Сборник повестей
Пятиклашки в нарядных белых рубашках самозабвенно гоняли мяч, сбросив ранцы, пиджачки, куртки в большую живописную кучу возле футбольных ворот.
Сборы у Саши заняли мало времени. На три дня, значит: ночную рубашку, халат, белье, купальник, теплую куртку, кроссовки, – и так по мелочи набралась полная спортивная сумка. Оделась в дорогу по погоде: открытый сарафан, широкополая шляпа, очки. Да, деньги. Саша достала из кошелька и пересчитала купюры. Не густо. Хорошо, что дали зарплату без задержки в канун нового учебного года. Деньги – это независимость, чувство уверенности и спокойствия. Самое главное – на гостиницу и столовую хватит.
Сложила в пакет, на всякий случай, кое-что из продуктов: конфеты, печенье, яблоки.
Она срезала гроздья винограда, когда вошел Женя:
– Собралась? – он по-хозяйски забрал сумку, пакет. – Поехали.
– А мои ученики просились завтра в поход, на речку, – Саша в нерешительности остановилась у калитки.
– Никуда твои ученики не денутся. У них впереди годы, – обняв за плечи свободной рукой, Женя буквально вытащил ее со двора, тщательно закрыв калитку на железную щеколду.
Машину Женя вел классно, вовремя тормозил на побитом асфальте, объезжая опасные трещины и ямы, резко сбавлял скорость на поворотах.
Солнце слепило глаза по-летнему зло и непримиримо, пришлось надеть очки.
– Почему Эльтон? – не выдержала Саша.
– Ага, заговорила первая! – засмеялся Женя. – Вот, посмотри, пока будем ехать до Палласовки. Мой личный дневник, – и он достал из сумки общую тетрадь в черной кожаной обложке.
– Не надо, – Саша отодвинула тетрадь, та упала на коврик.
Женя, молча, протянул книжечку Муравьева «Дорогами российских провинций», положил Саше на колени. – Прочитаешь потом.
Женя иногда, отвлекаясь от дороги, смотрел на Сашу мельком, словно хотел что-то сказать, но молчал, и каждый раз от его взгляда она хотела приказать холодно: – Останови машину, но лишь независимо поворачивала голову к боковому стеклу, бездумно глядя на мелькающие столбы электропередач вдали по ровной линии горизонта, сменяющиеся картины выжженной степи и убранных прямоугольников полей, редких или наоборот заросших лесополос.
Параллельно шоссе по высокой насыпи железнодорожного полотна иногда проносились небольшие, словно игрушечные, вагоны редких пассажирских поездов, тянулись, застывая на запасных путях разъездов, длиннющие товарники.
По дороге навстречу пылили на больших скоростях груженные арбузами, томатами, дынями самосвалы с прицепами, добивая и без того изношенный асфальт.
– Ни одна машина нас пока не обогнала, – Саша подняла с коврика тетрадь, положила рядом:
– А ты шлепки или тапочки резиновые взял?
Женя посмотрел вопросительно
– Там, на озере – совершенно марсианский пейзаж: выжженная степь с небольшой возвышенностью, где-то на шестьдесят восемь метров выше уровня моря, а само озеро на пятнадцать метров ниже уровня моря. Так, называемая гора Улаган, соляной купол, покрытый песком, щебнем, вперемежку с солью. И постоянно дующий горячий ветер. И колючее от кристаллов соли скользкое дно озера. Без шлепок нельзя.
Саша рассмеялась:
– Мы были в июне. Уровень воды кое-где был сантиметров тридцать, а сейчас после засушливого лета будем бродить по щиколотку. Эльтон – начало или окончание твоего путешествия?
– Все будет зависеть от тебя, – Женя свернул на обочину. Притормозил на развилке дорог. – В Палласовку будем заезжать?
– Конечно! Давай прямо к вокзалу. Там памятник Палласу. Здесь почти все улицы идут параллельно железной дороге. Нужно еще воды купить чистой, а то после купания в озере все тело коркой соли покроется.
Напротив старинного здания вокзала, с толпившимися возле автобусов пассажирами, среди незамысловатых клумб возвышалась на высоком постаменте скульптура Палласа возле вьючной лошади с надписью: «Географическая экспедиция во главе с П. С. Палласом – академиком Российской императорской Академии в 1773 году исследовала район озер Эльтон, Баскунчак. Станция Палласовка названа именем П.С.Палласа в 1907 году».
По мосту пересекли широкий обмелевший Торгун, свернули с шоссе возле поста ГАИ на узкую асфальтированную полоску.
Дорога пошла под уклон, вскоре закончились пахотные земли с лесополосами, зной усилился, хотя в машине с кондиционером было комфортно.
Все чаще дорогу стали перебегать суслики и хомяки в пятнистых шубках, застывали на обочине, присев на задних лапках и поворачивая потешные мордочки вслед машине.
По пыльной выбитой дорогеОбоз чумацкий медленно плывет,Озер соленых сатанинское снадобьеЧувалы полные везетДорога (чтобы ей издохнуть)До края света скоро доведет,И от жары вдруг начинаешь глохнуть,И город сказочный у озера встает.Танцуют девушки в причудливой одежде,Звенит цепями верблюдов караван…Протрешь глаза – лишь степь, как прежде,Минута – и вновь призрачного облака обман.И так весь день. Люди устали,Молят:– Ну, хоть бы ветерка чуток!Но, распластав концы горячей шали,В полнеба машет солнца огненный платок…Это было как наваждение.Вдруг в голове прокручивалась строчка слов, потом другая, и начинался поиск рифмы, такой волнующий, заманчивый, тревожный и обманчиво-легкий, на первый взгляд. Она хватала ручку, листок, записывала свои стихотворные выбросы. Это случалось все чаще. Саше нравилось все, что она записывала на бумаге, пока в руки не попал томик стихотворений Фета. Эти стихи звучали музыкой: каждая строчка была объемной, посвященной именно ей, Саше, близким современным человеком. Она хотела порвать свои тетрадки, но пожалела.
Строчки приходили, напоминали о себе, особенно, когда было одиноко, безнадежно грустно, когда думала о Жене.
Женя не пришел на линейку первого сентября тогда, двадцать один год назад.
Девятиклассников из нескольких классов, целую толпу загоревших, отдохнувших за время каникул, пытались расставить на определенные места классные руководители, но все незаметно перемещались, делились новостями, откровенно игнорируя расписанный ритуал линейки. Но Жени среди них не было.
На перемене Саша сама подошла к Николаю:
– А где твой друг? Проспал, что ли?
Коля торопился в столовую:
– Здравствуйте! С Луны свалилась! Это ты у нас – спящая красавица! Женькин отец получил большой дом в совхозе, и Женька теперь будет учиться в Верхнем Еруслане. Школа у них маленькая, еще до революции построенная, бывший дом пастора. У них в девятом классе всего семь человек. Мы с парнями к Женьке на велосипедах ездили, с девчонками верхнеерусланскими познакомились.
Представляешь, у них каждый вечер на мосту, ну, этот старинный железный мост через Еруслан, так вот там танцы. Мы сегодня вечером поедем. Помчались в столовую, а то все остынет, – и Колька побежал по лестнице догонять одноклассников
Саша ушла с уроков, закрылась в доме, разделась, легла на диван. Щеки горели, наверное, кто-то ругал или вспоминал. Вскочила, оделась, выскочила за калитку:
– Ну и пожалуйста, – она вдруг поняла, что этим летом что-то изменилось в ее жизни, изменилась она сама потому, что появился Женя.
И все время она ждала встречи с ним. Ждала днем, когда все были на работе, стука в окно. Шла в центр, в магазин за хлебом, оглядывалась, – вдруг выехал из переулка на их улицу и ставит свой велосипед у Колькиного забора. Вечером, на лавочке с книгой, смотрела вдаль пустынной улицы, не перевернув ни одной страницы.
Саша натянула купальник, сарафан, хотя в сентябре лезли в речку с бреднем только подвыпившие мужики.
Это объятье там, в сыром полумраке возле колодца, ужас потери в пыльном обвале подземелья, крепкие Женькины руки, шершавые губы – неужели больше ничего не будет? «Все начинается в детстве», – сказал поэт, но как обидно, когда детство заканчивается так быстро.
На речке было пустынно, даже как-то отчужденно. Проломились через кустарник две отставшие от стада коровы, тяжело дыша и обмахиваясь длинными метелками хвостов, шумно пили воду в тине у берега и ушли неторопливо по тропинке вверх, важные и довольные.
Шалаш был разрушен, колья от костра валялись у самой воды.
– Лето кончилось, – Саша шла по теплому песку, злясь на себя, на сломанный шалаш, на этот такой обидно неприкаянный и одинокий день.
Дома взяла чистую тетрадь, написала «Счастье»:
Заголубело небо по-весеннему,И высветилась вдруг вершинаНесуществующей горы…Дальше рифма не шла. Оставила страницу, написала дальше:
Любовь – разбег, полет, стремленье,Как с кручи летом над рекой,Туда, где убаюкивающий заговор воды и теней,И ты, отмеченный судьбой.Пришли с работы папа с мамой, обсуждая громко какие-то проблемы, ответила им что-то невпопад и ушла в свою комнату делать уроки. Продолжать жить без Жени.
Глава 9. Эльтон
Ты унеси, закатный ветер, мою печаль, года, седины,
И мудрость, накипевшую на дне души моей усталой.
Пусть растворятся в зареве закатном болезни и печаль,
Что паутиной душу оплели и рвут на части.
Как дуновенье теплое, пошли рассветный ветер,
Мне поцелуй, горячий, жадный, и образ дорогой,
С которым вижусь только в сновиденьях по ночам.
Дождем лучистым расплескай из светлой тучки,
Хотя б пригоршни две добра и милосердия,
Чтоб напоить сердца бездонные, тревогой перевитые,
Живой водой надежды, веры и любви.
Ты принеси, весенний ветер, на краешке крыла
Любви предчувствие и ожиданье счастья,
Иль подхвати меня и унеси на солнце,
Чтобы лучом, сверкнув, пролиться капелькой тепла,
Дать жизнь живому, и темноту на миг зажечь.
_ Саша, ты спишь? – Женя провел ладонью по плечу, по обнаженной руке до локтя.
– Нет, вспоминаю, – она снова закрыла глаза под темными очками, продолжая мечтать в уютном кресле дорогой иномарки.
– Смотри, озеро! – Женя съехал с асфальта на твердо укатанную грунтовую дорогу.
Сначала вдалеке сверкнула ярким бликом гладь большого зеркала, машина покатила вниз, и, наконец появилась во всей красе ровная, как лист алюминиевой фольги, поверхность озера, слившаяся с таким же серовато-выгоревшим бесконечным небом.
Женя достал фотоаппарат. Подъехав ближе, заметили, как безразличный слепящий вид воды стал вдруг приобретать живой, но какой-то опасный красноватый цвет.
Вышли из машины, метров десять шли, словно по заснеженному с розоватыми сугробами, берегу. Озеро дышало, волны накатывались, как морской прибой, нежно, успокаивающе; в воздухе запахло химическими соединениями.
Солнце было еще высоко, в зените, и было непонятно, то ли небо отражается в озере, то ли озерная ширь до самого горизонта отразилась в небе: высокие перистые облака плыли и в озере, и в небе.
– Сашенька, – Женя поднял соленую нетающую узорную снежинку, по-мальчишески непосредственно лизнул ее, сплюнул, – давай заедем в поселок, договоримся с ночевкой, а потом вернемся и искупаемся в этом мертвом море.
Мальчик на велосипеде, не останавливаясь, на вопрос, где санаторий, махнул в сторону старинной водонапорной башни из красного кирпича, которая вблизи удивила своими размерами, необычной конструкцией, и которая точно помнила гудки паровозов более ста лет назад.
На привокзальной площади под деревянным навесом местные жители продавали многочисленные сувениры.
В основном здании санатория пожилая медсестра с явным удивлением посмотрела на заграничный паспорт Жени и убежала за дежурным врачом.
– Мы бы хотели на три дня остановиться у вас, Нет, нет, никакого лечения нам не нужно. Я специально приехал на экскурсию по местам экспедиции моего дальнего родственника Петра Симона Палласа, Нам нужен отдельный комфортабельный номер на двоих, – взяв Сашу под руку, он крепко прижал ее локоть к себе.
– Чтобы не вырвалась и не убежала, – подумала Саша, оглядывая довольно скромное убранство фойе, отличающееся от обычной больницы ковром на полу и видами озера на стенах.
– У нас есть прекрасный домик во дворе со всеми удобствами. Там вас никто не побеспокоит. На дикие ванны дважды в день отдыхающих возит автобус. В трех километрах от санатория есть источник с минеральной водой. Можно взять напрокат велосипеды, – немолодой уже дежурный врач махнул рукой в сторону окна. – У нас во дворе – прекрасное кафе, вечером – танцы. Добро пожаловать! Вы оставьте паспорта для оформления и пойдемте, я покажу ваш домик.
– Сходим в кафе, пообедаем и сразу же на озеро, – как только за доктором закрылась дверь, Женя, притянув Сашу к себе, крепко сжал в объятиях:
– Устала? Пойду, принесу наши вещи.
Нереальность происходящего с утра этого ненормального первого сентября оглушила, отсекла все разумные рассудительные доводы.
– Дальний родственник Петра Симона Палласа, Саша сначала улыбнулась, потом вся несуразность этой фразы заставила ее расхохотаться во весь голос, – дальний родственник.
Этот смех был на грани истерики, когда Женя, поставив сумки на ковер, опять схватил ее за плечи непривычно властно и стал гладить по плечам, спине, лаская и успокаивая, как кошку.
Саша перестала смеяться, затихла, потом вырвалась:
– Все, хочу в соленое озеро! Нервы надо лечить!
Озеро совсем обмелело. Они брели, скользя, оступаясь, по острым кристаллам на дне, держась за руки, почти километр, пока горячая вода не стала достигать колен, и можно было, лежа на животе, на ладонях, или на спине, почувствовать необычность купания, когда спина или грудь поочередно оставались сухими, а трещины на пятках зажгло, как при ожоге.
Потом они опять брели к горизонту, надеясь увидеть противоположный берег, но, поняв безнадежность своей затеи – поплавать в соленой воде, – вдруг почувствовали такую отдаленность от людей, словно попали на необитаемый остров, и начали неистово целоваться.
Небо стало постепенно темнеть, солнце приобрело совершенную форму шара, и настал момент, когда на закате засверкали, соприкоснувшись на линии горизонта, сразу два солнца: одно – на небе, другое – в воде.
Саша вырвалась из Жениных объятий и, схватив его за руку, чувствуя его силу, потащила назад, к белоснежной полоске берега, держа на весу бесполезные шлепки:
– Я ослепла сегодня от солнца. Глаза закрываю, – и снова вижу блестки этого сверкающего озера. Смотри! – и она показала на, словно зимний обледеневший, забор из неровных свай у берега.
И опять, исколов спины, они легли в вырытые искусственно ямы с приторно-теплой водой – в дикие ванны.
– Я хочу тебя! – Женя притянул ее за обе руки к себе. – Хочу с первой минуты, как увидел на дороге. Поехали в наш домик.
– С ума сошел! – словно оба надышались разгоряченными парами этого необычного озера. – Поехали.
Женя потянул Сашу к берегу, потом по сухим кристаллам – к машине. Целуя соленые плечи, щеки, волосы, поливал из пятилитровой бутыли пресной водой на сразу озябшее тело, смывая соль ладонью с груди, бедер, завернул в большое жесткое полотенце, помог сесть в машину. Надел только брюки, покидав все вещи в багажник без пакетов.
По дороге ехали молча. Молча, ни на кого не глядя, прошли по асфальтированной дорожке.
Женя сразу включил напольный вентилятор, снова сжал плечи, нашел губы, сдернул купальник, не отпуская от себя ни на шаг.
И Саша нырнула в эти волны чувственности совершенно чужого мужчины, утопая в его нежных прикосновениях, уступая силе его желания. Тело сначала затвердело от смущения. А потом стало податливым от поцелуев, стало требовать большей нежности, близости, самой большой близости.
Саша несмело провела ладонью по жестким от соли вихрам, затем выгнула грудь навстречу губам, ладоням, сильному телу.
Когда все кончилось вершиной неземного взлета, и Женя лежал рядом с закрытыми глазами, она, пошарив у изголовья, вытащила горячую простыню и натянула на живот и ноги.
– Поспи немного, – Женя чмокнул во влажную ключицу.
В комнате от темных занавешенных шторами окон пробивались на пол тонкие лучики от вспыхнувшего на улице фонаря.
Лопасти вентилятора, поворачиваясь вокруг оси, гнали горячий воздух. Было жарко. Саша, задремав, уплыла на этих волнах.
Очнулась снова от горячих губ, ладоней, и опять упала в полусознательную дрему. И было не стыдно от влаги, выливавшейся на гостиничную простыню, от откровенного мужского взгляда, вседозволенности чужих рук.
– Люблю, люблю, люблю, – прошептал Женя уже глубокой ночью, когда протяжно позвал в дорогу пассажиров гудок тепловоза на железнодорожной станции.
Под окном с шумом прошли отдыхающие санатория, возвращаясь с закончившихся танцев.
Саша заснула, тесно прижавшись к обжигающему телу.
Проснулись ночью почти одновременно и снова утонули друг в друге…
– Господи, как я днем ему в глаза посмотрю – распутная женщина, – эта мысль мелькнула на миг, когда Женя укутал ее легким тканевым одеялом, чмокнул в щеку, повернулся к ней голой спиной.
Она проснулась засветло. Стараясь не шелестеть пластиковым пакетом, достала и надела ночную рубашку, закуталась в теплый плед, с ногами залезла в глубокую нишу широкого мягкого кресла, стараясь не поворачивать голову в сторону кровати, где спал Женя.
Сейчас, утром казалось нереальным, словно приснилось в эту жаркую ночь то, что произошло вчера так стремительно, неудержимо, этот реальный взрыв неистовости их слияния после размеренности дороги, томительного молчания, внешне душевного спокойствия в течение почти целого дня. И Женя, вдруг ставший таким близким, ближе не бывает, – все это заставило Сашу покраснеть. И это «люблю» среди ночи. А скоро рассвет. И как в «Бегущей по волнам» Александра Грина: – Я знал, что утром увижу другой город – город, как он есть, отличный от того, какой вижу сейчас.
И что будет завтра? Послезавтра? Через месяц?
– Иди ко мне, – позвал негромко Женя, и она скользнула в его крепкие объятия, не думая больше о завтрашнем дне, желая только, чтобы не кончались эти минуты абсолютного счастья.
Глава 10. Любовь
Мучительно это – и видеть, и слышать,
И воздухом рядом дышать,
И взгляд твой, внимательный, ласковый, ждущий,
Улыбкой беспечной отваги лишать.
Как в юности, вздрагивать от прикосновенья,
Года прошумевшие проклинать,
Весну прославляя, лететь над землей в нетерпенье,
С тоской ожидая осеннюю хлябь.
Когда обессилено сердце затихнет
И глухо в угрюмом саду в такт шагам застучит,
Где лист, опечаленный, тихо кружится,
Волной накрывая промерзший грани.
Они встречали рассвет, сидя на одеяле, на вершине горы Улаган, закутавшись в куртки, обнявшись.
Солнце долго выбиралось из-под по-осеннему нависшей синевы, дул прерывистый, с паузами теплый ветер.
Саша молчала. Вот здесь, на пологом распадке древней горы, когда-то бывшей дном доисторического моря, усеянной камнями с отпечатками древнейших раковин и растений, она поняла, что любит этого большого ласкового незнакомца больше всех на свете.
Здесь, за сотню километров от дома, она ни разу не вспомнила о дочери, родителях, будто какая-то неведомая сила напрочь стерла память, оставив только страсть к этому человеку, который за день и ночь перевернул ее такое привычное существование, человеку, ставшему невероятно дорогим, до невозможности необходимым.
Свинцовые тучи, наползая с севера, грозили грянуть проливным дождем. Выжженная степь, точно нахохлилась, приготовившись принять капли драгоценной пресной воды. Озеро застыло, сделалось неживым – с темно-синим оттенком предгрозового неба на воде.
Но ветер, который привычно дует здесь, не переставая весь год, расторопно угнал стадо облаков на юго-запад, к Волге, и они, радуясь, покинули печальный заброшенный, высушенный вечным безводьем край.
Солнце, извиняясь, проворно покатило к зениту, снова зажигая миллионы сверкающих граней природных кристаллов, и расколдованное озеро на глазах зашелестело тяжелыми солеными волнами, постепенно меняя стальной оттенок на живое розоватое свечение.
– Что же ты все время молчишь, моя девочка? – Женя плотнее обнял плечи. – Не замерзла?
– Я счастлива, – она положила его левую руку на свои согнутые колени; оказавшись в кольце его рук, еще теснее прижалась к теплой груди.
– Саша, я в разводе. Моя бывшая жена вышла замуж и с моей дочерью уехала в Израиль, – Женя хотел рассказать о себе еще в первую встречу, но что-то удержало его: может, ее молчаливость, изучающий, очень серьезный взгляд исподлобья.
«Она изменилась, стала старше, взрослее. Но как расцвела!» – подумал Женя.
– Я ведь приехал в Россию навсегда, а не, как турист.
Он, волнуясь, вскочил, потом присел, обнимая Сашины колени, заглянул в глаза:
– Завтра я уезжаю в Волгоград, потом в Москву. Поехали со мной!
Если бы кто-нибудь из его немногих друзей в Германии или сестры сейчас увидели его здесь, на границе с Казахстаном, в этих полупустынных степях, на берегу соленого самосадочного озера, куда в далеком восемнадцатом веке занесла судьба экспедицию немца Палласа, то они бы не узнали своего немногословного Евгения Вебера. Эта его привычка «Много думать, но мало говорить», словно растворилась в мареве набегающего дня, у ног русской чудесницы, в объятиях которой он утонул вчера.
Так, в весеннюю гулкую ночь под ярко расцветшими созвездиями вдруг прорывает ослабевшие земляные плотины застоявшаяся вода озер и рек, забравшая всю силу и мощь яростных морозов и зимних снегопадов, и утром только одинокие телеграфные столбы вдоль дорог да затопленные шапки еще сонных деревьев напоминают – пора пришла.
– Саша, ты слышишь меня? Я не умею говорить красиво. Еще в Германии решил вернуться назад, чтобы построить здесь дом. Восстановить кирху, сделать в бывшем Гнадентау, в Верхнем Еруслане, туристический комплекс.
Ведь тысячи немцев уехали из нашего и других районов на новую родину в Германию, но память сердца заставляет их приезжать сюда, за тысячи километров в отпуск, в гости и просто, соскучившись по прошлому, несмотря на приличные расходы. Нужны серьезные вложения, серьезные инвесторы. Я сейчас этим и занимаюсь. Сейчас появилась новая идея, но я пока тебе ничего не скажу, чтобы не сглазить, не обижайся, пожалуйста. Вместе слетаем в Германию, может быть, даже Израиль. Поедем!
Саша ахнула про себя. Этот искренний монолог в разбуженной степи взволнованного, сильного, уверенного мужчины смутил ее. И, несмотря на то, что внешне, как истинный Водолей, она казалась всем открытой для общения, на самом деле, всегда неохотно делилась своими чувствами, ценила, прежде всего, свободу личного пространства.
– Женя! У меня нет загранпаспорта. Я никогда не летала на самолете. Поезжай один, когда сможешь, – вернешься. Будет лучше, если я останусь дома.
– Загранпаспорт? Проблема! Сделаем в Волгограде быстренько. А кому будет лучше? Тебе? Мне? Я не хочу с тобой расставаться. Ты именно та женщина, с которой я хочу жить, воспитывать детей, которую хочу охранять и беречь. Сашенька, милая моя, поедем! Нам же хорошо вместе.
Он не мог усидеть, встал, глядя вдаль, волновался, и, Саша явно услышала малозаметный акцент: некоторые слова звучали с придыханием, а другие – гортанно.
– Сашенька, поедем. Возьми отпуск, уговори директора школы отпустить тебя хотя бы на полгода. – Женя сел рядом, притянул к себе, крепко поцеловал.
По его уверенному тону, по решительному взгляду Саша поняла, что он не ждет отказа, даже не допускает такой мысли. Он уже все решил для себя и за нее.
Саша встала, запахнув куртку, так как от всех этих слов ее начала бить нервная дрожь:
– Женечка, нежелание поехать с тобой сейчас – это не каприз. Уже год я привыкаю жить совсем одна, без дочери. Она учится в художественной школе в Волгограде, хорошо рисует, мечтает стать художницей. Ей там очень нравится, правда, мы с ней очень скучаем друг без дружки. В Волгограде у свекрови – двухкомнатная квартира недалеко от центра города, и все уговаривают меня переехать к ним. Я буду ждать твоего возвращения здесь. И, честно, – я не люблю город. Но если случится, что мы по-прежнему будем встречаться, – я брошу свой дом, работу без минуты сомнений и поеду с тобой. Если мы будем нужны друг другу. Мы – не дети, прости за откровенность, – Саша отвернулась навстречу горячему ветру, чтобы скрыть выступившие слезы.
– Значит, ты остаешься? – Женя снял куртку, бросил ее на щебенку склона. Саша, не поворачиваясь, кивнула.
– Хорошо. Я обязательно приеду через месяц, – схватив за плечи, прижал к себе.
Саша поразилась в очередной раз, что эти минуты близости, пылкость объятий, явное желание обладания, моментально сгладили все: недопонимание, различие взглядов, временное, пусть на секунды, отчуждение – все то, что не случилось в ее бывшей супружеской жизни. А может быть, просто незаметно исчезло, растворилось в повседневности, привыкании друг к другу за долгие годы.