Молитва великого грешника. Повесть

© Кайркелды Руспаев, 2017

ISBN 978-5-4483-7360-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Иман никуда не торопился, поэтому возвращался домой другим путем, нежели обычно. Он решил подышать свежим воздухом, и направился к парку, расположенному за соседним кварталом. Но ему не суждено было попасть туда, – вдруг улица огласилась воем пожарных сирен, и Иман почувствовал запах гари.

Он последовал за машинами, промчавшимися мимо, и скоро его глазам открылось тревожное зрелище пожара. Горела новая высотка – десять этажей. Пожарные спешно разворачивались, голос начальника расчета, усиленный мегафоном, требовал окружившую здание толпу расступиться, убрать припаркованные машины и не мешать работе пожарных.

Полиция установила оцепление, оттеснив зевак и жильцов со двора. Прибывший эвакуатор быстро убрал машины, и пожарные приступили к тушению. Но огонь не дремал – молниеносно охватил несколько этажей и, невзирая на действия пожарных, распространялся дальше. Хотя мегафон постоянно требовал разойтись, толпа не уменьшалась, напротив, люди все больше прибывали.

– Пустите меня! – услышал Иман чей-то отчаянный возглас, донесшийся из первых рядов. Толпа заволновалась.

– Пусти-ите меня! Пусти-ите!

Этот душераздирающий вопль перекрыл, и шум огромной толпы, и рев нескольких машин, и громкие команды пожарного начальства. Иман начал протискиваться вперед, надеясь увидеть кричавшую, но это его стремление разделяли почти все зеваки, поэтому он мало продвинулся.

– Что там происходит? – подобные вопросы задавал не он один.

– Вроде у нее в квартире остался ребенок, – объяснял кто-то.

– И что?

– Как что? Пожарные не пускают.

– Ну, конечно! Пусти, потом нужно спасать и ее.

– Да, но как ей устоять тут?! Когда, может быть, ребеночек уже задохнулся. Вон, какой дымище!

Женщина еще некоторое время вопила, будоража толпившихся, но потом голос ее стих. То ли потеряла сознание, то ли ее увезли. Иман решил уйти, но скоро понял, что это не очень легко сделать, – толпа успела крепко захватить его в свои объятия. Оглядевшись, чтобы определить направление наименьшего сопротивления, он начал пробиваться вперед. Люди недовольно оглядывались, шикали, оказывали сопротивление, поэтому прошло довольно времени, пока ему удалось вырваться из цепких когтей толпы. Но тут возникла еще одна сложность – державшие оцепление полицейские старались запихнуть его обратно туда, откуда он с таким трудом выбрался. Стражи порядка не слушали объяснений, и грозились применить резиновые дубинки, если Иман не отступит.

Иман проделал извилистый путь, прежде чем ему удалось выбраться. Но тут он заметил женщину, с умоляющим выражением на лице вглядывающуюся в каждого человека. Она что-то говорила не переставая, но Иман не слышал. Женщина все приближалась, и Иману показалось, в какой-то момент, что к нему приближается сама Судьба. И точно! Женщина, завидев его, больше не отрывала взгляда и, пробравшись к нему, вцепилась в его рукав.

– Спасите моего сына, а! – зашептала она горячечно, – Спасите, пожалуйста! Он совсем еще маленький…

– Не беспокойтесь, пожарные спасут, – пытался успокоить ее Иман, – Они, уже, наверное, вытащили его.

– Нет! – возражала женщина, – Они и не подумают!

– Ну, почему-же, – тщетно пытаясь оторвать ее руки от себя, говорил Иман, – Вон скольких они уже вынесли.

– Нет-нет! Моего сына нет среди них. Я слышала, как их командир сказал по рации, чтобы пожарные зря не рисковали и больше не лезли в квартиры. Меня они не пускают, а вы можете пробраться, вас они не заметят. Вытащите сына, я дам вам ключи. Спасите его, он, наверное, уже задыхается.

С этими словами она достала ключи и, продолжая удерживать Имана другой рукой, сунула их ему в карман пиджака. И тут же оттолкнулась от него и нырнула в толпу. Она стала быстро отдаляться от него, намеренно, чтобы не оставить ему возможности отказаться от возложенной миссии.

Иман еще некоторое время видел глаза той женщины, она поминутно оглядывалась, продолжая удаляться, а потом она и вовсе скрылась из глаз. Иман растерянно разглядывал связку из трех ключей, пока до него не дошел смысл произошедшего.

«Так, – сказал он самому себе, – Значит, теперь ответственность за жизнь ее сына легла на тебя»

Он, конечно, понимал, что может отказаться, вернуть этой женщине ключи, разыскав ее, или, в крайнем случае, отдать их командиру пожарных или полицейскому начальнику. Но он не мог забыть умоляющих глаз той женщины. Он вспомнил о своем маленьком Амане, представил, что это он остался в горящем здании и теперь задыхается в дыму или сгорает живьем в огне. От этой мысли его всего передернуло, и он огляделся, лихорадочно соображая, что предпринять.

Пробиться сквозь кордоны пожарных и полицейских и не стоило пытаться, и Иман двинулся в обход толпы в сторону соседнего здания. Он надеялся пробраться к горящему зданию с другой стороны.

«Может быть, там есть пожарная лестница, – подумал он, – Обычно они находятся на торцевой стороне».

Расчет его оправдался, – пожарная лестница и впрямь находилась там. Правда, и она охранялась – возле нее находился молоденький полицейский, но он поминутно отходил к углу, а то и заходил за него, видимо, ему было интересно наблюдать за тем, что происходило там.

Улучив момент, Иман метнулся к лестнице и одним прыжком оказался на нижней перекладине. Полицейский не сразу заметил его, и засвистел, когда уже было поздно. Иман карабкался на уровне второго этажа. Он остановился лишь на площадке третьего. Взглянул вниз – полицейский погрозил ему кулаком и побежал за угол – видимо, докладывать своему начальнику.

– Нужно войти в здание, – сказал себе Иман.

Но потом спохватился:

– А какой у нее подъезд? Этаж он знал – та женщина несколько раз повторила: «Девятый этаж… моя квартира на девятом этаже…»

Иман взглянул на ключи – брелок с номером 57. Он знал внутреннее устройство зданий такого типа – на каждой площадке по три квартиры, здание десятиэтажное, значит в одном подъезде тридцать квартир. Поэтому пятьдесят седьмая должна быть во втором подъезде, на девятом этаже. Все правильно. Иман думал быстро, хотя обычно не отличался особой сообразительностью – видимо обстановка мобилизовала. Но, с какой стороны начинается счет подъездам? И тут мгновенной вспышкой проявилось зрительное воспоминание – когда он пробирался в толпе слева направо, то сначала видел подъезд с номером пять, а затем – с четвертым. Значит, второй подъезд – он и второй с этого торца. Чтобы попасть туда, нужно забраться на крышу и попытаться проникнуть в подъезд сверху, через люк.

Внизу появился полицейский начальник и приказал Иману спуститься. Он грозил всякими санкциями, но Иман не слушал его – он проворно карабкался вверх. Взглянув вниз с уровня технического этажа, он заметил лезущего за ним полицейского, который охранял лестницу прежде. Но, потом из эвакуационной двери третьего этажа вырвался клуб огня и дыма, заставив полицейского ретироваться. Иман обрадовался тому, что так легко отвязался от преследователя, хотя он понимал, что теперь ему отрезан путь назад, то есть, вниз.

И вот Иман на крыше. Вид открылся величественный – весь город оказался как бы на ладони. Но Иман спешил, ему было не до красот.

«Хоть бы оказался открытым лаз», – подумал он, подходя к люку. Взялся за ручку – люк легко поддался. «Слава Аллаху!», – обрадовано прошептал Иман, устремляясь вниз.

Запах гари ударил в ноздри, но Иман не отступил и стал спешно спускаться. Его пронзила догадка – он, оставив открытым люк, дал тяге усилиться. Но, возвращаться поздно – он уже миновал техэтаж и оказался на десятом. Взглянул на первую попавшуюся дверь, и понял, что не ошибся – на ней значилась табличка с номером шестьдесят.

Иман спустился этажом ниже, и вот, с краю, точно там, где он и ожидал – пятьдесят седьмая квартира. Но почему ключи не подходят? Иман в недоумении вернул взгляд на дверь, и тут только обратил внимание на буковку «а» рядом с «57». Взглянул на другие двери и заметил «лишнюю» – четвертую. А ведь этажом выше было всего три двери на площадке. Значит, одна квартира разделена на две?

И точно, – слева находилась дверь с номером «57». Вот и ключ подошел! Иман вошел в квартиру и машинально захлопнул за собой дверь.

В тот момент он не отдавал отчета своим действиям, он спешил найти ребенка; да еще голова была занята мыслями об обратном пути. Ведь пожарная лестница объята пламенем. А ребенка нигде не было. Иман обыскал единственную комнату, кухню, заглянул в ванную – нет!

– Что это? – вслух думал он, – Неужели ребенка не было? Неужели та женщина солгала? Или его вынесли до меня? Возможно. Но, почему дверь была заперта? И окна все целы. Неужели пожарные где-то нашли ключи, вынесли мальчика, а потом аккуратно заперли дверь за собой? И это все в спешке? Маловероятно, тем более, что, по всему видать, они и не поднимались на верхние этажи.

– Но где же мальчик-то? – этот вопрос крутился в голове, пока Иман вновь и вновь обыскивал квартиру.

– И был ли он? —

Вспомнился горьковский «Клим Самгин» с подобной фразой: «А был ли мальчик?». Ему вспомнилось безумное лицо хозяйки этой квартиры, там, внизу, в волнующейся толпе, то, как она бормотала горячечно. Иман бухнулся в кресло, лихорадочно соображая.

– Неужели я поддался на уговоры безумной женщины? Определенно, это так. Ведь пожарные не захотели слушать ее. Возможно, жильцы, соседи предупредили их, что она безумна, и что у нее нет никакого сына. Возможно, что она потеряла сына, раньше, отчего и тронулась умом, и теперь… Возможно, возможно. Но как же я поддался ее уговорам? Поверил, как дурак. Ведь ясно было, что пожарные и полицейские контролируют ситуацию и они, конечно же, с самого начала выяснили, кто находится в здании, кого вынесли, а кого еще нет.

Нужно уходить. Иман подошел к двери – заперта. Пощелкал задвижками – безрезультатно. Видимо, замок был из тех, что запираются автоматически, а отпираются только при помощи ключей. Иман вспомнил, что ключи он оставил в замке, снаружи, и невольно упрекнул себя.

Он осмотрел дверь, – крепкая стальная, местного производства, нечего и думать высадить. Иман устремился в комнату, отворил окно, высунулся, и тут же отпрянул – в лицо полыхнуло жаром. Внизу бушевал огонь. Кажется, он даже усилился. Да, это так. Иман кинул взгляд вверх, потом вернул его вниз – нижние этажи объяты пламенем, и на девятом в двух местах вырывается огонь из оконных проемов.

Значит, есть лишь один путь к спасению – вверх. Но, каким образом отсюда попасть на десятый этаж? Был бы еще балкон, можно было бы сделать попытку перебраться на балкон десятого. А так…

– Ну, архитекторы! – с досады вырвалось у Имана, но потом он вспомнил, что балкон находится в той половине бывшей трехкомнатной квартиры, разделенной на две однокомнатные. Он надышался удушливого дыму, глаза его слезились, он кашлял и тяжело дышал. Закрыв окно, он вновь вернулся к выходу. Он теперь понимал, что может спастись, лишь открыв входную дверь.

Иман порылся в бесчисленных ящичках кухонного гарнитура в поисках подходящего инструмента, но не нашел ничего, кроме отвертки, плоскогубцев и молотка. Он еще некоторое время продолжал поиски, но потом сказал себе: «Что ты ищешь? Неужели ты думаешь найти в обыкновенной, рядовой квартире дрель или перфоратор». И он подхватил имеющийся инструмент и отправился ломать замок.

Изготовители двери поработали на славу – замок был помещен в середину, меж двух стальных листов, а отверстие для ключа узенькое, в него проникает только жало отвертки. Иман сломал отвертку, но не сумел нанести каких-либо серьезных повреждений замку.

Он задыхался, обливался потом, который застил глаза; он слышал, как гудит огонь, рвущийся с нижнего этажа вверх. Иман досадовал допущенным ошибкам, тому, что оставил люк на крыше открытым, тем самым открыв дорогу сквозняку, и значит огню, тому, что захлопнул дверь в квартиру, не догадавшись прихватить ключи. И, ведь знал, что существуют такие замки! Иман работал на стройке последние годы и за это время успел познакомиться с всякими замочными системами.

Он сидел на корточках, прислонившись к стене крохотной прихожки, соображая, что бы еще предпринять, но ничего не смог придумать. Кроме того, что нужно как-то открыть или выломать этот проклятый замок. Иман снова взялся за молоток, и, уставив в замочную скважину ручку пассатижей, принялся ожесточенно колотить. Плоскогубцы не выдержали и минуты – разлетелись по оси, соединяющей две половинки. Иман подобрал целую ручку от них и бил по замку, пока и они не сломались, после чего бросил инструменты и выпрямился.

Иман как-то вдруг и ясно осознал, что оказался в захлопнувшейся ловушке. Это было так очевидно и неотвратимо, и воздух тесной квартирки так быстро нагревался, что он понял – вся эта дикая, невероятная история с сумасшедшей женщиной и ее несуществующим ребенком сразу приобрела определенный смысл. «Вот оно – возмездие!» – эта мысль, как молнией озарила его мозг, и все дальнейшее представилось во всей ужасающей перспективе.

Стальная дверь накалялась с каждой минутой – уже невозможно стоять возле нее. Иман отступил на кухню, на ходу сбрасывая верхнюю одежду. Квартира быстро превращалась в настоящую духовку. Иман снял с себя все, кроме тонкой футболки и такого же трико, которое было у него под брюками. Посидев минуту за пустым кухонным столом, он направился в ванную. Аккуратно сняв одежду, стал под душ. Принял полное омовение согласно мусульманскому ритуалу.

Иман понял, что, возможно, приближается его час, и решил встретить его за молитвой. Он не совсем потерял надежду и старательно отгонял мысли о безнадежности своего положения. Он помнил, что говорил Улан – его первый религиозный учитель, его духовный наставник: «Мусульманин никогда не теряет надежду; безнадежность – дело шайтана». Он, конечно, надеялся на пожарных, ведь те знают, что он здесь. Но и понимал, что шансы спастись незначительны.

«Что-ж, в любом случае исполнится воля Аллаха», – сказал он сам себе вслух, и, пройдя в маленькую комнату, которая, видимо, служила хозяйке одновременно и спальней, и гостиной, стал лицом к кибле – направлению к Мекке, и приступил к намазу.

Душ несколько освежил его, но это ощущение прошло очень быстро, и Имана вновь начали мучить жар и дым. Двери и окна были подогнаны плотно, но, ведь дым просочится и в малейшую щель или дырочку. А жар шел отовсюду. Стальная дверь раскалилась до того, что облезла краска, и уже начала выгорать. Пластиковые рамы окон готовы были растечься вместе со стеклами, – Иман видел, что стекла помутнели и как будто пошли волнами.

«Субхан Аллах!» (пречистый Аллах), – прошептал он, и с новой силой принялся за молитву. Запекшиеся губы едва разлеплялись, шепча аяты Священного Корана; Иман, то сгибался в поясном поклоне, то падал ниц, то вновь выпрямлялся, совершая намаз; он старался не отвлекать сознание, но нет-нет, а подкрадывались мысли о скором конце, о том, как мало он пожил – даже не успел отвести своего Амана в школу. И, наверное, как и каждый человек, оказавшийся у порога меж двух миров, бросал взгляды назад, на прожитое, и, вспомнив тот или иной эпизод, сожалел и каялся, и горячо просил Всевышнего простить его за грехи, а их у него… было немерено.

Иман чувствовал, что запекается живьем. Он уже мало что соображал, в глазах рябило и расходились радужные круги. Движения его были замедлены, он чувствовал, что вот-вот лишится сознания. Действительно, он и сам не понимал, как еще жив; ему порой казалось, что он должен вспыхнуть факелом. Казалось, что оставшаяся на нем одежда сейчас загорится, она была давно сухой, как и все тело Имана, – он давно уже изошел потом, а воды в душе уже не было. То ли отключили, то ли пластиковые трубы водопровода расплавились на нижних этажах.

Но Иман продолжал молиться. Его губы уже не шевелились, и язык не повиновался ему, – он твердил про себя только одну фразу калимы (формулы веры): «Ла илаха илла Аллах, Мухаммад – расулуллах!» (нет божества, кроме Аллаха, Мухаммад его пророк). Но его мысли то и дело уходили в прошлое – и хорошего, доброго он совершил там, но почему-то вспоминается только нехорошее, то, что зовется подлостью, то, что давит на душу тяжелым грузом грехов и преступлений, заставляя ее страдать от невозможности вернуться в прошлое и исправить…

Бабушка

Иман учился в третьем классе, когда однажды учительница Жамал-мугалима завела разговор о вере и Боге. Она говорила о том, что верующие – темные, невежественные люди, и что, к счастью, их становится все меньше и меньше с каждым годом. Что религия, по выражению Карла Маркса – «опиум для народа». После чего ей пришлось объяснять, что такое опиум:

– Это такое вещество, называемое наркотиком, оно опьяняет и одурманивает человека.

Иман не понял, что значит «одурманивает», но он хорошо знал значение слова «опьяняет» – его отец иногда бывал пьяным, и тогда он его не любил.

– …так что, советский человек, пионер, хорошо знает, что нет ни Бога, ни Аллаха, – заключила Жамал-мугалима, и добавила:

– А тот, кто это утверждает, очень плохой человек, и вам нельзя слушать таких людей.

Иман любил свою бабушку, и он никак не мог согласиться с тем, что она плохая. Поэтому он сказал:

– Моя бабушка говорит, что Аллах есть, что он все видит и все слышит. А она никогда не бывает пьяной.

Одноклассники оживились, кто-то засмеялся, а Жамал-мугалима быстро взглянула на Имана. Взгляд ее стал каким-то нехорошим, жестким, и Иману стало не по себе. Он понял, что сказал что-то нехорошее. Но что? Ведь он сказал только правду о бабушке.

Иман любил слушать бабушкины сказки об Аллахе, пророке Мухаммаде, об ангелах и джиннах. И о шайтане. Бабушка рассказывала о них, укладывая его спать; Иман засыпал под них, но, странное дело – поутру он мог пересказать все, словно специально учил наизусть.

– А какой Аллах ростом? – спрашивал Иман, – Он как великан дау?

– Аллах очень велик, – говорила бабушка, – Человек не может представить все величие Всевышнего – у него не хватит мозгов для этого. И если кто-нибудь будет слишком ломать голову, пытаясь постичь величие Господа, то может просто свихнуться. Ибо не все подвластно уму человека. Человек должен знать, что Аллах очень велик – Аллах Акбар, что Он создал весь этот мир и управляет им, и что от него не скроется ничто, ни добро, даже на вес пылинки, ни зло на вес все той же пылинки. Потому что к каждому из нас приставлены ангелы, которые записывают в тетрадь наших дел все наши поступки, слова и мысли – и хорошие, и плохие.

Человек должен стараться совершать хорошие поступки, и не совершать дурных – не лгать, не воровать, не сквернословить, не пить водку, вино и пиво, не курить, не желать никому зла, а тем более не делать ничего плохого никому, чтобы Аллах был доволен им, ибо от этого зависит его будущая жизнь на этом и том свете. И не дай Бог нам заслужить его гнев!

Говоря об Аллахе, бабушка становилась строгой, и поэтому Иману не приходило в голову шалить и смеяться. Всем своим видом, необычно серьезными интонациями своего голоса бабушка давала понять, что к Аллаху нужно относиться серьезно и с великим почтением. Но вот разговор переходил к пророку Мухаммаду, и глаза ее начинали светиться умилением, голос смягчался, и она рассказывала о нем, как об очень близком и любимом человеке.

– А пророк Мухаммад – он что, родственник наш? – предполагал Иман, и бабушка улыбалась и гладила его по голове.

– Он, да благословит его Аллах и приветствует, всем нам, истинным мусульманам, родственник. Нет нам ближе его и любимей. Он – избранник Аллаха, и этим все сказано. Наш любимый пророк был защитником всех бедных и сирых, он – самый добрый из всех людей. И справедливый. И честный. Он за всю свою жизнь ни разу не солгал, не повысил голоса, не разгневался. Он был всегда спокоен и доброжелателен. От него исходило какое-то приятное благоухание; где бы он ни появлялся, там стихали раздоры и склоки, все успокаивались, даже плачущие младенцы – и те утихомиривались и радостно смеялись. Он прикасался к больному – и тому становилось легче. Если у кого случалось горе – он приходил, говорил слова соболезнования, объяснял, что горе его на самом деле не горе – ему верили и утешались. Он никогда не таил зла ни на кого, напротив, он жалел тех, кто причинял ему боль и оскорбление, так как знал, какое наказание для них приготовил Всевышний. Взгляд его согревал душу, и не было человека хорошего, благочестивого, который бы не проникался к нему уважением и любовью. Он призывал людей поклоняться одному Аллаху, чтобы спасти свои души – с ним соглашались и отворачивались от идолов, которым поклонялись все их предки. Он объяснял, как стать настоящими, просвещенными людьми – и люди следовали его примеру и обогащались знаниями. Его соратники и последователи обрели счастье в этой и той жизни, и лишь злые и завистливые, те, кому Аллах запечатал сердца, глаза и уши, не способны были понять, какое это счастье – быть его современником. И сейчас много таких среди нас, они – добыча шайтана.

– А шайтан, он кто – человек? – спрашивал Иман, и бабушка шептала какие-то непонятные слова и плевала за левое плечо.

– Шайтан, да, он может принять обличие человека, но чаще он невидим. Если тебе на ум приходят плохие мысли, ну, скажем, тебе хочется солгать, или украсть, или ударить кого-либо, то знай – шайтан рядом с тобой, это он нашептывает тебе совершить плохое. Тогда сразу вспоминай Аллаха, только именем Господа нашего можно прогнать шайтана. Я научу тебя словам дууа – молитвы, с помощью которой человек призывает Аллаха в покровители, в защитники от проклятого.

Проклятым бабушка называла шайтана.

Бабушка могла долго рассказывать об Аллахе, пророке Мухаммаде, об ангелах и джиннах. И еще у нее была очень старая и потрепанная книга – Коран, но читать ее могла только она сама. И, чтобы взять ее в руки, нужно было совершить дарет – омовение, умыться по особому порядку. Бабушка брала в руки Коран и читала – словно пела странную песню. Она говорила:

– Священный Коран – самая правдивая книга из всех книг, потому что в ней записаны слова самого Аллаха. А передан он нам, людям, через пророка нашего Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует. Я научу тебя читать ее, когда ты немного подрастешь, она написана на арабском языке.

Иман, конечно, хотел бы научиться читать Коран, но он очень сомневался, что сумеет, уж очень непохожи каракули в той книге на буквы, которым он научился в школе. Но он верил бабушке, она сумела внушить ему, что все в этой книге истинно. И вот теперь учительница, которой он тоже верил, уважал, и, что греха таить, немного побаивался, утверждала обратное.

Жамал-мугалима прошла на свое место и села за стол, и только после этого призвала класс к порядку. Она не сразу заговорила – предварительно прошлась взглядом по всему классу. Ученики замерли, так как каждый прочувствовал этот взгляд. Остановила она его на Имане, и он невольно поежился.

– Я уже сказала о том, что верующие люди плохие, но вы не представляете, как они вредны для нас. Ведь они прикидываются хорошими, чтобы обмануть вас. Вот твоя бабушка, Иман, ведь она вредит тебе, а, наверное, говорит, что любит тебя?

Учительница прожигала его глазами, и Иман опустил глаза. Он лишь кивнул головой.

– И, наверняка ты ее любишь.

Иман вновь кивнул.

– Тебе она кажется хорошей, но она плохой человек, раз говорит, что Аллах есть. Не верь ей, и не слушай ее! Хорошо?

Иман вновь кивнул, на этот раз не так уверенно. Он еще некоторое время сидел с опущенной головой, но чувствовал, что учительница смотрит на него, и смотрит осуждающе. Жамал-мугалима еще раз повторила, что нет ни Бога, ни Аллаха, ни Христа и ни Будды. И что нет, следовательно, и черта с шайтаном. Она еще долго говорила о вредности веры в сверхъестественные силы и о том, что человек – единственный хозяин всей вселенной.

Иман думал, что больше не будет возврата к этой теме, но он ошибся. К концу урока учительница дала Иману небольшую записку, с тем, чтобы он передал ее отцу. В груди у Имана похолодело, он понял, что чем-то провинился. Он не мог найти в своем поведении ничего предосудительного, но то, что записка к отцу не предвещает ничего хорошего для него самого, он знал. В начале учебного года Иман подрался с одним мальчиком, Игорьком. Вообще-то Иман был тихим, покладистым мальчиком, на него до того случая не жаловались, ни учителя, ни соседи, ни даже девочки.

А в тот раз Игорек просто достал. Он сидел сзади, и ему пришло в голову давать шелбаны по голове Имана. Иман, может быть и стерпел бы такое оскорбление, тем более, что было не больно, но на них обратила внимание Света, которая очень нравилась ему, но которой он, видимо, не нравился. В последнее время она отдавала предпочтение Игорьку, и, возможно, именно оттого тот глумился теперь над Иманом. Игорек не рискнул бы проделать подобное с кем-то другим, а Иман что – в классе уже сложилось мнение, что он тихоня и, значит, трус.