Сборник повестей

Сидя на диванчике, опираясь локтями на стол, Женя смотрел, как Саша моет посуду, и вдруг начал говорить, сначала спокойно, потом взволнованно, хрипловатым голосом, как будто стесняясь, что так долго молчал:

– Я прошелся сегодня по селу, был на месте того колодца – никаких следов. Ухоженный парк, новый современный кинотеатр, благоустроенная площадь, много деревьев, цветников. Стало чище, уютнее. Целый поселок новых добротных и дорогих домов у реки, где гуси паслись, где был наш шалаш.

А у меня в жизни все было по инерции. Два года изучал языки – немецкий, английский, испанский.

Отец открыл сначала маленькую автомастерскую, – стал работать автослесарем. Все время работа ради денег. Купили двухэтажный дом – открыли гостиницу. В ней работали мои сестры и мама, без выходных, весь день. Деньги! Деньги! Все разговоры – только о деньгах.

Познакомился на вечеринке с сестрой друга, понравилась. Родители – женись! И тут я поставил отцу условие: посмотрю Европу – тогда женюсь! Я же был единственный наследник, папочкин сын. Мы с отцом объехали на машине Францию, Италию, Испанию. И я женился – по инерции.

У нас дома все говорили по-русски, редко – на немецком, а моя жена ни слова не знала и не хотела учить русские слова.

Через год родилась дочь. Нам дали квартиру. И пошло – нужна новая мебель, пора сменить машину. Даже слушать не желала о России. Все разговоры только об Израиле – там лучше. Из-за непонятной ревности выбросила все фотографии и кассеты, – Женя замолчал, вспоминая, потом продолжил:

– Я понял внезапно, что эта жизнь – не моя. Уехал в Берлин, поступил в коммерческий колледж, работал по вечерам в автосервисе. С женой расстался. Отец продал гостиницу, отдал моей бывшей жене половину денег. Вскоре она вышла замуж и увезла мою дочь в Израиль.

А родители купили маленький домик, так же, как ты, сажали цветы, грядочки моркови, помидор, зелени, хотя рядом был супермаркет

Саша молчала, боясь даже невольным движением руки спугнуть его откровенность. Сказанное копилось в его душе давно. Если бы Женя выпивал, то, возможно, эта сокровенная боль вылилась бы в дружеских беседах за кружкой пива, рюмкой водки или вина.

– Как перед разлукой, – вдруг подумала Саша и спросила тихо:

– А родители?

– Ты видела мою мать? Тогда, давно?

Саша видела ее всего один раз в жизни, в апреле, на весенних каникулах, после того злополучного заседания комитета комсомола.

Тогда всех комитетчиков собрали срочно. Слушались персональные дела четырех комсомольцев. Первыми зашли два десятиклассника из Верхнего Еруслана. Ничего не говоря, положили перед секретарем комсомольской организации, рослой девушкой в строгом черном костюме с комсомольским значком на лацкане пиджачка, комсомольские билеты.

– Вы уезжаете в Германию на постоянное местожительство, поэтому мы должны исключить вас из рядов комсомола, – девушка встала из-за стола. Комитетчики переглянулись, а парни согласно кивнули на вопрос: – Вам все ясно? – и вышли, ничуть не расстроившись.

Потом зашла Эмма, высокая стройная девушка в школьном форменном платье с кружевным белым фартучком. Саша знала, – это сестра Жени.

Старшеклассников из соседнего села возил на занятия и увозил специальный автобус, но в хорошую погоду они иногда выходили из школы небольшой шумной группой и шли пешком мимо больницы, вдоль реки, через лес.

– Может быть, ты останешься в России? Пусть родители уезжают, а ты останешься гражданкой России и комсомолкой. Подумай хорошо. Зачем тебе Германия? – после этих слов Эмма, положив комсомольский билет на край стола, громко зарыдала, закрыв лицо кружевным передником

– Все ясно. Можешь идти! – секретарь положила билеты в раскрытую папку, – Зовите Петрова по поводу драки в Доме культуры.

– А ты, – она кивнула Саше, – отнеси воду Эмме. Жалко девчонку.

Саша, схватив стакан с водой, выскочила из комнаты комитета комсомола.

Худенькая высокая женщина с короткой стрижкой светлых волос обнимала горько плачущую дочь, гладила по волосам, плечам, спине, уговаривая:

– Ничего, доченька, потерпи. Все будет хорошо, и все твои обиды забудутся. Они же еще дети. Там, – она махнула в сторону комитета, – такие же несмышленыши, как ты, как Женечка. Пошли, нас там папа на машине ждет, – поблагодарив, она взяла стакан, напоила дочь, отпила несколько глотков, внимательно посмотрела на Сашу и, видимо, узнала по фотографиям, которые Женька делал дома, в бане, плотно занавесив темной шторкой единственное окошко.

Потом мама с дочерью ушли, и Саша вдруг с ужасом представила себя на месте Эммы:

– Отказаться от родителей! С ума сошли, что ли? – тогда, после поры она ужасно разозлилась на себя, – ведь отмолчалась, как все, глядя в пол. Точно – бойтесь равнодушных!

Сейчас Саша расстроилась от этих воспоминаний, сердце заторопилось, к горлу подкатила тошнота. Она глотнула остывшего чая, глубоко вздохнула.

Женя продолжил:

– Мои родители умерли недавно, один за другим. Мама – от заболевания крови, отец – от инфаркта. Не помогла хваленая немецкая медицина, – Женя подошел к окну, долго молчал, глядя в сад. – Они умерли от тоски по Родине. Теперь я их понимаю.

Отец с матерью родились на Алтае, там прошла большая часть их жизни, когда они постоянно слышали от своих родителей рассказы о Немповолжье, о земле обетованной, о прелестях довоенной жизни

И мои родители переехали сюда, на Волгу после смерти бабушки и дедушки. Но здесь все было чужим. И они подхватились и помчались дальше, в Германию, в Европу. Уезжали с радостью и надеждой.

Отец хотел спасти меня – единственного сына – от службы в армии. Дочерям хотел достатка и европейского благополучия. Он этого достиг. Но потом они постепенно гасли у меня на глазах. И я так и не прижился там, в Германии. Был всегда чужаком – русским немцем.

Женя расхаживал перед Сашей по ковру, останавливался у окна и опять ходил, как заведенный.

– Когда в 2001 году мы приехали вдвоем с отцом на Алтай, он держался всю долгую дорогу, а потом в деревне, где они жили, он зарыдал, как ребенок. Я впервые увидел своего отца плачущим, еле-еле успокоил.

– Я вернулся домой. Понимаешь, Сашенька!

Саша оцепенела, сидела и слушала грустную исповедь взрослого человека.