История болезни коня-ученого

«Враги» и «друзья»

«Спартак», как уже говорилось, занял место лидера советского футбола, насильственно освобожденное от армейцев. И при всей моральной сомнительности такой «передачи власти» невозможно вменять это в вину именно коллективу, представлявшему московскую промкооперацию. Надо признать, что команда у них в середине 50-х сложилась блистательная, изобилующая яркими личностями во главе с многолетним капитаном клуба и сборной Игорем Нетто.

Я превосходство команды отца, конечно, переживал, но утешался тем, что армейцы в матчах со «Спартаком» играли сплошь и рядом на равных и почти каждый сезон что-то у красно-белых урывали. Вследствие папиных предпочтений на матчи «Спартака» я в детстве я неизбежно попадал чаще, и больше всего мне запомнились два выдающихся матча с кишинёвским «Буревестником». За Кишинёв [28]тогда играли не столько молдаване, сколько москвичи – списанные из составов старики или молодые, не дотянувшиеся до основы. В первом из этих двух матчей, помнится, «Спартак» творил, что хотел – 9:2 сыграли. Спартаковская защита вообще заснула и за кишеневцами бегать ленилась. Мы с отцом в тот раз сидели на Западной трибуне и видели, как прямо на нас кишеневец убегает к воротам «Спартака», в которых стоял Владас Тучкус, но, притомившись от пробежки, бьет издалека и слабо, мячик кое-как долго-долго прыгает к воротам, а Тучкус медленно-медленно на него рушится – и пропускает под собой. На трибунах хохотали – Тучкус пеночник [29]был, но в том матче это никого не волновало.

Когда кишеневцы снова приехали в Москву, отец, конечно, засобирался на стадион – получить гарантированное удовольствие. Началось с треском – за пятнадцать минут спартачи наколотили четыре штуки. Стадион ждал «продолжения банкета», папа потирал руки. А потом – бабах! «Молдоване» закатывают те же 4 штуки, причем творят, что хотят. Под конец они давили и только чудом не забили пятую, стадион, обозлившись на «Спартак», начал хлопать гостям [30]. Отец свистел в два пальца так, что я чуть не оглох. Ужасно я этому умению завидовал, а он делал это виртуозно даже в немалые уже года. Я тогда тихо порадовался – больно уж «спартачи» воображали, какие они непобедимые.

Динамики всегда мне были поскучнее, но командочка у них была неслабая, с очень могучей обороной во главе с великолепным Яшиным и классными беками – Борисом Кузнецовым, Крижевским и Кесаревым, и почему-то было ощущение, что нам с ними тяжелее, чем со «Спартаком». Я не застал периода становления Яшина как первого вратаря «Динамо» и страны, которое, по рассказам, проходило не гладко – с голом, пропущенным от вратаря соперника с другой половины поля. На моей памяти он уже был непререкаемым авторитетом, хотя играл совсем не так красиво, как наш Борис Разинский. Однако ж хватило у меня ума или вкуса понять, что Лев – вратарь от бога. Раз, два и десять в опаснейших ситуациях мяч просто прилетал к нему в руки, и я понял, что случайностью это быть не может – выбор позиции и предвидение у Яшина, действительно, были невероятные. Как раз выходы его из ворот, о которых столько пишут, что это было новаторство, так не запомнились. Наверное, я просто воспринимал это как естественную для вратаря обязанность – потому что видел ее с детства.

Лев Иванович, однако, не был только «аккуратистом» в воротах, который берет все положенное, он был способен вытащить и «неположенное». В Риме он взял пенальти от Маццолы, в «матче столетия» в 63-м на «Уэмбли» первый тайм он отыграл гениально – единственный юбилейный матч, в котором никто ничего не расписывал, а бились насмерть. В шутку так по воротам не бьют, и в шутку так не пластаются, как тогда Яшин. Пару ударов он отразил исключительно по великому своему мастерству, хотя против него играло уже большинство тех, кто через три года взял Нику. [31]Гривс бил метров с пяти – там могла спасти только сумасшедшая реакция! А ведь Льва Иваныча тогда уже в сборную СССР не брали после скандального ляпа в Чили, когда он запустил метров с 35-ти, и, вообще, прозрачно намекали, что пора на пенсию.

В 50-е вдруг на первые роли стало выходить «Торпедо», которое до того в Москве было безоговорочно четвертым. Конечно, это было связано с появлением Стрельцова, который произвел фурор. Вся игра торпедовцев была сориентирована на него. Это было понятно даже по радиорепортажам Синявского – как только мяч оказывался у кого-нибудь из «Торпедо», буквально через мгновение звучала фамилия Стрельцова. Он тогда был совсем молодым, жадным до мяча, и забивал, забивал. Что-то я не припомню его в то время как мастера паса. Он быстро и в сборной заиграл, конкурируя с Симоняном из «Спартака», стал олимпийским чемпионом Мельбурна, но медали не получил, потому что не участвовал в финальном матче.

А перед первенством мира 58-го разразилась катастрофа. Игроки сборной ударно повеселились на чьей-то даче, да так, что Огонькова и Татушина из «Спартака» дисквалифицировали на год, а Стрельцова арестовали. Что там было на самом деле, хотя уже целые книги про это написаны, доподлинно неизвестно, но предъявили ему очень нехорошую статью – изнасилование. Тогда я не очень представлял себе, что это такое, помню лишь, что все болельщики Эдику сочувствовали, говорили, что он из всей веселившейся компании был самым молодым и наговорил следствию лишнего, когда у старших товарищей хватило ума помалкивать. Ходили разные слухи о причинах сверхжесткой реакции власти на этот случай, и наиболее вероятным кажется, что Стрельцов «попал под кампанию» – периодически властям предержащим приходило в голову, что спортсмены слишком много себе позволяют, и надо дать им острастку.[32]

Хотя у тогдашних уголовников статья, которую получил Эдик, пользовалась очень дурной репутацией, но все же Стрельца в колониях не обижали, а друзья и болельщики не оставили и добились серьезного сокращения срока. Когда он вернулся через пять лет, играть за команду мастеров ему не разрешили, зато резко возросла посещаемость второй мужской команды «Торпедо», игравшей на первенство Москвы. Вторые команды – это был полный отстой, лучшие мужики и растущие организмы играли в первых. Но Стрельцова, полысевшего да погрузневшего, отправили именно во вторую…

На мастеров его выпустили только через два года, и вот тут он всем показал. Скорость уже было не вернуть, а какой талант в нем – все увидели. И результативность он восстановил и впоследствии добрался до Клуба Григория Федотова, однако ж какие пасы он стал раздавать! Именно у него я впервые увидел нацеленный и своевременный пас пяткой. И ведь неплохие игроки – Валентин Иванов, потом Гершкович – рядом с ним были и в клубе, и в сборной, да только они и половины того, что Стрелец задумывал не понимали. Эдик, бывало, руками всплеснет и все с начала начинает.

Пятое колесо в московской телеге – паровозы. Сколько раз они вылетали-влетали в класс «А» и не упомню. А ведь игрочки у них бывали и неплохие: Маслаченко, одно время второй номер в стране после Яшина, игрок сборной, перешедший потом к нам Валентин Бубукин по кличке «Патлатый», поскольку смолоду носил ту же прическу, что и в старости – здоровенную лысину, Виктор Ворошилов, Виталий Артемьев. И ведомство железнодорожное всегда было небедным, и тренировал их в конце 50-х Аркадьев, а все чего-то им не хватало.

«Крылья», известные своей системой «волжская защепка», играли после войны в особенный футбол: у всех нормальных команд было пять нападающих, а у куйбышевцев – то два, то один. По правде сказать, про этот по тем временам супероборонительный вариант я знаю только по рассказам отца и других старых болельщиков, но мы с ними всегда с трудом играли. А сам я застал уже куда более агрессивное построение игры волжан, когда там играли Казаковы – А. и Б. И не могу сказать, что уж какой-то толпой они защищались. Просто ярлык пережил ту команду.

Страна была больше, а команд в «высшем обществе» было меньше, и четверть его представляла ныне сопредельные государства, о чем в те времена помыслить было невозможно. Тбилисцы выделялись техникой, играли в остроатакующей манере, их всегда было интересно смотреть. В центре атаки у них был очень результативный Автандил Гогоберидзе, я лет до пяти думал, что «Автандил» – это "автомобиль по-грузински. На левом краю блистал великолепный Михаил Месхи, технарь, настоящий крайний. Конечно, при нынешних схемах именно такой специализации уже нет, а я по ним тоскую – с ними было веселее.

Совсем не слабой у них была и защита – Борис Сичинава, Гиви Чохели и Шота Яманидзе входили в сборную. Вратарь Сергей Котрикадзе играл акробатически, эффектно, но и нестабильно. Очень долго тбилисцы держались близко к призовой тройке, но высших достижений добились значительно позже, обыграв «Торпедо» в первом советском «золотом матче». Благодатный для футбола край исправно рождал интересных игроков – поколение за поколением, а вот в последние десятилетия поток как-то усох – не столько, может быть, количественно, сколько качественно. Похоже, с распадом СССР исчезновение конкуренции сильно ударило по тбилисскому «Динамо» и грузинскому футболу в целом.

Другие динамовцы – из столицы Украины – в те годы не выделялись на общем фоне.

С Киевом, кстати, у меня связано пренеприятное воспоминание. В 56-м году я был в очередной раз сослан к бабке и деду в Киев, где у меня была масса сложностей на почве моей худобы. Бабушка с ее железной волей категорически желала выполнить плановое задание и довести вес внука до такого уровня, чтобы было не стыдно показать родственникам. Она только не учитывала, что по наследству передаются не только цвет глаз и черты лица, но и особенности характера. Мне с бабкой тягаться, конечно, было нелегко, но как-то раз я провел за столом четыре часа, сжав зубы и не желая нипочем есть особенно мерзкую гадость – молочный суп с шелковицей. Нервной энергии на сопротивление ушло явно больше, чем могла бы дать эта пища…

Из того времени я вынес урок, которому следовал в своей жизни неукоснительно: никогда не кормить насильно своих детей – пользы от этого всегда меньше, чем вреда. Коллеги! Берегите нервы – и свои собственные, и ваших потомков. Нормальный здоровый ребенок голодом себя никогда не уморит, а нервной анорексии у маленьких не бывает – эта патология случается в пубертатном периоде, чаще у девочек. Сохраняйте спокойствие и выдержку: придет время – чадо само запросит поесть!

Мои войны с киевской бабкой на почве кормежки несколькими годами спустя получили, как я теперь понимаю, несколько историко-анекдотическое завершение. Продолжая с возрастом все более успешно отражать натиск старшего поколения, я вдруг сказал как-то бабке с дедом, что, пожалуй, съел бы сала с черным хлебом. Где-то я его увидел, и оно мне показалось страшно аппетитным – с кристаллами соли на шкурке. Не знаю доподлинно, какие чувства боролись внутри деда, но он отправился на базар и принес брусок сала, которое я с удовольствием слопал – оно оказалось таким же вкусным, каким казалось на вид. Наша семья совершенно не религиозна, а вот что себе думал дед, который в детстве, как всякий порядочный тогдашний еврейский мальчик, закончил хедер[33], – мне неизвестно, но старый еврей, идущий на базар за салом для внука, – это, конечно, исторический анекдот.

И вот в городе Киеве, который навсегда остался в моей памяти как место первого успешного Резистанса взрослым, один из дядьев, которые в те времена водилось там во множестве, взял меня на тамошний стадион «Динамо» на матч киевлян с ЦДСА. Это одно из самых тошных воспоминаний в моей жизни – полный стадион, и все, как один, – враги. В разговорах вокруг были слышны отчетливые нотки страха перед нами, отголоски прежних времен. Даже когда Киев забил нам первый гол, прошел гомон: «Ну, сейчас начнется квитка!» А наши давили, но никак забить не могли. А потом мы еще и второй пропустили. Трудно вспомнить большую обиду: все – против меня, а я – проиграл. Можно считать, что таким был мой первый «выезд на матч»…

У армейцев к Киеву особый счет издревле. Это там за один матч, за какие-то 10 минут изувечили и Боброва, и Григория Федотова, которые до конца так от этих страшных травм и не оправились. Махиня с Лерманом постарались…

Тогда же, в 56-м, в класс «А» вышла команда свердловского ОДО, которым я стал симпатизировать – армейцы! Они заняли последнее место, но храбро сражались и вернулись в класс «Б» «на щите». Чуть ли не единственный случай в истории советского футбола, когда лучший бомбардир первенства – Василий Бузунов – играл в команде, вылетевшей из лиги. Василий перешел в Свердловск от нас, а на следующий год к нам и вернулся, снова стал лучшим бомбардиром в основном за счет пушечного удара, а потом как-то быстро исчез. Помимо него у свердловчан и защита была совсем неплоха, и мы ее практически всю оприходовали, а ОДО вскоре почил в бозе.

Еще несколькими годами позже в класс «А» пробился ростовский СКВО. Это мне, конечно, тоже очень понравилось, но ростовчане оказались людьми слишком серьезными, и любить их заодно со своими не получалось. Бог знает, какими судьбами в глубинах второго эшелона образовалась команда, которая сразу стала драть всех направо и налево, причем укомплектована была просто блестяще. Виктора Понедельника взяли в сборную еще из класса «Б» – действительно, одного из талантливейших советских центрфорвардов на моей памяти. Мощный, с хорошим ударом, с игрой головой, все при нем, забивал много и красиво. Левый крайний Мосалев составлял хорошую компанию Понедельнику и быстро заслужил прозвище «Вторник». Неплохие вратари, защита прочная, из которой Гетманов и в сборные попадал, и вся команда играла весело и комбинационно. Их правый край – Владимир Стрешний – атлетичный и скоростной – был единственным, кого нам удалось из Ростова выцепить за долгий период. Как-то ростовчане к нам неохотно шли – Понедельника дважды тащили в ЦСКА на аркане, уже и приказ Министра Обороны выходил, и в газете пропечатывали, а он – ни в какую! Так у нас и не играл.

Еще позже, когда сошло первое поколение ростовских армейцев, появилась новая генерация – с отличным нападением – Матвеев, Буров, Еськов, Копаев (тогда уже стали играть 4–2–4). Еськов относился к категории, в отношении к которой мы совершенно расходимся с Валерием Георгиевичем Газзаевым – он был диспетчером, и довольно качественным. Олег Копаев стал в тогдашнем СКА главным забивалой. А ведь пробовали его в ЦСКА, но «не показался»…

Открыт закрытый «порт пяти морей»

Размеренное течение сезона все чаще стало прерываться сверхпрограммными удовольствиями – приездами иностранцев. Иностранцы и сами по себе были редкостью, а уж футбольные команды… Тогда за человеком в импортном плаще, да еще, не дай бог, в шляпе, вполне могла увязаться орава пацанов, вопящих: – Шпион! Шпион! Как раз начиналась эпоха «стиляг», и импортные шмотки приносили им не только кайф.

Весной того же 56-го года в обстановке отчаянного ажиотажа прошли матчи с венграми. На самом деле, тогда это была команда мирового класса, едва не ставшая чемпионом мира и ставшая олимпийским. В воротах у них стоял Грошич, но что-то не впечатлил. А вот Пушкаш, действительно, был великолепен и делал на своем краю, что хотел. При всем том, и наши, и венгры выиграли по матчу, и силы команд выглядели вполне сопоставимыми. Очень вскоре в Венгрии разразилось восстание, подавленное Советским Союзом вооруженной силой [34], и потом венгры на долгие годы стали для нас любимой боксерской грушей – в какой бы форме они ни были, нам они сливали исправно. Только раз в 68-м мы им уступили в Будапеште, но разгромили в Москве, и мы с отцом болели на трибуне Лужников.

Наконец, чтобы охарактеризовать силу тогдашнего советского футбола стоит вспомнить то, что нынче кажется невероятным. Еще в 55-м в Москву заявились западные немцы – они тогда приехали в Москву в первый раз. Их еще и не знали, как писать-то правильно, поэтому на афишах было «ГФР» [35]. Я в свои тогдашние пять лет сначала вообще не понял, как с этими немцами можно играть! Так у меня в голове было: восточные – наши, а западные – фашисты [36]. Кто же знал-то, что они чемпионы мира! Не уверен, что я тогда что-нибудь про это слышал и только лет в десять разобрался в иерархии мировых футбольных турниров. Игра с немцами запомнилась непрерывным занудливым дождем. Мы выиграли 3:2, но, как, собственно, могло быть иначе?!

А все в том же 56-м сборная СССР снова победила ФРГ, но уже на их поле! Больше такого с нами не случалось… Так что у меня были основания для уверенности в том, что мы сильнее всех. Наверное, это и вправду был период наивысшего футбольного могущества СССР, которое, трудно поверить, опиралось на безусловное превосходство в физической подготовке и скорости. Советские команды и потом побеждали посетившую Москву бразильскую «Васко да Гама», и англичан, и довольно долго красовались в звании чемпионов мира по товарищеским играм.

На 56-й год пришлось и еще одно событие – I Спартакиада народов СССР. Мы всей семьей ходили на «Динамо» на шикарный спортивный парад открытия.

Тогда в последний раз самостоятельно выступала только что упраздненная Карело-Финская республика – ее влили в РСФСР под названием Карельской. Шутили, что одну из шестнадцати позолоченных баб, окружающих фонтан «Дружба народов» на ВДНХ, теперь следовало бы посеребрить. Так тогда решали вопросы претензионных названий республик, и вслед за Карело-Финской не стало и Бурят-Монгольской автономной, превратившейся в просто Бурятскую.

Оказывается, за карело-финнов в баскетбол играл поэт Роберт Рождественский. Он сам потом вспоминал, как пытался бороться с игравшим за Казахстан выселенным туда из Чечни Увайсом Ахтаевым, в котором росту было 2 метра 35 сантиметров – на пару голов выше, чем будущий поэт. Ничего не придумав, Рождественский повадился наступать Ахтаеву на ноги в момент прыжка, пока тот не наклонился к нему, согнувшись в три погибели, и сказал: – Не наступай мне на ноги, а то я на тебя наступлю… Поэт писал, что после этого он усовестился, но я бы его понял, и если бы он просто испугался… На баскетбольных кортах «Динамо» у Западной трибуны я сам случайно оказался рядом с Ахтаевым. Мне тогда было шесть лет, так что в памяти осталось колено и что-то широченное, уходящее далеко в облака.

На том параде я впервые увидел флаги спортклубов. С «Динамо», «Спартаком», «Торпедо» и «Урожаем» все было понятно – те, кто придумывали их дизайн, особо не надрывали мозговую мышцу и просто ставили в центр соответствующую литеру. Много лет спустя, заинтересовавшись геральдикой, я узнал, что это считается дурным тоном – литеру в герб или флаг ставят, когда не хватает фантазии придумать яркий графический образ или когда сказать о субъекте герба или флага нечего. У «Локомотива» уж совсем непонятно зачем тоже была всажена литера, хотя из ее пролета выглядывала морда паровоза, и, вроде, все должно было быть ясно и так. Красный флаг с синим треугольником и звездой у древка, конечно, был самым красивым и правильным.

Довольно симпатичная эмблема была у «Буревестника» – галочка, символизирующая одноименную птичку. Кстати, именно гимнастки «Буревестника» были гвоздем программы открытия Спартакиады на стадионе «Динамо». Они построили пирамиду – все в синих купальниках, а потом из середины наверху вдруг вылезает гимнастка – вся в желтом. Потрясно! Стадион стонал.

Из соревнований, виденных мной на Спартакиаде, остался в памяти забег на 10000 метров – я впервые вживую увидел бег олимпийского чемпиона Владимира Куца. Это имя тогда воспринималось мной как синоним понятия «советский легкоатлет – победитель». Он убежал от всех сразу и далеко, никто не смог ни поймать рывок, ни достать его потом, многих он обошел на круг, финишировал, перешел на шаг и оказался совсем рядом с тем местом, где сидели мы, и я увидел его вблизи. Никакого восторга, никаких победных жестов, его лицо показалось мне огорченным, а, может быть, просто усталым. А я радовался – армеец!

Тогда и потом, когда стал бегать Болотников, я был уверен, что длинные дистанции – коронный вид советских бегунов на века. Кто ж из нынешних болельщиков в это теперь поверит?

Однако, самое главное для меня было в том, что после парада открытия Спартакиады, гимнастических упражнений и бега был футбол. Правда, в тот раз это были первые клубные команды «Спартака» и «Динамо», игравшие на первенство Москвы, но я тогда готов был любой смотреть. Помню, что гол забил спартаковец Булочкин. Тогда каждый спортивный праздник завершался футболом!

С той Спартакиадой связан апокриф, который мне рассказали уже лет через десять после нее. Якобы именно тогда в Советском Союзе впервые попробовали допинг – незадолго до этих соревнований втихаря привезли несколько упаковок одного из синтетических амфетаминов, которые, вероятно, продолжили линию разработок стимуляторов для немецкой армии. Допингу сразу нашли применение – в стране рекорд в гладком беге на 1500 метров держался уже 16 лет, вот средневикам и выдали препарат. Беда была в том, что никаких сопроводительных документов не было, и дозировку определяли по принципу «кашу маслом не испортишь»…

Дали старт, и «воодушевленные» спортсмены припустили по дистанции. Взятый ими темп восхитил тренерскую биржу – первый круг был пройден с большим опережением рекордного графика, где-то вблизи от рекорда Европы. Второй круг принес еще более высокий результат, на третьем круге темп, вопреки опасениям, не спал, руководство потирало руки в ожидании феноменального рекорда…

Заканчивался третий круг, как вдруг лидер, добежав до финишной линии, после которой оставалось только четыреста метров дистанции, словно споткнулся о нее… развернулся и припустил в противоположном направлении, увлекая за собой остальных… Шок! Тренеры бросились к своим подопечным, пытаясь их вразумить и «вернуть на пусть истинный», но те их, похоже, были просто не в состоянии услышать и понять. После ожесточенной борьбы удалось бегунов переловить и сдернуть с дорожки, по которой они порывались продолжить свое движение по часовой… Рекорд на 1500 метров простоял еще долго, а результаты эксперимента так впечатлили руководство, что работы по допингу в советском спорте были надолго приостановлены.

А в 79-м перед московской Олимпиадой моя незадолго до того закончившая институт и совершенно равнодушная к спорту жена, работая в инфизкульте, решала важную задачу: выяснить, когда надо прекращать прием препаратов, чтобы они не могли быть обнаружены средствами антидопингового контроля. Характерно, что во всех отношениях ручные власти ГДР[37] тут своими достижениями делиться не пожелали, хотя было доподлинно известно, что допинги всех видов у них в большом ходу.

Тогда поговаривали, что неприезд американцев и ослабление антидопингового контроля сильно развязали нашим руки, и урожай золотых медалей оказался даже неприлично большим.