Возвращение Ангела
бы- стро бегаю…
– О-о-х, бегун… – вздыхает бабка. – Мал ты еще, Женюшка…
мал характер свой показывать…
– Ничего я не мал. Смотри, я уж почти с тебя ростом, – Женя
встает и меряется с бабкой ростом, при этом незаметно поднимается на мысочки. – Вот… видишь? – ладонью отмеряет верх своей
13
головы и упирается бабке под грудь. Бабка улыбается.
…Женя брал блинчик, ещё горячий, обжигая руки, дул на него, подносил близко к лицу, вдыхая аромат, и только потом запихивал в
рот почти целиком, жевал, еле ворочая языком…
– …Потерпеть не можешь, оголодал? Не кормят тебя? С вареньем хочешь или с творогом?
А Женя уже брал из стопки другой блинчик. Позже, наевшись, выедал серединку и смотрел через неё на верхушки деревьев, на небо, на птиц… Потом – на бабушку.
Бабушка гладила его по рыжим нечёсаным волосам, вздыхала…
…Позже она усадила его перед собой на низенький табурет, надела
на протянутые вверх руки кольцо шерстяной нити, сама же, устроив-шись на кушетке, покрытой персидским ковром, принялась накручи-вать клубки – один за другим – и складывала их рядом с собой.
Вначале Жене было интересно.
Ангора напевала себе под нос какую-то непонятную песню, ловко двигались её морщинистые руки, скользила нить по его рукам, росли аккуратненькие клубки около неё на кушетке.
– …Свяжу тебе свитерок, – прерывала она песню. – Хочешь?
Мальчик кивал головой.
– …И варежки… с шарфиком… хочешь?
Он опять же кивал.
Но вскоре это ему надоело, да и Ангора устала. Её клонило в сон, и она всё чаще и чаще сникала головой, забывая слова своей песни…
Когда она и вовсе уснула, захрапев, Женя встал осторожно, надел нитки на спинку стула и, оглядываясь то и дело, на цыпочках
пошёл в другую комнату – в дедовский кабинет, куда, как он знал, заходить строго-настрого запрещалось.
Кабинет деда.
…В кабинете сумрачно. Задвинуты тяжёлые шторы. Письменный
стол в углу завален книгами и журналами. Стена напротив окон уве-шана коллекционным оружием – шпаги, сабли, кортики, несколько
пистолетов позапрошлого века, несколько ружей, тоже старинных…
Посреди комнаты – стол, точнее, стенд со стеклом, под которым на чёрном бархате – несметное количество бабочек…
Женя молча обходит стол, подолгу рассматривая их, потом
подходит к стене с оружием и, приподнявшись на носки, пытается
14
дотянуться до пистолета с длинным стволом. Это ему не удаётся.
Тогда он придвигает к стене стул, поднимается на него и снова протягивает руку к пистолету. Стул поставлен чуть далековато от стены, и ему опять приходится тянуться. Ещё… и ещё чуть-чуть…
…Вот он уже почти у него в руках…
Но тут стул отъезжает от стены, и Женя с грохотом падет на пол…
…Вбегает в комнату бабушка, перепуганная насмерть со сна. Внук
лежит на полу, рядом с ним пистолет…
Она, всплеснув руками, заголосила…
Коридоры тюрьмы.
…Как обычно, два конвоира. И опять коридоры, двери, решётки…
Его ведут к адвокату.
Комната для встреч с адвокатом.
Адвокат Жене не понравился.
Был подслеповат, через очки с толстыми линзами смотрели
в разные стороны неестественно большие зрачки. Жидкие, жирные
волосы начёсаны на лысину от самого уха. Бумаги читал, чуть ли
не водя по ним носом.
Так он и встретил своего подзащитного – не глядя на него, уткнувшись в папку с документами.
– Я, естественно, изучил все нюансы вашего дела, Ангелин…
Обвинения очень серьёзные… Даже более чем… Но я постараюсь
сделать всё возможное… Конечно, если вы мне поможете… Срок
сократим, но… не более того… И это будет победа, поверьте… Я, как видите, честен с вами…
– Чем я могу вам помочь? – усмехнулся Женя.
– Сотрудничать со следствием необходимо… в вашем положении… и с теми фактами, которыми оно располагает, —
бубнил он под нос, листая дело. – А помогать будете не мне, Ангелин,
а себе… Так что давайте разберёмся… только правду…зачем вам
понадобилось убивать столько человек? Ведь каждое преступление имеет… должно, по крайней мере иметь, свои мотивы…Я должен знать всё… Возможны смягчающие обстоятельства… За них
мы с вами и уцепимся… Это я обещаю…
Женя резко встал со стула, не дослушав последние слова. Кон-войные бросились к нему, однако он быстро успокоился – остано-15
вился и ждал их со сведёнными за спину руками.
Когда его выводили, бросил через плечо:
–
Вот ты и цепляйся. А я не обещаю.
Тюрьма. Камера.
Женя спит лицом вниз. Руки вытянуты над головой. Дышит
неспокойно, замирая на какое-то время. Потом судорожно ловит
воздух широко открытым ртом. Но не просыпается…
Сон Жени.
…Волк смотрел на него большими, по-человечески грустными
глазами. По голове его стекала струйка крови. Пузырилась крас-новатая пена в уголках пасти… Волк дышал тяжело, с перерывами, совсем как Женя во сне…
…Он протянул руку, будто хотел погладить волка по голове…
Тюрьма. Камера.
…Его разбудил осторожный стук в дверь камеры. Женя вздрогнул, открыл глаза. Видение волка исчезло. Женя прислушался.
Стук повторился. Тогда он встал, неслышно, на цыпочках, подошёл
к двери. Затаился…
– Ангелин! Где ты там? Подойди… – шёпот за дверью.
– Здесь я, – также тихо ответил он. Осторожно приоткрылась
створка окошка. Рука просунула сквозь щель бумагу – сложенный
вчетверо мятый листок.
– От матери, – прошептал тот же голос. – Добивается свидания… Просила передать, чтоб никаких признательных показаний
не давал… Остальное там, в письме…
Женя читал письмо, перечитывал, медленно рвал его на мелкие
кусочки и бросал в унитаз.
Прислушался. Размеренные шаги охранника успокоили его.
Он спустил воду и лёг на кровать. Спать уже не мог. Лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.
Воспоминание Жени. Комната в доме деда.
…Узкая щель в двери.
Сквозь неё мальчику удаётся увидеть лишь небольшую часть
дедовского кабинета и самого деда, да и то не полностью: только
16
со спины – одно плечо, часть крупной седой головы и рука, в которой он держит на специальной булавке большую чёрную бабочку
с красной каймой на крыльях.
Женя осторожно толкает дверь – так, чтобы она вдруг
не скрипнула. Это ему удаётся, и тогда он видит мать.
– Это мой единственный внук, – говорит с расстановкой
дед, – и я не дам его в обиду… никому… Запомни – никому, хоть матери… хоть отцу… Особенно отцу… Ты меня поняла?
Мать сделала несколько шагов в сторону, исчезла из видимости, потом снова появилась, а когда опять отошла, Женя услышал её голос:
– И ты запомни, отец, это – мой дом, моя семья, мой сын… и я никому не позволю вмешиваться в мои дела. Даже тебе. Ты меня понял?
Наступила тишина.
Вдруг, опрокинув стул, резко поднялся дед, и тоже, то исчезая, то появляясь в проёме двери, стал метаться из стороны в сторону
широкими, быстрыми шагами. Было слышно его тяжёлое дыхание.
И только потом он остановился, крикнул громовым голосом:
– Что? Ты это кому? Мне? Вон отсюда! И чтоб ноги твоей
здесь больше не было! Вон! И боксёра твоего тоже… чтоб не
видел!
А мальчика ещё хоть раз коснётесь пальцем, отдам под суд… И прав
лишу! Всё! Свободна!
– …Подожди, отец, ты же сам меня учил…
Тут к Жене сзади неслышно подошла Ангора, схватила его
за плечо, оттолкнула в сторону, прикрыла дверь.
– Подслушивать и подглядывать нехорошо. Ступай во двор.
Шишек набери самовар растопить…
Перед тем как выйти из комнаты мальчик обернулся и успел
заметить, как бабушка достала из комода несколько купюр и положила в сумочку дочери…
Двор перед домом деда.
…Он неохотно копался под елью, выковыривал из высокой, начинающей уже желтеть травы рассохшиеся шишки, складывал
аккуратной горкой…
…Дед идет по выложенной плиткой дорожке в сторону уже на-крытого в саду под яблоней стола. Там его ждут Женя с бабушкой. На
столе – большой, пузатый, начищенный до блеска настоящий
тульский самовар-угольник с надетой сверху изогнутой трубой, 17
из которой, как и положено, струится ароматный еловый дымок.
Увидев деда, мальчик вскочил из-за стола и побежал ему навстречу.
Дед поднял ребенка на руки, подержал на весу, опустил, чмокнул в макушку:
– Ну, что, герой, набегался? – поставил на землю, слегка шлеп-нул по заднице. – Давай за стол.
…Чувствуется, что дед отдыхает после напряженного дня.
На столе, кроме блинов, варенья и творога, стоит самодельная на-ливка. Он выпивает рюмку, берет блин, заворачивает в него свежий
огурец, смазывает все это медом и очень аппетитно отправляет
такой бутерброд в рот. С чувством, с расстановкой…
– Ишь, придумал… – добродушно ворчит жена
– А ты попробуй… хочешь? – смеётся. – Ко всему в жизни
надо подходить творчески… с вдохновением…
– …С вдохновением… – добродушно ворчит жена. – И откуда оно
у тебя только берётся? С утра до ночи торчишь на своём «ящике»…
– Вдохновение – от Бога, – смеётся
дед. Женя внимательно смотрит на деда.
– Что ты так на меня смотришь? – заметив его
пристальный взгляд, спрашивает дед.
– А ты… похож на Бога… Я на картинке видел… Только он на об-лаках сидел… И без трубки…
– Видишь, Ангора, – ещё громче смеётся дед, – как народ
меня ценит…
– Тоже мне, народ.., – продолжая ворчать, Ангора собирает
со стола посуду и складывает на поднос перед Женей. – Помоги-ка
мне… внук божий…
Тюрьма. Двор для прогулок.
…Тесный квадрат двора, отгороженный от остальной территории
стеной. Сверху над ним – решётка. Сюда его выводят на прогулку.
– …Шагай, Ангелин! Не стой! Кому говорю? Двигайся! – кричал один из конвойных, когда он останавливался, чтобы глубоко
вдохнуть свежий воздух и, наконец, насмотреться на чистое голу-бое небо над головой. Хоть и в клетку…
…Внимание его привлекли два воробья, сидевшие на решётке.
Отчаянно щебеча, они отбивалась от третьего, который пытался
выхватить у них корочку хлеба…
18
– Не стоять! Ходить! А ну, живо! Ты что, не понял?
И он ходил. Шагал. Думал. Вспоминал…
Воспоминание Жени. Квартира матери.
…Причитала над ним Ангора, во весь голос, по-деревенски:
– …Мой бедный мальчик… Как же так… господи! Ну, сделайте
что-нибудь… Ох, что же ты это… сынок…
Кричала в телефонную трубку мать:
– …Нет, в инфекционное не позволю! Нет, вы слышите? Я сама
врач и за свои слова отвечаю… Может, и нет никакой инфекции…
…А он неподвижно лежал в родительском доме, распластанный на
своей тесной раскладушке, в сильном жару, не имея сил, да и желания произнести хотя бы одно слово.
Молоденький доктор, приехавший с неотложкой, его настойчи- во
выспрашивал, нажимая на живот костлявыми пальцами:
– …Здесь болит? А здесь? А вот так?
Женя молчал, а что говорили вокруг, слышал.
– Вы сильно рискуете, – говорил доктор матери. – Как бы
не опоздать… Аппендикс не прощупывается… значит, скорее всего, инфекция… Скорее всего кишечная… Так что решайте… Время
не терпит… Опять запричитала Ангора.
В прихожей послышался вдруг голос деда: – Что вы тут устроили? Кончайте панику наводить! А ну помолчи! – это он жене.
И потом, очевидно, кому-то другому, с кем пришёл: – Вот сюда…
проходи, полковник…
Пришедший с ним человек – с короткой седой стрижкой, полный, со шрамом через все лицо – сразу подошёл к мальчику
(доктор неотложки с готовностью уступил ему место), приложил
ладонь ко лбу, другую мягко опустил на живот. Потом нащупал
пульс, прислушался к дыханию…
Через минуту поднялся решительно:
– Ко мне в госпиталь… в хирургию. И побыстрее!
Хотел взять на руки больного, но дед не позволил.
– Я сам, – сказал он, осторожно поднимая внука.
На немой вопрос деда, ответил коротко:
– Перфорация… Вскрылся аппендикс, вот и не прощупывается…
Надо спешить.
Мать посмотрела в сторону доктора неотложки. Тот смущённо
19
отвёл взгляд, засобирался.
– Иди домой, жди там… нечего слёзы лить, – сказал дед, проходя мимо жены. – А ты проводи мать… – это уже дочери.
Корот- ко, через плечо.
Двор перед домом матери.
– Я поеду с вами, – сказала дочь, когда они вышли во двор
к дедовской служебной «Волге». И, не дожидаясь согласия, открыла
дверцу машины…
Палата в военном госпитале.
…Наутро, уже прооперированный, Женя, бледный, как полот-но, лежал в реанимации под капельницей, всё ещё с температурой, не имея сил стонать и двигаться.
К нему никого не пускали.
Но деда это не касалось. Он вошёл вместе со своим другом
– самым главным и уважаемым человеком в военном госпитале —
тоже в белом халате, но небрежно наброшенном на плечи, с не рас-куренной трубкой в руке.
– Ну, что, герой, на поправку? – спросил врач, подходя
к мальчику. И потом, обернувшись к деду: – Температурка небольшая, конечно, есть, но это нормально. Подержим ещё неделю, и
можешь забирать…
Дед подошёл к внуку, коснулся осторожно его руки, помолчал, не зная, что сказать. Потом спросил:
– Больно?
Мальчик слабо улыбнулся:
– Нет…
– Врёт, – по-военному просто сказал врач. – Сейчас самое
время… Должно болеть… – и потише, только деду, добавил: —
Рана-то какая… пришлось… чтоб наверняка…побольше захва-тить. – Потом снова к мальчику: – Значит, не больно, говоришь? Ну, что ж, терпи, солдат…
Они вышли.
Женя закрыл глаза.
Воспоминание Жени. Тюрьма. Двор для прогулок.
…Время от времени приходя в себя, он видел прямо перед собой
20
в окне на водосточной трубе стайку воробьёв, весело вырывающих
друг у друга корочку хлеба…
Кабинет главврача в военном госпитале.
…Забирать его из больницы пришла мать. Дед прислал за ними
машину. Прежде чем спуститься вниз, мать и сын зашли к хирургу
– поблагодарить и попрощаться.
Мать постучала, приоткрыла дверь, на которой была табличка: «Профессор Зуев Н.И.». Увидев их, Зуев помахал рукой, чтобы
заходили.
В кабинете на кушетке лежал больной – худенький, бледный
парень в синем выцветшем халатике.
– Простите, Николай Игнатьевич… Помешали… Мы только
на минутку… Я хотела… мы… В общем, спасибо вам огромное…
за всё… Даже слов нет…
– Да что ты, голубушка, не стоит благодарности. Ты отца благодари, что нашёл меня в воскресный день, – улыбнулся доктор, вставая и идя на встречу. – Всю область прочесали его люди…
На рыбалке нашли… к счастью… Да и себя поблагодари тоже, что
неотложке не поверила… Ну, как у тебя дела? Дай-ка, глянем ещё
разок… – Это он уже мальчику, поднимая ему рубашку и при-спуская штанишки. – Здесь у тебя порядок. А шрам небольшой
останется на память… Видишь, как у меня… Это ничего… нормально для мужчины…
Он наклонился к нему очень близко, и Женя мог ясно видеть
большой шрам через всё лицо.
– Это мы с твоим дедом… на вертолёте падали, – заметив
на себе пристальный взгляд мальчика, сказал врач. – Он хитрый
был… переломами отделался, а я… – засмеялся, махнул рукой.
– Значит, так… солдат… смотри у меня, не очень шали первое
время… не бегать, тяжести не поднимать… ясно?
– А меня дед обещал на охоту взять.., – почему-то решил
сказать Женя, может, для поддержания разговора.
– Да? Но лучше пока подождать… Успеешь ещё… – потрепал
мальчика по волосам. – А ты, голубушка, я вижу, по части диа-гностики сильна, – обернулся он вдруг к матери. – Зачем тебе
в поликлинике… юбку протирать? Хочешь, возьму к себе? Отделение для начала дам… потом – погоны… Ну, как? Согласна?
21
Мать не ожидала предложения. Удивилась, замялась, не зная, что сказать.
– Отец твой всё нахваливал тебя… Про твой талант рассказывал… руками лечить…
– Спасибо, Николай Игнатьевич… – уж вовсе застеснялась она.
– Это я так… просто… получается иногда…
– А это мы сейчас проверим, – вдруг решительно взялся
за дело врач. Подвёл её к больному, лежавшему на кушетке.
– Давай, покажи свои чудеса… Не стесняйся.
Она постояла в нерешительности, но потом, рискнув, протянула вперёд руки, подержала так некоторое время, сосредотачиваясь, и провела ими над послушно вытянувшимся худым телом.
– …Язва… двенадцатиперстной… прооперирована недавно… —
оглянулась на врача, как бы ища подтверждения своим словам. – И
уже потише, только ему: – С кровью у него могут быть проблемы…
Так?
Во все глаза смотрел на мать Женя.
Николай же Игнатьевич, не найдя слов, подошёл к больному, откинул полы халата на нём, показав вместо ответа не заживший ещё шов
точно на том месте, где и должно ему быть при такой операции…
НИИ «Гранит». Кабинет деда.
…Табличка с надписью: Новиков Г.В. Заместитель Генерального
директора по кадрам.
Это приёмная. Как и положено – стол, телефоны, секретарша
(немолодая, некрасивая, в очках). Несколько стульев у стены, рядом с
дверью. На одном из них сидит мать Жени, на другом послушно
пристроился сам Женя.
«… Зайди!» – слышится вдруг в динамике мужской голос.
– Сейчас скажу, – бросает на ходу секретарша, —
но он не в духе. Приказал никого не принимать…
Она скрывается за дверью. И почти сразу же появляется голова
Г. В. Новикова – деда Жени.
– Это ещё что за номера? Почему здесь? И с ребёнком? По какому такому случаю?
Увидев, однако, удивлённый взгляд внука, смягчился. Без слов
встал боком в проёме двери, открывая проход.
– Жди здесь. Я сейчас, – сказала мать Жене и вошла одна.
– Сам выгнал из дому… а теперь удивляешься..? Вот я и реши-22
лась проситься на аудиенцию…
– Ладно, ладно… – немного смутившись, сказал он, попыхивая
трубкой. – Ну? В чём дело?
– Только ты не сердись сразу… У меня просьба… И не удивляйся…
– Выкладывай, – выразительно посмотрел на часы.
– …Сегодня… у Саши бой. Он в хорошей форме… но… —
Хотел, чтобы я подкупил судью? Запугал противника? Увеличил денежный приз? Что ещё? Отправил его на чемпионат мира? —
не сдержался отец.
– Нет-нет.., ты и так много для него сделал. Он просил… чтобы
ты просто пришёл посмотреть …а потом…
– А потом дал банкет в честь его великой победы?
– Нет… но… если бы о нём написали в газете.., то …
Дед молча уставился на неё. Даже про трубку забыл.
– Ты что, Тамара, совсем? – спросил он потом глухим голосом.
– Ну, тебе же это ничего не стоит, – добавила она тихо.
– Кончай ерундой заниматься! Слышишь? Ты за кого меня принимаешь? – сорвался он на крик, стал выбивать пепел из трубки.
– Всё! Вставай! И… если ещё такая дурь… придёт тебе в голову, лучше уж дома… Разрешаю. Понятно? А теперь —
ступай… И ребёнка нечего было с собой таскать…
Приоткрылась дверь, и в кабинет заглянула голова Жени.
– А мы не опоздаем, дед?
Глаза деда и внука встречаются…
Спортзал. Ринг.
…Зал во дворце спорта. Ярко освещён ринг, на котором идёт бой.
Среди зрителей в первых рядах – Женя с матерью и дедом.
По всему видно, что отец и в самом деле проводит бой с подъ-ёмом. И в зале его поддерживают. Зрителям нравится его манера
ведения боя – пластика движений, энергия, мужество.
Всё идёт к тому, что поединок вскоре будет прекращён «за явным преимуществом». Но тут происходит непредвиденное…
…Ахнул зал, увидев, как, словно при замедленной съёмке, валится на пол обмякшее тело одного из боксёров, потерявшее сразу
опору под ногами…
Мгновение тишины…
Затем зал разрывается свистом, ревом, аплодисментами…
23
…Женя смотрит на поверженного отца ст рашными, расширенными глазами… Через некоторое время отец в наброшенном
на плечи халате проходит рядом с ними, поддерживаемый тренером и
секундантами…
Дед выразительно смотрит на дочь и берёт её под руку. Они
направляются к выходу…
Женя с опущенной головой идёт за ними…
Квартира матери.
…Дома отец заперся на кухне и никого не впускал. Мать пыталась пару раз заглянуть к нему, но после громкого и короткого
«Во-о-н!» тут же закрывала дверь, отходила.
Женя слонялся по комнатам, не зная, чем заняться. Проходя
мимо груши, висевшей в коридоре, он пару раз пихнул её кулаком.
Потом, видимо, разохотился и стал бить всерьёз…
Он не заметил и не слышал отца, выскочившего из кухни и
схватившего его за ухо.
– …А ну, пошёл отсюда! – крикнул он и потащил его к двери.
– Тоже мне… нашёлся… боксёр…
Теперь уже, не имея возможности вырваться, Женя беспомощно смотрел на мать, бросившуюся к ним.
Всё ещё держа его за ухо, отец замахнулся на жену, и, наверное, задел её, потому что она резко откинулась назад, прикрыв лицо руками…
– …А ты не лезь! Говорил тебе – не лезь! Никогда не лезь!
Мальчику удалось вырваться. Он повернулся к отцу и, став
в боксёрскую стойку, занёс руку. Отец, не ожидая этого, на мгновение остановился.
– Ах, вот как? На отца? Ну, что ж, молодец, самое время…
Ну давай, бей! Что же ты не бьёшь? Ну, бей! Запомни, если поднял
руку – бей! А не ударишь, получишь сам… Бей! Я жду!
Рука мальчика опускается. Дёргаются губы. На глазах – слёзы.
Отец отвешивает ему громкую затрещину.
Женя стоит неподвижно.
– Получил? – спрашивает он. – В жизни так будет всегда.
Понял? Всегда! – потом обернулся к жене.
Она молча стояла у стены с безвольно опущенными руками…
Тюрьма. Камера.
Женя лежит без сна, прислушиваясь к мерным шагам охранни-24
ка в коридоре. Потом, стараясь не шуметь, встаёт, садится на койке, обхватывает голову руками… Закрывает глаза…
Квартира матери.
…И из этого мрака медленно, словно на фотобумаге при проявке, начинает проступать лицо матери. Она сидит за журнальным столиком, держа перед собой листок бумаги, рядом – надорванный конверт.
Она беззвучно плачет, не замечая подошедшего к ней сына, а, увидев его, говорит неожиданно спокойным голосом: – «Отец не
вернётся… Он нас бросил»…
«И очень хорошо, – отвечает Женя, – нам так даже лучше»…
Мать наотмашь бьёт его по щеке, но потом, уже не сдерживая
рыданий, обнимает, прижимает к себе. Целует, оставляя на его
лице свои слёзы.
И опять опускается мрак…
Пауза в глубокой тишине. Потом – яркая вспышка света.
Другое время, другой день. И Женя видит себя.
Квартира Жени.
…Это он, уже взрослый, похожий на себя сегодняшнего, откинул
плотные шторы и в комнату ворвался яркий солнечный свет. Но вместе с ним в домашний уют врываются громкие, тревожные звуки
– топот ног на лестничной площадке, стук в дверь и дальше – уже
знакомое ему, но порядком забытое: – «Откройте! Милиция!»
Конец первой серии.
25
26
ВТОРАЯ СЕРИЯ.
Тюрьма. Камера.
…Он отжимается от пола, быстро и коротко вдыхая тяжёлый
тюремный воздух…
…Щелчок кормушки.
– Завтрак!
Встаёт и, тяжело дыша, принимает в окошке поднос с едой.
Увидев содержимое, принюхивается и возвращает обратно.
– Голодовка? – интересуется голос за дверью.
– Диета.
– Ну-ну.., —слышится усмешка.
Он ложится на койку и лежит так с закрытыми глазами.
Видение Жени.
…Из затемнения:
Яркая вспышка.
…Медленно взлетает вверх машина, объятая пламенем… Во все
стороны разлетаются её части и так же медленно, долго опускаются
на землю…
Кричит мужчина:
– Дима-а-а-а! Лё-ё-ёша-а-а! Слышен крик женщины:
– Же-е-е-ня-я-я! Что с тобой,Женя..?!
Тюрьма. Камера.
…Он вздрагивает от скрежета замка.
– Жалобы есть? – слышится традиционный
вопрос. Он умышленно тянет с ответом.
– Есть.
– На что жалуетесь,
Ангелин? Опять пауза.
– На себя, – наконец отвечает он.
– Ангелин, прошу учесть, что за такие шутки у нас тоже
найдётся… наказание.
– Какое? Вышка?
Окошко закрывается.
Громко щёлкает задвижка.
27