Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе
Спеши, Каин, спеши. Неведомый Творец подписывает твой новый приговор, и новая, ещё более страшная участь, чем твоя и участь твоей дочери, ожидает твоего внука.
Спеши.
Мартин, наконец, встал с кровати. На пол железными складками со скрипом осыпалась минуту назад бывшая тканью металлическая груда пледа. Спали и последние черты котёнка – втягивалась под кожу чёрная шерсть, а пушистый кошачий хвост обращался в сгусток проводов-подключений, давно вросших в сеть Тени.
– Да, я твой дед, я отец Смерти, которую ты знаешь как матушку-Тьму. И у нас нет времени для родственных чувств, лишь ещё одно дело, в длинной цепи. Мы – звенья, пойми. Но лучше забудь. Придёт наше время, и мы останемся просто звеном на чужой дороге. Нами, нашим родом всегда играли, и, боюсь, будут играть и дальше. Но сейчас, я чувствую это, есть возможность, а может, и вовсе наступило время мстить.
Мартин прошёлся по комнате, не понимая, не желая понять, что сейчас Космос, кто же ещё мог бы сотворить такое? Побег первого убийцы… Надвигающаяся гибель родного мира… Сам мир проводов… Космос играет им. Мартин поднимался по ступеням своего неверия, не желания понимать то, что говорит этот воронебородый старик. Человек-легенда, что никогда не существовал, оказался его дедом.
Остановился. Человек-легенда не пропал, только замолк. И диоды алых глаз Каина разгорались всё больше в последнем рассвете этого мира.
Вслушался. Человек молчал. Но мысли его были громче всех звуков (а их, поверьте, было миллионы), что сейчас переполняли мир Проводов.
…Творец, создавая мир, создал и оружие для его уничтожения. Нас, род Иерихонцев. Всё случилось, как и было задумано им: я дал рождение Смерти, впустил с его молчаливого согласия ту самую Тьму из-за пределов первого Мира в самую суть мироздания. Это именно я поселил её в Расальхате, Городе забытых богов. Но Творец не ожидал, что Смерть породит новую жизнь. Род Каина продолжился. Мой род пошёл дальше, чем род Дитя Человеческого. И пусть мы лишь звенья в длинной цепи, наш род будет отомщён, пусть и чужими руками.
– Мартин, я видел сон: там была твоя дочь. Был город в горах чуждого даже этой оцифрованной реальности мира. Война или иной одновременно подвластный и неподвластный людям катаклизм унес акоритовые шпили того города и почти всех его жителей в вечность, в память. Там был Ворон, что помог случиться невозможному – приходу Творца в мир плоти. И там была наша месть – похожая на обоюдоострую глефу. Холодная, как и подобает мести.
Там заканчивается «Аэльферо», Сотворение. Время пролить сон в реальность. Идем, – и Каин протянул внуку правую, ещё живую, органическую руку, как протягивал он тысячи секунд назад руку к своей дочери Смерти.
– А если не пойду? Может быть, хватит? Ты, мой предок, давно стал звеном цепи. Цепи зла. Но я не хочу становиться ещё одним звеном. Что если на мне она прервется? – Мартин отступал назад, шаг за шагом, практически упираясь в белую стену мира-квартиры.
– Иного пути нет. Чувствуешь? Как обнажают наш Клинок – железный нож уже нашел нового владельца. Мы вместе становимся богом в Клинке, но мы не будем служить. Мартин, мы вместе направим нож в сердце Творца, пусть и вложив его в чужую руку. Но только вместе, иначе этого не сделать. Вместе. Юность и старость. Желание мстить и умение прощать.
Два последних шага до ухода в Сеть. Мартин останавливается. В этот час пламенность сердца Чиар обжигает атмосферу его мира. Молот световых лучей обрушивается на тонкую кольчугу облаков планеты.
– Я не хочу быть холодом, – почему эти слова вырываются из его рта? Каин повторяет их же.
– …руки отточенным молотом на плечах.
Старик за его спиной. Тяжёлые руки легли на плечи Мартина. На плечи ребёнка-без-родителей ложится боль мира. Если одна слеза ребёнка ценнее всего остального – то ребёнку ли отвечать за мир, ценящий его слёзы?
– Тяжко согнутым скелетом боль за чужие победы… – теперь мальчишка повторяет слова Каина. Строчка в строчку. Понимая, что творит он.
– … на плечах.
Мир-квартира мигает. С глаз спадает пелена, обличая каждый микрон реальности в его истинную суть: сердца – синхрофазотроны, кровь – горячий пуазон, кожа – просто синтез-плёнка, мир – мир ждал формат четыре ноль. Отмирание всех клеток – превращение в металл. Небо – просто пси-электрик, дождь лишь часть его программ. И два от рождения не слепых диода вместо глаз создания, некогда бывшего лишь структурой клеток, смотрят, в два бывших сенсорами-каналами живых глаза. Два пути – пройденный и начатый.
А небо над Вавилоном цвета запёкшейся крови.
Но двоих уже нет в мире ветра. И над тем миром, лишённым последней капли света и цвета, смыкаются громады чёрных теней, состоящих из пучков щупалец, глаз, ртов. Через мгновение они сгорают вместе с Вавилоном в пламени рождения сверхновой. Чиар.
Теперь Чир’Арон-Йар. На языке вымершего народа, детей этой звезды, иллидийцев: На-та-ли’а – Идущая с карой.
«Кали-Ола»
Мир-квартира заполнялся ночной прохладой, опустошая последние закрома света в себе, дабы двое – старик Каин и котёнок-оборотень Мартин смогли разглядеть иной мир заквартирья.
Ночь кутала в тёмные объятья пятиэтажный краснокирпичный дом на краю города. На улице с говорящим названием: Свободы.
Мир рождения Каина призвал старика и его внука, довершая последние слова заклятия Иерихонцев собственной силой.
– Вавилона больше нет? – Мартин почти плакал. – И мамы?!
– Нет Чиар. Всей системы. Но моя дочь жива, – старик улыбнулся своим мыслям. Смерть уйдёт, лишь когда кончится вечность. Пусть и вечность проходит быстро. Но не в этот срок.
И потух свет. И тихие, осторожные шаги…
Мартин стоит у окна, вглядываясь в рассветную синеву чужого неба. Седой старец обнимает за плечи внука, щурясь на первые солнечные лучи родного неба.
– Небо, ответь – кто я есть?! – слезу ребёнка подхватывает ворвавшийся в мир-квартиру ветер. —…Сбилась программа души.
Ветер уносится вдаль. Туда, где чёрные ветви берёз слишком светлы для парши проводов. Наследие живого металла растворяется в воздухе чуждого ему мироздания.
– Спроси Космос, он точно не сможет солгать, впрочем… – утренние облака разверзлись, даря кусочку чужого мира под собой небывалый подарок, майские снежинки. – Небо повеяло холодом. Верно, поздно бежать, – докончил Каин заклятие, смахивая последнее диод-звено с плеча внука.
Последнее ли?
Эхо: «Легенда и Миф»
Часть первая. Вселенные рождаются из слёз
– «Я – Взывающий к ответу», – говорил он! Ха! Я сам – то маленькое чудо, что призовёт к ответу! – кричал Миф, размахивая руками. – И каждый ответит! Каждый! Иначе земля разверзнется, вздрогнет под ногами асфальт, и тысячи труб ангелов заставят тебя, его, нас всех поверить!
– Остановись, – она, Легенда, взяла его за левую руку, и тут же её пальчики изобразили знак «Дейм’у» – «Страх и Верность».
Но нет, он пошёл по кругу, легко вырвав свою руку из её пальчиков.
– Люди! Живые и неживые, персонажи, герои, странники, солдаты, Боги и Судьбы! Я заклинаю вас – идти вперёд, цепью, горным хребтом! Идти к вершине, пусть эта вершина и на самом дне вселенского Ничто! И вечности вам будет мало! Идите, иначе Я, Миф, призову вас к ответу! – и он действительно бы призвал. Но только её руки вдруг сомкнулись кольцом, а потом – Легенда разомкнула мир вокруг – и все люди, живые и неживые, Боги и Судьбы, солдаты и герои – пропали, исчезли бесследно за пеленой ещё не сотворённого мира. Они же вдвоём – Легенда и Миф – оказались в начале. В точке бифуркации, или, как её ещё обзовут грядущие люди, – в точке отсчёта. Время ноль…
– Вот теперь и поговорим… – и Легенда уселась в позу лотоса прямо посреди безлико-белёсого Ничто.
Он не мог выдержать так долго её взгляд – мягкий, успокаивающий, а точнее – упокоивающий. Слишком долго он её знал, слишком долго, чтобы научиться не понимать, чего она хочет. В этом их отношения ничуть не отличались от простых отношений опять же простых мужчины и женщины.
– Легенда, прекратим молчанку?
– … —молчание.
Миф посмотрел на пустующее пространство вокруг и, не заметив ничего интересного, создал свою копию.
Копия пошевелилась, отряхнула белёсую пыль со своего клетчатого фартука и, переминаясь с ноги на ногу, стала ковыряться указательным пальцем в ухе. В ничто тут же посыпались еловые опилки, остатки вчерашнего ужина (слава богу, не переваренные) и пара крабов, что сочли правильным раствориться в пространстве, притворившись белыми камнями.
…и тут она засмеялась!
Смех Легенды вдруг стал первым смехом по эту сторону рождения вселенной, и оттого Смех по ту сторону рождения вселенной забеспокоился, как-то неуверенно, но явно с гордостью, что его брат Смех стал первым по ту сторону рождения вселенной, встрепенулся, ну и привёл ненароком вселенную к рождению…
…точка бифуркации решила-таки оправдать своё название. И вот Смеха стало БИ – два. Вселенная разлетелась сотнями шариков недоукомплектованных галактик, уже в полёте доукомплектовываясь её Смехом.
А БИ – иначе говоря «два» Мифа с остекленелыми глазами смотрели, как та единственная точка, за которую цеплялся взгляд, вдруг решила стать не единственной (и куда больше, чем БИ). Мифу стало плохо. И Миф расчетверился. Если уточнить – то КАЖДЫЙ Миф… ну да ладно, всё же не прогрессией математической мы тут занимаемся.
…и тут она прекратила смеяться. Легенда смотрела, как множатся галактики и как вслед за ними множится Миф. И ей становилось страшно.
Стоп.
Стекла первая слезинка из её зрачков, становящихся вселенной. И сам зрачок устремился за слезой, вытекая из акоритового глаза. Так следом за обычным мирозданием – миром – зданием, рождался первый из грустных миров. Целая вселенная в одной капле воды.
Пока сползала слеза, только-только получивший рождение мир утекал назад – рождение становилось зачатием, зачатие единой, единственной клеткой. И Миф становился собой – единственным, кроме неё. Легенда пустила процесс вспять, желая остаться наедине с ним…
И вот они остаются только вдвоём – силы, способные призвать кого угодно к ответу, ибо сами в ответе за всех и каждого. Две псевдоисторические личности категории Л и М.
Легенда и Миф ещё не рождённой вселенной.
Часть вторая. …о короле Артуре
Безудержно хлестала вода из пробитого днища рыбацкой лодки. Безудержно хлестала кровь из тёмной раны короля Артура. И меч покоился сразу в двух водах – алой и зеленоватой речной.
Пока Мерлин переругивался с Гвиневерой, а бедняга Ланселот налегал на вёсла, только Артуру и мечу в его руке доводилось мыслить: «А что там – за бортом?».
– Он должен выбросить его в воду! – кричал седобородый старик в коричневой хламиде и утыканной вороньими перьями шляпе.
– Без Экскалибура он умрёт! – перекрикивала старика девушка в запачканном кровью, грязью и туманом агатовом платье. Она пыталась встать – высокомерье преобладало в её логике (а если не таить секрета – то и банальный цинизм), но лодка резко качнулась, зачерпнув изрядное количество воды через борт, ещё больше, приобщаясь тем к глади озера.
Миф сидел здесь же. Он прибыл раньше Легенды и теперь обдумывал, что же оставить себе, а что отдать на поживу этой даме с красивым и бессмысленным, по его мнению, именем на «Л». Джентльмен в нём явно боролся с любителем красивых фраз и завершённых историй – почти коллекционером. Вот именно – почти.
«Да-с, некрасивая ситуация», – думал Миф, в мыслях заднего плана уже перебирая красочные слова описания того, как умер Артур… так и не доплыв до Авалона.
– Стоп! Почему «Авалона»? – Миф старательно огляделся вокруг, ведь ещё минуту назад он знал пункт прибытия утлого рыбацкого судёнышка, и он явно назывался по-другому.
Но вокруг было пусто. Нет, конечно, летала огромная рать разной мошкары, даже в тумане умудряясь безошибочно находить кровонесущую цель, да и иные создания терпеливо ждали обеда – ну или иного вида принятия пищи. Лишь бы поскорей лодочка пошла ко дну.
А Легенда всё не торопилась…
– Он должен выбросить меч. Пока клинок с ним, Артур не может… – старик не договорил – Гвиневера запустила в него найденными на дне, а теперь уже свободно плавающими где-то ближе к корме лодки рыболовными снастями.
– Гвиневера, Гвиневера, – проворчал Ланселот и улыбнулся. Да уж, как только Артур умрёт – меч будет наилучшим доказательством предсмертной передачи прав на правление Камелотом от Артура ему, серу Ланселоту Первому, Озёрному. И лучше всего это понимала Гвиневера.
Вот только старик упрямился.
– Он должен его выкинуть! Вернуть Владычице Озера! – настаивал Мерлин, лихорадочно выпутывая крючки и куски сети, застрявшие в его бороде.
«Да вернётся он ей, вернётся, – хотел было сказать Миф, но закон «Молчание и Невмешательство частных псевдоисторических субъектов категории «М»» крепко связывал ему рот, ну или связал бы шерстяными нитками лет эдак на тысячу в случае… А вот случаи указывались уже в законе и в куче поправок к «Молчанию…», см. Кодекс Мифоуказателей. В принципе, вода продолжала прибывать…
Артур вдруг простонал что-то невразумительное насчёт «Вода…». Но все подумали, что он хочет «воды», и тут-то сыграли свою роль обстоятельства…
Гвиневера попыталась найти захваченную ещё до боя фляжку, что она собиралась преподнести Артуру-победителю. Яд во фляжке был несильный, но, по её расчётам, утомлённого человека убил бы как раз за два-три дня хмельной пирушки в честь победы.
Генда… Мерлин попытался взмахнуть любимым дубовым посохом, дабы сотворить если не Грааль Святой, то хотя бы чашку с чистой водой.
Ланселот же продолжал грести…
А пролетающая мимо сова обронила невидимое (для людей) письмо для Мифа от Легенды. И хотя письмо было невидимое, но никак не невесомое.
Лодка качнулась последний раз и слилась с туманной гладью озера…
«…Артур выпрямился и, превозмогая боль в кровоточащей ране, кинул Экскалебур в озеро. Тут же из тёмной глубины вод поднялась женская рука и поймала звенящий, разрезающий воздух клинок. На лезвии высветилась одна из двух надписей: „Выбрось меня“4…»
…читал Миф строки из письма, изредка поглядывая на неаппетитную картину «рук и ног» торчащих из глубины вод, наверняка не уместившихся в пастях тех тварей, что сейчас-таки дождались своего обеда.
В конце письма значилось: «PS: не смогла прийти, Таури На’Уа отказываются строить египтянам пирамиды. Целую. Твоя Легенда.
PS:PS: приятного купания».
Миф сплюнул в сторону ближайших подкоряжников, доедающих консерву Ланселота, и, достав из-за пазухи небольшую книжку, прочел её заглавие:
«ЛЕГЕНДА о Короле Артуре и рыцарях круглого стола».
ЛЕГЕНДА!
– Ладно, посмотрим, какими эти рыцари были круглыми! – сказал Миф и с громким хлопком растворился в Истории.
Голос второй. Морская
Пролог. Рукописи мокнут
Камотес, Висаян, Азов и Фиджи…
Море, по сути, мы близнецы —
В тебе и во мне прорастают черты
Самой высокой волны.
Сергей Рипмавен. Море
«Кали-Ола». Память. Сейчас
Листая давно отсыревшие, потёкшие чёрными ручьями черновики – в них я обнаружил упоминание о ней.
Лет двадцать. Не срок давности, тогда столько было мне. Я писал на всём, что попадалось под руку, всем, что могло вывести несколько закорючек моим кривоточечным почерком.
И вот среди таких записей упоминание о ней. На заляпанном акрилом листке имя —
Морская.
Марина, это точно она. Моя Морская. Как же это было давно.
Песчаный берег…
Хотя нет. Это была Маша.
Асфальтовые вены дорог… – Нет, это не тот черновик.
Сейчас. Сейчас-с.
Вот:
«…Морская шла рядом, всячески цепляясь своими маленькими ладошками за мою руку, не желала, не могла отпустить её. А я был холоден, впрочем, как всегда…»
Нет. Это скучно. Где-то было про портрет. Может, вон в той тетрадке?
Открываю, ищу, пролистываю годы. Годы не памяти, но фантазии.
Нашёл?
«…Морская была художницей-портретисткой, хотя себя она предпочитала называть „архитектором лиц“. Да, она умела выстраивать на своих холстах даже самые некрасивые или изуродованные лица такими, какими они должны быть по замыслу Творца, что доводил её рукой свои картины…»
Но почему я не могу вспомнить её лицо? Тогда ещё девочка. Просто девочка, любящая, когда её целуют. И, зная это, я так редко её целовал. Дурак. Но всё же её лицо…
«…маленького роста, она была похожа на свой чемоданчик с красками: такая же вечно перепачканная акварелью и…»
Нет. Где же про лицо?
«…я видел в ней волшебницу, что случайно получила вместо волшебной палочки кисточку-колонок, что, впрочем, не мешало ей раскрашивать мир узорами чар…»
Лицо. Лицо. Марина.
Вспомнил!
Длинные светлые прямые волосы, что порой загораживали от моего взора взгляд-небо. Нет, не небо в её глазах. Её глазами смотрело на мир Небо – его в ней не было, она им была!
А ещё губы, такие, кажется, непримечательные, если хоть раз внимательно не всмотреться в них. Постоянно в улыбке. Хотелось прикасаться к ним своими губами, особенно когда в очередном порыве Морская грызла кончик кисточки, ощущая краску на вкус. Цвет – на вкус!
«… Марина вечно светилась изнутри – её лицо больше подошло бы одной из скандинавских валькирий. Её внутренняя сила – участь избранных, тех, кто стоит на последнем рубеже, между Молотом и Наковальней…»
Записки, они не правы. Но всё же суть…
«… в тот вечер она рисовала меня. По памяти. Воображением дорисовывала мои черты, одежду, позу. Кажется, я вёл разговор с какой-то Силой, что вот-вот должна была поглотить меня на том рисунке. В той жизни…»
Вспомнил тот портрет. Да, там я был настоящим, не то что в этой жизни – фантазии, выдумке.
«… В какой-то момент Морская услышала ветер. Он звал её моим голосом. Ветер, ветер наполняет душу смертью…»
Обычно меня зовёт этот ветер – чужим голосом человека, попавшего в беду. Когда беда не «ещё», а «уже».
«… Ветер привёл её на крышу, туда, где стоял он. Совсем, как на картине: её герой ожил. И теперь ему нужна была помощь…»
О, это давняя история, жаль, она почти не сохранилась в моих дневниках. Но вот что скажу: должно быть, в мироздании дела обстоят, как со звёздами, – если человек рождается, то кому-то он был нужен.
Однажды вот этому самому кому-то потребовался персонаж. Писатель.
«… Ветер трепал волосы Морской. Его голосом ветер просил нарисовать дорогу домой. Она не знала как. Знали лишь руки – ладошки с тонкими линиями, где задолго до её и его рождения были указаны черты…»
Герой ожил. Писатель сам сошёл с чужих страниц. Книга стала человеком.
«Марина рисовала. Прямо в воздухе выводила огненно-серебряные линии. Плавились серебряные колечки на её пальчиках, и пламя её сердца становилось краской жизни. Её холстом стало время, её рисунки оживали, они раздвигали привычный мир. Они…»
Вот только герой не знал пути. Он мог вести. За собой. В огонь. В бой. В свет…
«…её холстом стало время. Её рисунки оживали. Дом. Дорога. Алый конь. Они раздвигали привычный мир. Они…»
И когда народ, создатели, когда они ушли по пути, указанному героем, – всё вокруг опустело. И он остался один…
«… Ветер шептал ей: „Спасибо“. Ветер уходил домой – в цвет, в сказку, в мир без ветра. Он закрывал его за собой…»
А для него горела бумага. Герой не мог умереть. Он не рождался.
«…и тогда Морская подошла ко мне – к нему, к портрету, к ожившему портрету, что стоял на грани Силы…»
Дальше пусто. Почти. Лишь несколько обрывков бумаги.
«—…ты мой? – она хотела сказать больше, хотела… Нельзя больше. Больше она не вкладывала в него.
Он поцеловал её.
– Ты забудешь всё. Но когда-нибудь я найду тебя…»
Марина, я нашёл тебя. Ты в черновиках, в записках, на промокших листах.
Была ли ты выдумкой? Или, быть может, той девочкой, что смотрит на меня с картины в коридоре?
Была ли ты?
Дом Героев. Давно
…В её дворе сидел человек с авторучкой и тонкой школьной тетрадкой в клеточку.
– Можно, я вас нарисую?
Он улыбнулся.
– А можно, я о вас напишу?
На подоконнике старый граммофон пел женским голосом:
«…Марина…»
Часть первая. На твой безумный мир
Ты родилась тридцать девятого февраля
Не говори о марте – снега, лежащие везде, – не март!
Угрюмый бог художников тебя не целовал,
Но подмахнул немного красок в цвет
Твоей палитры. И мой Завет был полон
И тебя вписал на строчку ниже, чем бы нужно,
Пером гусиным… с кончика чернил едва хватило
На размерность имени: Ма-ри-на.
Марк Чёрный. Дочери – Марине
«Кали-Ола». Рязань
– … не болит!
Хмурое предосеннее небо, затянутое вуалью чёрных туч, сверкнуло… Пушистые дождевые гиганты на мгновение раздвинулись и впустили отрезок стали, показавшийся сначала лучом солнца. Открывая дождеточащие раны в небесах, острый металлический клык прорезал небосвод до самой земли, до горизонта. В маленьком городке на самом краешке мироздания горизонт кончился.
Ветер, налетая малыми подобиями смерча, вбирал первые осенние золотники-листья, а потом водил их почти колдовским хороводом вокруг случайных прохожих. Я не был случайным, скорее из тех, кого рано утром выбрал сам путь и теперь вёл к известной только ему цели.
Цель оправдывает средства.
Ветер ударил в лицо, разлохматил и без того непослушные волосы, заставил поднять голову к небу от забивающей глаза дорожной пыли. Что-то блестящее рассекло воздух и упало в двадцати шагах от меня, прямо посреди газона, прилегающего к небольшой кофейне. Быстрый взгляд на крышу: она пуста. Прохожие не обращают внимания на чудака, отрешённо смотрящего то на небо, то на траву. Прохожих нет. Я понял это только теперь, когда первые капли дождя упали мне на лицо и внезапно стих ветер.
Небо сегодня, кажется, играет в убийцу: в траве блестит железный нож, из тех, что уже давно не делают: и лезвие, и рукоять из железа, нет и следа ржавчины. Рукоять удобно ложится в ладонь, капли дождя удобно устраиваются на моей одежде, намекая: спеши укрыться. Лезвие прячется в рукаве, рукоять – в перчатке, я – в той самой кофейне, на чьём газоне небо играет в ножечки.
– Мне ещё чашечку мокко, – обращается к официанту светловолосая девушка за дальним столиком у окна. Ещё несколько столов – все заняты, видимо, дождь загнал сюда всех прохожих или сегодня Всемирный День чашечки кофе в кругу друзей? Мест нет. Лишь одно, что секунду назад загораживал от моего взора официант, принимающий заказ у любительницы странного напитка. Цель или средство? Иду туда.
Странная кофейня: при таком светлом, слишком плюшевом интерьере здесь, в углу у окна, освещение удивительно мрачное, и музыка оказывается на поверку практически музыкой сфер – верно, такую великие классики слышали во снах и, силясь записать её наяву, рождали свои шедевры.
– У вас свободно?
Я еще не знаю её имени, но скажу по секрету, имя для неё я придумал заранее: Марина. Она смотрит на меня с испугом. Промокший, в черноте кожаного плаща, я похож на инквизитора из современных представлений, навеянных фильмами и книгами. Что ж, будем пытать.
– Да и нет. Садитесь, – она всё ещё смотрит на меня настороженно. Я занимаю отведённое мне Путём место.
– Сергей. И давайте на «ты».
– Марина. Вы похожи на мага.
Значит не инквизитор – маг. Вот кого нарисовала ей фантазия. Ты ошиблась лишь чуть-чуть: не маг, а колдун. Я поправляю взъерошенную мокрую чёлку, забыв… С громким звоном выпадает на стол нож и блестит развернутым к потолку лезвием, отражая испуг Марины.
– Нож…
– Знаешь, насколько это магическая вещь? Если летом в пылевой смерч бросить нож, то смерч рассеется, а пыль окропит кровь нечисти. А если в твой дом идёт ведьма, нужно сунуть нож под крышку стола, – руки сами творят сказанное, и нож втыкается лезвием под крышку белесого стола.– И ведьма пройдёт мимо.
А спешащая укрыться от дождя в кофейне женщина за запотевшим окном вдруг останавливается, практически налетает на невидимую стену, и медленно пятясь, уходит за грань льющегося из окон кофейни света, в царство сгущающихся сумерек.