Хулистан

9

– А вы не будете играть? – спросил я, заметив, что мой гид не стал менять деньги.

– Нет, не хочется, – ответил он, глядя куда-то в сторону.

– Почему так? Это забавно. И ставки здесь всего от пяти амеро.

– Я никогда не играю в рулетку.

– Но – почему? – удивился я. – Вы человек азартный, насколько я разбираюсь в людях.

– Вам так показалось, – сказал он, снова отводя глаза.

– Ну, как хотите, – разочарованно пробурчал я и присел к столу, за которым хороводила симпатичная раскосая брюнетка в красной жилетке.

Кроме меня, в игре были два приятеля – смешливые парни славянской наружности, пожилой грустный негр и четвертой – дама лет сорока, пестро и безвкусно разодетая и вся в золотых цепочках и перстнях, по виду – настоящая цыганка.

Обычно я начинаю игру осторожно – блэк-ред. Если немного выигрываю, перехожу на серии. Если продолжаю выигрывать, ставлю на номера. И никогда не ставлю на зеро!

Но в тот раз, нарушив собственные правила, сразу поставил на семнадцать – всего десятку – и выиграл!

Правда, я быстро спустил выигрыш и даже попал в довольно крупный минус, после чего и перешел к своей обычной тактике.

Но мне продолжало фатально невезти даже на блэк-реде, где я вполне разумно, на мой взгляд, увеличивал ставки, рассчитывая, что возростающая вероятность выигрыша даст мне возможность отыграться (собственная версия системы Мартингейла). Достаточно было всего лишь серии из двух-трех удачных попаданий.

В итоге, уже через полчаса, мой запас фишек на 500 амеро был исчерпан, и мне пришлось попросить Харифа разменять еще пять сотен. Это будет мой предел на сегодня, решил я про себя.

Пока я проигрывал, юнцы ушли, нежно обнявшись. Зато к столу подсели две супружеские пары. Одна из дам, молодая смуглая брюнетка, возможно – итальянка, была совсем свеженькой и миленькой. И что особенно притягивало – вела себя весело и непринужденно. Скорее всего – выпила лишнего. Я ею неприкрыто любовался, – ее кукольным личиком и едва налившимся женской спелостью телом, возбуждающе проглядывавшим всеми своими интимными округлостями сквозь полупрозрачную ткань вечернего платья, – и вскоре она заметила мои восхищенные взгляды и даже начала кокетливо постреливать в меня глазками. Сама она ставки не делала, лишь следила за игрой. Зато ее муж, или кем там он ей приходился, весь сосредоточился на игре, равнодушно отдав тело подруги на растерзание похотливых взглядов.

Я все продолжал проигрывать. Но меня теперь занимало лишь одно: как долго я продержусь, чтобы иметь радость перепихиваться совсем уже бессовестными взглядами с этой смуглянкой. «Может быть, из этого пинг-понга что-нибудь обломится при следующей нашей встрече? – распалял я в себе казанову. – Кажется, эта стервочка не очень-то стесняется своего дружка? Надо бы завтра попытаться ее подсторожить вечерком. Но сначала узнать – в каком номере остановилась…»

И тут в мое ухо дунул этот Хариф своим слюнявым шепотом:

– Ставьте на 25! Пятьдесят амеро!

– С какой стати? – возразил я ему нервически. – У меня осталось всего пару сотен!

– Поставьте, я прошу вас! – неожиданно страстно взмолился Хариф. И я поставил. Сам не знаю почему.

– Ставки сделаны, господа! – в очередной раз трагическим голосом объявил крупье.

Тефлоновый шарик все еще несся по желобу, постепенно снижая траекторию, вот он уже почти скатился в дорожку, подпрыгнул на ямке номер девятнадцать, ударился о двадцать пятую… и отпрыгнул, замерев в тридцать четвертой.

– Номер тридцать четыре, красное, выиграл, господа! – выкрикнул крупье – и девушка в красной жилетке начала сгребать фишки.

Я даже не оглянулся на Харифа. Лишь обозвал себя мысленно идиотом.

А этот толстяк опять мне шепчет:

– Поставьте снова на 25, Бобби! Сотню! – и так требовательно, словно это он играет, а я всего лишь его казначей.

– Отстаньте! – не выдержал я и сбросил со своего плеча его лапу. Но он продолжал настаивать:

– Бобби, поставьте! Я отдам вам эту сотню, если вы проиграете!

На нас уже начали оглядываться. Особенно смущал разочарованный взгляд «итальянки». Он словно укорял: трусишь, боишься рисковать?

Я успел поставить. Несколько кругов – и шарик, словно намагниченный, устремился вниз и намертво застыл в ямке.

– Номер двадцать пять, красное, выиграл, господа!

Подошла банкирша и поставила слева от меня на стол ящичек полный фишек. Не плохо, а? Но меня больше порадовало явное одобрение этой «итальянки» – она наградила меня парой беззвучных касаний пальчиков о пальчики, изображая аплодисменты, расплывшись при этом в откровенно обольстительной улыбке.

– Поздравляю, – почему-то недовольно пробурчал сзади Хариф.

– Спасибо, дружище! – гордо отозвался я. – На что будем ставить?

– Я бы поставил пару сотен на черное.

Я послушно поставил и выиграл.

– Повторите, – еще угрюмее бросил Хариф.

Я поставил и снова выиграл.

– Может, хватит? – спросил он совсем уже трагическим голосом.

– Хариф, глупо прерывать игру, пока удача улыбается! – ответил я легкомысленно, откровенно пожирая глазами мою шалунью, которая теперь смотрела только на меня, поигрывая пальчиком со своими пухлыми губками.

– Как хотите, – безнадежно отозвался он.

Я сам сделал ставку. Поставил четыре сотни на цифру семнадцать, что принесла мне первый успех, – и продул. Потом сделал еще несколько беспорядочных ставок – и все они проиграли.

Хариф за спиной молчал. Я даже не слышал его сопения. Обернулся обеспокоенно и увидел, что он успел что-то заказать и потягивает из бокала.

– Не везет, – сказал я смущенно, встретившись с его осуждающим взглядом.

– Я ведь говорил, что надо вставать.

Как раз в это время итальянка со своим спутником поднялась из-за стола и, даже не глянув в мою сторону, двинулась к выходу.

– Ладно – последняя ставка, – решил я, потеряв интерес к игре.

– Ставьте на первые три! – сразу оживился Хариф.

– Сколько?

– Триста. Вы все равно в выигрыше.

Я отсчитал фишки и двинул, совершенно забыв, что там мое суеверно нелюбимое зеро.

10

– Хариф, как это у вас получилось? – спросил я, отпив из чашки удивительно ароматный кофе.

Мы сидели в дворике. Между нами, на столе, мирно горела лампа из толстого цельного куска стекла пирамидальной формы.

– Что именно? – спросил он.

– Я говорю про игру. Вы пять раз мне подсказали и четыре раза я выиграл.

– Это просто случайность, – небрежно отмахнулся он.

– Это не может быть случайностью! – возразил я.

– А что это тогда, по-вашему? – вылупил он теотрально глаза.

– Ну, я не знаю. Вы, очевидно, очень опытный игрок. Признайтесь, вы следили за выпавшими номерами и высчитывали вероятность?

– Ничего я не высчитывал! – вроде как обиделся Хариф. – Я даже не всегда следил за рулеткой! Это обычное везение. Такое иногда случается.

– Везение? Что ж вы тогда сами не сели за стол, если такой везучий? – спросил я не без ехидства. – Я ведь видел, как вам хотелось.

– Нам нельзя, – мрачно уронил Хариф, и бережно поставил свою чашку на холстяную салфетку.

– Нельзя? Что вы хотите этим сказать? – удивился я. – А! Понял: вам запрещено играть во время работы?

– Нам вообще нельзя. Гюлистанцам запрещено играть в азартные игры. Почти всем. За это могут строго наказать.

– Что за бред? Как это может быть? – еще более удивился я. – И что значит «почти всем»? Вы хотите сказать, что кому-то из гюлистанцев можно играть, а кому-то нельзя?

– Вот именно, – ответил он.

– Но это несправедливо! Что за средневековые привилегии устанавливают ваши правители? – возмутился я. – И как это можно практически осуществить, проверить? У вас что – на лбу написано, кому можно зайти в казино, а кому нельзя?

– Бобби, ваши шутки неуместны, – строго сказал Хариф. – Этому закону уже много лет. И лишь недавно в него были внесены некоторые либеральные поправки в пользу высших классов.

– О каких высших классах вы говорите, Хариф? У вас что – классовое общество?

– По Конституции – гражданское. А по установленным традициям – классовое. В некотором роде. Закон Пирамиды!

– А причем здесь «пирамида»? Опять эта чертова «пирамида»! – уставился я почти с ненавистью на лампу, чахло источавшую желтоватый свет.

– Не кричите так, Бобби, – мягко укорил меня Хариф. – Это неприлично. Я ведь вам давеча пытался все объяснить, но вы не захотели слушать.

– Что вы хотели мне объяснить, черт возьми? – еще больше разозлился я.

– Джоанна была права, – безнадежно вздохнул Хариф. – Вы очень эмоциональны. Почти неврастеник, извините.

Я задохнулся от возмущения.

Никакой я не неврастеник! Просто терпеть не могу, когда меня держат за лапуха!

Но я взял себя в руки, отпил с отвращением глоток остывшего кофе и сказал:

– Хариф, я вижу, вы не успокоитесь, пока не продиктуете мне свои чертовы инструкции. Что ж, я готов выслушать, если у вас так чешется. Могу даже записать, если для вас это так важно.

– Это важно для нас обоих, Бобби! А записывать ничего не надо.

– Давайте, давайте! Я слушаю! Только, пожалуйста, коротко и конкретно. Без всяких там страшилок.

Хариф помолчал, пристально разглядывая меня, ожидая, очевидно, когда я успокоюсь и проникнусь должным вниманием, а потом сказал:

– Бобби, посмотрите на меня внимательно. Вы не находите ничего необычного в моем гардеробе?

Сказав это, он невозмутимо закурил и откинулся в кресле под моим оторопелым взглядом.

В следующий миг я невольно пробежался взглядом по его дешевому шмотью. Хотя, что его было разглядывать? Этот тип уже полдня болтался передо мной в одном и том же мешковатом светло-сером костюме с серебристыми блестками и в белой рубашке с синими вертикальными полосочками.

– Внимательно, Бобби, внимательно. Это такая маленькая штучка.

– Я ничего не вижу, кроме вашей самодовольной улыбки! – нервно выпалил я.

– Вы ничего не замечаете, потому что не знаете, на что именно надо обращать внимание, – сказал примирительно Хариф. – В этом и проблема!

– Опять «проблема»?! – взвился я.

Он меня уже достал, этот индюк. Я почти решил встать и уйти. Да пошел он со своими загадками! Найду себе другого гида – не такого напыщенного болвана!

– Вот! Вот на что надо смотреть! – придвинулся вдруг Хариф, тыкая своим толстым пальцем в какой-то крошечный значок на лацкане пиджака.

– И что это? – недоверчиво спросил я, но и сам придвинулся, чтобы рассмотреть. – Университетский значок? Или вы член какого-то тайного общества?

– Это – все, Бобби! Все, что вам надо знать о гюлистанце, чтобы понять, как себя с ним вести! – сказал он торжественно.

– Это? Дайте-ка посмотреть, – заинтересовался я.

– Только не уколитесь, – сказал Хариф и вытянул из материи значок, который оказался насаженным на иглу.

– Похоже на какой-то цветок, – сказал я, вертя у самого носа невзрачную вещицу, выполненную из дешевого металла. – Так что это за штучка?

– Не важно, на что похожа эта штучка. Важно – какого она цвета!

– Она зеленая. И что?

– Вот об это нам и необходимо с вами поговорить – о цветах Радуги! О цветах Пирамиды! О мудром устройстве нашего государства, о соподчиненных слоях нашего общества, каждый из которых выполняет предписанные ему государством обязанности и имеет соответствующие права! – выдал пламенное резюме Хариф, забрав из моих рук значок и церемонно воткнув на прежнее место.

– Так все дело в цвете? Каждый класс вашего общества символизирован в определенном цвете радуги? – предположил я неуверенно.

– Именно так!

– И вы все должны носить такие значки? Но я ни на ком, кроме вас, не замечал такого значка! – сказал я, невольно завертев головой.

– Вы и на мне его не замечали, пока я не ткнул вас носом, – усмехнулся победительно Хариф.

– Но откуда я мог знать, что этот невзрачный значок может что-то означать? И что мне в таком случае искать на других, чтобы определить, кто они?

– Цвета, Бобби. Цвета Радуги! Это может быть что угодно. Какой-нибудь аксессуар одежды, украшение – значок, кулон, сережки, «бабочка»!.. Кстати, о «бабочках». Вы заметили, какого цвета «бабочки» у персонала гостиницы?

Я ненадолго задумался, пытаясь припомнить.

– Фиолетовые?

– Совершенно верно!

– Уж не хотите ли вы сказать, что эти фиолетовые «бабочки» тоже – опознавательный знак?

– Именно!

– Никогда бы не подумал! – изумился я искренно.

– Так и должно быть! Гюлистанцам предписано разнообразить эти знаки. Ведь представьте, если бы мы все носили что-то одинаковое на себе? Скажем, повязки на руках, или звезды на груди, как метили фашисты евреев. Иностранцы сразу бы заинтересовались – что это мы все носим? И начали бы задавать вопросы. А нам это ни к чему – у нас, по Конституции, демократия!

– Хороша демократия, – не удержался я. – Но ведь это неудобно, Хариф!

– Что – неудобно?

– Разнообразие! Вам должно быть неудобно каждый раз выискивать на всяком встречном эти самые разноцветные знаки!

– А нам этого и не надо, – хитро улыбнулся мой гид. – Мы и без специальных знаков почти всегда можем определить, кто из нас к какому сословию принадлежит.

– Это как же?

– По его профессиональному и материальному статусу. Что тут непонятного? По району, в котором он живет. По тому, как одевается, какая у него машина. Это очень просто. Вот, к примеру, все тот же низший персонал гостиниц. Они все «фиолетовые». Так же, как к сословию «фиолетовых» относятся практически все рабочие, мелкие служащие, прислуга, продавцы в магазинах. В общем, всякая мелкота. Они все почти – Дети Государства.

– «Дети Государства»?

– Я потом вам объясню, что это означает. Главное для нас сейчас, чтобы вы поняли: надо вести себя осмотрительно с гюлистанцами, раз уж вы такой… общительный.

– Вы меня озадачили, Хариф, – признался я, неповоротливо обдумывая странную информацию. – Все это так необычно. Я даже вам не совсем верю, извините. У меня как-то не укладывается в голове эта дикость.

– Это совсем не дикость, мистер Ганн! – голос Харифа снова посуровел. – Вы ведь еще ничего и не знаете, я вам ничего почти и не рассказал, а сразу делаете скоропалительные и обидные выводы. Вот когда я вам все расскажу и объясню, тогда вы и сами, – я уверен! – поймете всю мудрую и, я бы даже сказал, философски гуманную суть устройства нашего общества. Эта оригинальная, не имеющая аналогов в мире, социальная модель весьма эффективна, уверяю вас, в части управления государством и преумножения его мощи во благо всем членам общества, к какому бы сословию они не относились. Она, наконец, справедлива. И, что я могу сказать с особой гордостью, она честна, в отличие от ваших западных обществ, которые, если говорить откровенно, устроены почти так же, но ханжески скрывают свою тоталитарную сущность за ослепительным фасадом демократии!

– Что вы несете? Как вы можете сравнивать? – неприятно изумился я.

– Могу! Я прожил целых семь лет в Европе.

– Ладно, ладно. Я не собираюсь ввязываться с вами в политические споры. Возможно, я чего-то не знаю, чего-то не понимаю. Так расскажите мне это подробно. Меня это весьма заинтересовало.

Хариф в очередной раз глянул на свои шикарные часы.

– Время к полуночи, мистер Ганн. Давайте отложим разговор до завтра? Чтобы объяснить все в подробностях, необходимо время, которым ни вы, ни я в данный момент не располагаем. Вам надо отдохнуть.

– Да к черту отдых! – отмахнулся я. – Вы меня не на шутку заинтриговали! Давайте поднимемся ко мне в номер, закажем чего-нибудь выпить, и вы мне все расскажите?

– Нет, мистер Ганн. Завтра. Я и сам устал, – не соблазнился толстяк.

– Это не честно!

Но он уже встал.

– Извините, не могу. Меня ждут. Во сколько завтра заехать?

– Да когда хотите, – огрызнулся я раздосадовано. – Попозже.

– В десять?

– Можно в десять.

Хариф протянул руку, которую я неохотно принял.

– Очень приятно было с вами познакомиться, мистер Ганн, – сказал он неожиданно официальным любезным голосом. – Надеюсь, вы останетесь довольны пребыванием в нашей стране. Можете во всем на меня рассчитывать. До встречи!

И он пошел к воротам, на ходу застегивая пуговицы своего мятого пиджака.

А я сразу почувствовал себя вроде как брошенным сиротой. Мне стало как-то неуютно и даже чуть тревожно одному. Так что, если этот Хариф хотел припугнуть меня и заставить вести тихо и скромно, то у него это здорово получилось.

Когда я подошел к лифту, из раскрытых дверей ресторана бесшабашно выплескивались в холл залихватские аккорды разнузданно-канканной музыки. Но я лишь поморщился – мне хотелось только одного: быстрее подняться в номер, запереться на ключ и сунуть голову под одеяло.

2

Пирамида

Все животные равны, но некоторые равнее других.