на меня испуганными глазами. Я откинул его тушу ногой.
– Сегодня ты проебался с водой, значит, пойдёшь на улицу и будешь по новой её набирать, а главное, кипятить. Утром я всё проверю, если найдется хоть одна соринка, то будешь снова и снова ночевать на улице! Понял, солдат?! – кричал я, надрывая глотку. – Я к тебе подставлю людей, посмотрим, сколько твоё наглое рыло продержится!
Я взял его за шкирку и потащил во второй комплекс, Трифонов поднимался и сразу же падал. Протащив по коридору к лестнице, я его наконец отпустил.
– Вставай! – Тот продолжал лежать. – Тебе неясно сказано, салага?! Вставать велено!
Он поднялся и пошагал вверх по лестнице. Пройдя в холл, я увидел трех дежурных.
– Здравия желаю, товарищ старший сержант! – отрапортовал один из них, другие отдали честь. Они осмотрели Трифонова с ног до головы.
– Вольно! Вот вам помощник. Сегодня он поднагадил всем нам, поэтому заставьте его набирать баки с водой, чтобы все они были полны к завтраку. А также проследите, чтобы вода была кристально чистой!
– Так точно!
Я уже отходил, но обернулся и изрёк:
– Не забудь, что потом будешь у меня учить устав от корки до корки!
– Товарищ старший сержант, разрешите обратиться! – вмешался один из дежурных.
– Разрешаю.
– На улице же сейчас монстры шастают, может, стоит под утро заполнять баки?
– Меня это не должно волновать! – рявкнул я, после чего потер брови и выдохнул. – Сказано же, чтобы он до завтрака всё сделал, у него два часа в запасе, этого времени хватит сполна. А ещё не позволяйте ему спать!
– Так точно! – Они снова отдали честь.
– Отставить.
Я пошёл обратно, спустившись по лестнице, и уже проходил мимо санчасти, когда на мгновение задумался, но всё-таки решил не тратить личное время на пустяковую усталость. Вернувшись в каморку, я увидел там лежащего Фёдора Ивановича.
– Уже отдыхаешь, как я погляжу, – изрёк я.
– Ага. Что врач сказал? – продолжая лежать на спине, проговорил он.
– Ничего такого, усталость и не более.
– Вот и славно! – Фёдор Иванович достал тушенку с бутылкой. – Продолжим? А то ведь жалко добру пропадать! – радостно произнёс он.
Ночь выдалась веселой до поры до времени, пока бутылка коньяка не опустела. Наши разговоры носило из одного русла в другое: вот мы сидели и хихикали, словно малые дети, а вот уже с тоской вспоминали прежние времена. За ликами взрослых мужчин, что пережили немалое горе, оставались те слабые нотки наивных юношей, что поддавались нелепым, несбывшимся грёзам. Мы могли долго мусолить одну и ту же тему, обсуждая детство, которое у нас отобрали…
Легли мы поздно, но сон мой был спокоен, кошмары, что наведывались ко мне ежедневно, решили сегодня обойти меня стороной. Повернувшись набок, я быстро задремал. Я неспешно брел по парку небольшого городка, мимо проходили люди разных возрастов: кто-то шёл в компании, они общались, заливаясь искренним смехом, а кто-то – в одиночестве, как я. Солнце окрашивало листву деревьев в яркий, теплый оранжевый оттенок, ветви нежно покачивались под легким дуновением ветерка, издавая тихое шуршание. Я вышел на набережную, где пошёл вдоль широкой реки. Усевшись на поребрик, я достал блокнот, листы которого были украшены моими небрежными рисунками.
Обводя взором местности, что легли передо мною, я легкими взмахами руки чертил линии, и они постепенно складывались в общую картину. Вот река, что сверкала, точно бриллиант под ярким светом, а вот тут домики небольшие, двухэтажные, а если глянешь в небо, то увидишь мерзких кричащих чаек, что своим воем пугают кошек, проходящих мимо. Они лишь шикнут да убегут куда-то в подворотню, смех да только.
Теплые лучи солнца согревали меня, и если бы не товарищ ветерок, что легкими касаниями поглаживал мое лицо, то я давно бы упрел. Жарень!.. Я вздохнул и вытер испарину со лба. Послышались шаги, так, будто каблучки стучат. Повернув голову на звук, я увидел девушку, лица её я разглядеть не смог, но точно знал, что она прекрасна. Она словно говорила со мной, но голоса я разобрать, увы, не был способен. Раздосадованный, я старался напрячь все свои органы чувств, но всё было тщетно, ведь её давно не было со мной рядом, лик, что был мне родным, оказался позабыт, лишь размытый образ остался где-то в глубине моего сердца. Ох, товарищ Память, за что же ты меня так наказываешь? Дал бы ты мне хоть минуту побыть с ней снова…
Глава IV. Безмолвие внешнего мира
3 марта
– Эхо. Это база. Прием…
В ответ были лишь помехи от переносной военной радиостанции. Уже третий день они не выходили на связь. Врач советовал пока отставить службу на неделю, но случай был экстренным. Мы ждали слишком долго. Я пододвинулся на стуле и снова повторил:
– Эхо. Прием! – Я откашлялся и оперся локтем на стол. – Прием! Это база! Эхо, ответьте!
Снова молчание в белом шуме. Я откинулся на стуле и глянул на Фёдора Ивановича, который стоял позади меня, держа спинку стула рукой. Он посмотрел мне в глаза. Мы сидели в холле, дежурные уносили наверх канистры с бензином. Было ранее утро, остальные в это время видели десятый сон. Фёдор Иванович наклонился и перепроверил частоту.
Рядом со столом лежали наши вещмешки со всем необходимым: набор первой помощи, пачка патронов 5.45, сухой спирт, коробок спичек, две банки консервированной фасоли и советская открывашка. Сбоку рюкзака лежала старая фляга с водой и пачка сигарет. На самом же вещмешке был прикреплен чехол с саперной лопаткой.
Я уже сидел полностью одетый и готовый выходить на вылазку. На мне были камуфляжные штаны, военный бушлат, зимняя шапка и кальсоны. А на ногах – кирзовые сапоги. Поверх всего был пристегнут ремень, револьвер пришлось вернуть, посему в кобуре не было нужды.
К ремню же были прицеплены подсумок с противогазом и ножны со штык-ножом. А также на мне была разгрузка, на которой висело три магазина по тридцать патронов для автомата и три противопехотные зажигательные гранаты. Недавно группа, что чинила автомобиль, принесла пару активных наушников для стрельбы, что не могло не радовать из-за недавнего происшествия. Активные наушники имели встроенный микрофон и процессор, первый улавливает внешний шум, а процессор обрабатывает его и создаёт антишум, иными словами противоположную звуковую волну, тем самым защищая слух. Для закрытых помещений самое то. В карманах лежали трехпалые армейские рукавицы.
Одеты мы были с иголочки, операция была слишком важна для выживания всего убежища. Припасы закончились, люди питались крошками, нам отдали последнее, что оставалось. Наши животы урчали, словно стая диких волков.
Фёдор Иванович пробовал очередной раз связаться с лагерем, что основали на заводе. В ответ снова тишина. Он выключил радиостанцию. Взяв свой вещмешок, он махнул мне и направился к выходу. Я повесил на себя рюкзак и закрепил его, отправившись по следу напарника. Он уже поднимался по бетонным ступенькам, что старательно зацементировали рабочие, по пути он вытащил магазин и проверил наличие патрона в патроннике.
Ослепительно яркий свет заставил меня на время прикрыть глаза рукой, чтобы привыкнуть. Тусклые лампы в бункере не шли ни в какое сравнение с яркостью белого дня. Лёгкие снежинки падали мне на плечи. Дежурные заправили бак машины и оставили одну канистру в багажнике. Перебирая ногами, я шел по снегу к авто. Заглянув в багажник, я увидел лежащий внутри набор для вскрытия того бункера, что находился недалеко от завода.
Вход в наше убежище был расположен внутри небольшого обрывистого холма, фасад был выполнен из бетона, а та побитая жизнью дверь находилась на уровне с землёй и была углублена на полтора метра, дабы на голову ничего этакое не свалилось.
Фёдор Иванович открыл дверь и сел за руль автомобиля. Дежурные отдавали честь. Сев на пассажирское место, я почувствовал задницей заледеневшее кресло. Глянув на напарника, я увидел, что он даже не поежился; сегодня он был неразговорчивым, если и говорил, то кратко и серьезно.
Захлопнув дверь, я уселся поудобнее, ибо путь был долгим. Авто загудело, но не завелось. Прокрутка ключа и легкое прижимание педали сцепления с подгазовкой заставило старенький внедорожник тронуться с места, однако он вмиг заглох. Фёдор Иванович проматерился и снова начал заводить машину. Мотор загудел, мы сдвинулись. Я взялся за ручку над дверью. Машина скакала по кочкам, пытаясь выехать из сугроба. Дежурные подбежали и начали толкать её сзади. Спустя пару минут мы всё-таки выбрались на проезжую часть.
Фёдор Иванович постепенно газовал, переключая передачи. Дворники начали смахивать снежинки, падающие на лобовое стекло.
– Может, печку включим? – проговорил я. – Ехать долго, жопа отмерзнет.
– Топливо следует экономить, – немногословно ответил он.
– Там расход-то, блин, никакой от неё, да и к тому же нам дали ещё в запас.
Он молча нажал на кнопку, и из печки пошёл теплый поток воздуха. Откинув кресло слегка назад, я улегся. Было сильное желание немного вздремнуть. Существовала договоренность, что полпути едет он, а остаток – я.
Уставший, задремал я очень быстро. Сугробы и кочки на дороге слегка укачивали машину, я лежал, словно в колыбели, засунув руки в карманы. Перчатки хоть и грели, но недостаточно. Трифонова мы с собой брать не стали, слишком он был зелен для такого серьезного дела.
Во сне я видел светловолосую девушку, что вела меня куда-то за руку. её ладони были нежными, а улыбка заразительной. Я, не сопротивляясь, следовал за ней. Вот мы идем по главной площади города, а теперь заходим в какую-то кафешку… Название было смазано серыми пятнами, я оглядывался, а она лишь меня поторапливала. Сквозь сон я улыбался. Уходить отсюда не хотелось, почему я не мог остаться здесь насовсем? Я пил приятный на вкус черный кофе, а она его не любила, не могла пить без молока и сахара. Взглянув за окно, я увидел, как неторопливо кружатся в воздухе и мягко приземляются на землю белоснежные снежинки. Она приложила свою ладонь к моему лицу и повернула голову так, чтобы я смотрел только на неё. Она улыбалась. Такая счастливая… Я нежно поглаживал её предплечье. Резкий выстрел оглушил меня. Она смотрела такими напуганными глазами. Крича, она обхватила ребенка и прижимала его к себе. Он был давно мертв…
Толчок от Фёдора Ивановича заставил меня пробудиться. Состояние было тягостное, омраченное. Я приподнялся и осмотрелся по сторонам. Мы стояли посередине дороги, напарник уже открывал дверь и выходил из машины. Я протер глаза, было мерзкое ощущение, словно я не спал пару ночей, сейчас бы кофе… Я перелез через коробку передач и уселся за руль, машина не была заглушена. Фёдор Иванович прилег на место, где до этого был я.
Я прожал педаль сцепления и перевел машину на первую, после чего начал ускоряться. Дорога была прямая, не зря говорят, что она самая трудная, ведь вокруг тянулись лишь сплошные еловые леса, глазу не за что зацепиться. Дремать было нельзя, я притормозил и достал из вещмешка пачку сигарет. В рубахе лежала золотистая газовая зажигалка. её было сложно достать из-под всего обмундирования, поэтому пришлось пользоваться спичками. Достав сигаретку из пачки, я убрал остальное обратно в вещмешок. После чего чиркнув спичкой об коробок, я поджег сигарету и выкинул сгоревшее древко в окно. Затем тронулся с места, и вот мы уже снова в пути. Медленно затягиваясь, я наслаждался табаком, это было единственным счастьем, что в такое время можно сыскать.
Мы ехали уже час, скоро должны уже быть на месте. Человек, подвергающийся ежедневной опасности, постепенно перестает чувствовать страх, остается лишь безмолвное равнодушие, что тяготит, но заставляет двигаться дальше.
Я проезжал какое-то поселение, вдоль широкой дороги стояли неопрятные избушки. Глянув на часы, я понял, что времени у нас полно, вряд ли поселение было обчищено нашими ребятами, ибо те шли пешком, поэтому не смогли бы вынести всё.
Свернув с дороги направо, я въехал в саму деревню. Затормозить решил здесь, ибо впереди меня ожидали непроходимые сугробы; машина, может, и проехала бы, но рисковать не хотелось, если мы здесь застрянем, то подпишем себе смертный приговор. Толкнув Фёдора Ивановича, я промолвил:
– Я выйду ненадолго, жди здесь и гляди в оба.
Он посмотрел на меня уставшими глазами и лишь молча кивнул. Я заглушил мотор и, открыв дверь, вступил в глубокий снег. Схватив и нацепив свой вещмешок, я захлопнул дверцу и направился вперёд.
Там виднелось белое кирпичное заштукатуренное здание с решётками на окнах, его было легко заметить, поскольку оно сильно выделялось из общего плана. Шаг за шагом я проваливался в пушистый снег, приближаясь к цели. Холодный ветер поддувал мне в спину. Я подошел ко входу и попытался открыть дверь, покрытую облупившейся от времени краской. Она была заперта, это хороший знак. Обойдя всё здание, я так и не узрел ни единого лаза, ведущего внутрь. Пролезая через сухую желтую траву, я снова двигался к двери. Надо мной свисали сосульки. Опасаясь того, что они пробьют мне голову, я осторожно обходил их стороной. Подергав ещё раз железную дверь, я подумал, что лучшим решением будет срезать решетку на окнах: нужно лишь немного подпилить, а там дело за малым, она уже давно заржавела и буквально отсыпалась от кирпича, как, впрочем, и сама штукатурка, местами раскрывая своё кирпичное нутро.
Подойдя ещё раз к окну и глянув вверх, я подтвердил свою теорию, но хотелось попытаться отколупать эту решетку самостоятельно. Я вытащил саперную лопатку и начал отламывать кирпичи сбоку, дабы впоследствии можно было её выдрать. Решетка поддалась, я со всей силы дернул и частично смог её снять, по крайней мере с одной стороны она уже была оторвана. Оттянув её немного, я смог влезть внутрь, окно было разбито, поэтому лопаткой я откидывал стекло, чтобы не повредить ни себя, ни одежду. Спрыгнув вниз, я поднял в воздух слой пыли. Взмахнув рукой, я уже хотел чихнуть, но, прикрыв нос, смог побороть эту напасть.