Дрезд из Дроздена

Невстреченные

– Мы встретимся, мы обязательно встретимся!

У Иворги и Свири всё лето впереди.

Иворга смотрит, как его подруга спешит к своему дому.

Медлит.

Идет домой.

У Иворги и Свири всё лето впереди.

– Мы встретимся, обязательно встретимся!

Безумный хоровод увлекает Свири, Иворга тщетно пытается найти её в череде танцующих.

Горят костры.

Солнцестояние.

Папоротник цветет.

– Мы встретимся, обязательно встретимся!

Иворга и Свири разбегаются по домам, чтобы успеть до грозы.

Сильные в июле грозы.

Иворга оборачивается.

Смотрит на Свири – тоже обернулась.

Спешат друг к другу.

Падают в траву.

Обнимаются.

Крупные капли падают на разгоряченные тела.

– Мы встретимся, обязательно встретимся!

Иворга шепчет это про себя.

Люди ворчат:

– Уйди от этой Иворги, не чета она тебе.

Но это они так, это так в сказках заведено, чтобы не сразу всё хорошо было, а чтобы люди счастью влюбленных мешали. Ничего, поворчат-поворчат и успокоятся, куда они денутся.

Черничный август.

– Мы встретимся, обязательно встретимся!

Трава желтеет.

Хрустит на зубах спелое яблоко, Иворга его Свири подарил.

– Мы встретимся, обязательно встретимся!

Осень.

Спать пора.

По домам пора, и спать.

Иворга постель стелет.

Свири постель стелет.

Спать пора.

Ничего, завтра встретятся.

Завтра.

Когда проснутся.

…проклевываются из земли, живут одно лето…

Всё заметает, засыпает…

Мы встретимся…

…обязательно…

…встретимся…

Лесень и Ото

Осень прощается с летом.

Целуются на перроне.

Стучат колеса, бегут шпалы, первое сентября, второе сентября, третье сентября…

Осень едет к зиме.

Зима ждет осень, готовит хрустальный дворец, стелет белоснежную скатерть и белоснежные же перины.

Станция.

Пятнадцатое сентября.

Лето ждет осень на перроне.

Целуются украдкой, не видит ли зима.

Нет, не видит.

Осень хочет остаться здесь, с летом, солнечным, душистым, черничным, лежать в густых травах, смотреть на звезды, слушать, как шелестит листва. И чтобы потом у Осени и Лета родились Лесень и Ото.

Поезд спешит.

Стучат колеса.

Первое октября, второе октября…

…перрон.

Осень встречается с Зимой.

Зима укрывает Осень белой фатой.

Хочет увезти Осень в хрустальный дворец.

Чтобы родились у них Зисень и Ома.

Хочет поцеловать невесту…

…уходит, исчезает, – много дел у Зимы.

Стучат колеса.

Октябрь.

Лето ждет на перроне – последний раз ждет, да и то правда, не век же лету быть, выдохлось, пожелтело, пожухло.

Поцелуй на перроне.

…до отправления поезда полчаса…

Старый отель.

…снова поцелуй на перроне.

Стучат колеса.

Первое ноября, второе ноября…

Зима срывает с осени желтые листья, любуется своей невестой.

…где-то умирает Лето.

Зима уводит Осень в хрустальный дворец, под белые покрывала.

…а потом у них родятся Зисень и Ома.

И Зима никогда не узнает, что это – Лесень и Ото.

Флай Флёр

– Спасите меня.

– А?

– Спасите меня… пожалуйста.

Девчонка наклоняется ко мне, маленькая, светленькая, в чем только душа держится, джинсики рваные, один кроссовок на размер больше, второй на два размера…

Не понимаю.

– Подвезти вас?

– А… ну да. То есть… нет… вы скажите, что мы вместе, да?

Не понимаю.

– Ну просто… скажите, что мы вместе.

Все равно не понимаю. Открываю дверцу, садитесь, барышня. Тут же спохватываюсь, что я наделал, люди разные бывают, один и правда тащит груз, попросит подвезти, а другой вот так вот сядет, и блок питания своротит…

Нет. Не сворачивает. Сидит, поджав ноги, маленькая, тоненькая, в чём только душа держится. Первый раз вижу человека. Вот так. Близко. То есть, видел, конечно, там, внизу, в катакомбах, роется что-то, не поймёшь, то ли человек, то ли эти, как их, грызы, то ли… А вот чтобы так, вблизи… Фиксирую на камеру, показать кому, не поверят, человека подвозил.

Выстрелы. Внизу, в катакомбах, в канавах, уже вижу, как по узким улочкам ползут ловчие, плюются огнем. Начинаю догадываться, слишком медленно – ловчие окружают меня, преграждают путь, кто-то уже норовит распахнуть дверцу, добраться до девчонки…

– Что нужно, не понимаю?

– Человек у вас здесь…

– Мой человек, что дальше?

– Ваш? – ловчий настораживается, – а документы на него…

– Я что, с собой все документы таскать должен?

– Вообще-то да.

– Да? Удостоверение своё покажите будьте добры.

– Нет с собой… вы только боссу моему не говорите…

– Гнать вас таких с работы надо, боссу не говорите… только пушками махать умеем, люди как плодились, так и плодятся, грязь по городу разносят…

– Еще раз… прошу прощения.

Ловчие уходят. Девчонка сжимает мой руль, кажется, благодарит. Еду дальше, по ходу дела соображаю, где её высадить, как от неё избавиться, как-то не нравится мне это, что человек на мне сидит…

– Куда доставить?

– А до пятнадцатого сектора можете?

– Слишком далеко.

– Да вы понимаете, мне очень нужно.

– Я вообще в другую сторону.

Она все понимает, хочет открыть дверцу. Что-то происходит, какой-то сбой данных, меняю маршрут.

– Давайте… довезу.

Сам не знаю, что на меня находит, почему я хочу довезти её. Может, какие-то отголоски прошлого, настолько далёкого, что мы и сами его не помним, когда наши предки вот так же безропотно возили людей, куда они прикажут…

Только этого еще не хватало.

Сворачиваю в пятнадцатый сектор, задним числом понимаю, что на работу опоздал безнадежно, и знать бы ещё, как я это буду шефу объяснять. С человеком заигрался. Номер четырнадцать-девяносто, вам сколько лет, что вы с людьми играете?

– Вот здесь… левее. Ага, спасибо.

Она выпрыгивает на землю, падает, тут же поднимается, отряхивает замызганные джинсики, бормочет что-то, трап подать, блин, не судьба было.

Смотрю на неё.

Я должен ехать на работу, вместо этого стою, смотрю на неё.

Она ищет что-то в развалинах, окликает кого-то, разбрасывает обломки досок, потом начинает скулить. Как люди скулят, мне слышать раньше не доводилось, а вот когда они воют в голос, вот это хорошо слышно. Девушка наклоняется над изувеченными телами, скулит, странно, что не воет в голос, боится чего-то…

– Надо их… закопать.

– А?

– Надо их закопать.

– Зачем. Утилизация уберет, сообщить надо куда следует.

– И не вздумайте даже! – срывается на крик, – их закопать надо, закопать! Поможете?

– П-помогу.

Включаю ковш, рою землю, зачем я это делаю, что я вообще делаю. Девчонка сбрасывает тела в яму, укрывает чумазыми тряпками. Забрасываю землю, девчонка уже сооружает что-то крестообразное из двух досок.

– Антенны не так делают.

– А?

– Антенны не так делают.

– Да знаю я. Это не антенна.

– А что?

Отмахивается. Втыкает кресты в землю, с шумом втягивает слизь в дыхательные пути. Вспоминаю что-то.

– А слизь надо наружу, а не внутрь.

– Да ну тебя, ты как мама, чессло…

Снова скулит, трясется, больная какая-то, что ли…

Думаю, что делать дальше. Открываю дверцу.

– С-садитесь.

– Да, я сломан. Да, знаете, блок питания полетел… А вы что хотели, вы зарплату нормально поднимите, тогда и блоки питания нормальные ставить будем, а не это убоище! Завтра починю, выйду… выйду-выйду, куда я денусь…

Задним числом думаю, что шеф запросто может проверить, что никакой блок питания у меня отродясь не ломался.

Девчонка расхаживает по моему гаражу, как у себя дома, выискивает какие-то тряпки, делает себе гнездо. Думаю, как бы не размножилась, а то сегодня один человек, завтра десять.

Думаю, как из одного человека получается несколько. Не знаю.

– А меня Алина зовут.

– Я запомню.

– Да ну тебя, надо говорить – очень приятно.

– Очень приятно.

– А тебя как?

– Двенадцать-девяносто.

– Да ну тебя, это разве имя… – она смотрит на мой корпус, – Флай Флёр… круу-то, Флай Флёр… Флёр, это же цветок, да?

– Не знаю.

– Ой, да ну почему ты ничего не знаешь! Как мама, тоже вот спросишь чего, а она…

Замолкает.

Снова скулит.

Не понимаю я людей.

Не понимаю.

– Самка? – спрашивает регистратор.

– Самка.

– Стерилизовать бы надо…

– Почём?

– Три тысячи за операцию. Две за наркоз.

– М-м-м… а без наркоза?

– Вы чего, она у вас озвереет от боли…

– Ну, хорошо, я подумаю.

– Ну думайте. И побыстрее. А то потом будете мучиться, детей топить. Хотя самки смышленые пошли, иногда сами топят. Хотя всякое бывает, еще ребенка не отдает… Вши есть?

– Куплю.

– Вы не поняли. Не должно быть. В волосах.

– Наверное, нет.

– Вымойте её хорошенько. И на улицу не пускайте, там сейчас отлов идёт… о-ох, намучаетесь вы с ней…

…и последнее сообщение: в связи с участившимся случаями нападения людей на граждан в городе проводится массовое истребление биологических объектов, в том числе и являющихся чьей-то собственностью. По этой причине рекомендуется обеспечить доступ работников санитарной службы…

Мир переворачивается перед глазами.

Еще не понимаю, что случилось, быть не может, розыгрыш какой-то, насмешка…

Сворачиваю в сторону дома, попадаю во встречный поток, кто-то отчаянно сигналит, парень, куда прешь, совсем микросхемы съехали, или как…

Домой.

Набираю номер Алины, не отвечает, вот ведь черт…

Подъезжаю к дому, вижу распахнутую дверь гаража, уже понимаю, что-то здесь было, понять бы ещё, что…

– Алина?

Тишина.

– Алина?!

Включаю динамики на полную мощность —

– АЛИИ-И-И – НА-А-А-А!

Ничего. Тишина. Уже понимаю, что её здесь нет.

Снова выворачиваю куда-то, снова на встречку, парень, куда прёшь, жить надоело или как… Задним числом спохватываюсь, что надо включить навигатор, где эта чертова санитарная служба, где-где-где…

Врываюсь в контору под знаком гнутого трилистника, парень, куда прешь без очереди, куда надо, туда и пру…

– Где она?

– Вы вне очереди, – напоминает экран в кабинете.

– Где она?

– Кто?

– Алина, кто.

– Конкретнее.

Спохватываюсь, что они знать не знают, кто такая Алина, и вообше…

– Девушка была…

– Ваша?

– Ну…

– И?

– Вы её забрали…

– Куда забрали?

– Ну, вы же всех забираете… по домам ходите… – только сейчас чувствую, что сморозил полную чушь.

– Мы чужую собственность в жизни не берем, что вы в самом деле.

– А по радио же…

– Нет, вы посмотрите, повёлся, а? Парни, шуточка-то удалась!

Смотрю на календарь, 1.04.2098 г. Хочу вмазать парням по первое число, тут же спохватываюсь:

– А… Алина тогда где?

– Да кто ж её знает… Тоже, поди, услышала по радио, испугалась…

Свет фар выхватывает из темноты человека, бросаюсь к нему, зажимаю в угол между гаражами. Еще пытается отбиться от меня ржавым ножичком, ну-ну…

Протягиваю фото:

– Видел… такую?

– Н-не….

– А если вспомнить?

– Не видел… не-а…

Отпускаю. Тощий парень уносится в темноту ночи, заходится кашлем.

Продолжаю патрулировать мрак, будь я проклят, если её не найду…

Темнота выпускает чумазую женщину, кидаюсь к ней, зажимаю в угол, жду, что будет визжать. Не визжит, уже знает, помощи ждать не от кого, вынимает кольт, направляет на мой блок питания, а вот мы какие…

Показываю фото.

– Не видели… такую?

– М-мм-м… дай подумать… Да что ты меня зажал-то, ты мне так и грудь передавишь… о-ох, синяк будет, я тебя вообще убью, меня муж потом пришибет, откуда, скажет, синяки на груди… Гхм… Точно, она вчера там в помоечке рылась, наши её шуганули…

– За что так?

– А чего, нечего на чужое место… точно… в той стороне…

Кидаюсь в ту сторону, женщина кричит что-то вслед, хоть бы сахарцу подкинул, что ли…

Ночь расступается, смыкается за спиной.

Ищу.

Ошибка программы…

Нет, не ошибка. Точно. Слышу её голос, отбивается от кого-то, да вы вообще охренели или как…

Спешу туда, навигатор показывает, что объезда нет, плевать я хотел на этот навигатор…

Вы хоть понимаете, что мы предлагаем вам уникальную возможность? – голос холодный, металлический, кто-то из наших, – вы просто находите места большого скопления людей и сообщаете нам. Дальше дело за нами….

– Да пошли вы знаете, куда…

– Что вас смущает? Вы можете объяснить, почему вы так дорожите людьми, что они сделали для вас? Если я не ошибаюсь, люди только что выгнали вас с места кормления, и…

– Да пошли вы все на хрен, Флай придет, он вообще вам всем блоки поотрывает!

– И где он, ваш Флай?

Выхожу из темноты, санитары бросаются врассыпную, ага, испугались, ну меня кто угодно испугается, пушки у меня те ещё.

– Что нужно, не понял?

– Ваша, что ли? – кто-то недовольно косится на девчонку.

– Моя, дальше что?

– Так чего без браслета выпускаете? Вот так вот выгоняют, потом к нам приходят, мебель ломают, а-а-а, парнишку моего уби-илии, а-а-а, женщину мою застрели-и-и-или-и-и, а она так пе-ее-е-ела…

Алина бросается ко мне, распахиваю дверь, прыгает на сиденье, снова втягивает слизь в дыхательные пути, да что за манера такая…

Неправильно, – повторяю, – неправильно, надо наружу, а не внутрь….

– Да знаю я… знаю…

Снова втягивает слизь, потом как будто назло мне отторгает слизь на тряпку, которой я протираю стекло.

– Ну, вы понимаете… вот вы говорите… людей перебить. Как правило это говорят машины, потерявшие смысл своего существования… И потеряв смысл они подменяют его поддельным смыслом – стремятся уничтожить людей. Честно говоря, мне жаль такие модели…

Старый динамик говорит медленно, чуть с хрипотцой.

– А если отставить нравственную сторону… Ну, вот вы говорите, перебить всех людей. А ведь это между прочим естественная фауна города. Вот не будет людей, а кто будет вместо людей? Правильно, собаки. Крысы. И если с людьми еще можно как-то договориться, какие-то соглашения подписать… то с крысами такой номер уже не прокатит. Когда крысы перегрызут ваши провода, вы это поймете…

– Но ведь крыс можно истреблять точно так же, – не соглашается ведущий.

– И во сколько это обойдется нашему бюджету ежегодно? Ничего, что у нас есть другие расходы? Не проще ли договориться с людьми?

– Что же, большое спасибо, время нашего эфира подходит к концу. Напоминаем, с нами был специалист по фауне города номер семьдесят – тридцать четыре.

Аплодисменты. Гаснут софиты. Терпеливо ждём за кулисами, когда семьдесят-тридцать-четыре подъедет к нам.

– Вы… двенадцать-девяносто?

– Да, я созванивался с вами.

Специалист настороженно смотрит на девчонку рядом со мной.

– Она как… ничего, смирная?

– Да не жалуюсь.

– А то был один звереныш, фару мне выкрутил, разбил… пришлось переехать его. Года три было, не больше…

Алина вздрагивает. Чего вздрагивает, не её же переехали.

Алина выходит на трибуну, маленькая, хрупенькая, нервная, оглядывает притихший зал.

– Прежде всего, я хочу поблагодарить организаторов сегодняшнего мероприятия…

Аплодисменты.

– …а также всех, кто поддержал наше начинание. Мы живем на одной планете, бок о бок, и сотрудничество двух цивилизаций обещает быть более продуктивным, чем противостояние…

Кто-то движется в сторону Алины, чувствую, что готов растерзать этого кого-то, если он хоть коснется Алины, какого чёрта она доверилась телохранителям, это я должен её орханять, я…

Торможу.

Нет, не я торможу, что-то само тормозит меня, мотор глохнет. Не так, как обычно, когда еще можно что-то поменять, подлатать, починить, а совсем…

Алина косится на меня.

– Чего ты?

– Не могу. Можешь вызвать мастера?

– Вот бли-ин, ни раньше, ни позже… Ну счас, счас…

Ждем.

Накрапывает дождишко, меленький, серенький, Алина ёжится, названивает кому-то, какой-то своей Алке-Галке-Мочалке…

– Галюсик, а ты сейчас не в автопроме? Ой, Галюнь, а ты мне машиночку там не посмотришь? Этот-то что-то совсем не тянет… ага, ну давай, покедова…

Нервно смахиваю со стекла капли дождя.

– Ты чего так? – Алина кладет руку на капот.

– Так… Страшно.

– Да не парься ты, всё хорошо будет…

– Ой, барышня, я стесняюсь спросить, вы эту машину до войны взяли, или после? До какой – до какой, до троянской…

– Вы мне зубы не заговаривайте, ремонт во сколько обойдется?

– Да во сколько… три тыщи за ремонт, ещё две за перезагрузку системы.

– А без перезагрузки?

– Без перезагрузки он у вас с ума сойдет на тридцать три раза…

– А так если что новая во сколько обойдется?

– Да за тысячу новую себе отхватите, не парьтесь даже…

Разрывается телефон, Алина уже не смотрит на меня, включает связь, перебирает по кнопкам пальчиками, чувствую легкий укол ревности.

– Да, да, слушаю. Ага, хорошо, хорошо… а в кредит если что можно? Ну Лю-юд, ну я где бабло на целую тачку возьму, ты думаешь вообще, нет? Ага, подъеду… То есть, чего я говорю, на чём подъеду, на палочке верхом…

Алина поворачивается, идёт в сторону шоссе.

– Ты вернёшься?

– А?

– Ты… вернешься?

– Ну конечно вернусь, куда я денусь-то?

Шорох по песку, не как у наших, сплошь, а по-ихнему, по-живому – раз-два, раз-два…

Она придет.

Дождь заливает мой корпус, разъеденный ржавчиной, отчаянно пытаюсь сохранить блок памяти, пока ещё у меня это получается, но только пока. Фотоэлементы сберечь уже не удалось, антенны еще держатся, доносят до меня отголоски большого мира.

Считаю часы. Дни. Месяцы.

Она должна прийти.

Она обещала.

Монстрелла

– Ма, а там чи-во?

– Пойдем… пойдем.

– Ма-а-а!

Люси знает, пока не завопишь во все горло, ма не услышит.

Пойдем, пойдем… опоздаем.

Ма всегда говорит – опоздаем. Это страшное что-то. Одевайся скорей, а то опоздаем. Пойдем скорей, а то опоздаем. Не шали, а то опоздаем.

Люси все-так смотрит туда. По ту сторону.

Ма уже торопится, Ма хотела Люси кроватку купить, а то как же, дом новый, а кроватки для Люси нет.

– Вот эту… хочешь?

Люси мотает головой.

– Не-е-е.

– Ну, Люсик, ну почему ты не хочешь, ну смотри какая розовенькая…

– Не-е…

Продавщица осторожно улыбается.

– Да дайте вы ребенку самому выбрать!

Продавщица смешная, как человек сделана, и говорит, как человек.

Люси выбирает. Красивую, с монстриками и черными крыльями, Люси теперь будет Королевой Ночи.

– Ой, Люсик, только не эту страхолюдину, ну я тебя умоляю!

– Эту!

Люси упрямится. С Ма надо упрямиться, а то вообще на голову сядет.

– Ой, Люсик, ну хоть эту, что ли… с тыквами.

Люси соглашается. С тыквами и летучими мышами. Там еще могилки на кровати нарисованы, хорошо, ма не заметила.

– Ой, ну что за ребенок, ну ты посмотри, какая хорошенькая розовенькая…

– Ма-а-ааааа!

Люси вопит. Чтобы отстала от нее ма со своей розовенькой.

– Ну вот, мы выбрали…

Ма про Люси всегда говорит – мы.

Па кивает. Ест рагу. Которое Матильда приготовила. У Матильды рагу классно получается, не то что у этой Олюшки долбанной, так бы за шиворот ей бы все и вывалила.

Люси говорит то, что давно хотела сказать.

– А я девочку видела… у неё глаза вытекли.

Ма вздрагивает.

– Ну, Люсик, что ты такие ужасы говоришь…

– Да я же видела!

Па смотрит на Люси. Осторожно.

– И… где же?

– Там. По ту сторону.

– М-м-м… очень интересно. Ну, поди… поиграй.

Люси идет играть. Игра такая у Люси на планшете, там монстров бить надо.

– Ма-а-аа!

Люси знает – все равно будет, как она скажет. Нужно только поорать погромче.

– Нет, Люси. Я сказала, нет.

Если ма говорит не Люсик, а Люси, значит, и правда, похоже, сердится.

А Люси так хочется в башенке жить, башенка в доме, а на неё лесенка ведет с террасы, здорово так, как в мультике каком-то было.

А ма говорит – нельзя.

Ма Люси комнату на первом этаже присмотрела, да на кой черт Люси этот первый жтаж…

– Маа-а-аааа!

– Нет, Люси. Ну, хорошо, в башенке, только на первом этаже, ладно, котеночек?

Люси терпеть не может, когда её котеночком называют. Тут в самую пору и истерику закатить…

Хлопает дверь, па вернулся. Люси к па бежит, он-то порядок наведет…

– Па-а-а-аа!

– Привет, принцесса. Ну как дом?

– Па-а-аа, а я в башенке хочу-у-уу!

– А что, у нас еще башенка есть? Не знал, не знал…

– В башенке!

– Ну конечно… Вон, с Матильдой поднимешься…

– Я насовсем хочу-у-у!

– Ну что ты, это опасно…

Люси знает, в мультиках так всегда говорят – это опасно. А если что-то опасно, это надо сделать. Обязательно.

– Ну… потом, – смиряется па, – через годик. Через два.

– Не хочу на пее-ервом!

– Ну, хорошо, хорошо, на третьем этаже тебе комнату сделаем…

Люси кусает губы. Это же сколько ждать. Год. Два. Это вся жизнь пройдет, так и состариться успеешь, и умереть, прежде чем эти два года пройдут.

Люси обиделась. Люси знает, если делают не как она хочет, надо обидеться. Вот уйдет от них Люси, вот будут знать.

И то, правда. Уйдет от них Люси. На ту сторону.

Люси тихонько выскальзывает из дома. Никто Люси не замечает, всегда так эти взрослые. Люси бежит к краю земли.

Люси знает – когда плохо и на весь мир обидно, надо бежать на край земли. К той стороне. И заплакать. Как в мультиках. Музыка еще должна играть грустная, ну и еще дождь должен идти и красиво блестеть на ресницах.

Вот так.

Люси смотрит на ту сторону, там земля не зеленая, а синяя, и трава не растет.

Ма говорит – туда нельзя.

А если на родителей обидишься, надо сделать то, что нельзя. Значит, туда пойти.

Люси открывает дверцу, делает шаг. Еще. И еще.

Ничего не происходит. Правильно, это глупые взрослые все напридумывали, а-а-а, пойдешь на ту сторону, останутся от тебя рожки да ножки.

И никаких рожек у Люси нет. Это у Демоненны в мультике рожки. И Матильда в кухне горничной сказала, у ма тоже рожки есть, ей па сделал. А у ма прическа высокая, так может, и есть.

– Девочка, а как тебя зовут?

Люси оборачивается. Девчонка стоит, платьишко замызганное. Личико у девчонки синее, и глаза не два, а три, и пальчиков три на руке с перепоночками, и ушки острые…

– Монстрелла!

– Монстреллой зовут?

– Да нет… ты… монстрелла… а я Люси…

– Не-е, меня мама Сашей зовет. А не хочешь поиграть в крокодила?

– А это как?

– А так, я ногу свешиваю с дерева, а ты схватишь…

Люси смеется. Прикольно.

– Да чего тут-то играть, холодно тут…

– А дома знаешь, как холодно, вообще дубак!

– А у нас дома тепло, – вспоминает Люси.

– Да? А тогда айда к вам!

Люси ведет Монстреллу в дом. Ясно же, что никакая не Саша, и близко не Саша – Монстрелла и есть.

– Это у вас дом такой большой? – Монстрелла ахает.

– Ага… а тут еще башенка наверху есть, и терраса…

Люси водит Монстреллу по дому, все показывает. Классно же, и то правда, что это за дом, который никому показать нельзя, чтобы кто-то вот так ходил, охал, ахал…

– Ух ты, зеркало у вас какое…

– Это не зеркало, это экран, ты че? – Люси включает экран, по экрану бегут монстры, и Монтсрелла первая среди них…

– Лю-юсик!

– Ма, познакомься, это…

Ма замирает на пороге, как смерть бледная. А, ну конечно, Люси как была в башмаках в дом вошла, а башмаки надо у входа оставлять.

И па заходит. И тоже на пороге замирает, и бледнеет, как смерть. Ну, подумаешь, Люси в башмаках, ну чего бледнеть-то, сейчас, пойдет, снимет, и Монстрелле скажет, чтобы сняла…

Па вынимает кольт. Ма сжимает руку па, что ты, что ты, не здесь…

– Э-э-э… принцесса…

– Па, это Монстрелла!

– Подружка твоя?

– Ага! Она как в мультике!

– Очень… интересно. Э-э-э… Мене… Менестрелла, наверное… кушать хочет?