Собирание игры. Книга третья. Петушки-Зазеркалье
– Ну,… э…, Модернизм?… Пост… Нео…
– Ха-ха! – «Кащей» не мог уже более воздерживаться. – Предлагаю в жанре «ню» или «тян»… Лучше «бред-хрень-морок-хлябь»… Или вот: все слова на букву «х»… Ах, дамы тут…
Савва Черский, народный артист и академик начал нервничать. А какого дьявола ты полез к таким людям с незаконченной вещью?
– Милый Савва! А разве в музыке, особенно вашей, мало подтекста? Много! Очень! Так зачем… нагружать… э… – добрый и словообильный КГБ «ухватился» за контент новости – Объединить… Это, конечно, чудесно! Это – Собирание Игры! Но!… Модернизм может… э…
– Обернуться «му-му»: мудрёным мудозвонством? – уже не обижался Савва.
– Да. Без обид! Я вижу в вас и… порыв и кайф от задумки… И человек вы – «с нашего двора»… Но… Самое трудное в писательстве – не писать! И… э… можно нечаянно «намусорить» в этой поэме твоей – Веничка сбился на «ты», что доказывало заботу о друге – Сколько раз каждый из новичков…, (да из нас всех!) старался, думая, что потом подчистит, выбросит лишнее…, исправит… Нет! Из мусора лишнее не выбросишь! Не нужно обижаться, Савва… Ты не умеешь плевать, и болезненной рефлексии в тебе маловато… Похмелья нет! Ты буржуазен, «уютен»… Ха-ха… Модернизм! Он превращает любой эстетический объект в антиикону… Без особой издёвки, но и без наивности… Да – с известной долей цинизма! Вся мораль давно убита! С шилом у горле лежит у Курского вокзала в грязном подъезде!… Я…, как-то,… трудно объяснить без мата.
Карлуша даже привстал, желая, как обычно, «разрумянить» любую проблему:
– Ну зачем же… Да – причуды! Но ведь не только! И причуды следует «причесать»! Иначе – да, мусор! Вот…, э…, моя студентка на семинаре написала:
Ядвига двигала ногами,
Пыхтела потная кровать
Я спросил её:
– Это о чём?
Она покраснела и начала увиливать:
– Ну… это сон… тяжёлый…
Я:
– Что ж… Тогда, э… «пыхтела», «потная»… это же об Ядвиге? И слово «кровать» в этом контексте не уместно… Лучше – «во сне».
Веничка рассмеялся и закончил стишок:
Не сон ей снился.
А Ясон из мифа в явь
Пришёл Ядвигу пое…ть.
Алиса возмутилась:
– Прошу воздержаться от… такого… Мне всего семнадцать… Я лишь семнадцать раз… «была с Ясонами»… Девушка я порядочная – она, конечно, шутила.
– Да я даже не о грубом смысле,… и слоге… Разрушается (намеренно!), внутренняя цельность… – Густав всё гуще хотел размешать краски.
– Ты хотел сказать: «целка»? – «Кащей» скорчил серьёзную рожицу.
– Подожди… Невозможно всё время опираться на интуитивную иллюзорность, всё время от бессознательного следовать в… элитарное! Ведь исчезает же опьянение красотой слога, лёгкость и крылатость… Да, грусть…, печаль прекрасны… Но и наслаждение светлым, беззаботным… Необходимо! Сердцу! Да! Я высокопарен бываю… Но идеи гуманизма нельзя… Нельзя ощущать бессилие перед Злом! Вот почему молчит Ремарк? Вы же, Эрих, исповедник! Как Гессе! Вы и он – Магистры Игры!
– Не думаю – тихо заговорил Ремарк – Я – «заклинатель дождя», а Герман – «заклинатель змей и слов». Я проще и жёстче… Мне «стеклянный бисер» не интересен… Я бывал под дождём снарядов, градом пуль и ядом газовых атак…
– Хорошо – продолжил КГБ – Но Игра – не просо новые устремления учёных и художников, ответы их на новые «вызовы». Это разновидность Новой Религии для интеллектуалов! Хранителей Воображариума! И ещё – Карл «опрокинул» стопочку, твёрдо посмотрев на друга-математика Арецкого – Я отдаю первенство гуманитарному знанию! Точное завёло нас в кротовину тупой гонки за эффективностью производства и машин, в бездну информации, в ловушку потребительства.
«Кащей» спокойно принял вызов и пренебрежительно парировал:
– Лучше «пыхтеть и потеть» в перинах «целомудренности», «идеалов», «милосердия»?… Вы, господа, трындите! Что это за понятия: «жанр», «стиль»… Туман для неврастеников и онанистов… Есть Личность и Дар! Всё! Я лично люблю всё под настроение: сегодня – Басё, завтра – Паустовский.
Алиса, уже уставшая всё время меняться в росте и принимать разные точки зрения, приняв весьма светскую позу и приняв пять капель «Столичной» принялась рассуждать «не по-детски»:
– В Стране Чудес, куда мы будем ехать все эти ночи, проживает много странных и неправильных существ. Один только мой «отец-создатель» Доджсон чего стоит. Даже если лежит… И они, конечно, «балдёжники отвязанные», но не поцы, не ломают и не разрушают все иерархии ценностей. Они – иноходцы, инакомыслящие, инакоговорящие, инакоспящие и всеиначные. И мир понимают как текст, то такой, а то сякой. Это просто «тудой-сюдой», а вот компьютерная, вообще массовая культура под масками «пост», «нео» вообще поглотит «негу», и «запах жасмина» и вытопчет «высокие травы». Это же – босота неграмотная, с понтами слов из «пост», «нео» и прочего. И будут они, тиктокеры убогие, хливкие шорьки, варкаться и пыряться в грязи.
Тут же из-под стола высунула голову птица Додо:
– Кажется: мне хотят дать слово. Хотят внести ясность… Вы перескакиваете господа путанники, с дискурса в квадрате на парадигму в кубе. Так нехорошо, но понятно: в туман слов сваливаются от «нелётной погоды» на душе. Так вот… Зачем передёргиваете… Затворы… Вот Герман Гессе… Его «Игра в бисер» – роман-притча, роман-иносказание о том инобытии, о той загадочной, светлой стране, в которую мы с вами отправляемся. И Собирание Игры – это, в первую очередь, собирание этого «бисера»! Гессе – не ровня ни Томасу Манну, ни даже Гёте и… Он – «Фауст-Фаустус» в десятой степени. Он – человек уровня Ницше и Шопенгауэра. Его конгломерат жанровых форм в рамках одной книжки поражает! Вот она – Игра! Ошеломляет! Это Пирдуха!
Тут кто-то дёрнул под столом Додо. Ага, Чеширский Кот… Ясно, что под столом друзья тоже выпивали и спорили.
– Дай сказать, наконец – сердился Кот – Германа интересует ещё раскрытие способностей в ребёнке! Я с детства был в уме то от «Красной шапочки», то от «Оловянного солдатика», то… Точно неизвестно! Сказки – важнейший Тайм Игры! Ну то там меня дёргает за хвост! – он заглянул под стол. – Ах, ты… И они… Ууу, сколько вас!
– Да все писатели пишут лишь для того, чтобы их сердце было согрето другим сердцем – заявил Шалтай-Балтай, прищуриваясь и пытаясь разглядеть лица – А нужно ещё учиться всем словам придавать свой, ну, по своему усмотрению, смысл.
– Например? – спросил Додо.
– Например, нужен девиз: «Добро пожаловать отсюда!».
– Жизнью! Жизнью нужно более интересоваться! – вмешалась Синяя Гусеница – Жизнь бесценна и она больше слов!
– Глупости! – заявил Грифон – Чужой жизнью не интересуюсь. От своей в шоке!
– И я… тоже – поддержал уже совсем пьяненький Мартовский Заяц, которого самого нужно было поддерживать.
– Не забывайте о главном – о филоложестве! Ну и о грязнописании, псевдомыслях и квазибиологии нашего мозга! – важно провозгласила телячья голова Черепахи Квази – И «Да здравствует «пошловсёнахрен»!
– Ты очень умна! Почти как я… Только я менее красива – грустно отозвалась из-под стола Герцогиня, тыкая острым подбородком Никого. – А ведь хочется простого женского «хренпоймичего»…
– Друзья! – возбуждённо вскрикнул Шляпник – Не нужно пессимиздеть! Давайте петь песни!
– Дааа… – очнулся, как ото сна Черский – Без юмора нельзя… И без «третьей производной». Вы очень просветили меня… Таак стало ясно…
– Как же так?! – вверху, под потолком, засияла ясная, но кровожадная Улыбка Чеширского Кота – Всё – трёп! А выводы? А тезисы? Как без «апрельских тезисов»-то?
– Ну уж нет! Ты знаешь, сколько стоит время? – Алиса вдруг выросла до потолка и взяла Улыбку «под мышку». – Тысячу фунтов – одна минута! А разговор? Три тысячи фунтов – одно слово! А минута уединения? Десять тысяч! Пойдём, Веничка. У нас ещё дела. Оставь бокал и идём.
Странно, но «колючка» Веничка послушался беспрекословно.
В соседнем вагоне стояли сумерки. А может они сидели? Или висели? Трудно было определить. Но вот аромат изысканнейших дамских духов точно висел. И вкус какого-то необычайно манящего дыма сигарилл висел. А вот две дамы, породистые, аристократического вида, сидели за большим круглым столом. И ещё двое мужчин. Дамы были в длинных шёлковых платьях. Они курили тонкие длинные сигариллы в тонких длинных мундштуках, зажатых между тонкими длинными пальцами в длинных, до локтя перчатках из тончайшей чёрной кожи. По общей атмосфере беседы, расположению фигур и позам, было понятно, что с одним из мужчин (а это был снова Ремарк!) дамы были в длительных и тонких отношениях, а с другим – более коротких и более деловых.
– Что вы так опешили оба? Алиса, вам ли объяснять, что я – разный… Тут-там, и тут, и там… Ха, да нет! Я просто ушёл тихо… К своим давним подругам. – Ремарк привстал. – Знакомьтесь – Мона, Даниэла. А это Андрей Петрович… Тоже кудесник…
– Да мы не очень-то опешили. Это пешки ходят пешком… Мы «оферзели» – скривил улыбку Веничка – Эрих – тут, Мария – там… Очень приятно…, оччень…
Это «оччень» было вызвано двумя обстоятельствами: первое – дамы были абсолютными близняшками; второе – обворожительно красивы! Даже «пыльный» Венедикт почувствовал – «под дых»! Да, Веничка, и на этот раз тебя «проткнули»… «Я даже в Петушках таких не видел» – ирония пришла на помощь. Рано!
– Мона и Дана – дочки Якова Брюса. Да, да – того самого! Друга и соратника Петра Великого. Гения и колдуна. Просьба быть почтительнейшими – ухмыльнулся Эрих Мария. – Они нас не видят, но всё же… Прекратите икать, Венедикт! Экой вы… впечатлительный…
– Пппонял… Пппростите…
– Андрей Петрович Цельнов, рыцарь Мальтийского Ордена, Магистр Игры, визионер-экстатик-ясновидец? О, я знакома с ним! – воскликнула Алиса – Я помогала ему пару раз раскрыть завесу времени. Действительно – кудесник! Маг и Мастер!
– Он почему-то весьма странно смотрит на нас… Он видит нас? – осторожно спросил Веничка.
– Я же говорю – визионер… Он нас не просто видит. Он – прозревает! Хотя думает, что мы – галлюцинация… Ему бывает сложно… Как и мне с моим «третьим» глазом… Его ещё и подкрашивать нельзя… Ах…
Веничка непрерывно облизывал пересохшие губы… «Нальют здесь хоть что-то? Я что-то спиртного не прозреваю… ю-ю…» – думал он, тоже сомневаясь в реальности… видимого. Но эта хорошая практика сомневаться в реальности видимого и помогала ему нащупывать паутинки связей. Ну и отличное обоняние. Чуйка вечного похмельного синдрома… Дааа…Кто понимает…
– Ах! А ведь скоро Бал! Бал Игры! Будут представителей всех Орденов и Братств! Ах,… обоих полов… Мне срочно нужно бальное платье!
– Алисочка, деточка, не волнуйся – отозвались одним голосом дочки Якова Брюса – У нас с собой несколько сотен платьев и прочего… За три сотни лет нашей жизни… Самые любимые… Разных эпох и стилей… И разных размеров… Ты кому собираешься понравиться?
– Э… Секрет… Дамский… Но не людям… Не совсем писателям, художникам и музыкантам… Их Мыслям, Полотнам, Мелодиям! Они же главные гости на Балу Игры!
«Мне никогда не попадались девушки из хороших семей… Жаль… Говорят – бывают… Редко, видать… А ведь это здоровье нации… А для мужчины – везение и подарок… Это… Интересно!» – думал Венедикт, пытаясь расчесать упрямую чёлку.
Да, пацаны! Петушковский Одиссей немного «распетушился»! И хорошо! Наверняка коктейль «Аромат аристократки» интересней «Слезы комсомолки»… И… «забористей»… М-дааа…
«Я ведь ещё хотел иметь вот такую умную, вежливую и воспитанную, и образованную, любознательную и мечтательную дочурку «Алисочку»…, и я мечтал… Да ладно… «Не по Сеньке»…» – подумал Венедик, и перестал расчёсывать чёлку… Так, исподлобья, сквозь щетину седых колючих волос ему удобнее разглядывать… Бытиё без Неги
А он ведь и разглядел-таки! И расслышал-таки! Разглядел пять бутылок на столе и семь бокалов. «Ага! Нега! Ю!» – в душе появился аромат жасмина. А расслышал ещё более «жасминное»:
– Дорогой Венедикт! – торжественно объявили близняшки – Мы не будем раскрывать всех секретов нашего путешествия в Зазеркалье… Мы, слава Богу, и сами не знаем всех. А ваша дочка их так любит и ждёт! Да – она там! Ей пять лет. И она уже разучила на фортепьяно несколько «Мистерий» одного очень замечательного и необычного композитора… Он тоже где-то в поезде…
– Да, да… Необычайно талантлив – задумчиво сказал Ремарк – Этот одессит… Савва Черский. Умеет «прятать», но не умеет «прятаться»… И мало, мало употребляет обсценных слов и лексики такой вообще… Даже мне без русского мата не удаётся сочинять! А он же хочет превзойти меня! Всех! С однокоренными словами «Чудо», «Чудовище», «Чудило» недостаточно играет… Боится пока…
– Да. Точно – вдруг «обрёл» реальность Андрей Петрович – Я заинтересовался им всерьёз. Он нужен нам, Совету Магистров… Вообще Игре… Но если по кристаллу замысла всё время бить молотком сомнения… Лучше иногда по пальцу… Вот и лексика эта появится… – он вновь прикрыл веками свои холодные, бесцветные глаза. Губы приобрели равнодушное, даже брезгливое выражение. Он ушёл в себя.
– Да, Андрей Петрович! Тысячу и три раза – да! Наш мозг и «третий глаз» любят парадоксы и сюрпризы! Да и сердце… – Алиса с любовью смотрела на Мага. Она любила магов. – Вот уже всё будто бы потеряно – и вдруг радость собачкой побежала за тобой!
Эрих Мария с любовью посмотрел на девушку. А на Мага не очень с любовью. «Вот и Мона, и Дана с ним всё время кокетничают…» – сердился он.
В Сказочную Страну Чудес, конечно, лучше отправляться с любовью в сердце. Ко всем попутчикам. Но приоритеты и особенно любовные симпатии следует упорядочить. Хоть как-то систематизировать, что ли. Даже обуздать где-то, пришпорить. Опять же эта лингвистика виновата: вообще всеобщую любовь пришпоривать ненужно. Наоборот. А вот любовную симпатию – порой очень даже нужно. А то гляди – она сама тебя пришпорит! Так-то вот!
– Отлично, Алиса! А где наша радость – Алёнушка? – забеспокоились Мона-Дана. – Куда она убежала собачкой?
– Осваивает магию! Вон летает за окном! На метле Маргариты… – добродушно заговорил Андрей, не глядя даже в окно – Когда она впервые появилась в нашей усадьбе на Волхове, а это наше фамильное Командорство Мальтийского Ордена, она ещё несла печать греха «уныния»… Сутулилась… Глаза смотрели вниз… Грустно очень смотрели… «Третьего» глаза вообще не было заметно даже… Но наш норвежский приятель, Тролль, тоже неплохой Маг даровал ей Силу чудодействия. Теперь она вполне весёлая Ведьма… Да и у нас там, на Волхове прошла курс психотерапии в нашем Целительном Центре… И в Центре Одарённости поработала… У нас ведь там своих «Троллей»-докторов достаточно… – он лениво прикрыл глаза и словно задремал.
– Что? Впрямь настоящий тролль? – одновременно спросили Мона-Даниэла.
– А бывают ненастоящие? Хм… Уж вам-то, трёхсотлетние «девоньки малы» мои, чему удивляться? – ни открывая ни глаз, ни губ проговорил месмерист Цельнов, – Натуральный! Повелитель Гор и Вод! –Андрей открыл один глаз – сын Бора и Бестлы – открыл второй – внук Бури, брат Одина – открыл наконец «третий» – Как успехи, Алёна Игоревна? – он уже улыбался – Метла удобна?
Молодая женщина еле успокоила «летательный аппарат», весь гудящий и трепыхающийся, и не желающий обращаться в «подметательный». Поправила волосы, выпрямила спину и с задором лётчика-стажёра ответила:
– Отлично, Мастер! Здравствуйте все!
К столу подошла высокая стройная девушка с летящими до сих пор волосами, с «неслышной» интеллигентностью и сдержанным шиком в наряде язычницы. Следует сказать, что умудрённому человеку было заметно, что «весёлость» была слегка напускной. Магия всегда чуть печальна. А приподнятое настроение Алёна объяснила просто:
– Я вновь сочиняю! Моя музыка сейчас летала с другой, чудесной музыкой! Это Зодиакальные Мистерии! Сегодня я долетела до созвездия Овна! И эта Мистерия так хорошо легла на мой бубен! Или бубен на неё?… Не важно! Как жаль, что почти все люди не летают, как мы! Их мир, этот земной, видимый мир, так обманчив и неоднозначен! Так жаль…
– И не только люди… – задумчиво продолжила Алиса – Вот моя Гусеница… Вся синего цвета, курит кальян и требует от всех неизменности личности и высокой морали… Как можно быть настолько глупой?!
Алиса представилась и представила Венедикта.
– До, ре, ми, ер… – шаловливо напела Алёна – Как хорошо, когда рядом любимые писатели: До – Доджсон, Ре – Ремарк, Ми – Михаил Булгаков, ну и Ер – Ерофеев… Вы же, Веничка, любите неправильность?…
– Очень.. Но смущает, когда их много… Когда в одном месте столько очаровательных…, «ведьмочек»…
– Тост! Прошу поддержать! – Алёна Игоревна подняла бокал «Луи Рёдерер» – За нас, Одиссеев!
– За путь! – Алиса выросла до «18+» и взяла в руки бокал шампанского.
«Рёдерер» было очень созвучно и «Ре», и «Ер». Пусть даже они и привыкли к более крепким напиткам.
* * *
Есть город, который я вижу во сне,
О, если б вы знали, как дорог
У Чёрного моря явившийся мне
В цветущих акациях город,
В цветущих акациях город…
У Чёрного моря…
– Ах, славно! Славно у тебя тут, Саввик! – Гоша-«Кит» поднял бокал шампанского «Просекко».
Они уже выпили одну бутылку шампанского «Одесса» и одну шампанского «Киев».
– За встречу! За Одессу! За эту вечную песню нашей любви к родной Одессе! – Савва Арсеньевич выпил и поставил пустой бокал на рояль, подцепив вилочкой кусочек сыра.
Именно так, начиная каждую встречу с этой песни и исполняя её за вечер не менее трёх раз, старые друзья сидели на втором этаже дачи Черского уже третий час. Савва играл, а Григорий пел. И пел красиво, с трепетной красотой тембра и широтой диапазона Паваротти. Однако был и недостаток. Имея прозвище «Кит» (и от фамилии Китаврасов, и от схожести с телосложением кита), Гоша уступал в весе и росте итальянцу. Весил он лишь 137 кг, а росточком был 189 см. Однако к концу этого весёлого, хмельного и праздничного вечера, уничтожившего в хлам всё несовершенство мира, произошла характерная неправильность: вес и рост Гришки сильно преувеличились. Да, определённая «гордынюшка» была свойственна литератору и журналюге Григорию Фёдоровичу. Сейчас он весь как-то раздулся. А не нужно столько пить и есть! Ну зачем вот гость «слопал» столько мяса и устриц? Зачем его седая, короткостриженная голова, посаженная на «бычью» шею, да ещё с каким-то «горбом» сзади, сейчас пучила глаза и дула губы? Это ей, голове, совершенно «не шло»! Вот ноздри раздувать – это было мило! Это подчёркивало бессознательно-экзистенциальную сингулярность застолья, когда «гордынюшка» переходит в «гораздость». Ну, а уж «гораздость» в «дурёж»… Непременнейше! Кто понимет…
Такой день друзья называли «День на дне, или Блямсдэй». А вечер – «Вечер на рее». Да, их подсознание то уходило на дно, а то всплывало «китом», а сознание свободным парусом болталось на реях краткой праздности. Иной раз оно хотело совсем уже «отвязаться» и превратиться в пиратский флаг. Но как всегда – настоящей «гораздости» мешало высшее образование. И «углупиться» в праздность очень даже мешало: у них были мысли. И они обменивались. Сейчас в круг их бесед попадали то Леопольд Блум, то Кот Леопольд… Конечно же, имя Леопольд не могло не подтянуть к себе Захер-Мазоха. Нет, мы не намекаем, за какое место его подтягивали… Будем считать, что за «фон». Леопольд Фон За-хер-Мазох. На «фон» и «захер» сразу отзывался и Сэмюэл Беккет… На запашок абсурда кто только ни пёр! Разумеется захаживал Альфред Хичкок, похожий на захлебнувшегося болотной водой Дуремара. По этой причине, видимо, он был наполнен «трепетом» (то бишь, триллером) и был «подвешен» за петлю «тревоги ожидания» (то бишь саспенса). Ясно, что эта модерновость булькала у него в мозгах и в животе. Круг бесед не мог быть замкнут без Жана Мари Люсьена Пьера Ануя. Причём его образ «оттопыривался» более Жаном и Пьером, нежели Мари. Ну не простой же автор! Может поднять, например, «розово-голубые» темы. Поднять, да как бросить! Ну ясно куда – в «Бурный поток»… Литература каждые пятьдесят лет, говорят математики, должна «просраться» до пустого множества. И тогда новый, чистый анус «выдаёт на гора» нового «Ануя». Было же: взяло и выдало в Латинской Америке всех этих «Хулио Кортасаров». И те, чуть что, сразу в сюр! И Жан Кокто, и Кафка им не указ! Эх, жаль, что наших «сорокиных» с «пелевиными» они не знают! Вот бы насладились!
Разумеется, что теперешний стёб Саввика и Жорика (так Савва называл Гришу после ужина), был не только по причине употребления столь «мужественных» имён «Леопольдов» и прочих «Люсьенов» с «Альфредами». Черский только недавно прочёл новый роман Китаврасова, который неожиданно для почитателей пера Григория Фёдоровича, оказался в полистилистике жанров: и постмодернизма, и абсурда, и сюра. Но более всего – это психологический триллер. Написан роман дерзко, с намеренным эпатажем и желанием шокировать читателя! Но, разумеется, не пошленькой «клубничкой», а болевым ударом в совесть.
Сейчас друзья сидели в «овальном кабинете» и трепались. Душевно, не позволяя пустой глубокомысленности мешать хорошей беседе «тёртых» в искусстве профессионалов. Этот «овальный кабинет» был любимым местом и хозяина, и гостя. Отец Саввы построил его на втором этаже дома. В плане он имел вид эллипса. Стены – дюраль и стекло. Сверху крыша в виде парящей чайки. Из дюралевой обрешётки и толстого оргстекла. Прочно, воздушно и очень красиво! Ощущение света и полёта! А уют создавали двойные шторы: тонкие шёлковые белые и более плотные голубые. Внутри кабинета по периметру стояли: рояль, два дивана, четыре венских кресла и письменный стол. Сейчас на письменном столе стояли закуски, а бутылки с напитками, бокалы, стопочки и фужеры – на рояле. На рояле же стоял тяжёлый старинный бронзовый подсвечник. На столе – лампа с зелёным абажуром. И люстра в центре потолка тоже была в виде зелёного абажура, только из шёлковой ткани. И подсвечник, и лампа, и люстра помнили ещё молодого деда Саввы, Игоря Елисеевича Черского, которому и прослужили до его смерти, и были унаследованы отцом Арсением Игоревичем.
Такие вещи, как эти светильники, как фамильное серебро или семейные альбомы, как разные другие предметы на даче и не были собственно просто предметами. Это были «светлячки-хранители» Рода! Духа его… И когда стемнеет и эти «светлячки» зажгутся, «овальный кабинет» будет казаться небесным кораблём пришельцев, но не чужих каких-то инопланетян, а своих «ушедших пришельцев»!
Черский задержал нож в створках раковины устрицы. Медленно затем подрезал мышцу моллюска и рассеянно посмотрел на Григория. Сказал задумчиво и странно:
– Устрицы – драма и драматургия Чехова. Его жизни… Его смерти…
– Ты как будто не держишь этого гения в «своих»? Чего вдруг?
– Не так просто… Я не считаю его «светлячком», дарящим читателю свет надежды… Я сейчас не об этом… Футляр! Вагон! Устрица – слизняк в «футляре»!… Душно здесь стало… Проветрим… Пойдём вниз, на террасу… Там продолжим…
– Идём, конечно. – «Кит» внимательно вгляделся в друга.
На террасе действительно хорошо продувало вечерним ветром.
– И что Чехов? – осторожно и с некоторой, вдруг появившейся тревогой за Савву, спросил Гаррик.
Гарриком Гриша становился, когда проявлял искреннюю заботу о ком-то или о чём-то. Но если разговор затрагивал литературные вопросы, любимые темы в искусстве вообще, Гаррик превращался в Гарри! Он делал то печальное, то сердитое, то глумливое лицо. Если глумливое, то дополнительно к этому его левый глаз становился «тухлым» и «Кит» начинал сильно напоминать тётю Симу с улицы Гоголя, что торговала «сэмачками». С друзьями, правда, Гоша крайне редко бывал Гарри. Это было чаще на его телепередаче, когда за круглым столом оказывались один-два дурака. Не воспользоваться такой удачей и «посадить» этих псевдоумников «в лужу» было бы непростительно. И для рейтинга тоже…