Сватовство Миче. Роман ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА. Часть II

ГЛАВА 3. ТРОГАТЕЛЬНАЯ ЗАБОТА

– Эй, анчу, – донеслось из-за забора, граничащего с переулком.

Опять Корки! Я уже не могу. Я хотел уйти в дом.

– Эй, иди сюда, поболтать надо.

Я подошёл. Я сжал кулаки. Я сейчас с ними поболтаю.

Встав у калитки, хотел сказать этим разнокалиберным Корковым прихлебателям что-нибудь нехорошее, но они меня опередили. Их было человек шесть. Что странно, не брехливая молодёжь, а их отцы, бородатые, угрюмые типы. Дело плохо, решил я. И предпочёл за калитку не выходить.

– Анчу, ты знаешь, что сделал, – сказал Крук, какой-то там семиюродный дядюшка.

– Что я опять вам сделал?

– Ты избил Кохи почти до смерти.

– Что? Я?!

От такой наглости мне стало просто смешно. Я расхохотался в их волосатые заросли:

– Отчего же арестовали не меня, а вашего благодетеля?

– А мы не знаем, отчего наш драгоценный король так с тобой носится. Но кое-кто не намерен с тобой носиться. Думаем, ты не понял, отчего твой братец с горки слетел. Так вот. От тебя зависит, чтобы вскоре он не слетел с горки повыше и не сломал чего-нибудь посерьёзней. Понимаешь, нам очень не нравится, что Кырла посадили в тюрьму.

Я аж хрюкнул.

– Вы заговариваетесь. Бред несёте. Ха! Вашего Кар-Кара выпустили из тюрьмы, чтобы он столкнул Рики со склона? Вы чего, вообще, добиваетесь? И Рики тут при чём?

Да, откуда они знают, что у Рики сломана рука? Я стал лихорадочно вспоминать, когда узнал от Ловкача, что папочка Корк арестован. Сегодня утром.

– Нет, не выпустили из тюрьмы. Его арестовали вчера после обеда, – вякнули бородатые рожи.

Отчего они не бреются? Я знаю: потому что бороду с год как отрастил их благодетель. Он побреется – и они тоже. Он начнёт усы заплетать косичкой да с розовой ленточкой – и те туда же.

Ну, я вспомнил, что вчера после обеда. И чем мне это грозит?

– Только все должны знать, Миче Аги: Кырл пальцем не тронул своего сына. Это сделал ты, – просветили меня из темноты переулка.

Я присвистнул:

– Интересная теория!

– Дети Кырла скрывали всю эту историю, – пояснил Крук. – Не хотелось им скандала. Кырл не позволял им пререкаться с тобой. Они сказали ему, что Кохи упал.

– Ха-ха! – прокомментировал я.

– Но ты обнаглел.

– Да что вы?

– И дети Кырла возмущены.

– Вот как?

– Не лезь к ним сейчас. Не задирайся.

– Да ни за что.

– Уповай на справедливый суд.

– Уповаю. Кстати, ведь есть свидетели, их много, и они знают, кто кого побил, кто куда упал, и в какое время это произошло.

– Если месть совершается быстро, свидетели могут и не понадобиться. Кохи поклялся отомстить.

– Ой, я дрожу! – издевательски бросил я. Мне угрожают местью, но никто из них не видел Кохи, иначе бы они знали, что в таком состоянии невозможно даже мяукнуть. Мне рассказывают дурацкую версию событий… Зачем?

– Видишь ли, анчу, – нёсся Крук, – Кырл нам дорог, а ты – нет. Ты любишь свою семью, ведь так? Ты не хочешь её лишиться? Так вот. Если ты убедишь свидетелей, что они обознались и ошиблись, мы убедим Кохи не мстить.

Они всё пытаются свалить на этого несчастного парня, который всеми силами хотел быть похожим на них, добивался любви и признания. Они уже отказались от него. Если откроется история с предательством, пиратами и амулетом, виноватым окажется Кохи, который пытался защитить своих Корков.

– То есть, вы хотите, чтобы я заявил, что подрался с Кохи и избил его. А ваш старый злыдень…

– Ну-ну!

– Ваш старый злыдень ни при чём, стало быть. Раз король со мной носится, с этой стороны мне ничего не будет. А с вашей будет, если я не возьму вину на себя. Вроде как, все знают, что мы с Кохи время от времени любим подраться. Вы угрожаете моей семье. Я правильно изложил?

– Абсолютно, – заржали негодяи. – Сделай что-нибудь, чтобы Кырл побыстрее вышел из тюрьмы. Скажем, сроку тебе две недели. У тебя же высокопоставленные друзья в недрах дворца, – намекнули они не то на Чудилу, не то на Далима. – Ты увидишь, Корки могут быть благодарными. Настолько благодарными, что не тронут младшего Аги, а ведь это так просто. Надеемся, ты понял это вчера вечером? – добавили бородачи и, посмеиваясь, пошли вверх по переулку, не дав мне возможности ответить.

Они угрожают лишить меня самого дорогого – моего Рики.

Они намекают на то, что вчера вечером организовали его падение в нижний двор. Для устрашения Миче Аги. Чтобы он плясал под их дудку и помог им выгородить главу клана.

Теперь я хлопочи за убийцу. Мне предложили вариант: взять вину за избиение Кохи на себя. Но, решил я, можно придумать и ещё что-нибудь. Можно, если подсуетиться, поднапрячься, если не одному.

Когда речь идёт о моей семье, я просто невменяемый делаюсь. Я бросился к папе (они с мамой заночевали у меня). Я растолкал его и зашептал:

– Па, мне надо отойти.

– Куда?

– Надо.

– К Нате? Ну-ну. Мириться хочешь?

– Да, хочу, – сказал я чистую правду.

– Давай-давай. Я вот тоже, когда с твоей мамой…

Кажется, он заснул. Я разбудил его снова:

– Па, ты не понял, я должен отлучиться.

– Да, к Нате. Я понял, – сонно пробормотал отец.

– Папа, проснись, – потребовал я. – Я ухожу, и ты должен охранять дом.

– Что я должен? – отец аж глаза открыл с перепугу.

– Вот, возьми мою саблю и охраняй дом. Вокруг творятся страшные дела.

– Какие дела?

– Страшные.

Папа сел.

– Сынок, – сказал он. – Ложись спать. У тебя были трудные сутки. Ты болен. Выспись. Утром сходишь к Нате, потом проводишь меня в Лечебницу…

– Что тебе там делать, па? – заподозрил я его в подвохе. – Ты уже давно здоров.

– А мне, – ответил он, – надо кое-кого навестить.

Я понял, кого. Его дружка, старшего Шу. Пусть-де пропишет мне успокоительных капель и прочитает лекцию, как быть хорошим мальчиком. Да я и сам с усам. Я сам могу лекции читать.

– Короче, па, – шёпотом рявкнул я. – Вот сабля, а я пошёл. Топор я положил тебе под подушку. Ружьё на стене. Утром спрячь его от Рики, если я не успею. Такая тяжёлая железяка – под кроватью. На тумбочке – плошка с перцем – его можно сыпануть в глаза. Только смотри себе не попади или маме.

– Миче, подожди! Ты что несёшь?

– Несу? Ах да. Это лом. Железный лом. Положи его с маминой стороны. Или нет, дай я сам.

– Миче, ты нездоров. Постой-ка…

– Всё, пока. Вода на случай пожара вот здесь в вёдрах, в тазике у крыльца, в бочке и в Чикикукином корыте. Так, что ещё?..

Папа вскочил на ноги. Я попятился к двери.

– Я скоро вернусь, надеюсь, – сообщил я о своих планах. – Вокруг двора – магическая защита. Всё, пока.

Я быстро пробежал по садовой дорожке, папе не угнаться за мной. Поднял руку – и колокольчик не дзинькнул, когда я выскочил за калитку. Как я нёсся переулком, уходящим влево! Я выскочил на дорогу, с которой вниз навернулся Рики… И подумал: да как тут можно, вообще навернуться? Улица эта на удивление прямая и ровная, а если, как утверждает мой братец, их, ребят, было несколько, и все они клялись его учить и поддерживать… А он, тем не менее, свалился во двор соседей снизу… Только в одном месте. Прямо здесь, выкатываясь из заросшего подорожником переулка, идущего под уклон, на ровную дорогу, и не сумев затормозить.

Я сначала не понял, на что смотрю при ярком свете Ви и Навины. Наклонился. Провёл рукой по стволу молодого сливового деревца. И по стволу черешни на другой стороне.

Сколько времени здесь эта проволока, здесь, на этих стволах, поцарапанных с тех сторон, что обращены к заборам? Поцарапанных так, как бывает при сильном рывке. Тонкая-тонкая проволочка, за которую цепляются ролики, и мальчик, не умеющий кататься, летит вниз со склона.

Вот он, чуть-чуть опередив друзей, медленно катится по мягкой дорожке.

– Молодец! Хорошо! Здорово! – кричат ребята. Сделать так, чтобы они отошли – пустяки. Я бы сказал, встав среди переулка и раскинув руки:

– Он отлично катится, погодите-ка, пусть сам…

Кто-то должен помогать этому подлецу. Надо ведь вовремя натянуть проволоку, не раньше, а то вдруг споткнётся кто-то другой. Хотя, было уже довольно поздно…

Глядя сверху вниз, я понимал, что убиться насмерть здесь трудновато. Правда, Рики мальчик ещё, да к тому же на роликах.

Кто-то быстро обрезал проволоку, чтобы не расшиблись другие дети и не заподозрили чего взрослые. Очень просто: шаг в сторону, и нагнуться. Обрезать-то обрезал, но не отвязал от стволов. Может, нарочно, чтобы увидел я, сумасшедший старший брат?

Вскочив, я помчался снова. Короткой дорогой, срезая углы и перепрыгивая через ограды во дворах, где меня знали сторожевые собаки. И на одной из улиц я с облегчением попал в сильные лапы Чудилы.

ГЛАВА 4. НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

– Миче, это я!

– Петрик, я попал в беду!

– Я знаю, знаю!

– Они и у тебя были?

– Разумеется, были. Идём ко мне.

– Да, Петрик, идём.

– Сказали, если я хочу, чтобы с тобой и с твоими ничего не случилось, я должен что-нибудь предпринять. Им нужен этот старый чёрт!

– Пойдём, спросим у Коркиных крошек, собираются ли они мстить. Это реально: не отправься я за амулетом – Кохи был бы здоров.

– Опомнись, Миче. Кохи был бы в тюрьме, как самый главный заговорщик. Он же собирался взять вину на себя. Миче, дети Корков мстить не будут.

– Но…

– Хочешь – побежим спросим. Хочешь?

– Да.

И, сменив курс, мы галопом помчались к госпиталю.

– Петрик, – сказал я у ворот, в которые не стоило и соваться по причине ночи, – можно, конечно, перелезть через ограду, но ты уж как-нибудь сам. Не могу я видеть Кохи таким.

– Миче, – призвал Чудила, – не чуди.

И мы полезли через ограду со стороны кустов и речки Дики. По – моему, до нас тут кто-то лазил. Понаставили досок, чтобы легче было карабкаться, помяли кусты, протоптали тропинку… Чудила быстро и уверенно привёл меня к этому лазу. А потом, также здорово, нашёл нужный корпус.

Ах да! Я вспомнил: Мадина! Чудила лазает к ней. Но я ничего не сказал, даже когда прокричав из-за скамейки ночной птицей, Петрик спрятался и стал ждать, затаив дыхание.

Из двери выскочила тонкая фигурка, закутанная в шаль. У Чудилы по лицу разлилось блаженство и глупая, счастливая улыбка. Он поднялся из-за скамьи, я тоже… И Мадина сналёту, мимо Петрика, бросилась мне на шею и даже расцеловала, хоть я и уворачивался. Я сразу понял: она мстить точно не будет.

– О, Миче! – тихонько, с радостным подвыванием, голосила Мадина. – О, спасибо, спасибо!

– Да тебе-то что я сделал? – в отчаянии пропищал я, пытаясь удержать её на расстоянии: меня очень огорчил разочарованный вид Чудилы.

– За выхухоль! Спасибо! – не могла остановиться Мадина. – Ты оставил нам выхухоль…

– Чикикуку, – поправил я.

– Да, Чикикуку! Она спасла Кохи!

– В смысле? Совсем спасла?

– Совсем-совсем, – Мадина пыталась рыдать и смеяться одновременно. Теперь она повисла на Петрике, чему он был очень рад. Правда, повисела она на нём недолго, вспомнила о тайне, окружающей их любовь. Девушка говорила:

– Кохи совсем чуть не умер. И вдруг просто ни с того ни с сего пошёл на поправку. Все доктора удивлялись, все приходили смотреть. Чикикука всё вокруг увивалась – и Кохи стал выздоравливать! Честное слово! Очень быстро! Никто такого не ждал и не думал. О, Миче! Будь счастлив, Миче, да благословит Эя твою семью!

– Это понадобится, – пробормотал я. – Только я тут ни при чём. Это всё Чикикука.

Петрик и Мадина бросали друг на друга такие взгляды, что я сказал:

– Ну, я пойду, подожду там. Догоняй.

Я ждал не очень долго, но меня всего трясло от переживаний. Наконец явился мой дорогой дружок.

– Ты понял? – проговорил он. – О мести даже речи не идёт. Все они готовы на тебя молиться. А Кохи сейчас тем более не до ерунды.

Мы побрели по улицам вверх. Уже была полночь, наверное.

– Миче, – начал Петрик, неправильно истолковавший моё молчание, – ты ведёшь себя так, как будто знал… знаешь… ну…

– Что ты целуешься с Мадинкой? – усмехнулся я. – Да, знал.

– Ох, Миче! – и он ухватил меня за локоть, остановив и развернув к себе. – Ты, наверное, обижен? Я не рассказывал тебе. Я не говорил раньше никому, но как я мог? Пожалуйста, не обижайся. Теперь, наверное, можно рассказать. Да? Можно?

– Можно, можно, – подбодрил я.

Мой родной дружок был несчастен, моё сердце плакало от жалости к нему. Он действительно молчал много лет, я был первым, кому он рассказал о своей любви. Его словно прорвало. Он говорил горячо, он так сильно сжал мою руку, что остались синяки.

– Я не хотел. Но так получилось. Мы ещё в детстве почувствовали друг к другу симпатию. И сначала даже не таились особо, просто не хотели, чтобы дошло до родителей. Плохо понимали эти проблемы. Разногласия. Родовые. Семейные. Всё так сложно! Потом стали понимать, что нам действительно нельзя любить друг друга. Договорились, что попытаемся разлюбить. Она после школы специально училась в другом городе. Ты знаешь, я встречался с девушками, только ничего не получается. Мадинку люблю. Все эти встречи – для отвода глаз. И вот она вернулась домой, и мне уже надо на что-то решиться, но на что? Понимаешь, беда какая: она – Корк, а я вот, стало быть, Тихо.

– Да уж. Беда.

– Если я откроюсь родителям, тут два варианта. Они или взбеленятся и отправят меня прочь из Някки, или затеют переговоры и сватовство. Тогда взбеленятся Корки и быстро выдадут Мадинку замуж за другого. И уж поверь: они так её любят, что постараются найти дочке самого старого, злобного, вонючего урода из всех возможных. Они и так могут это сделать в любую минуту. А я твержу ей, что вот-вот найду выход, что всё хорошо будет. Получается, что обманываю человека! Не может быть, чтобы всё хорошо было. Не для меня.

И это говорил Петрик, оголтелый оптимист!

Мне всегда казалось, что Петрик – хозяин любой ситуации, но видимо многолетнее молчание и необходимость что-то сделать как можно скорее прорвали плотину его долготерпения. Попросту говоря, нервы сдали, ведь он не видит выхода. Не может человек вечно держать себя в руках.

– Почему не может быть для тебя? – спросил я.

– О, Миче, разве Эя или Радо могут покровительствовать лгунам? Пусть я не по своей воле…

– Чудилка, мы придумаем что-нибудь.

– И ты туда же! Ты просто не знаешь. Просто не знаешь, что я обманываю не только Мадинку, но и другого… других дорогих мне людей. И тут уж точно придумать ничего нельзя. Я лгун.

– Не говоришь родителям о Мадинке? Может, всё же сказать, раз они нормальные люди? Пусть взбеленятся сначала, но потом помогут.

– Кажется мне, что они догадываются.

– Вот видишь!

– Почему тогда сами не поговорят со мной?

– Может думают, это у тебя пройдёт. Намекни им хотя бы, чтоб узнать их мнение.

– Нет. Не знаю. Не могу я, Миче. И, пожалуйста, запомни, что я лгун не по своей воле.

– Не путай меня. Никто не знает о твоей любви. Никто не заставляет тебя лгать родителям. Возьми и скажи – и Эя и Радо будут на твоей стороне. Или ты о чём? Молчать – это не значит лгать. Мы не обязаны отчитываться, даже перед самыми близкими, за каждое действие и за каждую мысль. Никто не обязан пускать их в свой внутренний мир до самых дальних закоулков. Иначе это не мир, а мощёная площадь, на которой ни единого укрытия для тебя. Как жить на пустом пространстве? Это написано в Книге Радо. Ты не лгун, Петрик, ты просто спрятался в укрытии. Всё будет хорошо. Знаешь что? Приходи, я погадаю. Цены умеренные.

Конечно, я не смеялся над ним. Я расписывался в своём бессилии. Чем тут поможешь? Наверное, только сочувствием. Кто знает, какие на самом деле у Чудилки отношения с его родными?

И, потом, как это ему столько лет удавалось скрывать свои чувства и отношения с дочерью Корков? Ото всех скрывать, от меня! Ну и самообладание! Вот так конспирация!

– Ладно, – сказал Петрик. – Может, ты прав. Ты всегда прав. Может, сказать родителям – это единственный выход. Я подумаю. Ещё поговорим об этом. Спасибо, что выслушал. А сейчас надо что-то предпринять по поводу злыдня Кар-Кара.

Он отпустил мой локоть, провёл рукой по лицу, и снова стал обычным Чудилушкой, словно надел другую маску.

– Куда ты направился? – спросил он, завершая разговор о своей любви.

– К тебе.

– Да нет же. Мы идём во дворец.

– Как это идём? – испугался я. – Как это, во дворец?

– Тебя же приглашали, – хитро прищурился Петрик. – Молчи и топай за мной.

И вотвопрос: правильно ли мы поступаем, собираясь просить помощи у короля? Но я согласился, ведь стоит раз проявить слабость – и Корки сядут мне на шею.

Я шёл вверх по притихшей, залитой светом Навины, Някке, полной журчанья и шелеста, свежести и запаха ночных цветов, и пения цикад, и думал о Корках, старых и молодых, о своих проблемах и о Чудилкиной любви. И вдруг мне стало ясно, что под обманутыми им «дорогими людьми» Петрик разумеет не родителей вовсе. Я сам поставил ему на вид, что он просто молчит, но не лжёт. Он сейчас дал мне понять, что обманывает МЕНЯ, и дело вовсе не в его отношениях с Мадинкой. И попросил запомнить, что не по своей воле. И так его это гнетёт, что он уверен в немилости Эи, в том, что она откажет ему в счастье за это. Странно.

– Петрик, – позвал я. – Если ты обманываешь в чём-то меня, не переживай. Я не стану обижаться. Значит, так нужно, я прав? Эя и Радо не оставят тебя. Я запомнил, что это не по твоей воле.

Мой друг приостановился на миг. И склонил голову, соглашаясь, что я всё правильно услышал и понял. И мы пошли дальше.

А цикады так пели среди ночи, что я сказал им мысленно:

«Всё-таки непременно должно быть всё хорошо. И у Петрика тоже, раз в мире такая красота!»

– Обязательно, – обернувшись ко мне, уверенно произнёс Петрик.

Эх, надо отвыкать от привычки высказываться вслух, когда задумаюсь.

*

– Петрик Тихо, – назвался мой друг, ещё только подходя к воротам дворца – и нас пропустили без звука. Теперь я не так робел, как в прошлый раз. Разглядывал красивую резьбу и ковку, картины и гобелены. Вот смотрите, предки нашего монарха были весёлыми людьми. Они улыбались от души, и я улыбнулся тоже. Я догнал Чудилу на площадке темноватой ночью лестницы.

– Слушай, Петрик, это что за сюжет?

– Где?

– Вот, на этой тряпочке.

Он засмеялся:

– Это очень, очень старый гобелен. Доисторических времён. Поэтому он в витрине за стеклом. Еон, предок нашего короля, тот, что первый из Охти правил Няккой, встречает свою будущую супругу. Она ожидала конца битвы в крепости неподалёку. Не уехала, спасаясь от врагов, а приехала к жениху в трудный час. Красивая женщина, да? Лапочка.

При свете Навины, глядящей в окно, мы рассматривали экспонат. Лицо будущей королевы было здорово подпорчено временем и даже чем-то фиолетовым, на голове – диадема и странная нашлёпка, наверное, вуаль, кисти рук походили на разводы или кляксы – поди тут пойми, хороша женщина или чуть красивей каракатицы. Королевский же предок почти не пострадал. Эти особенные брови вразлёт, тонкие черты лица… Но кисти его рук, особенно левая, были испорчены ещё хуже, чем у его невесты.

– Это дети порезвились, какие-то доисторические королевичи. Раскрасили чернилами руки. Чего ты замер, Миче?

– Подожди. Ведь гобелен – это ткачество. Это не рисунок. А это вот – просто чернила. Может, можно отстирать? С мылом?

– Нет. Испортится. Древние вещи нельзя стирать в корыте. А потом, зачем?

– Смотри. Король стоит в такой позе…

– Что удивительного? – не понимал Петрик. – Он хочет обнять свою королеву.

– А ты ведь помнишь, – не отцеплялся я, – в анчутских пещерах рельефы…

– В таком желтоватом зале с дырками для солнца? Да, я видел рельефы.

– А видел Очень Злого Шамана?

– Анчутка, там на каждом рельефе по десять шаманов. Откуда мне знать, который злее. А что?

– Сам не знаю, – понурился я. – Очень Злой Шаман стоит также и ещё… Сам не знаю.

– Пошли, философ, – Чудила со смехом потащил меня дальше.

– Ты кто, Петрик? – спросил я.

– Самый злой шаман, – сознался приятель.

– Нет, я в том смысле, почему ты имеешь право вламываться ночью во дворец с проблемами своих друзей?

– Потому что я имею право, – пожал плечами Петрик и втолкнул меня в явно женскую комнату, забитую пяльцами, клубочками, корзиночками, беспорядочно валяющимися книжками и мягкими игрушками.

– Чегой-то? – фыркнул я.

– Сиди и жди.

Я сел и стал ждать. И вот, пропустив вперёд свою королеву, в комнату вошёл наш король. Оба они позёвывали, оба были в халатах и тапочках, а у королевы вместо замысловатой причёски была просто коса. Следом прокрался Петрик.

– Вот он, Миче, – указал на меня мой дружок. – Корки обещали что-нибудь сделать с его семьёй, если он не добьётся освобождения Кар-Кара.

– Но, Миче, мой мальчик, старший паршивец едва не убил собственного сына, – королева протянула руку и коснулась моих, коротких ещё, волос.

– Собственного сына едва не убил, – зевнув, подтвердил король.

– Но ваше величество, – возразил я, – если он не выйдет из тюрьмы в течение двух недель, они подожгут мой дом. – (Тьфу, опять я о том же). – Они не хотят суда над чёртовым сыноубийцей. Они хотят, чтобы я сказал, будто это я побил Кохи, если не придумаю, как по-другому вызволить его папочку. Они устроили так, что мой очень младший брат упал и сломал руку, и весь в синяках.

– Чушь какая, – сказал король, зевая. – Ничего глупее не придумаешь. Ладно бы всё наедине, шито-крыто, но так… Слуги, дети, прохожие, доктора, кто там ещё? Да полно свидетелей!

– Вот именно, свидетелей полно! – кивнула королева.

– И со всем этим разбираться мне! Я должен взять вину за избиение Кохи на себя. Меня пытались запугать, устроив падение Рики с дороги в нижний двор. Дескать, в другой раз что-то посерьёзней будет. Рики – это мой очень младший брат. Что мне делать? Я не смогу уговорить такую прорву народа давать ложные показания, позориться на весь город тоже не хочу, – вскричал я. – Ваши величества! Пусть не будет суда. Просто выпустите злыдня, пожалуйста!