Собирание игры. Книга третья. Петушки-Зазеркалье
А крылья? Нам же обещали, что вырастут крылья! Стоит лишь прыгнуть с обрыва… Таки не злорадствуй, обыватель! Выросли! Есть Книга На Века!
Века… Время… Опять оно… Что же: «всё боится времени, а время боится Сфинкса… И пирамид… Время, Веничка, – дело тонкое…».
Черский не пошёл сегодня на традиционную вечернюю прогулку в свою любимую лощину, что не каким-то уж серьёзным каньоном, но впечатляющим разломом земной тверди уходила вниз от дома к морю. Он намеревался сегодня лечь пораньше, чтобы и встать пораньше. Завтра к вечеру приедет «Гоша Кит». И нужно всё приготовить, чтобы достойно встретить старого друга! И нужно, тем не менее, поработать до его приезда… Поработать – всегда! Хоть два часа… Закон! Не правило, а просто уважение к своей профессии… Тем более творческой, беспокойной и хоть и не регламентированной временем… а… забирающей всё время…
Савва Арсеньевич всё повторял про себя «он», думая о Грише, а в «уходящем» куда-то, в некую лощину, сознании звучал уже не «он», а «ом», сакральная мантра «начала и силы»… И Алиса успокаивала, напевая:
Ловлю я бабочек больших
На берегу реки.
Потом я делаю из них
Блины и пирожки…
И ему уже чудесится Набоков со своим сачком…
* * *
Вот автор скандальной «Лолиты» хочет поймать очень красивую бабочку… А Саввик кричит:
– Нельзя! Это не бабочка! Это душа моей Млады!
Любитель нимфеток презрительно отвечает:
– Млады? А может моей Лолиты? Тоже молоденькая! Ах вы путаник «беспутаный»… Постмодернистский, «постмадерный», «хер… есноваторный»… Ха! С бесёнками в душе, но без путан, без «Хереса» и «Мадеры»… Ну-ну… Пьёте-то что? Ааа… Естественно… Вот и не можете осмысленно изложить даже… А ну-ка, скажите мне…, вот так сразу, на вскидку…, пять добротных предложений на вот эти пять глаголов неопределённой формы… Идут подряд: «Пора собраться встать пойти купить выпить»… То-то! Писать он собрался! Ишь! А это двойное утверждение, означающее отрицание: «Ну да, конечно!», эту великую русскую ехидность… вложи в уста… ну, допустим, Млады твоей, или Кащея, или Бабы Яги… Тоже дай мне три предложения в прямой речи… Эмоциональные, глубокие, яркие…
– Скажи-ка, Вова Вовыч, вот что… Честно только… Ты для эпатажа, для скандальной известности написал «Лолиту»?
– Ну… В определённой мере… Но, разумеется, задачи были… не только…, психологическое подполье, человеческое…, его греховность и жажду… чуда…, новой тайны…! И, главное, я расслышал, как тысячи нимфеток Гумберт Гумбертов возжелали… правды…
– И сладенького, лакомого…
– И его… – Набоков внимательно посмотрел на Черского. И через миг вновь предпринял «защиту нападением» – А что? А вашим этим «пелевиным-сорокиным-прилепиным» можно? Генри Миллера и Веничку я не трогаю. Это из «великих»…
– Подожди… У тех троих, что ты перечислил вначале, более нецензурных словечек, брани, нежели чем эротики… неприкрытой… и хватающей за горло…
– Да всего там… Драма в жизни и драма жизни лишь слабовата… О слоге и стиле вообще молчу… Понятно – дворяжки.
– А что? «Зачем живём?» чеховское уже будто бы немодно… Избито…
– Души ваши искалечены, всё с червоточиной… И райские яблочки их… Всё – одни понты «двор-терьеров»! Видно́ воспитание… Знаете, Савва Арсеньевич, я не намерен более пикироваться… И уж вы, сударь, извольте более не хлопотать лишь для того, чтобы употребить в мой адрес какую-либо колкость… Вам это не идёт… Мы – дворяне! Я надеюсь – вы это не забыли?
– Не забыл, уважаемый Владимир Владимирович. Но и вы соблаговолите учесть, что мои одесские дворы наложили печать… характерного жаргона… и… своеобразного воспитания…
– Что вы, батенька! Я ценю одесский жаргон! Я клоню к тому, что о бранной, нецензурной речи давайте, милейший мой, не говорить более… Не люблю… Это – особая вещь в словесности, приемлемая только в тех случаях, если это «код», т.е. это общение каторжников, маргиналов, портовых грузчиков и сержантов… Я с этой средой не знаком-с. Не интересуюсь! Так вот: психологизм в литературе и это «зачем живём?» – вечная тема! И – главнейшая! Да, стилей и жанров много. И это – прекрасно… И свежо должно быть… И новая тайна… Всё так… Я и сам каждый роман пишу по-разному… Это у читателя должно остаться длительное послевкусие, а я – всякий раз «делаю» себя новичком! Мастерства, главное, не терять! И писать не «про героев», а про себя! Кожу сдирая, обнажая всё! Но! Но я люблю косвенность! Да я пишу «цветистыми», часто сложносочинёнными, длинными предложениями… Но это – атмосфера! А о предмете разговора… Люблю аллюзии и реминисценции… Я люблю «от бортика» попадать в «неожиданные лузы»… Этот приём… э… «отстранение – остранение»… – это то, что любит человеческий мозг. Тайна, отстранённость и странность! Я жалею, что свои вымыслы не всегда смог… (или не захотел!) глубже поместить в гулкие раковины тревоги и трепета, когда ожидание казни буквально сводит с ума… И героя, и читателя… Моя «Защита Лужина»… Моё «приглашение на казнь»… Когда лишь скрип тяжёлых ботинок палача или убийцы на лестнице… Его хриплое дыхание… И то же самое с эротическими сценами… Я не пишу о блуде…, о похоти… Я пишу о страсти, о вожделении, о тех соках в организме человека, которые не менее важны, чем кровь. Эти соки могут быть и свежим, жизнетворным нектаром…, и ядом… Смертельным! И опять – косвенно… Заглядывая в будуар! Вы бывали в кабаре «Crazy Horse», в других? На сеансах изысканного стриптиза… Девушек соблазняли? Вот! Вы же не подножку ставите, не петлю накидываете!? Вы фалуете, взлелеиваете… Вы прикармливаете, так аккуратненько рыбачите… Словно отстранённо… Но сами вы чувствуете, как поднимается волна желания… И должен чувствовать и сочинитель, и читатель. У него должно загореться воображение! У него должен «встать»! А у неё «намокнуть»! Это не герой залез ей в трусы и щекочет клитор, это ты, сочинитель! И нужен взрыв! Обязательно! Пусть «кончит»!
Писатель, почти ставший нобелевским лауреатом, не соглашался на «почти» в своих романах. Вот и сейчас он вдруг вскочил, схватил свой сачок и быстро помчался по склону за какой-то бабочкой… Наверняка красивой… И молоденькой в его воображении!
Кто-то нежно провёл рукой по затылку Саввы. И нежно поцеловал в лоб… Ах, это Алиса! Нашёптывает:
Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам,
Люди, как не верить снам?!
Спи… Сп-и-и… Са-а-в-в-а-а…
И новый сон.
– Так это всё-таки ты, «Кащей», толкаешь меня в литературный бред, в это Зазеркалье? – спросил одессит Александра Александровича, сидящего со скучающим видом у окна вагона-ресторана и ждущего заказ.
Арецкий с холодным любопытством поглядывал то на Алису, то на Черского. Отказать себе в метафоричности и ёрничании он, разумеется, не мог:
– Пришла пора подумать о делах:
О башмаках, о сургуче, капусте, королях.
И почему, как суп в котле,
Кипит вода в морях… –
Никого я не толкаю… Вы сами, господин из Одессы, споткнулись! На Новой Игрушке… Игре слов и звуков… Решили в Слове искать мелодию, в мелодии – фразу… Желаете заново «родить» Слова? Ну вы ответьте для начала: почему слово «стебанул» имеет два значения: подшутить и ударить резко, хлестнуть? Не проще ли «ст» убрать?
Савва Арсеньевич посмотрел на Алису и та, приоткрыв свой «третий глаз», подсказала другу. Тот сразу уловил посыл и ответил «Кащею»:
– Вот если бы у тебя глаза были на одной стороне от носа, рот на лбу… Тогда бы я, возможно, понял тебя.
– Какая ясность мысли! Ты, как всегда, прав! Только – Хирон взял со стола баночку горчицы и подбросил кверху. – Только горчица совсем не птица! – он поймал баночку двумя ногами – Не обижайся, дружище! Просто я люблю помогать… У тебя, Савва, до знакомства со мной было две левые ноги… Так? Так… И базис векторов смыслов был, (прошу извинить за грубость) слишком ортонормированным… Так? Так… А с таким багажом в нору не ходят! И в сталкеры-одиссеи не берут! Думай о птице-горчице, а слова-звуки придут сами! Всё хорошее случается… без пошлых сурьёзных «намерений»!
– Но я совсем сбрендил, «кащеюшка»! Всё и так страньшится, чудесится…
– Ха! Говорит треска улитке: «побыстрей, дружок, иди! Мне на хвост дельфин наступит – он плетётся позади». Думай о юных русалках, устрицах и «Мюскаде» – он стрельнул глазом в сторону Алисы…
«Она что – и ему подсказывает?! Ах, точно! Тоже стреляет своим «третьим глазом» и в его сторону! Ах!» – ревниво подумал профессор.
– Или о «Шабли»… Какое из этих белых вин предпочитает дама? – А3 посмотрел на Алису, сейчас ставшую двадцатилетней и довольно высокой.
– А юных устриц удержать
Какой бы смертный смог?
Они в нарядных башмачках
Выходят на песок –
«Шабли», разумеется. В этом сне я буду пить только «Шабли».
Принесли полный стол яств.
– Спасибо, Бармаглот – сказала Алиса официанту, стихотворению и чудищу. И подняла тост – За вас! За встречу друзей! За этот Безумный Бал! За наш поезд! За всех гостей, что начнут собираться! За Собирание Игры!
– Спасибо – галантно поклонился «Кащей» – Но будет ли юной даме интересно с нами, несвежими мудаками-умниками?
– Что вы? Что вы? Вы, наверное, забыли, что я – разная! И умею, кроме всего прочего, складываться, как подзорная труба. И многое разглядеть и понять… Вот только с чего начать? Это проблема… И какую точку зрения принять сейчас… Я ведь вообще-то люблю принимать то одну, а то другую точку зрения… А чаще третью – Алиса лукаво повела своим «третьим» глазом куда-то в конец вагона-ресторана – Или запятые… А более всего – многоточия! Тогда беседа получается интересной.
– Уважаю такой образ мысли! Видите, как всё удачно складывается: мы ещё не выпили достаточно, а уже уважаем… За это! – поднял свою фамильную стопку Александр.
– И за «третью производную», после которой наступают… э… необходимые и достаточные условия для… любви… Я верно сказал? Математика не обиделась? – Савва посмотрел на Арецкого.
– О, да! Смотрите, как зажёгся «третий» глаз у нашей Алисы. Девушки любят умных! – рассмеялся «Кащей». Не глазами, одними губами, чуть скривив их на бок. Обычным «Кащеевым» смешком.
Выпили. Неспешно, закусывая и вино, и мысли… Молча вглядываясь в темноту за окном. Налили повторно.
– А что это за станция? – задал глуповатый вопрос Черский.
– Петушки, разумеется – удивился вопросу Хирон. – Что с вами, Савва?
– Но… Но п-почему Алиса там, на перроне? Ведь она… здесь, с нами… была…
– Хм… Женщины всегда раздваиваются… Даже, если ты недостаточно пока выпил… – грустно заметил Арецкий. – О! Смотрите! Идёт наш КГБ – Карл Густав Берман! Величественен и яйцеголов, хоть и бледен. И брыла свои до полу свесил. Думу думает… Как всегда… Нас пока не видит… Вот – увидел! Улыбается… Ясноглазый наш, ха,… «трёхглазый»… тоже… Штрафную немцу!
Радостные взаимные приветствия… Тосты… Появившемуся другу особенно был рад Савва Арсеньевич. Он был уверен, что в сложившейся запутанной ситуации лучше и надёжнее всего положиться на могучий интеллект филолога-философа-психолога. Ну-ну… Как бы не так…
– Ты видишь, Карлуша, эту прелестную леди?… За нашим столом – спросил коварный А3.
– Да, очевидно… Это Алиса, я её сразу узнал – расплылся в улыбке пожилой профессор.
– А там кто? Вон, на перроне? – продолжил Александр Александрович Арецкий.
– Ну, очевидно… Тоже Алиса… Другая Алиса… А что в этом особенного? – просто ответил всезнайка, закусывая устрицами. – Я недавно видел их в Берне…, в обществе трёх котов: Бегемота, Чеширского и Кота Шредингера… Что вытворяли!
– И ты удовлетворяешься таким антинаучным ответом, профессор? – Спросил Савва Черский.
– Только так и удовлетворяется! – хохотнул «Кащей».
– Да, да… Первое: всё относительно. Факт! И чтобы что-то понять нужно всё уравновешивать, раздваиваться хотя бы… Второе: женщины – ветер. Невозможно увидеть ветер. Только действие. Третье: я бывал в Петушках… Да-с! На подобных железнодорожных станциях, особенно в тёмное время… время спит… И кто где бывает в такой ситуации сказать затруднительно… Да-с! Это портал… Кротовина… Топологическая ловушка… Следует иметь очень хорошие неправильные часы… Хотя бы две штуки… На всех руках… Как у Саши… И керогаз-телефон… Мало ли – позвонить и спросить: «который час был вчера? А завтра?». Четвёртое: ночь вообще всё усложняет: и облака, и звёзды… У них нужно учиться… У облаков – как следует меняться! Непременнейше! У звёзд – мерцанию успокоительной неясности… всех вопросов… Всё на свете содержит свою противоположность! И более всего – всё несоединимое и связанное! Иначе репку не вытащить. Собирание Игры! Пятое: до самых простых истин нужно идти окольными путями, крадучись…, как от юной вакханки… Да-с!
– У-у-у… Карлуша! Когда ты вспоминаешь о юных вакханках, тебя нужно остановить… Вишь какой эротоман! – Хирон налил другу «освежителя». И всем.
– Ах, как мне хорошо с тремя мужчинами! И моему Alter ego. – томно вздохнула Алиса. – Только я заскучала по моему Чеширику… Ой! А кто это там, возле той Алисы? Хм… Ещё один мужчина… Но это не Ремарк… Странно… Потрёпанный жизнью… Потерявшийся… Нет, я и Эриха Марию чую…
– Дааа… Кальвадосом тоже несёт – с видом тонкого ценителя заметил Александр Александрович.
– Ой! Это же мой Веничка! Как же я сразу не узнала! Нужно купить монокль на «третий» глаз… – Ах! Я ведь так люблю исповедальную прозу Ремарка… Без кожи герои… В каждой фразе – боль! Искренен, прост и честен! Умён и мудр! И мой Веничка Эриха любит… И тоже «на обрыве»…
– Эриха? А может Марию? – неуклюже попытался схохмить Арецкий.
– На обрыве, на краю! Как верно… Чудо только там… Я видела несколько раз… Но нужно разбежаться! Расчудеситься! – мечтательно говорила Алиса, не обращая внимания на пошлость нумеролога. – Да… Я ведь совсем недавно говорила с Шалтай-Болтаем о Веничке… Ах, как вы, Карловогустович, похожи на Шалтая… Особенно в части «Болтая»… Яйцо в галстуке! Извините, это всё «Шабли»… Вы помните, мы в Берне рассуждали о том, что модернизм Венички особенный: маргинальный китчевый дискурс философско-поэтического толка с характерной антирациональностью… Самокопание и ироничность, явное желание стереть границы между высоким и низким… Ненависть к серости, посредственности и напыщенному умничанию… И ещё к фальшивой целомудренности… Всей этой «бла-блабости»… Как он цитирует и коверкает, стилизует чужое под своё… И своё под чужое… А какая прелесть его «матюшки»! Эти «пыльный мудак» и белоглазая бл…дь! Какая пара! Я завидуююю… Ах, аромат… Нега…
– Так чей же аромат вам милее? Эриха или Венички? – серьёзно спросил Хирон.
– Я уже говорила: я – разная! Неужели непонятно!? Ещё математик…
* * *
– Что ты знаешь о смерти, девочка?! – Веничка всё вглядывался в новую знакомую.
«Хм… Девчушка совсем… Косички почему-то разные… И банты разные по форме и по цвету… Хм» – подумал воскресший.
– Вот время сейчас сытое, а от чего же души умирают от голода? – Веничкино любопытство к девчушке возросло. Он даже задал «взрослый» вопрос.
– Я знаю ничего обо всём… И всё ни о чём… Этого, я думаю, достаточно? Ещё мне интересно выиграть у тебя…
– Что… выиграть? У меня ни х.., ничего нет… Чемоданчика тоже…
– Мы – мастера филоложества! Не словоблудия, а мудрословия! И только кусок идьёта не видит глубины и обширности наших весёлых фразеонелогизмов…
– Да? Это меня устраивает! Я, зуб даю, выиграю! Спор – на бутылку «Хереса»?
– С вас «Шабли»…
– Э-э-э… А кто это вон там? В окнах того поезда? Это наш поезд! Я не хочу людей! Ни воров, ни депутатов, ни интеллигентов.
– Ха! Играем: вороватый интеллигент-депутат… Ха, небывальщина-бездельщина! Ура… Ладно – потом… А какие люди тебе симпатичны? Ну, кроме умных девочек с разными косичками…
– Те – Веничка опустил седую чёлку и задумался – …что похожи на утёсы, одиноко и растерянно стоящие… Край… Обрыв… С глубокой трещиной слева. Или как волки, воющие на луну… Бездонные, с взволнованным сердцем!
– Утёс утёр нос… И волк умолк… – виновато прошептала Алиса.
– Не хочу сейчас болтовни…
– Да я всё ведь понимаю… Как ты! Таких мало… Но там, в том нашем поезде только «утёсы», «волки», «черепахи», и…
– Хорошо. Но далеко ли они едут?
– Этой ночью из Петушков все поезда следуют в Зазеркалье! Разными маршрутами…
– Хм… Маршруты… Жандармское словечко… Жизнь – это заболевание и дорожка к смерти начинается с самого рождения… Важно лишь помнить, что…
– Что уж лучше умереть, когда хочешь жить, чем жить, когда хочешь умереть… Почему же, Веничка, «жандармское»?… Нормальное… Дааа… Отделали они вас… Растерзали… Но ведь свободен лишь тот, кто потерял всё, ради чего стоит жить – в тени стоял мужчина с лошадиным выражением лица, в шляпе «на панаму» и с поднятым воротником пальто. Правая бровь его тоже была приподнята вечным удивлением и растерянностью. Но растерянностью сильного человека… И сильно пьющего… – Я, позвольте пред…
– Что ты, дружище! – воскликнул Веничка – Мы узнали тебя, бродягу. Мы учуяли тебя. Мы рады тебе! А что ты говоришь своими цитатами?
– У Ремарка много восхитительных, мудрых, хоть и очень грустных афоризмов… Хотите выпить? – спросила сияющая Алиса, поднимаясь в росте до уровня левой брови «потерянного» антифашиста.
– Спасибо… Я тоже вас узнал, Алиса… И «петушковца» Веничку… Ну что – удалось узнать, где Кремль? – иронично спросил Эрих.
– Ничего мне не удалось… Вот, с Алисой… поедем скоро… Хочешь с нами в Негу?
Э. Мария Р. кивнул безразлично и немедленно выпил.
– Наш парень… С нашего двора… – довольно заметил «человек без чемоданчика»… – Чемоданчик мой только вот пропал… – глаза Венички быстро потухли.
– Пустяки… У меня в моём «Карле» есть дюжина бутылок кальвадоса… Машина вон, на парковке…
– Да, да – ободряюще вставила Алиса – Нельзя терять надежды. Нужно уметь ждать…
– Нигде и ничто не ждёт человека, всюду надо самому приносить всё с собой – Веничка блеснул цитаткой Эриха – Я и про чемоданчик свой тоже… Мы пойти должны… Вот в тот поезд… Видишь? Туда и тащи свою «дюжну»…
Глаза его были тусклыми и жёсткими, почти всегда опущенными долу. И даже волосы, седые, нестриженные давно, были «ощерившиеся»…
– Всё в человеке должно быть «ощерившимся, защищающимся»: и глаза, и волосы… Особенно глаза, особенно левый… – уважительно перефразировал немецкий писатель русского писателя – Там, в том поезде пьют белое вино… Ладно, мы тоже не с пустыми руками припрёмся.
– А «Хереса» у тебя, Э. Мария, нету? А то вдруг прошлое накатит и схватит за горло… – Венедикт поднял белые, больные глаза – Или хоть «Духа Женевы»? Ты из Швейцарии сейчас, небось?
– Я тебе налью «Хереса». Только сто пятьдесят!… И всё! Мы договорились! – Алиса гипнотизировала «петушковца» своими волшебными лазуревыми глазами. – Я ведь доверилась тебе. А ты мне. Этого нельзя испортить! А прошлое? Оно больше не сможет впиться в тебя своим жалом. Я буду рядом!
– Ишь…, какая… Да, девочка славная… Когда умираешь, становишься каким-то значительным, а пока жив – ты так: фраер заигранный… Жизнь… Она не стоит ничего и стоит бесконечно много. Хорошо! Идём!
* * *
Веничка сразу понял, что люди в вагоне-ресторане не фуфелы какие, а люди, пропитанные духом женевских конвенций и хельсинских соглашений. И не гоношаться на мизера́х. Тёртые калачи. А таким доверять легче. Легче всего с бывалыми и тёртыми, с намозоленной душой, с «грешками» в потоптанной душе, чем с холодными, да ещё и глупыми «чистюлями». Чаще просто ханжами. Ещё и Веничка, и Ремарк быстро поняли, что эти люди любят парадоксы! И умеют дегустировать жизнь! Смело, со всем её ароматом… И всем матом…
«Почему эти двое симпатичнейших человека и талантливейших писателя стали алкашами? – думала добрая Алиса – Были, да и есть… гурманами… Магистрами Игры! И вот… Не повезло! Есть такие… Это не подстриженные газоны – колючки! Эх… Что-то говорят о литературе… Пожилые… Одинокие люди… Давно их умные головушки не оказывались меж любящих женских ладошек… Дланей… И между, хи-хи, не дланей… Ах! А между тем – Ох! Между тем, что-то, стоявшее на краю стола, упало и разбилось. Ах, это мой заветный керогаз… Как же теперь звонить? Ладно, у машиниста поезда есть запасной».
Познакомились… По первой… Второй… Третьей… Мыслишки «попёрли» неслабые, с пируэтами…
– Лёгкость слога должна пинать под зад психологизм и драматизм, а не наоборот. Не надо сложностей и сумятицы в композиции, во взаимовлиянии сюжетных линий – небрежно бросил худой, востроглазенький человек с тонкими скривлёнными губами, похожий на «Кащея».
«Хм… Коллеги… Херня! У волков и утёсов нет коллег! Этот, правда, что сейчас говорит, нахохлившийся до горбатости, сутулый «Кащей», явно не из нашей стаи писак… Симпатичный такой – Веничка молчал и вглядывался в попутчиков – Голову наклоняет то вниз, то вбок,… Видок старой и битой не раз птицы… Ха, на Николая Гоголя смахивает… А… Вот Алиса подсказывает, что он – математик и нумеролог… Что ж – пить умеет! Значит – мыслить!
– Да-да, Александр, слово должно «уплотнять» воздух своей мелодией, а не только «тащить из болота» смыслы дискурсов и парадигм. Виб-р-ация – тут лысый господин с одутловатым лицом то ли Фридриха Дюрренматта, то ли Альфреда Хичкока, пр-р-ролонгировал и «раскатал» ещё более выразительно букву «р-р-р» – должна быть понятной и не скучной… Ангелам – мягко закончил мысль КГБ.
Ну кто ещё умеет «порычать» и мягко «закрыть» вопрос?!
– Дюрренматт «подсел» на мат и Альфред на Фрейда – что-то филоложествовал Веничка – Вкусы… Ситуации… В моих «Петушках» среди железнодорожников популярен такой анекдот… Хм, с дискурсом и парадигмой абсурдика.
Встречаются двое друзей. Один жалуется другом:
– Мне кажется, моя жена изменяет мне с садовником…
– Почему именно с садовником?
– А кровать бывает усыпана розами…
– Да? А моя – с железнодорожниками! – возмущённо говорит другой.
– Почему с железнодорожниками?
– Частенько бывает, что обнаруживаю в кровати железнодорожников!
– А-а-а… Понял…
Все рассмеялись, кроме «Альфреда». Ему был не ясен дискурс анекдота… А парадигма – вообще никакая!
– Да… Друзья мои! Вот кит… – размышлял франтоватый человек, похожий на одессита – Он тяжеловесен… Он идёт по глубокой воде. Он – сама мощь! И вдруг – лёгкой, летящей стрелой, раз – и наверх! – Савва вспомнил друга Китаврасова и улыбнулся – Да – «воды» в текстах должно быть меньше! А может и больше… Но – «плотной»…
«Фраза – кошка! Коты. Алисины… Превращаются… И как бы ни крутили бы фразочки, ни поднимали бы до высот… – она «упадёт» на четыре лапы. Хм… Кошки, коты и киты… Запутался ты, поц. – подумал Савва Арсеньевич. – Главное: упасть и улыбнуться «не в своём уме». Вот – задачка!».
– Друзья! Признаюсь: я сейчас ищу, алкаю слова. В моей новой музыкально-литературной поэме… Литературно-музыкальной…
– А чего не взять у классиков-то? А-а-а… Понимаю… Что ж. Люблю новичков в «кроличей норе». Обаятельные они, немощные и… Вот только трусливых ненавижу. И завистливых! Залезут в нашу «нору» и только воздух испортят… Удовольствие-то испытываете? И в каком… э… жанре? – поинтересовался Веничка довольно добродушно и живо.