Голоса Расальха. Книга первая: На полпути к себе
– Архаичная вера, архаичная магия, – Марина отпивает из непонятно откуда взявшейся чашки шоколадный напиток. Официант замер у барной стойки, смотря на нас, и мелкая дрожь – рябь пространства за его спиной – выдает в нём… впрочем, неважно кого.
Девушка уже не боится, она поняла меня.
– Ты похож на одного из тех бредовых персонажей, что я выдумываю… Рисую. Героев, что приходят из ничего ради ненужных свершений и подвигов, – Марина наклоняется немного вперёд, и я чую сладкую остроту шоколада на её губах.– А потом герои уходят, и их подвиги остаются только на моих картинах карандашными набросками. Но тебя бы, маг Сергей, я бы нарисовала гуашью, не портрет, твой подвиг…
– Подвиг? И в чём бы он был?
– В этом дожде. В моём сегодняшнем одиночестве. В ноже, торчащем из столешницы. В архаике сегодняшних мыслей. В моём желании поцеловать тебя через две минуты знакомства. – Она закрыла глаза и облизнула губы, словно уже получила мой поцелуй и не хотела терять его послевкусия.
Странный вечер. Странный путь.
Зазвенел нож, выскальзывая из объятий лакированного дерева и ударяясь о плитку пола – в этот же момент бедный официант, наконец, смог покинуть своё место у стойки бара.
Беглый взгляд вниз – отражение в отполированном железном лезвии ставит точки над i. Вместо девушки – морские волны, подобные её имени, Марина – Морская. Вместо меня, мага, изорванный клочок бумаги, где изображен даже не человек – химера с чешуей-кожей, золотистыми змейками-волосами, глазами василиска, обращающими всё увиденное в медь.
Не смотреть. Нож в перчатку, а истину не обезглавить, но выколоть глаза. Слепому незнанию – светлое будущее.
– Марина…
Она берёт мою руку, не давая сказать, и в моей ладони оказывается обрывок клетчатого тетрадного листка с несколькими словами.
– Моя мастерская. Ты должен увидеть картины и выбрать сам, на какой из них ты. А я должна познакомиться с твоим безумным миром. Он ведь есть? Существует.
Морская оставляет меня. Уходит. Не платит: платой официанту будет дождь, что загоняет сюда посетителей при её появлении.
Я же знаю, стоит мне выйти – она всё равно останется здесь. Останется тенью, фантомом себя самой. Тем самым отражением в лезвии ножа, готовым стать в любой момент снова человеком. Для неё нет выхода, теперь нет. Пусть берег сегодняшней нашей встречи останется девственно чистым, морской прилив ушёл, оголив следы на песке прошедших по нему странников. Не людей.
Нож жжёт ладонь. Нож спрятан в карман. Ещё одна тайна становится мной. И у меня уже есть план. Кем бы ты стала, Марина, не встреть меня случайно здесь? Простым архитектором? Уличной художницей? Единственная истина заключается в том: всё важное случается случайно – и неважно, хочется мне или не хочется в это верить. Трудно сознавать себя невольником случая.
И я встаю и иду вслед за Морской, почти по тем же следам, не зная, не желая знать, что где-то путь, коему сотни имён, и наверняка одно из них Космос, выбрал для новой игры нас.
Часть вторая. Зачарованная
Рот как кровь, а глаза зелены
И улыбка измученно-злая…
О, не скроешь, теперь поняла я:
Ты возлюбленный бледной Луны.
М. Цветаева, Чародею
«Кали-Ола». Рязань. Изнанка
Она сидела в своём любимом кафе с большой чашкой шоколадного мокко. Она всегда прячется здесь от злого осеннего ветра – погружается в кофе, как будто в нём заключена вся её жизнь, даже больше чем жизнь. Она любит дождь, но в таком настроении ей гораздо приятнее наблюдать за ним из тепла.
– Ты меня совсем забыл.
– Нет. Я помню, – он не договорил.
– Помнишь, ты помнишь, что я существую, а не меня. Ты не захотел увидеть, что я отказалась от всего. От всего, что тебе мешало чаще меня видеть. От всего, что делало меня усталой, но счастливой. Я бегала по городу из одного его конца в другой, искала людей, кому нужны были мои картины, звонила и отвечала на звонки, предугадывая, какой сюжет закажут мне изобразить. Я почти теряла силы из-за отсутствия благодарности, но парила над крышами после каждой редкой, но такой искренней и счастливой улыбки, какой одаривали меня люди, довольные получившейся у меня работой. Я жила этими улыбками…
– Ты всегда живёшь улыбками…
Она, как всегда, перехватила ход его мысли.
– Да, но без человека и улыбки бы не было. Твою улыбку я узнаю из миллиардов.
– Улыбку… я хочу, чтобы ты думала обо мне, а не моей улыбке.
– Улыбка и руки, – говорила она, словно и не слышала его вовсе. – Улыбка и руки, они у тебя особенные, такие ни у одного мага, ни в одном измерении не найдёшь.
– Ты меня не слушаешь, – привычно возмутился он. Но, словно ребёнок, погружённый в яркий сон эмоций, она продолжала:
– Ни у одного мага, ни в одном измерении не найдёшь… ну вот кто-нибудь ещё видит всего тебя в руках и улыбке? – этот вопрос она произнесла больше мечтательно, чем вопросительно. – Нет, не видит. И не может увидеть. Ведь никто и у дождя не видит души, и у луны слепоты.
– Ты меня не слышишь? – почти взорвался он и взмахнул руками.
– Слышу, – она ответила это чётко и осознанно, но ему показалось, не возвращаясь из места, в котором гостила.
– Очнись. Ты не Алиса, – аккуратно, немного снисходительно и сочувствующе шепнул он ей. – Нельзя всю жизнь провести в мечтах.
На секунду в воздухе остановились все капли дождя, и даже ветер перестал плакать.
– Красиво, да? – как ни в чём не бывало, оторвала она взгляд от окна и заглянула в его глаза…
«Кали-Ола». Рязань. Явь.
Он бежал по улице, рассекая лужи, словно Дредноут волны. Могло показаться, что за ним гонится самая страшная сила. Для него это было действительно так…
Он спешил, боялся опоздать. Беспрестанно благодарил судьбу за то, что знает, где её искать. И проклинал себя за то, что посмел забыть об этом месте.
Она сидела в своём любимом кафе с большой чашкой шоколадного мокко. Она любит дождь, но в таком настроении ей гораздо приятнее наблюдать за ним из тепла. Он распахнул дверь в кафе и в страхе остановился перед её столиком…
– Красиво, да? – услышал он и понял, что успел. Успел!
Молниеносно и совсем неслышно оказался он рядом с ней.
– Да, – она очнулась. Со стороны казалось, будто проснулась или вышла из комы. Она вернулась из того мира, который так часто ею овладевал.
– Я так боялся, что не успею…
Часть третья. К зачарованной
– А что будет, если ты не успеешь за секунду до? – Тебя. Только с приставкой «Не»…
«Легенда и Миф»
«Кали-Ола». Рязань
У нас нет тени в этом мире.
– Пойми, я не маг. Колдун – и этого у меня не отнять. Даже мойры не умеют заново переплетать нити жизней, выбрав однажды материал для них, – но она не понимала…
Я выходил из кафе, как тогда, в первый день нашей встречи. Дождь поил белую рубаху острым теплом осенней влаги, и пятна намокающего шёлка расползались странными, живыми фигурами.
Она осталась там, в кафе, допивать своё мокко. Моя Морская. Моя…
Когда-то я покидал своё тело, и начиналось странное пугающее падение, оно шло всё быстрее и быстрее: сначала мимо проносились облака, затем росла и надвигалась на меня громада Луны. Телом оставаясь на Земле, я… я уносился прочь – в миры – в мои миры. И, раз за разом всё тяжелее возвращался обратно. Обратный путь был скучен – пространство вокруг пустовало, и свет лишь одной звезды освещал дорогу в тот мир, что кто-то назначил нам Домом.
Я помню один их тех дней. Моя беда в том, что помнить – это снова начать жить с мгновения, запечатлённого в памяти…
…Фары дальнего света били белыми вспышками мне прямо в лицо, и необычно темный осенний вечер кутал меня в чёрный шёлк походного плаща. Времени не было: до города слишком далеко, – и не было выбора. Машина уже тормозила.
Память не сохранила лицо того водителя, что так неосмотрительно решился подбросить человека в чёрном до города. Помню, лобовое стекло машины было разбито и сетью трещинок напоминало огромного паука, сидящего в засаде. Начинался дождь, и методично работавшие дворники открыли мне путь на ту сторону.
Снова падение, снова полёт. Главное помнить: я еду к ней, к моей Морской.
…Она чувствовала каждый мой переход. В такие моменты её глаза стекленели, голова рефлекторно поднималась вверх, и где бы она ни была, небо открывалось над ней, чтобы отразить в её глазах меня, падающего в бесконечность. И не так важно – выпадал ли я в давно прошедший день или с этой планеты.
…Луна надвигается, пространство вокруг сужается: меркнут, а потом и вовсе гаснут звёзды, пустота обрастает серыми красками и глазницами кратеров. Мир сужается, пока в нём не остаются лишь двое – Я и Луна. Я прохожу сквозь неё. Где-то здесь точка встречи. Толща лунной породы и скрытые под ней лаборатории выпускают меня вновь на волю, в пространство, ещё не открытое людьми, но открытое как море – безбрежного космоса. Туда выпадаем мы: Я и Морская, рука об руку.
Не сейчас. Я вышел один. Рука сжимает пустоту.
Но путь не даёт мне повернуть назад.
И неважно, что тело – железо программы моей души – сейчас в незнакомом автомобиле, с незнакомым человеком. Неважно, что душа одна – на пару с одиночеством нас всё равно двое. И одиночество улыбается моей улыбкой.
Путь домой всё равно долог…
…секунда – кольца Сатурна уже далеко. Минута – в этот раз я падаю во время – Фаэтон проскальзывает мимо меня, собирая свою мозаичную плоть из тысячи астероидов пояса Агасферы. Ещё три мгновения – коллапс Фаэтона становится лишь откликом бушующих волн в центре его океана-ядра и той войны, что станет катализатором его катастрофы.
Но я не хочу быть здесь. Вперёд, вперёд – вернуться домой, в тот мир, что я считаю своим родным домом.
…далёкая звезда Чиар – почти Солнце. И так же, как Солнце, – она не вечна.
И вот я ступаю по Семице – третьей планете возле акоритовой звезды. Пустыня. Я опоздал. Слишком долгое путешествие. Слишком слаба моя фантазия: не в силах изменить выбранный путь и способ. Не в силах повернуть время обратно – вперёд. К жизни.
Семице пуста. Она стремится к изначалью – океаны ещё не сгустились из витающих в атмосфере молекул воды. Растения – они были здесь, когда я, наверное, пролетал Мезиду – ровно на полпути к дому. Люди? Нет. Иллидийцы! Они в далёком будущем, в развитии, в преображении и смерти моего дома, колыбели, породившей их.
Морская. Моя Морская. Ты бы смогла, в твоих силах повернуть, упорядочить, успокоить Время. В твоих силах.
…Стоп! Перед глазами мелькнула её кисть – и тут же два мельтешащих по разбитому лобовому стеклу дворника царапнули стекло моих глаз…
…Невидимый, обжигающий лицо пламень обнял несчастную Семице – раскалил рутениевые мегалиты её плоти, вскипятил теперь бурлящую протожизнью атмосферу и паром…
…паром – легкий дымок шоколадного мокко оседал на стеклах витрины кафе. Я увидел Её. Морскую.
Проступали серебристо-блестящие стены её любимой кофейни. Округлый стол сложился из торчащего из глубин земли менгира, и висящая до того в пространстве большая чашка мокко опустилась на его слегка влажную поверхность.
– Морская! Марина! – я звал её, сейчас сидящую за этим столиком, там, на далёкой Земле.
Но она говорила со мной. Другим мной. Кажется, что-то про «руки и улыбку»…
Вот сейчас мы были очень с ней похожи – у них, у нас был одинаковый цвет волос, одинаково вились кудри. Но я-то помню, что мы ныне не похожи совершенно.
И время так же текло вспять…
– …ты помнишь, что я существую, а не меня…
– Помнишь…
– Нет. Я помню, – он не договорил.
– Ты меня совсем забыл.
Она уходила. Без меня, в другой мир. В свой собственный мир. Она уходила…
Я забыл… Я забыл… Забыл…
…Удар. Глаза различали лишь одиноко продолжающий работать дворник. Второй, искорёженный, валялся чуть дальше на капоте машины. Столб. Саднящий липкий висок, и струйки агатовой крови теперь заполняли те самые паутинки на лобовом стекле – это я пробил его. Я…
Время назад… осколки собирались в цельное зеркало бокового вида, трещины срастались и уже целым стеклом отражали тёмный покрой моего плаща. На нём набухала влагой засохшая кровь и, как и дождь, ползла вверх – к ране. Я выбирался наружу, пока выломанная дверь автомобиля не срослась с плотью машины подобно сломанной кости.
И кто-то незримый творил немое волшебство, выбеливая мою рубаху, сдирая покров плаща, как ненужный элемент мироздания. И мир вокруг проворачивался, как кружится глобус вокруг незримой точки отсчёта.
Стоп! Ещё раз… немного правее. Кафе.
И я побежал, боясь опоздать. Она – не я. Для неё нет спасительного якоря, каким она являлась для меня. Она не заметит разницы, ведь тот Я, что сейчас там, с ней, – настоящий.
…Она сидела в своём любимом кафе с большой чашкой успокаивающего её в любых ситуациях мокко. Она любит дождь, но в таком настроении ей гораздо приятнее наблюдать за ним из тепла.
Я распахнул дверь в кафе и в страхе остановился перед её столиком.
– Красиво, да?
– Да.
Она очнулась. Со стороны казалось, будто проснулась или вышла из комы. Она вернулась из того мира, который так часто овладевал нами.
– Я так боялся, что не успею…
– Не успеешь «куда»? Маг…
У нас нет тени в этом мире. Этот мир – тень.
Часть четвёртая. Четвёртая стена
В картах алая масть не нужна
коль и так все черви кровавы…
Сергей Рипмавен. Алая Колода
«Кали-Ола». Рязань. Утро
– Четверка – знак смерти.
– Это ещё почему? Опять твоя кабалистика и мистицизм?
– Рассуждай трезво, но с оглядкой на мою логику. Нет, это я буду рассуждать трезво, но с оглядкой на твою логику, Марина. Начнём с Триединого…
– Да, да, знаю. Отец, сын и святой дух.
– Вот видишь? Три, а не четыре. Он, точнее второе лицо святой Троицы прославлял жизнь, а был распят на кресте. А крест предполагает четыре внутренних угла – тот самый знак… смерть. Символ.
– Тогда почему не пять?
– По той же причине, что и не семь. Пять – это пентакль, пять чувств, как и пять сомнений, управляющих ими, это символ, защищающий жизнь. Не смерть, – и он начертил пентаграмму на запотевшем оконном стекле кофейни.
– Ещё есть шестёрка, символ Зверя…
– Нет. Шесть – это иной знак, он губит, но не приносит смерть. Если отталкиваться от такой логики, есть ещё миллиарды чисел. Четверка же знак смерти. Четыре пера подписывали смертный приговор на суде в Вавилоне. Четыре стороны у могил-пирамид в древнем Египте. На четыре основные стихии распадается мир после своей смерти по Парацельсу, и эти же четыре стихии – алхимическая основа для сотворения чего-то нового, как жизнь, взращённая из праха своей предшественницы. И не негативный ли оттенок несёт в себе выражение, содержащее «в четырёх стенах»?
– И мы знакомы с тобой четыре года, —с усмешкой на лице завершила она и, посмотрев на стекающую каплями пентаграмму на стекле, добавила: – Хочу на море.
– И на какое? Чёрное, Каспийское, Красное или сразу на Мёртвое?
– Ты сегодня добрый, – в глазах Морской вспыхнул на секунду синеватый огонь гнева и погас, истаял в фиолетовых лучах солнца, преломленных в оконном стекле кофейни на Есенинской улице. – А ещё четыре года минуло с тех самых пор, как ты пообещал заглянуть в мою мастерскую…
– Крупская, дом пятнадцать…
– Вот только я уже и адрес поменяла. На старом месте стали много за аренду брать. Только, боюсь, к твоему приходу мои кисточки с картинами снова сменят место своего ночлега.
– Обещал, так загляну. Помнишь? Обещание колдуна больше его жизни!
– Не колдуна, а мага. Ты ведь добрый.
– Да, да, пожалуй, сегодня и загляну. Допивай кофе, пока теплый…
«Кали-Ола». Рязань. Ещё не вечер
Улица Пушкина, дом двадцать три дробь четыре. И квартира четвёртая.
– Юлька, не отставай!
Неприветливый подъезд оранжевой облезлой пятиэтажки, площадка на четыре предквартирные двери, все без номеров. Только студия Марины видна сразу – на двери наклеен (странно, что не нарисован) огромный плакат: тоненькая девушка-статуя в пол-оборота, снятая со спины. Лицо статуи повернуто к далёкой точке – вроде тюрьме. На ум пришло название той тюрьмы: Кресты. А девушка? Таковой могла быть Цветаева, хотя нет, Анна и точно Ахматова. Тоненький юный демон на службе у юного мага.
– Юля, постучи, меня Марина сразу узнает. Пусть сюрприз будет.
– Хорошо, – и четыре еле слышных удара кулачком в дверь. Фотография идёт волной, и, кажется, сама дверь. Внутри студии идёт волна по связывающим события линиям судьбы. Фатум вторит каждому удару громовыми раскатами в далёком и недалёком будущем.
– Спасибо, – и тут же, только в мыслях: «Спасибо, Фатум, за обман…»
Дверь открывается. Хозяйка выходит к нам навстречу и возвращается попутно в себя. Верно, спала.
– Сергий.
– Доброе время, мисс Морская, – и чопорный поклон.
– А я Юлия, ваша коллега по мазкам.
– Простите, маскам? – и обе девушки смеются ведомой только им шутке.– Входите, ребята.
Дверь закрывается за спинами вошедших людей, и площадка следом за хлопком двери скатывается, подобно листу бумаги, в звенящую спираль.
Квартира оказалась лабиринтом: некий Дедал выстроил в старенькой советской квартирке несколько десятков перегородок, перемешав имеющееся пространство в паутину узких коридорчиков и геометрических фигур. Налево – треугольный тупик, направо – развилка с округлыми стенами. Шаг, шаг – хозяйка вела их по единственному правильному, известному только ей маршруту. А белые стены смотрели вслед троице десятком развешанных на них картин – её картин. И везде только море и космос. Да, и персонажи мифов – крылатые боги-змеи коатли, сторукие ужасы древних греков, боги и демоны, вершащие суд над людьми. Будто она сама видела их в живую и изображала по памяти, выплёскивая свои воспоминания, лишь бы не видеть где-то во сне красоту и кошмар изнанки человеческого мира.
Да, такими они и были – знаешь ли ты, Морская, как близка к действительности? Каждый оживший миф, посмотрев на твои картины, узнал бы в них себя. И что страшнее – покажи свои мазки, свои маски людям, и многие забытые боги вернутся из Расальхата, города забытых богов, питаемые верой и страхом очевидцев их мощи в твоих картинах. Такие картины не для следующего столетия, не для будущего отцифрованного восприятия людей. Настоящее искусство не для своего века и часто даже не для следующего. Или? Или-ли. Если подумать: настоящее искусство – для всякого столетия.
А вот рядом с одним рисунком я остановился и вгляделся: ребёнок пяти-шести лет держит в руках картину, на которой изображен мужчина-герой. Самая примечательная деталь картины – слеза ребёнка по герою. Нет! Вот же: слеза героя по ребёнку! И большие каменные горы… Отворачиваюсь и продолжаю путь, ступая след в след за чуть приостановившейся, дожидаясь меня, Мариной. Дожидающейся меня и Юлии.
– Это один человек, – я оглядываюсь через плечо, внимая словам Юльки. – Ну как бы ты мог заметить, что они очень похожи. Это один человек. Ребёнок получил изображение себя в будущем. Там, где он вспомнил своё детство, а ещё тот страшный путь, что сделал его героем. Раз и навсегда сделал. И ребёнок вроде как вспомнил этот путь, что он сделает. Раз и навсегда сделает.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Всходы – ступеньки, ведущие к храму.
2
«Кто нашёл – тот достоин тюрьмы» (вольный перевод с иллидии) Примечание Деррика
3
Абестовый – коричнево-алый.
4
Вторая соответственно «Возьми меня». Хотя есть Легенда, что там написано «Любой меч по сравнению с Экскалибуром – щит»
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги