История болезни коня-ученого

Футбольное чтиво

4-го января 58-го года нам в почтовый ящик стали класть газету, которая надолго стала обязательной частью жизни – отец подписался на «Советский спорт», тогда практически единственный источник спортивной информации. Дождаться, когда ее принесут, было совершенно сверх моих сил, и по огромной винтовой лестнице еще до ухода в школу я успевал пару раз слетать вниз – проверить почтовый ящик. За эти пробежки доставалось от мамы – надо было собираться, завтракать и выметаться, а меня постоянно нет на месте.

В школу брать с собой газету категорически запрещалось, и я очень хорошо понимал – почему. После знакомства с ней одноклассников, среди которых была туча болельщиков, от этого бестселлера к вечеру не осталось бы ничего. А газета вообще-то в первую очередь предназначалась отцу. На время его командировок газеты складывались в стопку, а потом заглатывалась им в один присест.

«Совспорт» тогда отличался от большинства центральных газет. Во-первых, форматом – он был маленький. На самом деле просто стандартный газетный лист складывали еще пополам, и получалось восемь полос. Во-вторых, там не было того, что писали все остальные газеты (тогда без особой точности можно было прочитать одну и знать содержание всех остальных), но было то, о чем больше никто не писал. Манера перепечатывать доклады Генерального Секретаря ЦК КПСС на весь номер, не оставляя спорту ни одного квадратного миллиметра, появилась позже – вместе со второй стадией развития маразма у «нашего дорогого Леонида Ильича»[47]. На первой странице были анонсы, вторую я пропускал, потому что очень быстро выяснил – там вести из трудовых коллективов, сенсационные сообщения об организации производственной гимнастики швей-мотористок различных синепуповских заводов и достижениях колхозных гиревиков.

Вот на третьей странице переходили к делу, хотя иногда и ее прихватывали под физкультурников – тогда день был испорчен. Но уж на втором развороте гарантированно шли отчеты о футболе или хоккее, в зависимости от времени года. Действовали оперативно – в 50-е годы отчеты с составами команд из всех городов появлялись на следующее утро, и это несмотря на тогдашние средства связи. Потом, где-то в 70-е, обленились, обнаглели и стали подробные отчеты печатать только через день. Шевелиться их заставило только появление конкурентов в новейшие времена, а тогда я на «Совспорт» хамство в душе затаил.

Не стану здесь анализировать творчество авторов Совспорта, но отмечу черты, которые либо исчезли из нынешней спортивной журналистики, либо присутствуют в ней в виде реликтов. Во-первых, объективность. В какой-то степени предписанная и контролируемая сверху, потому что нельзя обижать «Динамо» – Органы, нельзя обижать ЦСКА, потому что это – родная Армия, нельзя обижать Киев, Тбилиси и т. д., потому что это национальные республики, а с этим было очень строго. А в какой-то степени объективность была хорошим тоном. Никто не знал, за кого болеет журналист, а подавно и комментатор. Проявить симпатии считалось неприличным – все равно, что ввалиться в «Арагви» с расстегнутой ширинкой. О том, за кого же журналисты на самом деле болели, узнавали по слухам, по случайным проговоркам. Это вам не СЭкс… Все это, конечно, касалось только Москвы – в Киеве, Одессе, в Закавказье на такие мелочи внимания не обращали, там прямо говорили в репортажах и писали: – Наши то, наши се…

Случаи, когда написали бы в московских отчетах какую-нибудь гадость про судью, можно было пересчитать по пальцам. Надо было так наворочать, чтоб все стонали, тогда в заметке сообщали, что «судья имярек провел игру неуверенно». «Футбол» позже иногда себе позволял кое-что, но, обычно в рамках обзора судейства.

Во-вторых, писали довольно грамотно, если хотите – литературно. Телерепортажей из других городов тогда не было, а потому большинство заметок излагали ход матча. Роль кого-то конкретно выпячивать не полагалось, так что влюбиться в футболиста по газете было трудновато. Аналитика не приветствовалась, иногда только – в конце сезона. Никакой инсайдерской инфы, упаси бог, никаких межсезонных слухов – только результат: игроки команды мастеров Х (не подумайте плохого) и Y за проявленные ими рвачество, выразившееся в желании перейти из команды А в команду Б (опять-таки, никакой задней мысли) дисквалифицированы на сезон. Если эти рвачи хотели из какого-нибудь «Красного Лаптя» перейти в «Динамо» – ждите, еще до начала календаря появится в уголке на 4-й странице покаянное письмо этих подонков общества с объяснениями, что только желание повышать мастерство да вот нечаянное поступление в московский вуз заставили их оторваться от корней, от груди вскормившего их спортобщества, а так бы – ни за что. И играли голубчики, как миленькие, где надо – с первой игры. А вот если ренегат намылился из «Динамо» в «Спартак» или, того хуже, из Тбилиси в Москву, позже – из Москвы в Киев или обратно, могли промариновать и полгода. Из Киева-то вырваться, как правило, не стоило и пытаться. Не затем Лобановский игроков сгонял к себе в казармы, чтобы потом отпускать… Ладно, об этом «великом» – позже[48]…

На последних страницах Совспорта шли второсортные виды и зарубежные вести. Слишком много из этих материалов узнать было нельзя, но я проглатывал все по главному советскому принципу: «берите, берите, а то и этого не будет».

Потом возник еженедельник «Футбол» – в 60-м вдруг появился этот праздник болельщика. Сначала в «Спорте» я прочел, что начинается выпуск приложения к газете, по наивности слово «приложение» воспринял в лоб и подумал, что он будет прикладываться к «Спорту». Потом выяснилось, что доставать его надо будет отдельно. Мы с отцом случайно оказались у киоска и увидели первый номер – тут же, конечно, схватили. Шестнадцатистраничный «Футбол» представлял собой все тот же одиночный газетный лист, но сложенный еще вдвое против «Спорта». Формат его сохранился до сих пор, но тогда страницы по сгибам не разрезали, и приходилось это делать самому. У меня терпежу не всегда хватало, чтобы дотащить «Футбол» до дому и там аккуратно порезать ножом, тогда я разворачивал лист на ходу и начинал рвать по сгибам. Бумага была поганая, рвалась криво, и драгоценность приобретала совершенно паскудный вид.

Первым редактором «Футбола» был Мартын Мержанов, писали там все возможные авторитеты: Вит, Дангулов, Ваньят… Лев Филатов, ставший впоследствии главным редактором «Футбола», был плодовитым писателем, несколько его довольно интересных книжек стоят у меня в библиотеке. Вот там была и аналитика, и большие статьи о командах, и серьезные материалы о европейском футболе. «Футбол» породил и новый для нашей спортивной прессы жанр – дотошную статистику, которую привнес в еженедельник Константин Есенин, натуральный сын поэта, но направивший свой поэтический дар на цифры игроков, матчей, голов, пенальти и прочих радостей и бед футбола. Именно ему принадлежит замечательная идея создания списка бомбардиров, забивших 100 и более мячей в чемпионатах СССР – Клуба Григория Федотова, названного так в честь великого игрока ЦДКА (что составляет для меня особую прелесть этого начинания), поскольку именно он добился такого успеха первым. Потом идея трансформировалась – стали добавлять голы в последних стадиях Кубков, голы за сборную – подозреваю, отчасти для того, чтобы втянуть в Клуб Всеволода Боброва, который из-за травм играл в футбол недолго и до сотни в первенствах немного недобрал…

Беда с этим «Футболом» была в одном – купить его, когда народ разобрался, что это за зверь, стало весьма затруднительно, поскольку поначалу он распространялся только в розницу. Подписку на «Футбол» разрешили сильно позже, потом отменили, а окончательно разрешили чуть ли не в перестройку. А в 60-е, между прочим, говорили, что бурный рост тиража «Футбола» у властей предержащих вызвал даже раздражение, и это дело прихлопнули. У нас и мощностей, вишь, не хватало на всю советскую прессу – печатать надо было всякие блокноты агитатора, решения разных съездов и труды вождей. И еще решили: отвлекает эта несерьезная писанина советских граждан от проблем построения социализма. Так что – придержали энтузиастов, а экономические соображения типа упущенной выгоды от недопечатанных и недопроданных «Футболов» никого тогда не волновали.

Примерно тогда же мне в руки попала газетенка, ныне давно вымершая и забытая – «Московская спортивная неделя», она же впоследствии – «Спортивная Москва». Убогонькое издание, в половину объема Совспорта, в котором тем не менее был подробнейший перечень анонсов спортивных событий в Москве – от футбольных матчей класса «А» (про которые, правда, и так все знали) до первенства Москвы среди клубов II группы (были еще высшая и первая и первенство среди школ олимпийского резерва, где и играли маленькие армейцы), всяких первенств по художественной гимнастике, городкам и одно время – даже лапте. Была такая попытка возродить эту игру – в пику что ли бейсболу? Я все-таки ценил это издание за то, что оно, единственное, печатало результаты клубного первенства Москвы по футболу, в котором меня, естественно, интересовали результаты ЦСКА. Ничего, кроме счетов матчей и суммарного очкового баланса вычитать там было нельзя, но хоть это…

В 63-м впервые я сам купил футбольный календарь – довольно информативный – с полной статистикой и заявками первой и второй лиг. Потом покупал календари каждый год, с 85-го года начал выходить большой справочник-календарь «Московской правды» (до этого они печатали маленький и без особых излишеств), его я особенно ценил за то, что только там были материалы о городском футболе, и иногда удавалось прочесть что-то про команды армейской футбольной школы.

Проведя полгода в Болгарии, я подучил совсем нетрудный болгарский, а, вернувшись, стал учиться читать на чешском. Когда читаешь на двух славянских языках, научиться читать газеты на третьем – дело пары недель. Довольно быстро я освоил «Ческословенски спорт» и «Копану»[49]. Там про чешский футбол было все, вплоть до первенств краев и городов – подробнейшие отчеты, таблицы. Кстати, оттуда еще в 60-е узнал название «Виктория» (Жижков), в последнее десятилетие – одного из постоянных участников чешской суперлиги, а тогда – второй-третьей команды в первенстве Праги, бессменным чемпионом которой были Uhelne sklady – да-да, именно то, что вы подумали – «Угольные склады». Там же были шикарные обзоры европейского футбола. Заочно следил, конечно же, за тамошними армейцами – «Дуклей» (Прага), Виктором, Плускалом, Масопустом – многие из них были прославлены вторым местом на первенстве мира в Чили, а мы их периодически видели, когда чехи приезжали к нам на товарищеские матчи.

Потом, уже студентом, читал «Руде право» и «Младу фронту» со всеми материалами пражской весны 1968 года, звучавшими довольно-таки антисоветски. Каким-то образом номер «Руде право» со знаменитыми «2000 слов» я спокойно купил в киоске у метро «Кировская», которая нынче «Чистые пруды». Когда после советского вторжения в чешских газетах стали писать то же, что и в советских, начал покупать белградскую «Борбу» и по ней учить сербо-хорватский. Потом, уже когда работал, добрался до белградской «Политики», которую привозили сотрудничавшие с нами югославские коллеги.

В «Политике» я первый раз увидел, как общеполитическая газета может освещать спорт (футбол, конечно, в первую очередь) – этим было занято не менее половины 32-х страничного номера. Под отчеты о центральных матчах – по полосе, а то и по две. Объективностью и не пахло – какая, к черту, могла быть объективность, когда белградский «Партизан» играл в Загребе с тамошним «Динамо». Очень они там все друг друга любили.

Вот так, собирая информацию по капелькам из случайных источников, броуновского движения слухов и стихийных брехаловок, существовало неформальное сообщество болельщиков. Иногда какой-то слух мог расползаться месяцами. Это в новейшие времена стоило парашу запустить на Песках про Гаттузо[50] – и через час все агентства ее стали цитировать как достоверную инсайдерскую инфу.

Спортивные комментаторы тогдашние – это легенда. Синявский стал комментировать еще задолго до войны. В раннем детстве я думал, что слово «Синявский» просто обозначает человека, который рассказывает по радио про футбол. Когда впервые услышал репортаж Озерова, половина удовольствия пропала. Потом уже понял, что на радио Синявский брал темпераментом, даже про самую занудную игру говорил в таком темпе, что можно было подумать – там вихревые атаки… Он к телевидению так и не приспособился до конца – места для творчества не хватало. И он, и Озеров, и Спарре – первый ряд, с которого для меня начались футбольные комментаторы, были также корректны и объективны, как и пишущие журналисты. Только Озеров со своим «Спартаком» к старости стал себе кое-что позволять…

Мы смотрели футбол в БПК по единственному в округе телевизору «Авангард» в комнате, в которой обычно проходили собрания партгруппы. Детей сажали впереди, включали телевизор, при этом обязательно надо было поднять у него крышку и упереть на подставку вроде рояльной – иначе перегревались лампы, потому упор был предусмотрен конструктивно – и возникала совершенная атмосфера стадиона, даже еще лучше, потому что можно было и орать, как на «Динамо», да еще репортаж слушать.

Еще один телевизор в пределах моей досягаемости стоял дома у деда и бабки (со стороны отца) в Малом Козихинском. Мы ехали туда на метро, на входе отдавали билетики контролеру, и она их надрывала, билетик надо было хранить до конца поездки, потому что по вагонам, открывая на ходу под вой ветра в тоннеле переходные двери, перемещались другие бесстрашные контролеры. А на перроне пассажиров встречала серьезная тетенька в красной фуражке с круглым белым жезлом и черным кругом в середине – им она сигналила машинистам поезда, что двери можно закрывать. В кабине же было двое – машинист, который сидел за рычагами управления и его помощник, который на станциях стоял одной ногой на перроне и, получив сигнал жезла дежурной по перрону, кричал машинисту «Готов!», а тот включал механизм закрывания дверей. Потом на станциях понаставили зеркал, через которые машинист сам все видел, и кричать перестали.

Потом мы с родителями шли по улице Горького мимо магазина «Телевизоры», в котором нельзя было купить выставленные в витрине образцы, мимо карикатур в окнах Дома художника, мимо ТЮЗа и Глазной больницы, все еще в противовоздушном камуфляже. Родители с дедом и бабкой обычно садились за преферанс (в детстве я ненавидел эту игру, потому что она отвлекала родителей и деда от меня), а я ждал шести часов, когда детской передачей начиналась программа телевидения.

Этот вид массовой информации еще пребывал в подростковом возрасте – передачи шли только по одному каналу, а, когда как-то раз мы пришли в гости к деду и бабке посреди недели, я едва дождался срока, щелкнул включателем, а на экране ничего не появилось. Взрослые посмотрели на меня с сочувствием: – Сегодня же четверг! На телевидении выходной!

Однако в остальные дни по единственному каналу исправно шли репортажи со стадионов. И в 58-м эра электронных СМИ началась и в нашей комнатушке на Нарышкинской. Мама уже два года, как вернулась на работу, папа перешел на должность заместителя по наладке главного конструктора подольского котлостроительного завода им. Орджоникидзе, и денег стало хватать от зарплаты до зарплаты. Тут еще вернулся в Москву демобилизовавшийся майором друг моих родителей – при деньгах, полученных под расчет при увольнении. И вот отцы семейств замыслили купить по телевизору. Подозреваю, что одним из основных стимулов для папы была возможность смотреть футбол дома, потому что он очень уставал, ежедневно катаясь в Подольск и обратно, и на стадион мог выбираться нечасто.

Слава богу, телевизоры уже не распределяли по талонам, но и купить их было непросто: их продавали в ограниченном числе крупнейших магазинов штук по 50 в день, поэтому надо было очередь занимать очень заранее.

Папа отправился ночевать к другу на улицу Горького в Елисеевский дом, а часа в 3 ночи они направились к ГУМу. Однако к магазину их не пропустили милицейские патрули – норовящих приблизиться к Красной площади так рано они гоняли, а упирающихся забирали в «собачий ящик» (он же – воронок, сейчас чаще именуемый автозаком). Пришлось прятаться от них по подъездам, которые в те времена не запирались. Часов в 5 народ все-таки из укрытий повылезал и накопился в квартале от ГУМа в таком количестве, что кого-то хватать милиционеры уже не рисковали. Около 6-ти они отконвоировали толпу к входу в ГУМ. Папа рассказывал, что очереди не было – там такая традиция сложилась. Задача была совершенно в стиле нынешних распродаж, которые показывают по ТВ – когда открывались двери магазина, толпа рвалась в них, и призы доставались тем, кто успевал добежать до отдела телевизоров первыми.

Когда, наконец, в 8 утра раздался «выстрел стартёра», наши молодые и спортивные отцы оказались в головке пелотона, а на дистанции отыграли много мест, и папа пришел вторым, а друг – пятым, то есть, совершенно точно оказались «в призах». Призами были ультрасовременные телевизоры «Рекорд-2Б» с диагональю экрана в 35 см, которые потом прожили у нас до конца 60-х.

Дальше были уже только счастливые хлопоты по вытаскиванию из ГУМа огромных тяжеленных коробок сквозь толпу аутсайдеров, поиск такси и торжественная доставка сокровища домой. К нам в комнатку поначалу откочевала часть аудитории институтского телевизора, а потом уже постепенно все отоварились… Кстати, так начинался процесс разрушения структуры коммунальной квартиры, когда соседи все знали друг о друге до седьмого колена и до донышка последней кастрюли, а нынче – и в лицо-то различают с трудом.

Лето 59-го года было для меня этапным, потому что тогда прекратились мои ссылки на целое лето в Киев, и мы всей семьей отправились в Палангу, в тогда еще советскую Литву – маме после туберкулеза юг был противопоказан, а на море всем хотелось, потому и была выбрана Балтика. Мы остановились на день в Вильнюсе, где я впервые в жизни увидел надписи на домах на латинице, а больше всего развеселил памятник с надписью «Leninas». Там же я увидел и первую в своей жизни синагогу, и до сих пор дивлюсь тому, как это она там уцелела после всего, что случилось в войну с литваками[51]… До знакомства с архитектурными красотами Вильнюса – улицей Антоколио и святой Анной – мне оставалось еще лет 20…

Добравшись до Паланги, очаровательного городка среди сосен на берегу с песчаными дюнами, мы оказались в совершенно непривычной обстановке литовского пансиона. Гостеприимство, которое сдержанно-вежливые хозяева оказывали в форме “bed and breakfast”, произвело впечатление высокой культуры и даже изысканности.