Войны инков. Incas

ГЛАВА ВТОРАЯ

с переплетением стольких дел, что в момент разобраться в них невозможно, и увлекающая в Куско…

Птицы безумели, проносясь над ним, и, ослепнув от блеска, падали.

Глазом кондора, ухом кондора, клювом кондора, там упавшего в дни властителя Тýпак Инки Йупанки, мы ознакомимся с этим городом. В центре – площадь Восторга и Ликования, коя пахнет пустынями и лесами, сходно и скалами: почвы всех сторон света смешаны здесь намеренно. Окоём – пирамиды пышных чертогов, или же зáмков. Слева, на север, видно Касáну, «Видом дивящую»; близко к ней – Кора-Кора, то есть «Лугá». Восточнее – строй Имперского Арсенала, чёрного Города Виракочи, также Большого Дворца (Квартала) и остальных громад. Золотой, в инкрустациях, Дом Избранниц виделся к югу, подле фундаментов под строительство толстых искристых стен. А западней тёк ручей под ивами, отделявший скоп серых лачуг от центра; звался он «Первый Ручей».

Очнувшись, кондор немедля прянул на лапах в долгом разбеге, правя к сиянию в толстых крышах соломы царственных зданий балок из золота, и поднялся ввысь…

Виден люд в узких улочках… Два Ручья нистекают в общее русло, и городской квартал Пумий Хвост – в развилке… С севера Города – Саксавáман, холм с цитаделью… Много кварталов всходят к предместьям, что на холмах, садами, редкими рощами… Средь окрестных полей – дороги, или же тракты, в стороны света… Далее горы в снежных покровах…

Что-то сверкнуло в облаке пыли, двигаясь к Куско из-за всхолмлений… Кондор унёсся.

Восемь руканцев – царских носильщиков – поспешали с носилками по имперскому тракту перед колонной воинов в чёрном, секироносцев. Кнут находящегося в носилках, взвившись, ударил в спины руканцев, чтобы ускорились. Впереди с пенным ртом мчал гонец без тюрбана, сползшего в гонке. Он сильно горбился, слыша крики:

– Йау, догоняем!!

Встречные падали в пыль от страха.

Мчали к предместьям. От воплей личности на носилках вскинулись ламы подле обочин.

– Мы будем первые!!

Кнут ожёг тела, ойкнул ближний носильщик… Вот уже Город… стены кварталов… каменный мост… Гонец пересёк Ручей, дуя в раковину-каури.

– Стой, гуанако7!! – снова последовал визг с носилок.

Точно подкошенный, тот свалился на площади, и носильщики перешли на шаг… задержались… остановились… Мелкий, в морщинах, властный мужчина, спрыгнув по спинам, живо подставленным под его сандалии, захромал вперёд, наддавая подолу чёрной рубахи острым коленом. Руки с браслетом мечены шрамами; семицветной тесьмой сжата стриженая головка. Лоб – под накладкой пурпурных нитей; ниже – пронзительно-повелительный взор вприщур; выше – два чёрно-белых, очень больших пера коре-кенке, сказочной птицы. Грузно, до плеч почти, с удлинённых ушей хромавшего висли диски из золота.

– Что за весть принёс?

Но гонец лёг ничком на почту, не отвечая, и хромоногий бодро изрек:

– Молодчик! Правила знаешь! Мы будем пить с тобой на ближайшем из праздников!

Группа женщин в накидках засеменила от знати, севшей на корточки, под лихой топот гвардии, подоспевшей на площадь с пыльных окраин. Круглая и румяная от волнения дама запричитала:

– Ты не был год! Воюешь?! Кондор упал к несчастью… Ты не воюешь! Тешишься с девками! Муж, ответь мне! Слышал, детей твоих убивают?

– Ты вновь брюхата, о, Мама Óкльо, койя-супруга?.. – бросил мужчина и, оглядев её, устремился вдоль гвардии, задыхавшейся после дикого бега.

То были инки в чёрных одеждах, с круглыми маленькими щитами, все сплошь с секирами, златоухие (был обычай растягивать мочки золотом, а размер кружка означал ранг, статус).

– Бросили нас?! Отстали?! – слышала гвардия. – Видеть вас не хотим, ленивые!! – И хромой устремился мимо встречавших.

Молча, на корточках, провожали его глазами, лишь дряхлый инка сипло зашамкал вслед:

– Мальщик! Тýпак, племяннищек!!

Тот, услышав, сдержал свой шаг и помог старцу встать, пеняя:

– Что ты, Воитель, дядя любимый, Правая Длань8 родителя? Стоя, стоя встречай нас!

– Вижу тебя, Швет, ноги ломяютша! – говорил, тихо гладя племянника, старец. – Как твой поход, Владыка? Што ты там взял?

– Что? Многое! Кáса наша теперь, да Кáльва, да Айавáка; много иных стран, уйма народов… Дядя, устали; трудная получилась война. Мы с благом – погань противится!! – распалился Владыка и подытожил, что, «если земли, кои он целит завоевать в дальнейшем, станут решительно подражать злодеям в гнусном упрямстве, то он откажется от войны, дождётся, дабы задиры расположились к инкскому благу».

– Будет! Не мучься! Дикие – шловно глупые ламы… Помню, племянник, был ты нашледником, мы ш тобой и ш отшом твоим шлавно били Минчаншамана в Щиму!

– Дядя, постой-ка! Из Мусу-Мýсу вроде бы рать пришла; ты про это не слышал? Нам от наместника Титу Йáвара весть была.

– Титу Йáвар?.. Племянник, не воевал я ш ним… не припомню… – старец мучительно вспоминал. – Он рода-то уж не айльу-панака? Што ни чиновник, што ни охальник – айльу-панака, штарые кланы. А вот воюют только лишь родищи Пача Кýтека, кланы соксо-панака с инка-панака да кáпак-айльу. Этих я помню…

– Пить будем, дядя, сегодня! – крикнул Владыка и захромал прочь.

Знать расходилась и толковала, что «неспроста» -де кондор рухнул на площадь: «быть переменам».

Около улиц, созданных длинным Домом Избранниц вместе с другими зáмками центра, был тёмно-красный фасад с проёмом, что охранялся секироносцами. Тёмно-красные стены, монументальные, высоченные, заключали внутрь собственного периметра сад, пруд, клумбы, мелкие и огромные башни с кровлями из соломы. Не было в Куско, за исключением Храма Солнца, места величественней и краше, ибо досель и не жил муж доблестней и влиятельней Тýпак Инки Йупанки. Се резиденция императора – Красный Город… Лестницей он взошёл к площадке; в башню вели ступени меж стен багровых, искристых блоков, кажущих в стыках золото, что скрепляло те блоки вместо раствора. Твари из золота, – змеи, ящерки, птицы, кролики, – прикреплённые к кладке, вид украшали. Ныла спешившая вслед супруга… Смяв в конце хода бархатный полог, Тýпак Йупанки втиснулся в спаленку под соломенной крышей. Рыжий затылок был на постели… Вдруг воробьи в клиновидном окошке порскнули и влетела стрела. САМ ринулся к спящему, остриём не задетому. А потом, со стрелою в шкуре, сложенной в узел, он захромал прочь, слушая хныканье Мамы Óкльо: «Видел?! Стрела! Ты видел?! И был удав… Откуда?! Еле спасли его! Я гонца посылала; ты воевал, муж, не отзывался»… Входы сменялись; лестницы путались… «Сына травят-изводят, ты всё воюешь!» – ныла супруга. В нишах мелькали то постовые, то золотые либо серебряные фигуры.

– Кто охранял?! Кто?!! – гаркал властитель; гул разносился в каменных сводах. – Мы их повесим! вниз головами!! Чья здесь власть?! их власть?!! Стрелы – с востока, дар Титу Йáвара!! Им, поганым, неймётся?! Айльу-панака с викакирау – воры, смутьяны! Дескать, их кланы – от Йавар Вáкака, от законных правителей!! – крик Владыки усилился. – От того, кто владел лишь Куско и приседал, как раб, под аймарским владыкой9?! Ишь, Йавар Вáкак… Сдох он, не знает, что наш отец и мы покорили аймарцев и всю вселенную!! Сын его Титу Йáвар хочет быть первым, ждёт нашей смерти?! Вышлем сейчас же самоотверженных в его земли, в Паукар-тáмпу, в гнусное логово!! – Потрясая стрелой в узле, САМ бежал и столкнулся вдруг с инкою, долговязым и бледным.

– В Паукар-тáмпу!! Бить косоплётов, брат! Время!! Гибнет Династия!

Тот, склонясь, поднял узел, выпавший из дрожащих рук, и увёл властелина вместе с женой его, Мамой Óкльо, в спальню.

– Амару Тýпак!! – взвизгнул Владыка, сев в стенной нише на одеяла. – Ты Голос Трона, наш заместитель! Где, брат, порядок?! В Куско смутьяны! Кондоры падают! Стрелы в спальне наследника и удавы к тому же! Многое терпим от косоплётов с той поры, как их свергли. Надо прикончить их!!

– Ссора с ними опасна. – Амару Тýпак, прежде откашлявшись (алым тронулись скулы), сел на скамью из золота. – Косоплёты – враги. Однако, как прогнать попугая, чтобы смолчали прочие? Тронем косы плетущих10 – вызовем гнев гривастых. Есть обстоятельство и важней, чем это: те и другие правили не один век. Мы – новодельцы. Что мы умеем? Древние кодексы излагают нам инки прежних династий; звёздные знáменья разъясняют они же, как и обряды. Власть низших рангов и рангов средних, власть на местах, в захваченных государствах – там власть у них, брат. Наш род использует их существенный опыт по управлению. А что мы? Знамениты мы войнами…

– Помолчи! Он заснул уже! – прервала Мама Óкльо. – Может спать сидя, я это знаю… Мчался как ветер! Он покорил стран десять… или пятнадцать?

– Ох, сестра, – молвил канцлер, или «Вещающий за Великого», а равно «Голос Трона» Амару Тýпак. – Знай, что Владыке надо быть сдержанней и пристойней. Нет бы войти в Град чинно, а не влететь безумно вслед за гонцом, как мальчик.

– Он беспокоился! Он спешил, брат!

Амару Тýпак, взяв узел шкуры с длинной стрелой в нём, встал.

– Пойду, сестра, разберусь с покушением…

Тот, кто ценит культуру Старого Света и понял значимость рода Юлиев, Канулеев ли, Фабиев в общих подвигах римлян, тот будет рад узнать кланы инков, зиждивших Новый Свет. Вспомним чима-панака, строивших Куско; айльу-панака, храбро стоявших за независимость против царств Чинча-Чанка с Аймарá-Кольа; ну и, конечно, инка-панака, распространивших власть и законы города Куско в области Андов. С инициала напишем их, констатируя значимость и таланты, – дабы не мёртвой строчкой был, скажем, «Инка-панака Амару Тýпак Инка ауки», но поразил бы вескостью, громозвучностью имени: «Рода Инки, Принц Крови, Змей и Сияющий Отпрыск Солнца».

Но покидаем дворец, что сложно. С разною ношей молча и споро бегает челядь… Всюду толпятся знатные лица… На перекрёстках секироносцы, или гвардейцы-«самоотверженные», угрожают секирами и впиваются взорами: кто такой?!.. В блеске длинных порталов и коридоров тучный блистательный некий муж при посохе всходит лестницей в гуле: «Это Верховный Жрец! На приём, видно, к Набольшему, к Владыке!»… Сколько носилок жмутся на улице, где носильщики, сев на корточках, ждут господ своих!.. Кто там к нам поспешает?.. стража?! Мчим к главной пл. Ликования и Восторга… Стоп! живо в сторону, к стенам Дома Избранниц, прочь от носилок: пусть проплывёт надменный, гордый вельможа… Дальше – строительство с суетящимся людом: плавится золото и потом разливается, в кладку бухают блоки, и, ряд за рядом, кладка растёт, растёт…

Вот Ручей в ложе камня с ивовой кромкой… Главная площадь – площадь Восторга и Ликования – за мостом обращается в площадь Радости, зачиная там тракт, что уносится между многих кварталов серых окраин…

Ламы навстречу, – целая сотня! – вьючены грузом, поступь и морды высокомерны, как у верблюдов… Мчится куда-то потный гонец в тюрбане, следом – две шавки.

Дальше в предместьях – два ряда древних каменных башен. «Малые, по размеру в три роста, – между больших двух; малые отстоят в семнадцати футах или чуть более друг от друга; с боку от каждой за промежутком – башни большие». Рядом – ни кустика, жутко, мертвенно. Птицы падали, пролетая здесь, зверь сбегал перепуганный, ибо в выступах и в пазах сих башен часто выл ветер. И только Солнце холил-лелеял древность за службу ясным холодным призрачным светом.

День миновал. Тьма яркими и мохнатыми звёздами созерцала Пуп Мира, кучно ответствовавший огнями. Не было в Андах и в Кордильерах города больше. Меньшим был Мани, главный центр майя, меньшим – Теночтитлан ацтеков… Выли собаки, пахло жилым от крошечных, но бесчисленных очагов столицы инкской державы. Башни заплакали влагой рос…

Заутрело, когда путник, шедший по тракту из-за холмов на Куско, встретил портшез из Куско. Инка с большой головой и путник двинулись к башням и подошли к ним.

– Ну, Рока-кáнут, лучший наш счётчик, как верят мýсу?

– В птиц и в зверей и в чащи, даже в болота, о, Тýмай Инка.

– Варвары! – было сказано. – Как все прочие, сколь ни есть их. Ищут опору в мире гниения, пребывая во мраке, а ведь над ними яркий бог Солнце!

– Я славил Солнце, – вымолвил счётчик, что вместе с Вáраком был в восточном походе. – Но постепенно я изменился. В диких, сырых лесах Мусу-Мýсу богом становится необычное. Если в редкость там ткань – поклоняются ткани. Там наводнения и дожди, поэтому там вода – богиня. Солнце не чтится; мýсу не видят в нём редкостного и властного, ибо мир их под тучами.

Инка вскинул бровь.

– И я понял, – вёл Рока-кáнут, – Солнце лишь вещь, как прочее. Я хочу знать творца всего. Я понять хочу, отчего кто-то беден, а кто-то славен, и отчего все враги друг другу, и почему изо всех слов главные говорит лишь Светоч, то есть Владыка.

Инка, сев в каменное и влажное от рос кресло, бывшее перед башнями, поместил темя в выемку в спинке, и наблюдал затем, как светило восходит меж малых башен.

– Срок установлен; близится праздник, – встал Тýмай Инка, главный астролог, и вопросил: – Куда ты? в Куско?

– Я, инка, в отпуске после трёх лет войны. Хожу везде, говорю о войне, о нравах чунчу и мýсу.

– Непозволительно!.. – Тýмай Инка, нахмурившись, возвратился к портшезу и подытожил: – Помню, ты спас меня. Я послал тебя в школу, где ты освоил счёт, а затем – на войну, чтобы, бывший раб, ты в бою отличился, начал жить лучше. Но, как я вижу, ты еретик? Заносишься, философствуешь. У нас есть кому думать. Ты, мастер счёта, будь при своём полезном, нужном всем деле… В общем, одумайся и воспользуйся даром счётчика, коим ты обладаешь…

Молча носильщики унесли портшез.

День спустя, на рассвете, стылый туман, курясь, обнажил подле башен много жрецов. Бог Инти, то есть Светило, встречен был гимном.

В Куско глашатаи объявили:

– Тýпак Йупанки, наш Господин, Сын Солнца, Ясный День подданных и Заступник живущих, Светоч народов, Отче Лучистый! Он повелел в честь Солнца три дня до празднеств пить только воду, есть только травы, жён избегать, огней не палить. Поститься!

Разом Империя погрузилась во тьму, – кроме трёх мест, однако.

Мчит Урубамба в узком ущелье. Выше, над городом, на крутых горных склонах, – площадь с дворцами. В узкие окна плещутся звуки песен и дудок, храпа и возгласов; мельтешат челядинцы; всюду вповалку спящие пьяницы… А вот зал под соломенной кровлей с грубыми стенами: все шумят; пол грязен; чад от светильников и дымы очагов уносятся сквозняками… Трон занят мужем, рослым и статным, чуть поседелым: в золоте уши, блёклая бахрома на лбу; на обрюзглой щеке – слеза, что катится и вдруг падает в неопрятный подол изношенных пыльных царских одежд.

Товарищи умолкают, и поднимается хищноликий курака с чашей в руке.

– Ольáнтай, наш повелитель, выпьем за доблесть! Мы твои слуги. Вот старший темник, твой Пики-Чаки (с боку от трона спал некий воин); спит он, наперсник твой; его дед – гуанако. Вот Рау-Áнка (глядя в пространство, стыл древний старец); знает он мудрость неба и звёзд, а предок его сам Солнце. Вот вождь Марýти (щёголь лет тридцати встряхнулся), главный застав твоих, внук удава. Вот Чара-Пума (муж в чёрной шкуре пил из кувшина); ярый, как пума, он меч и полог над Урубамбой; все перед ним – как мыши; предком его был пума. Я – управитель Орку-Варанка. Ты, когда выгнали Пача Кýтека, заповедал мне управлять всей Áнти, коей владеешь, а прародитель мой – лис… Ольáнтай! Ты всех сильней. Ты – истинный Господин! Владыка!

– Пьём, благородный Орку-Варанка! – Выпив, Ольáнтай кликнул певицу. Люди примолкли, а Пики-Чаки, как раздалась мелодия, поднял голову, всю в трухе.

Ольáнтай вскочил, толкнув Пики-Чаки, кой ухватил его за сандалию и держал.

– Марути, Орку-Варанка и Чара-Пума! – крикнул он. – Вы, бесстрашные Áнти! Ядом облейте гнев ваших копий и отточите души отвагой! Братья! На Куско!! В пепел сожжём его!.. Коси-Кóйльур11! Где ты? Найду тебя!

Ужасающ был его взгляд. Все съёжились, а Марути, начальник всех крепостей и стражи, и управитель Орку-Варанка пали к стопам его, чтоб удерживать. Укрощённый, как пик подножием, постоял полководец – и опустился на трон без сил.

– Царь Ольáнтай! – начал речь старец (что именован был Рау-Áнка), глядя в пространство, точно незрячий. – Много лет минуло, как покрыл я чело твоё красной царской махрой в честь Солнца, и ты стал инкой и государем. Но за все годы не возвеличился ты ни в битвах, ни в руководстве. Нет у тебя наследника, нет династии, нет страны: ты царь верхней излучины Урубамбы, диких племён её, называемых Áнти. Люди твои – разбойники. Ты пастух вольных пум, опоссум, правящий птицами.

– Смолкни! – цыкнул, ощерясь, Орку-Варанка.

– Знай, – старец встал, продолжая взирать в пространство, – нам надо действовать. Прежде надо взять Куско, восстановить чин древних обрядов. Солнце, не пьющий кровь человеков, слаб, дабы зиждить Миропорядок. Часты обвалы, землетрясения, рушащие жилища, пашни, дороги. Ливни и стужа губят посевы. Мор истребляет люд. Полувек назад Пача Кýтек, – раб, ставший инкой, – сел с твоей помощью на престол. В итоге инкские кланы служат не Солнцу, кой есть Отец их, – служат династии Пача Кýтека. Предстоит возвратить власть инкам. Встань и очнись! Отправь слуг в Паукар-тáмпу к людям наместника Титу Йáвара Инки, старшего клана айльу-панака, и заключи союз. Он, хотя рода старого, а не древнего, но поможет нам. Ты и он – господа Востока, сил у вас много. Выпроси помощи у лесных племён. Соберёшь войско в сто, в двести тысяч – вот и бахвалься! – И Рау-Áнка, бликая диском в старческом ухе – символом инки, сел на скамью из золота.

Жгли огни также в Паукар-тáмпу, в сердце Востока, выяснил Лоро (бойкий агент спец. службы, тайной полиции Сына Солнца). Он заприметил вспышки в предместьях. «Выведать и возвыситься!» – ускоряли шаг мысли. Он, пройдя рощей, сел под куст – наблюдать за посмевшими жечь огни перед праздником.

В чёрных жреческих робах, с факелами, у лестниц, ведших к трём входам в мрачные скалы, стыли рядами «косоплетущие» – инки старых родов.

Под гром затряслась земля и ночные светила! Лоро вцепился в куст, чтоб не шлёпнуться; инки вскрикнули. Гласом гулким, ущельным молвили Анды (или же Áнти12):

– Верите? Внéмлите?

– Внемлем, Мать-Анды!

– Высший Творец, мой муж, дал мне доброе семя, злобное семя, вялое семя. Солнце мне тоже дал своё семя. Я родила Четырёх; их жён родила я. Айар-Саýка, плод Творца Мира, создал Мир Жизни; а Айар-Учу, плод Творца Мира, создал Мир Смерти; а Айар-Кáчи, плод Творца Мира, создал Земной Мир; а Манко Кáпак, плод бога Солнца, выковал Разум. О, Титу Йáвар, знатный праправнук мой! Я дала тебе предков – дай мне потомков. Я, Анды, Мать твоя!

Инки с песнями проводили детей в пещеры и возвратились… Каменный топот ожил; гул сдвинул тверди и удалился… Факелы гасли один за другим во мраке… Лоро бежал, взволнованный, и, подкравшись к наместникову дворцу, стал слушать, влезши на дерево. За окном при светильнике Титу Йáвар беседовал с инкой-милостью Йáкаком. Лоро встал на сук и напрягся. Слушай-подслушивай! Донесёшь по начальству – быть рангом выше! пить вместе с инками!

– Господин! – молвил Йáкак. – Нынче день Андов, Матери нашей. Я торжествую!

– Правильно, – воспоследовал скрип. – Мать инков – Анды. Знай, мои предки, выступив с Трёх Священных Пещер, отсюда, отняли у гривастых, – у древних кланов, чья мать Луна, ха-ха! – город Куско, с ним же и власть. Мать-Анды вынянчила не трусов!

О, не зевай, Лоро! тьма компромата!

Но заговорщики перешли на язык мудрёный. «Был там особый говор общения, непонятный профанам, и изучали его лишь инки; он был божественным языком тех инков». Дёрнувшись от досады, Лоро слетел с сукá и расшибся.

– В Чунчу, – вёл Йáкак, – инка-панака всяко мешали, и я убил их. Льстя глупым чунчу, я заручился, что за ножи и тряпки варвары выставят сорок тысяч и более. Их заложники, что привел я, – будто бы отпрыски покорённых вождей, – бродяги, коих отправим мы Хромоногому. Пусть он, думая, что Восток покорился, к нам расположится. И пакт с дикими утаён будет прочно. Вот чудо-лама, давшая двойню рвением тени твоих желаний с именем Йáкак!

– Близок день, – скрипнул голос, – в кой я верну венец, нагло отнятый Пача Кýтеком! Род мой сядет на трон, клянусь! Ты же, сын от наложницы, будешь признан законным сыном от пáльи13 и, инка крови, будешь возвышен. Я удостою смётку и верность.

– Раб твой навек, отец!

– Где ещё взять нам помощи?

– У Ольáнтая-самозванца, якобы инки…

Крик перебил их. Вызнав, в чём дело, Йáкак поведал:

– Там лекарь Лоро! Мёртвый! под окнами!! Он подслушивал! И на нём, отец, найден знак соглядатая!

– Что?!.. Измена!! – вскрикнул наместник. – Живо гасить огни! Кончить службы Матери-Андам! Всех, всех хватать! Допрашивать!..

Свет горел даже в Куско, в опочивальне Дома Избранниц, где, наблюдая тень от лампады, слушая дальний горестный стон, подрагивали две девочки. Дивна первая! Мало ей уступала вторая, вдруг произнёсшая:

– Стонет каждую ночь… Ужасно! Кто, Има-сýмак, там ночью стонет?

– Инчик, посмотрим.

Кутаясь в ликли, то есть в накидки, вышли за полог. Просеменивши около склада, пахшего шерстью (делом затворниц было шитьё для инков и для семей их всякой одежды), девочки выскользнули на улицу, – что делила Дом надвое, так велик он! – улицу под соломенной кровлей. Вслушиваясь в храп евнухов, вышли в сад, озарённый луной… пошли… ножки мяли траву опасливо… С тихим плеском ручей тёк по рву из золота. Близ него обе стали.

– Инчик, ты видишь: время цветенья! Видишь, цветы цветут, сладко пахнут!

– Нет, ньуста.

– Ньуста? Вовсе не ньуста! Мне говорят: ты ньуста14. А кто отец мой – и неизвестно. Все настоящие ньусты знают свой род; все знают! Дочь Йавар Вáкака дряхлая, но твердит, что отец её – инка чистый-пречистый. Дочь Пача Кýтека хвастает: мой отец потряс мир, сломил всех, начал династию. Это – ньусты. Я для всех ньуста, но я не знаю, кто мой отец, не знаю.

Инчик вздохнула. – Уай! Мой отец – вождь Чи́му, Минчансаман, вот так вот. Луннорождённый… Я была маленькой, к нам пришли ваши инки. Очень злой инка бил отца по щекам, бил, бил… Увели меня в Куско. Мне не хотелось, ведь у меня был брат, дом, слуги… жили у моря, рыбы в нём – страшные! А в столице Чан-Чан в ритуальном пруду были лунные рыбы… рыбы священные, серебристые… Ты не плачь, Има-сýмак! – Инчик отёрла слёзы подруги. – Старшие скажут: Инчик, твоя госпожа что, плакала?.. А она, наша мамка, тоже раз плакала! Вышла в сад – стала плакать. А увидала меня – в крик: ой, птицы гнёзда вьют! палку дай птиц прогнать!.. И плакала…

Повздыхав, Има-сýмак направилась к высоченной стене из золота, ибо Дом сих Избранниц чтился священным, и наклонилась к низкому своду, в кой уходил ручей, устремлявшийся в город.

– Виден дворец… Вон стражник… Инчик, ты помнишь, как я смотрела так же на город здесь под стеною? Сёстры заметили и сказали: срам, Има-сýмак… Слышишь? Стон!! Рядом!.. Кто стонет?.. Сходим?

– Страшно! – молвила Инчик и отшатнулась.

Но Има-сýмак прошла в сад к погребу, куда слуги носили изредка пищу. Стоны послышались под ногами. Девочка вскрикнула.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

в целях примера, как припеваючи жили в инкской державе люди, кои имели всё для их жизни, как восславляли они власть Ясного Дня – Владыки…

Склонный к бурлескному, грандиозному, я сию главу был готов начать с Пира Солнца, проистекавшего при стечении масс на площади Ликования и Восторга при соучастии родовитейшей знати всех Сторон Света. Ибо на сём пиру главный инка пил с близкими, с быстроногим гонцом затем, кто его обогнал в пути, и с героями, покорившими Кáльву и Айавáку, Кáсу и Чунчу и Мусу-Мýсу. Вáрак, способностью пития дививший, мигом повёрстан был в инки-милостью и назначен гвардейцем, «самоотверженным»; Рока-кáнут, вычислив камни, коими сложен был Красный Город15, выпросил снова месячный пропуск для путешествий, ибо «ходили они в том царстве не ради выгод и удовольствий и не для собственных дел и прочего, а по воле царя, курак», – отчего и ценна награда. Порфироносцу сброд из восточных чащ подарил изумруды и мармозеток, перья и коку, плюс «лозы дýхов» как психоделик. Йáкак вертел хвостом перед Вáраком, вдруг вознёсшимся. «Я тебя вывел в сотники и взял в Куско! Став охранителем Сына Солнца, ты возгордишься и позабудешь бедного Йáкака из Восточного края. Ты позабудешь?» – «Не позабуду». – «Что же, друг Вáрак, пью с тобой, с тем, кто будет ходить с сих пор в чёрной форме!» – «Буду ходить, а как же? Я тебе верный, хоть я стал тоже чуть ли не инкой – инкой-по-милости!»… Крайне жаждалось описать и действо в капище Солнца рядом с кварталом, прозванным «Пумий Хвост»… но следует отступить к неброскому.