История на ночь

Виктор Бурин замолчал и уставился перед собой отрешённым взглядом. Он опустошил себя полностью и требовалось время, чтобы восстановить силы.

Что до меня, то история не вызвала отторжения, как это могло случиться вчера. А то, что я отчётливо увидел знакомые черты, даже вызвало интерес. Конечно, то было всего лишь совпадением, но как вовремя оно случилось.

– А почему Алексей не уехал, когда началась такая петрушка? – спросил я, выждав несколько минут.

– Куда? – не понял дядя.

– Обратно в город, к примеру?

– Он сбежал оттуда не для того, чтобы возвращаться. Это же очевидно.

– Тогда куда-нибудь в другое место.

– Он уже нашёл то самое место, лучше которого просто нет. Понимаешь? Это и был рай.

– Странный у тебя какой-то рай получается, если там чудовища так запросто по улицам гуляют.

Дядя долго смотрел на меня, снисходительно склонив голову, несколько раз сдавленно улыбнулся, и произнес:

– Леша, скажи, что такое истинное счастье?

– У всех оно своё, как я понимаю.

– Но мы-то сейчас не про всех говорим. У героя этой истории – какое оно? Я же прямо об этом сказал.

– Чтобы его понимали? – предположил я. Мне лично это казалось слишком незначительной, крошечной частичкой того самого счастья, куда можно вместить и любовь, и удачу, и здоровье с силой, и красоту.

– Именно так. Чтобы был рядом человек, с которым можно душевно поговорить и не менее душевно помолчать. «Человеку мало надо, лишь бы дома кто-то ждал». Ведь прав был Роберт. А помнишь, как в детстве ты восхищался новыми открытиями?

– Дети всему рады, это их способ познавать мир.

– Только ли дети мир познают? – почти пропел дядя. – Разве открытия в тридцать лет сделать невозможно? Разве нельзя в семьдесят лет освоить смартфон, о котором в детстве мог сказать только то, что это магия? Разве нельзя в сто лет увидеть первые летающие такси?

– Ну да, согласен, круто. Но зачем относится к этому как к чему-то особенному?

– Потому что так оно и есть. Красота в глазах смотрящего, но люди легко привыкают давить в себе эту радость, потому что думают, что никто не поймёт.

– Или собираются в компании по интересам и обсуждают какую-нибудь хрень целыми сутками.

– А я и не говорил, что несчастливы все и всегда. Просто без счастья не будет рая, насколько бы близко ты к нему не подобрался.

– Какая-то очевидная банальность.

– Очевидно, когда интересы касаются политики, техники, спорта или чего-нибудь в том же роде. А если я скажу, что человеческая душа немного сложнее? Если вдруг ей потребуется понимание смысла жизни или, хотя бы, осознание, что всё не зря. Ответ у многих окажется свой, и почти всегда он будет примитивным, рождённым в момент разговора. О таких вещах не почирикаешь в курилке, а за рюмкой чая на кухне можно наговорить столько, что потом самому неловко будет. Я в таких беседах чёрный пояс имею.

– Зато тарелка овсянки таким разговорам очень способствует, – усмехнулся я.

Я уловил мысль, которую дядя хотел донести, но прежде, чем с ней спорить, требовалось найти её слабое место,.

Виктор Бурин заметил моё замешательство, простучал по столешнице первые аккорды «Похоронного Марша» и бодро объявил:

– Хватит лентяйничать, пора работать.

Он встал, собрал посуду и направился к двери на кухню.

– Постой! Ты так и не сказал, когда маяк построили? – спросил я его напоследок.

– Я рад, что ты приехал, – отстранённо ответил дядя. – Может быть теперь всё получится?