Фата Времени. Цикл «На земле и в небесах». Книга первая
Они спустились по крутой лестнице на первый этаж и Рене завершил ознакомительную беседу:
– Осмотритесь. Действуйте по своему усмотрению. Компьютер уже знает вас. Если что-то понадобится, я в кабинете.
Он наклонил голову, серые глаза показали то ли растерянность, то ли беспокойство. Филл подождал, пока хозяин замка тяжёлыми твёрдыми шагами поднялся по лестнице, и направился в каминную залу. Ничего нового обнаружить он не надеялся; требовалось обдумать собственную позицию, а в подобных условиях самое лучшее место для размышлений то, где случилось происшествие. За месяц полицейская команда Стоуна успешно устранила те мелочи, которые не были ими замечены. Браться за дело после них всегда на грани авантюры.
Едва он дотронулся до серебряной головы льва – дверной ручки каминной залы – как отворилась дверь, ведущая в комнаты для прислуги, и в коридор вышла Энн-Лилиан, экономка Боровских. Её опущенная голова, да и вся маленькая сухонькая фигурка выражали полное равнодушие к очередному следователю, взявшемуся за разгадку тайны смерти её хозяина. Филл решил поговорить со старой женщиной; громадный особняк казался пустыней и встретить человека здесь являлось таким же везением, как натолкнуться на оазис среди песков.
– Простите, но в вашем доме столько всякой техники и автоматов, я почти растерялся. Хозяину некогда, может быть, вы мне поможете?
Пучок седых волос, перетянутый сиреневой ленточкой, поднялся и Филл увидел выцветшие, когда-то синие глаза. И понял, что попал в точку: единственная из слуг живущая в доме, старая экономка не переносила кухонную автоматизацию. Он это заметил ещё при осмотре кухни. Её вынужденное одиночество да принижение автоматами значимости и самостоятельности, свойственной слугам, посвятившим жизнь одной семье, делили людей на две группы, чужих и своих. Ответ экономки уверил: он вошёл в малый круг своих.
– Вы первый, кто понял меня. Покойный хозяин, извините, просто помешался на машинах. Даже здесь… А мне приходится ежедневно проходить мимо дьявольских порождений, – она с ненавистью оглядела игральные автоматы, – Мало того, он собирался заказать роботов в человеческом обличии. На место слуг… Скоро старой Энн-Лилиан совсем не будет места в доме. Ведь Рене весь в Ричарда.
Она поправила белый фартук, надетый поверх голубого в горошек платья. Филлу оставалось слушать, поскольку сам способствовал взрыву откровения. Старушке требовалось освободиться от переполняющего её возмущения теперешней жизнью.
– Эта страсть и погубила Ричарда! Сколько раз я ему говорила: «Зачем вам столько машин? Почему вы не наймёте слуг? Ведь в доме будет больше жизни». Да разве меня кто слушает здесь…
– Я сразу увидел, как вам не просто тут. Так что… Я бы не смог, хоть и видел в своей жизни всякое, – сочувственно заметил Филл, наблюдая за оживившимся морщинистым лицом, – А тут ещё непонятная смерть хозяина. У меня голова кругом идёт, не знаю, с чего и начать.
Энн-Лилиан внимательно глянула на него, поняла, что говорит он искренне, и решила продолжить прерванный монолог:
– Вы ещё молоды, чтобы всё понять. Хоть и занимаетесь такими делами. Я вам скажу просто: рок преследует Боровских. Вот так же погиб Джеймс. Отец Ричарда. Тоже ничего не нашли. Сердцем надо искать, а не приборами.
С долей удовлетворения восприняв замечание о бессердечности в адрес полиции, Филл спросил удивлённо:
– Так что… Это не первая смерть в доме?
– Нет. Кто знает, сколько здесь было пролито крови. А началось кровопролитие во времена барона Ленарда, да простит его Бог.
– Барона Ленарда?
– Прапрадед Рене. Разгульный был господин.
– Вы хотите сказать, что ниточка тянется из столь далёкого прошлого? – Филл начал сомневаться в крепости рассудка экономки; засилье автоматики, старость, смерть – всё разом не могло не отразиться на одинокой женщине, – Что же такое сделал барон Ленард, что навлёк проклятие на дальних потомков?
– Ничего я не хочу сказать! – заворчала Энн-Лилиан, – А что было, то было. Поссорился барон со своим соседом графом. Насмерть обидел того. Не знаю уж, из-за чего у них спор вышел, да только тянется, как вы говорите, и сейчас.
– Так поместье того графа неподалёку?
– Где уж поместье… На том месте прадед Рене посадил сад. Который год за садом никто не смотрит, одичал совсем. Ведь земли графа перешли к нам. Говорят, что на том портрете, – она махнула коричневой ручкой в сторону каминной залы, – то ли сам граф, то ли кто другой из его рода. Вы видели, какие у него глаза? Бешеные глаза. Из-за них я и не захожу в каминную залу, пусть всё пылью там покроется. Рене привезёт роботов, пусть они…
Старушка погладила фартук, пожевала сухими тонкими губами и продолжила:
– А тут ещё Рене женился на… И где он её только нашёл? Шестой год никак не привыкну.
– Грета? – вспомнил Филл имя жены Рене Боровского, – К чему вы не можете привыкнуть? – ему захотелось спросить, почему портрет из рода врагов Боровских висит на почётном месте, но решил отложить вопрос.
– Увидите ещё! И характер у неё добрый, и всем вышла. А глаза такие же бешеные, как у того портрета. Я же говорю: злой рок!
Не зная, как закончить грозивший затянуться разговор, Филл потянул за львиную голову и приоткрыл дверь каминной залы.
– Если я и захожу сюда, – продолжала Энн-Лилиан, – Так только на шаг, и не смотрю на портрет. Календарь там… Единственное, чему можно доверять, так это он.
Филл распахнул дверь настежь, старушка повернулась и пошла к столовой, шепча на ходу:
– Плохое место, очень плохое. Неспроста всё, неспроста…
Филл сочувственно усмехнулся. В самом деле, во всём доме от милой сердцу старины сохранилась одно лишь помещение, а её там охватывает страх. Не сладко заканчивается жизнь старой экономки.
* * *Прикрыв за собой дверь, он осмотрелся, чтобы вжиться в атмосферу загадочной смерти, представить случившееся здесь. Без такой мысленной реконструкции ничего не выйдет. Но не получалось. Можно понять бессильное раздражение Тимура Стоуна, потратившего месяц и не сделавшего ни одного продуктивного шага. Подошёл к календарю слева от двери и принялся за его изучение. Чем он привлёк экономку? Конечно же, своей неизменностью, почти вечностью. Календарь состоял из тридцати одного листа, по дням месяцев. Все цифры выведены чёрной краской, лишь одна – завершающая – светит красным. И что за прихоть – выделить последний день месяца, да и то не каждого? Материал холст, пропитанный неким составом серого цвета, затвердевший от времени. На каждом листе по две маленькие прорези для вкладышей, обозначающих год и месяц. Кто-то следит за календарём: над чёрной цифрой «1» справа укреплена табличка с надписью «декабрь», слева – цифры года. Если это не экономка, то сам Рене, принявший от отца эстафету больших и малых дел.
«А держится он хорошо, – вспомнив крепкую фигуру Рене, отметил Филл, – Месяц не такой уж большой срок, чтобы полностью перестроиться. Дела, быт, психика… Потеря главы семьи и организатора бизнеса в расцвете лет всегда мучительна, независимо от чувств».
Размышления остановил взгляд, упёршийся в затылок, давящий вполне ощутимо. Филл медленно повернулся кругом и встретился с глазами портрета. Вот тебе и старушка, смогла всё-таки повлиять на его подсознание своей болтовнёй; впрочем, ничего удивительного в этом нет, уж очень реалистично выполнена картина. Мастерски сделанные копии живых людей способны излучать нечто такое, чему нет пока соответствующего названия. Экспрессия в портрете такая, что кажется, будто в нём происходят изменения. Но ведь как стоял, так и стоит! Разве что прищур голубых удлинённых глаз, с заметно приподнятыми уголками, сделался острее. Те же две стрелы в колчане, одна в правой руке; кисти рук напряжены. Кажется: вот-вот правая рука поднимет стрелу, левая вытянет лук вперёд, и тетива изогнёт дугу лука в беспощадном усилии. В кого полетит стрела? Кто был его смертным врагом?
Что за художник поработал!? Картине, судя по состоянию холста и рамы, около ста лет. Талант высочайшей пробы, забытый, неизвестный теперь. Сколько таких дарований кануло в Лету, оставив после себя редкие свидетельства гениального владения мастерством. Дыхание жизни исходит от прямоугольника холста. Филл подошёл ближе. В двух местах, около правой руки и плеча, свежая краска. Признак недавней реставрации. За портретом следит рука почти столь же талантливая, как рука его автора.
Знакомое чувство потянуло ближе к охотнику. Чувство, изредка приходившее при расследованиях ещё в полицейском прошлом. Подойдя вплотную, он провёл руками над холстом сверху вниз и ощутил сильное энергетическое поле, сравнимое с излучением, исходящим от живого человека. Поле тёмное, ощутимо отталкивающее… И тут же в поле зрения проявилась знакомая светло-голубая дымка. «Завеса тайны» – так он называл её про себя.
Теперь можно быть уверенным: от этого дела он не откажется! Мало того, никакая сила не оторвёт от предстоящего расследования. Запах мистической тайны… Та самая особенность его психики, из-за которой он вынужден бросить службу в полиции. Там, где мистика, не действуют законы формального мышления. А разве можно представить доклад о раскрытии преступления, не основанный на механизме логики?! Вот почему железный Стоун ничего не смог здесь сделать! Придётся Филлу Баркеру ещё раз доказать действенность собственного подхода и тем расширить пропасть между собой и ребятами из отдела.
Пусть будет «рок», как говорит Энн-Лилиан. А старушка молодец, уловила излучение портрета. Не случайно она боится заходить в каминную залу. Жизнь, проведённая в стенах замка, отточила восприятие. Но любой рок, злой или добрый, реализуется через действия людей. И он их найдёт!
3 декабря. 10.00 – 12.00
Перед началом запутанного, тяжёлого дела – свободный день. Личная традиция. Одна из тех, что мешали ему в отношениях с начальством. Главными в отделе считаются напор, непрерывное копание в деталях. И доклады. Ежедневно, через три часа, через… Подумать некогда о том, чем занимаешься. Как в таких условиях удаётся раскрывать тяжкие, продуманные преступником до мелочей акции – просто удивительно. Ведь вся главная работа в голове, и проходит за кадром. Где-то там, в так называемом подсознании.
Пребывание в каминной зале рядом с портретом убедило, что причина гибели Ричарда Боровского рядом, в самом замке, а не за его стенами. Зло, или рок, таится именно тут! Может быть, чердак. Может быть, каминная труба, как это ни невероятно. Или чудом сохранившийся подземный ход, или тайное хранилище в подвалах. Всё, что угодно, самое немыслимое, даже внерациональное. Именно потому-то споткнулся Стоун.
– Я берусь за это дело, – сказал Филл Рене Боровскому перед уходом, – Есть надежда, что я его распутаю. Одно условие: отнеситесь спокойно к моим методам и заключениям, несмотря на их возможную внешнюю нелепость. Ибо сама гибель вашего отца нелепа и невероятна. Преступник не оставил никакого следа там, где незамеченной и муха не пролетит. Полиция оказалась бессильна, что вполне объяснимо. Будьте готовы к неожиданностям. Если вы согласны, через день я приступаю к работе…
Наследник почти минуту поочерёдно изучал клавиатуру и экран компьютера. Затем перевёл взгляд на лицо Филла и столько же, не моргая, смотрел на него. И коротко сказал:
– Я согласен.
Нечто колдовское струится от стен кабинета, похожего на залу картинной галереи, от его хозяина, проводящего полжизни в мире компьютерных программ и создаваемых ими виртуальных пространств. Наверняка Рене Боровский пытался разобраться в происшедшем с помощью компьютера, моделировал случившееся. Но действительность оказалась сложнее и запутаннее мнимых миров.
* * *А вот Тимур Стоун, сидящий за своим столом, отделённым от остальных стеклянной перегородкой, выглядит абсолютно спокойным. Получил повышение, несмотря на заваленное расследование. Его, Стоуна, не интересуют компьютерные миры и мистические, неощутимые реалии.
– Присядь, Филл, отдохни. Торопиться тебе некуда. Как бы быстро ты ни бежал, дальше меня ни на дюйм не продвинешься.
Филл мирно улыбнулся, стараяcь не нарушить сложившегося в предыдущую встречу взаиморасположения:
– Я бы возразил, Тимур, если б не знал тебя столько лет. Но пойми: меня наняли, и я должен изобразить что-то такое, стоящее некоей суммы…
– Старина, ради всего доброго. Прошло время, забудем всё плохое, наши разногласия. А твои причуды… Теперь ты на них имеешь полное право. Можешь доказать богатенькому Буратино, что виновником смерти его отца было привидение, живущее в камине. Только досье-то из этого не склеишь. А для гонорара можно, я готов даже поставить подпись под твоим заключением. Но что дела!? Как живёшь-то? По-прежнему один, или…
– По-прежнему. Видимо, семья и дети не моя стихия. Я не принадлежу, как ты, к разряду удачливых и благополучных натур.
Стоун бережно пригладил руками модельную причёску: волосок к волоску, пробор… Когда он успевает?
– Я проверил досконально на алиби и мотивы всех. Находившихся в доме особенно, – голос Стоуна звучит размеренно, он доволен собой и проделанной работой, – Сын с женой находились с убитым в отличных отношениях. Дочь Моника… Алиби. Удар страшный, в спину, а грудная кость проломлена. Кроме Рене, никто из них не способен на такой удар.
– А если в состоянии аффекта? – осторожно спросил Филл, – Ведь в таком состоянии человек способен на многое.
– Думал. Аффект оставляет следы. И в психике, и во внешнем. Проверили. Исключено, – задумчиво произнёс Стоун, – Из родных никто… Не член семьи только экономка. Она предана хозяину как собака. Родственников у неё нет. Из дома никуда не отлучается много лет. Собственно, замок и есть её дом. Исключается. Орудия преступления нет, в общем и целом, дело из разряда нераскрываемых. Бывают такие, знаешь ведь.
– Бывают, – согласился Филл, – Когда полиция не может отыскать след или ниточку.
– Ты опять за своё? Полиция… Посмотрим, как ты… Не понимаю, как я с тобой столько лет мучился?
– Ладно, ладно. А внешнее окружение как?
– Ты меня знаешь. Всё чисто. Врагов нет. Семейка прямо ангельская, никто и слова против. Это тебе не Гонконг.
– Неужели такое возможно?! Богатейшие люди, и без недоброжелателей? – удивился Филл.
– А тут нет! – почти вскричал Стоун, – В прошлом что-то было. Но тому более пятидесяти лет. Какая-то семейная вражда. Некие Андерсоны. Соседи. Но на уровне семейных преданий. В полицейских архивах ничего. От тех Андерсонов и следа не осталось.
– Ну да, компьютеров тогда не было, – заметил Филл, – Так что, докомпьютерное прошлое для нас всё равно что доисторическое. С этой точки зрения, согласен, дело бесперспективное, – он не стал уточнять, что имеет в виду, компьютеры или историю, – Дело вы уже прикрыли?
– Решение принято, – уже спокойно отозвался Стоун, – Ты сам сделаешь то же самое. Не забудь, позвони, вместе посмеёмся. Над нашей ограниченностью. Люди не ангелы.
Филл Баркер рассматривает через стекло перегородки два ряда столов, за которыми сидят бывшие сослуживцы. Вон и его стол, за монитором не видно лица сидящего. Филл никогда не пользовался компьютером. Звук сюда не доходит, но он знает, о чём они говорят. Приход Баркера событие в отделе. Они считают его отрицателем мирового полицейского опыта. А он просто утверждал его недостаточность. Внедрение компьютеров совсем их закомплексовало в рамках алгоритмов. Подсознание, озарение – ничего такого они не признают. И это несмотря на то, что Баркер держал стопроцентную раскрываемость. Будто им дороже не результат, а строгое бездумное соблюдение инструкций и правил. Будто правила ведения дел и компьютерные программы способны заменить свободное человеческое мышление. Смоделировали какую-то часть сознания, добились сверхскоростного решения элементарных операций – вот и все преимущества.
Последний год перед увольнением Баркер старался не вмешиваться в работу Стоуна, даже когда старшим назначали Филла. Иногда приходилось параллельно вести собственное расследование, чтобы докопаться до сути. И глазам комиссара являлось два досье с разными выводами. Одно основанное на чётких, профессионально отработанных формулировках, другое – на силе интуиции, противоречащей проверенной опытом правоте рассудка. Жизнь быстро подтверждала правоту Баркера, что приводило Стоуна в бешенство. Начальство к ошибкам Стоуна относилось снисходительно, продолжая считать его образцовым инспектором; Баркера в глаза хвалили, за глаза называли чудаком и не от мира сего. То есть человеком в отделе случайным. Вот и сейчас во взорах, направленных в его сторону, Филл читает насмешку. Карьеру в таких условиях не сделаешь, а всю жизнь ходить белой вороной не хотелось. И он принял решение уйти, о чём сейчас не жалеет.
Накопленные за годы службы деньги ушли на приобретение лицензии и открытие частной конторы по расследованию особо тяжких преступлений. Так что, в ожидании признания, Филл вынужден курить дешёвые сигареты, экономить на качестве виски, донашивать старую цивильную форму. Его смехотворно низкой пенсии не хватает и на приличную рекламу; он не дослужил до приличествующей положению суммы каких-то пять лет.
Его постоянный напарник Тимур Стоун, в работе и службе приверженец установленного порядка и общепринятых предписаний, не понял мотивов ухода Филла из полиции. И совсем отдалился от него. Потому сейчас Филл сильно удивился, когда «железный коп» объявил о «подарочке». «Пусть бывший инспектор в глазах богатенького Буратино-Рене выглядит информированным и подготовленным; глядишь, добавит нулик в бумажке из пухленькой чековой книжки», – примерно так понял Тимура Филл.
– Вчера вечером комиссар дело закрыл. Ни улик, ни мотивов. Для таких досье особый шифр. Я всё загрузил в память компьютера, и полчаса назад должен был доложить о выполнении. Но, введи я особый шифр, никто не доберётся до материалов без особого разрешения. Пусть даже дело никому не интересно. Я подготовил чистую дискету, и если хочешь, немедленно скопирую все файлы.
«Молодец Тимур! – восхитился Филл, – На всякий случай делает себе запасный выход. А вдруг этот чудак-мистик что-нибудь раскопает? Будет возможность заявить: Баркер смог только потому, что Тимур Стоун выдал ему все материалы своего расследования, рискуя получить взыскание. Ведь и сам Стоун предвидел, имел в виду и всё такое…»
– Спасибо, я благодарен. Но ты же знаешь моё отношение к компьютерам. Так что, если можно, просто перелистай странички.
Стоун вывел информацию на экран монитора и принялся листать страницы дела, специально не задерживаясь ни на одной. Филл успел сосредоточиться, и его зрительная память загружалась не хуже винчестера, принимая в себя все данные до запятой. Попутно он оценивал, сопоставлял, искал неясности. Первое впечатление однозначно: следствие проведено как надо. И не вина Стоуна, что ничего не нашли.
– Тимур, в деле нет ничего по отцу убитого. Мы можем посмотреть в архиве?
– Пожалуйста, – Стоун вывел на экран второе окно, вернулся в операционную систему и запросил информацию о Джеймсе Боровском.
Экран высветил несколько строчек. Год рождения, смерти, состав семьи, род занятий. Причина смерти не значилась. Что означало: либо не проводилось расследования, либо оно исчезло в докомпьютерный период. Одно ясно: тридцать один год – не возраст для ухода из жизни здорового преуспевающего бизнесмена. Слова экономки Энн-Лилиан о роке, объединяющие две смерти в одну, не основание для расширения досье. И Филл Баркер промолчал.
* * *С чего же начинать? Пожалуй, с окружения семьи Боровских. И только потом знакомство с сестрой и женой Рене. Исходя из акцентов досье, самым приближённым к семейным тайнам является Ефрем Слейтер, художник. Делает семейные портреты, расширяет галерею в коридоре замка «Елена». Писал портрет убитого, встречался с ним. Адреса Слейтера на экране Филл не увидел и попросил Стоуна помочь. Тот, усмехнувшись, застучал клавишами.
– Понимаю. И я прошёл через это. Была надежда. У Слейтера алиби. Дурных связей нет. Да и личность… Весь в творчестве. Такие не убивают предумышленно-продуманно, хитро. Или в порыве без раздумий и подготовки, или никак. Смотри.
На экране высветились адрес Слейтера, биографическая справка, несколько строк о привычках. Стоун с разочарованием вынул чистую дискету из дисковода и бросил её в ящик стола. Не понравилось ему, что Баркер не отказался от дела. И отверг помощь в той мере, какую предлагал ему Тимур. В сопровождении Тимура Филл прошёл между столами на выход, ещё раз поблагодарил его, попрощался. Но Стоун вышел с ним на улицу. День стоит ясно-солнечный, к серьёзным делам не располагающий. Такие дни предназначены для праздников. Твёрдое, уверенное лицо Стоуна, прикрытое чёрными очками, расцвело в улыбке.
– Филл, послушай моего совета. Ты меня знаешь. Закрывай свою контору. Хватит собирать мусор по нашим следам. Возвращайся. Комиссар недавно вспоминал о тебе. Ведь все гонорары потратишь на такси. Или купи велосипед. Зимой на велосипеде – это в твоём духе?
Он рассмеялся, махнул на прощание рукой и упругим шагом спортсмена скрылся за дверью с эмблемой полиции.
3 декабря. После 14.00
Художник Ефрем Слейтер занимает просторную двухэтажную квартиру в одном из домов привилегированного центра города: первый этаж жилой, на втором студия. Филл основательно продрог, пока художник услышал дверной звонок и спустился вниз. Образ Слейтера совпал с описанием Стоуна: длинноволосо-нестриженый, неделю не бритый, в клетчатой рубашке с пятнами краски, джинсовые брюки с широким ковбойским ремнём-поясом. Вытянутое лицо, обрезанное прямым подбородком, светлые беспокойно бегающие глаза. Законченный классический портрет созревшего вундеркинда свободной профессии.
Без вопросов Слейтер пригласил внутрь и, так ничего и не сказав, устремился по деревянной лестнице наверх. Баркеру ничего не оставалось, как последовать за ним. Мастерская с окнами на одной стене; три другие увешаны картинами, эскизами. На полу листы бумаги, краски в тюбиках, вёдра, тряпки. В одном из углов неопределимая по составу компонентов свалка. В центре помещения металлический станок с растянутым холстом. Замечательный, рабочий беспорядок – для Филла он предпочтительнее любой стерильно прибранной комнаты.
Слейтер взялся за кисть и остановился перед начатой картиной. Глаза его перестали бегать. Поняв, что без личной инициативы простоит здесь до вечера, Филл подошёл к художнику, кашлянул и представился:
– Филл Баркер. Частный детектив. Занимаюсь делом Боровских.
Рука с кистью замерла, художник резко повернулся и посмотрел Филлу прямо в глаза.
– У них что-то ещё случилось?
– Нет, нет. Я продолжаю то, что делала полиция. Ведь причина смерти Ричарда Боровского не выяснена.
– Вот оно что, – протянул Слейтер, окончательно спустившись с высот вдохновения, – Но со мной полиция уже беседовала. Я ничего не смогу добавить. Или вы не в курсе? Тогда я готов повторить.
– Нет, не надо, – Филл посмотрел на холст, на котором угадывалось женское лицо, – Вы не подозреваемый. И можете ничего не говорить. Просто хотел уточнить некоторые детали. Мне думается, вы ближе всех к семье Боровских. И бываете в замке…
– А, вот в чём дело! Вы надеетесь, я вспомню что-то такое… Едва-ли. Что касается близости, – он указал кистью на холст, – Портрет Греты, жены Рене. Настоящего хозяина замка «Елена». И ещё, на мне ответственность за портрет графа Патрика Андерсона.
– Что? – воскликнул Филл, вспомнив свежую краску на портрете в каминной зале, – Ответственность? Как это понять?
– А… Да. Откуда вам знать? И полиция не задавала об этом вопросов.
– Вы не расскажете подробнее? О своей ответственности и самом портрете?
Филл смотрит на Ефрема Слейтера сквозь голубую завесу-кисею. Признак близости тайны… И как раз там, где, по утверждению Стоуна, всё чисто.
– Да… Мне пора отдохнуть. Интересная история. Для вашего расследования значения не имеет, но любопытна сама по себе, – он сунул кисть в банку с тёмной жидкостью, – На тот портрет завязана история сразу трёх семей. С двумя вы так или иначе знакомы. Третья моя. Вы угадали, я ближе других к Боровским. Ещё пять-шесть поколений назад… А то и больше. Вот откуда всё идёт.
«Вот откуда тянется ниточка», – прозвучало в голове Филла. Он почти явственно ощутил её в пальцах, тоненькую, сотканную из голубоватой паутинки. Три семьи… Между ними какие-то отношения, берущие начало в прошлом. В прошлом! Там, куда отказался заглянуть Тимур Стоун и его многоопытная команда. Непонятно как, неясно почему, но нить тянется из прошлого. И оно, прошлое, представлено в настоящем каким-то конкретным человеком. Требуется раскрутить Слейтера полностью, выжать его до сухого остатка! Вычерпать до дна! Если преступник не он, что скорее всего, но мог ведь оказаться невольным пособником.