Хроники Мастерграда. Книги 1-4

Взгляд Романова на мгновение вильнул в сторону, но тут же уперся в лицо мэра. По губам депутата мелькнула язвительная ухмылка. Бросил зло в лицо Соловьева:

– Такой ответ меня не устраивает! Что, пытаешься отвести ответственность за преступление от своих подчиненных? А может ты сам и приказал совершить убийство, и поэтому покрываешь душегубов? А?

Широко разводя руки, словно хотел обняться с Романовым, но обниматься и не подумал, Соловьев ответил жестко, буравя потемневшим взглядом заклятого врага:

– Ты с ума сошел? Это наглое вранье и попытка замарать власть преступлением, которое она не совершала.

Взгляд Романова вновь вильнул в сторону. Какое-то время в потрясенном страшным обвинением зале царила полная тишина, потом мятежный депутат произнес глухо:

– Ты тиран… Тебе противопоказана абсолютная власть и поэтому я предлагаю отменить Постановление: «О сложившейся экстраординарной и чрезвычайной ситуации в городе». Вместо этого принять решение о реорганизации власти.

Глаза, с наглинкой, Романова блеснули торжеством, править в городе будет он!

– Пожалуйста, Александр Павлович, – Романов кивнул депутату – «крысе».

Проворно вскочив, тот открыл папку на столе перед ним, на свет появились листки с ровными строчками жирных букв. Торопливо пробежал по депутатам, оставляя каждому по листку. Десяток строк, поражали непосвященных, словно громом. Проект, в случае принятия, не только отбирал чрезвычайные полномочия у градоначальника, но и передавал исполнительную власть в руки Собрания, фактически превращая мэра в ничего не решающую марионетку.

«Даже проект заранее заготовили, мрази, – думал Соловьев, – Тихий дворцовый переворот? Неужели не понимают, что на тонущем корабле это приведет к гибели всего экипажа, и инициаторы переворота пострадают в первых рядах?» Руки на трибуне до белизны сжались в кулаки, но, внимательный наблюдатель угадал бы во взгляде не страх – нет, но толику неуверенности, несомненно. «Нет… Это мой город, я не дам его погубить! Этому уроду только бабки важны, на любое г_вно пойдет ради них. В бараний рог урода согну!»

– Голосуем! Кто за? – решительно, не давая опомниться депутатам, воскликнул глава мятежников и первый поднял руку. Обежал взглядом депутатов, двенадцать «за» – недостаточно для принятия решения. Подвел Равиль, он отвернулся и не стал голосовать. Лица мятежных депутатов вытянулись.

Соловьев, хлопнул ладонью по трибуне, все обернулись на звук. Едко хохотнул, замолчал.

– Ай, Моська! Знать она сильна что лает на слона! – Взгляд, немигающий и многообещающий не отрывался от на врага.

«Черт, черт! Романов сжал губы в тонкую линию, лицо сморщилось от досады. Весь спектакль, все усилия по убеждению и немалые деньги, потраченные на подкуп депутатов, оказались напрасными. А потом, вдруг, морщинки на лбу разгладились, глаза сузились, черты лица растянулись и, он залился в истеричным, с сумасшедшинкой смехом, блеснули ненатурально ровные, белоснежные фарфоровые зубы. Внезапно замолчал.

– Да-а… Страшно смешно. Пойду погляжу, что скажет на это, – ткнул рукой в сторону улицы, – народ, и кто будет смеяться последним!

Романов вскочил с места.

– Попомню тебе! – бросил вместе с ненавидящим взглядом, словно пролаял, в сторону Равиля. Выбежал из помещения, ни на кого не глядя, гулко хлопнула дверь.

– Хуш (пока по-татарски), Федюня… – с откровенной насмешкой бросил вслед, холодно оскаливаясь, Равиль. Он то знал, что вовремя предать, это даже не предать, а предвидеть.

Приверженцы мятежника переглянулись. Отступать некуда. С вытянутыми, угрюмыми лицами, один за другим поднялись, вереницей поплелись на выход. Гремели буйные крики с улицы. Директор электростанции внутренне поаплодировал хорошо отрепетированному спектаклю. «Ну что же, теперь Соловьев будет осторожнее, а то возгордился, ни с кем не считается».

Председатель Собрания Виктор Серебро, неожиданно вскинулся, ручка глухо простучала по столу. Обведя растерянным взглядом оставшихся депутатов, откашлялся:

– Нда… Вот оно как… Заседание провозглашается закрытым.

Первым среагировал Соловьев, подхватил бумаги с трибуны и быстрым шагом выскочил в дверь. Гневно рванул ворот рубахи, вполголоса матерно помянул Романова, в руке блеснул металлическими боками телефон. «С кем вздумали тягаться? Со мной? Порву, уродов!» По экрану торопливо пролетел список абонентов. А… вот тот, что нужен: начальника ФСБ.

– Константин Васильевич, я это! Значит так, делай что хочешь, но копни мне Романова, до самых глубин его подлой душонки, копни. Ты меня понял? Считай это самым приоритетным заданием!

В объявленном оппозицией бессрочном митинге Романов участвовать не стал. Зная дальнейшее развитие событий, зачем нарываться на случайную пулю? Себя, родимого, он любил и берег от ненужных опасностей. Его дело организовать полезных идиотов, а затем прийти на готовый результат и сорвать плоды победы! Подставить других, а самому получить выгоду – давно стало стилем жизни. Как обычно, устроился наблюдать за событиями в спокойном месте в противоположном конце площади, напротив здания администрации, где под густыми ветвями деревьев машина почти незаметна.

Заполненная до отказа людьми центральная площадь старинного уральского города бурлила под палящим южноуральским солнцем необузданными страстями и долго сдерживаемым гневом. Вместе с разоренными мелкими предпринимателями, на площади были родственники тех, кому не досталось жизненно-важных лекарств, городские чудаки, кому до всего есть дело, да мало ли тех, кому городская власть за месяц после Переноса наступила на любимую мозоль? Теплый, порывистый ветер нес горький запах перегретой степной пыли, людского пота и чего-то горького. Колыхал самодельные плакаты с самыми разными призывами к городской власти: от безоговорочных требований уйти в отставку до справедливого распределения дефицитных лекарств и помощи малому предпринимательству и тогда казалось, что плакаты, словно белесые барашки волн гневного океана, несутся над входившей в азарт разношерстной толпой, с размаху бьются о грузовик посредине площади, словно о волнорез.

Таня подвигала плечами, ввинчиваясь в плотной толпу поближе к середине. Душно и тесно, но она готова терпеть. Ларек она закрыла, в нем и торговать то почти нечем. Если сравнить с ассортиментом до Переноса, то на глаза наворачивались слезы: несколько видов газированной воды, чипсы, печение и конфеты, копчености рыбные и мясные – все доморощенной выделки. А оптовые склады давно закрыты постановлением градоначальника. Нет, Танюша, конечно, понимала, что город оказался в крайне сложном положении с продуктами питания, но черт возьми, почему никто не входит в ее положение? Если раньше ларек давал пропитание ее семье и двум, торговавшим посменно девушкам, то сейчас ей одной не хватало. Почему власть не обращает внимание на мелкий бизнес? Им что ложись и помирай? Вот и пришлось ради пропитания устроиться кладовщицей на муниципальных складах, а мужу водителем на «маршрутку» Он и сейчас работал в смену.

В кузове грузовика, посредине площади, стоял с мегафоном в руке один из покинувших Собрание оппозиционных депутатов:

– Город в опасности, Соловьев предал его! – кричал визгливо.

– Уууу, – толпа поддержала оратора дружным и невнятным гулом, недолго гулявшим эхом среди окружающих площадь старинных, помнящих еще купцов первой гильдии и статских советников, домов. Стая голубей сорвалась с крыш, закружила над людским морем в глубоком, сатиновом небе.

– Зажравшаяся клика Соловьева!

– Аааа, – отзывалось эхо, словно поддерживая оратора.

– Продался казахам! – толпа вновь дружно взревела.

Федор Владиславович прикусил губу и досадливо поморщился. «Что же пошло не так? Выступал хорошо, убедительно, но все равно не хватило голоса, чтобы отобрать у Витьки власть! Равиль сволочь…» Жаль, что нельзя подписать под переворот военных или ментов, не пришлось бы ломать комедию с народными протестами. Отношения с военными не сложились, с полицейскими отношения тоже не ахти. Романова они на дух не переносили, но считались с ним как с одним из крупнейших предпринимателей города. А тут еще эти, на митинге, рассусоливают. «Достали, сколько можно разогревать толпу? Ладно… как говориться терпи, казак, атаманам будешь. И он будет атаманом, несмотря ни на что!» Раз положился на вольных и невольных помощников и, открыто не вмешивается в происходящее, придется ждать.

Тонкая линия защитников администрации – национальных гвардейцев, сиротливо жалась к стенами администрации. Стоило кому-нибудь из демонстрантов приблизиться к незримой границе – паре метров до оцепления, следовал требовательный рык гвардейца – отойти. Пока их слушались, но, наверное, охрана молила всех святых, чтобы возбужденная толпа не пошла на штурм. Остановить гвардейцы могли, только стреляя на поражение. Причем не факт, что это сдержало бы толпу, а не раззадорило. Переделанного охотничьего оружия на руках у населения несколько тысяч стволов и, хотя в толпе его никто не держал открыто, но и поручиться, что демонстранты безоружны, никто не мог. Толпа – это большой ребенок. Толпа – зверь страшный, злой и глупый и, если найдется тот, кто умеет ею манипулировать, она способна на многое. Она усредняет людей, растворяет в себе личность так же, как вода растворяет соль и, тихие домохозяйки превращаются в хамоватых уличных торговок, а интеллигенты тупеют и дичают. Психологи давно установили: хватит двадцати пяти процентов тех, кто дошел до критической точки, и тогда у всей толпы срывает башню, тогда-то и происходят общественные катаклизмы, вплоть до революций. Понимали это и сотрудники администрации, в окнах второго и третьего этажа мелькали бледные, словно маски Арлекина, лица мужчин и женщин.

На обоих выходах замерли патрульные полицейские машины; гаишники с полосатыми жезлами в руках никого не впускали и разворачивали назад автомобили. Многозначительно застыли здоровенные Икарусы, из окон изредка выглядывали полицейские. Дальше две пожарные автоцистерны, за ними белел кузов машины скорой помощи. Перед автомобилями спецслужб неторопливо прохаживались, изредка поглядывая в сторону митинга и, о чем-то разговаривая, полицейские чины. Похоже, что силовики решили не вмешиваться.

Очередной оратор закончил пламенную речь, неловко спрыгнул на асфальт и растворился в толпе. Паузой воспользовались защитники администрации. Усиленный громкоговорителем голос уведомил о том, что митинг незаконен, и потребовал разойтись, возбужденная толпа привычно ответила презрительным.

В кузов забрался новый оратор: вечный бузотер Иван Алексеевич, поднял громкоговоритель. Узнать его могли только близкие люди. Он отрастил клочковатую бороденку с изрядной проседью, переоделся в приличный костюм и, похоже, не с похмелья. Новый облик, как он считал, делал похожим на трибуна будущей революции. Записной скандалист, мечтал о власти и больших деньгах и ждал только удобного повода вывести недовольных на улицы, а если за это еще заплатят, то он готов на все!

«Наконец-то!» – подумал Романов, глаза прищурились. Долго телился! С такими, как Иван Алексеевич, он любил иметь дело – они прекрасно подходили на роль баранов во главе стада, которые поведут его хоть куда. На бойню? Значит на бойню! Федор Владиславович, нащупал в бардачке пачку сигарет, закурил и открыл дверь, тонкая, серая струйка дыма, тая, потянулась в небо.

Оратор, воинственно встопорщив черно-пегую бороденку, сходу обвинил власть и градоначальника. Ветер переменил направление, и то, что он выкрикивал толпе невнятным, словно во рту каша, голосом, стало хорошо слышно.

– Горожане! Город в опасности! – оратор настойчиво вдалбливал в головы митингующих, – Соловьев жулик и вор, он грабит всех нас! Этна, хотим мы погибнуть?

Он так громко и заразительно кричал, что, казалось, по всему миру раздавались дьявольские слова.

– Нет! – вспыхнуло, заштормило людское море.

– Этна, после Переноса его никто не выбирал, поэтому он права не имеет руководить! Мы, народ, должны выгнать его!! Верно я говорю? Правильно?

– Правильно!

– Выгнать! Осточертел!

– Из-за него люди гибнут!

– Верно!

Толпа под руководством оратора громко и дружно заскандировала, заводясь все больше и больше:

– Соловей-разбойник – уходи!

– Уходи, уходи, уходи! – тревожно отозвалось эхо, новые стаи голубей закружили над бушующим людским морем.

Глядя на площадь, где десятки «соратников» воплощали в жизнь его замыслы, Федор Владиславович сильнее ощущал собственное одиночество. Хотя какие они «соратники», так, пушечное мясо. Использовал по пути к власти и выбросил, как резиновое изделие номер два!

Дверь администрации распахнулась, на оцепленный гвардейцами тротуар вышел глава города, как обычно уверенный в себе, в повседневной темно-серой «двойке» и с мегафоном в руке. Позади на голову возвышался шкафообразный телохранитель.

– Жители города, – перекрывая грозный шум толпы, раздался хорошо поставленный, уверенный голос Соловьева, толпа постепенно замерла.

Первым опомнился оратор в кузове автомобиля.

– Этна, бей тирана! – истошный крик пролетел над площадью.

Толпа взорвалась, словно тротил от искры детонатора, единодушным воплем. Частым градом посыпались в мэра и национальных гвардейцев предусмотрительно прихваченные тухлые яйца, камни, все что попадалось под руку.

Телохранитель выскочил вперед, но недостаточно проворно. Что-то желто-склизкое мелькнуло перед лицом мэра, расплылось на пиджаке и поплыло гнилостно-серными струйками по штанам. Телохранитель попятился, прикрывая рукой лицо и, тесня Соловьева к двери, из-за накаченного плеча мелькнуло безгранично растерянное лицо градоначальника. Едва захлопнулась массивная дверь, с глухим стуком забарабанил в нее град увесистых камней.

Толпа озверела, как вкусивший первую кровь маньяк. Да полно, те ли это мирные люди, которые собирались здесь утром? В них не осталось ничего человеческого. Лица перекошены, зубы по-волчьи оскалены, а в руках оружие от ножей до охотничьих ружей. Сейчас будут убивать. Штормовой волной толпа ринулась на тонкую цепочку оцепления и в единый миг разбросала кровавыми брызгами оцепление, топча не удержавшихся на ногах неудачников.

Дверь то ли не закрыли, то ли штурмующие сумели с ходу ее выбить, но спустя десяток секунд толпа ворвалась внутрь здания. Часто забухали приглушенные толстыми стенами звуки выстрелов. Где-то на краю обезумевшей толпы изо всех сил работала локтями, но не в силах сдвинуться и на сантиметр, отчаянно орала маленькая женщина по имени Таня. За страшные секунды, когда толпа превратилась в монстра, она успела миллион раз проклясть себя за то, что пришла на митинг.

Романов засиял торжествующей и высокомерной улыбкой, кулак с размаху ударил об раскрытую ладонь. «Все получилось! Пипец тебе, Соловьев», – подумал, прищуренными глазами наблюдая за бушующим людским морем.

– Внимание! Ваша демонстрация незаконна, – от входа на площадь, где стояли силовики, раздался усиленный мегафоном густой, «булгаковский» бас, – немедленно разойдитесь и прекратите нарушать общественный порядок! В противном случае мы будем вынуждены применить силу. Повторяю, немедленно разойдитесь!

Из открытых дверей автобусов выпрыгивали на асфальт полицейские: в черных шлемах, с блестящими на солнце металлическими щитами и резиновыми дубинками в руках они выглядели грозно и страшно. Пробегали мимо полицейского чина с мегафоном и выстраивались в длинную шеренгу от одного края площади до другого. За ними – линия солдат-контрактников с автоматами наизготовку. Обе пожарные машины подъехали к ближе, из люков на кабине вынырнули бойцы в боевой одежде, короткие лафетные стволы в руках угрожающе зашевелились, разгоряченной толпе обещая холодный душ.

Ноги похолодели, по спине потекла липкая струйка. «Суки! Суки! Все-таки выступили за Соловьева! Ненавижу! Приду к власти, убью!» – Романова затрясло. До боли сцепил зубы. Миг тому назад торжествовал победу, а вот уже в полной заднице. Перед мысленным взором замаячила противная татарская морда Равиля с ехидной улыбкой, тот словно спрашивал: ну что, добыл власть, неудачник? На секунду мысли в голове исчезли, как будто там осталась только вата. Ничего не осталось, кроме злости – холодной, рассудочной, звериной.

Толпа по-разному прореагировала на действия силовиков. Большая часть буйных исчезла в здании. Оставшиеся на площади, более вменяемые, затихли, некоторые уже поспешно пробирались к выходу, желающих связываться с силовиками оказалось мало.

– Этна, долой, – дал петуха оратор с кузова машины, – мэра в отставку!

– Долой, – вяло отозвалась толпа, но далеко не так дружно, как минутами раньше.

Несколько камней по большой дуге полетели в направлении тонкой шеренги полицейских. Большинство, не долетев пары метров, врезались в асфальт, покатились к шеренге, парочка с металлическим грохотом ударила в подставленные щиты. Это стало последней каплей.

Полицейские синхронно ударили дубинками по металлическим щитам, одновременно шагнули на отшатнувшихся в испуге людей. Над толпой взлетели панические крики.

Первые каменно-крепкие струи брандспойтов вонзились в плотную массу людей, растворяя и размывая толпу, как горячая вода размывает кусок сахара. Сбивали с ног крепких мужчин, тащили по мокрому асфальту словно по льду. Крики, полные паники, окрепли, слились в животный, полный боли вопль. Им вторили вороньи крики, целой стаей, черные как Преисподняя, вестники смерти кружились над площадью. Геометрически ровный строй стальных щитов приблизился к мятежникам. И начался кровопролитный бой, достойный кисти великого баталиста Верещагина – «Апофеоз войны».

Полицейские дубинки, палки и арматурины мятежников с сочным звуком врезались в мясо, в плечи, в головы плечи – по чему попало. Ожесточение достигло максимума, избивали не разбирая мужчина это или женщина, или старик, пока окровавленный человек не падал или не убегал.

Битые стекла бутылок на асфальте, окровавленные лица. Выхаркиваемые на асфальт осколки зубов.

Давка, разъяренный мат, истеричные бабьи крики, перемежались запоздалыми криками в мегафон: «Разойдись! Приказываю разойтись

Мужчина с багровым лицом с утробным криком, какой испускают мясники при рубке туши, вздымает железную палку и бьет полицейского по голове, дубина отскакивает от подставленного щита.

С размаху получает «демократизатором» по плечу, с хрипом рушится под ноги неумолимо шагающим полицейским.

Девица с бланшем под глазом с безумным криком прыгает на полицейского, пальцы сведены судорогой, вопьется в глаза, вырвет. Полицейский бросил щит навстречу, девица летит назад, сбивает с ног женщину, пропадает в толпе.

Кирпич разлетается мелкими осколками, врезавшись в закрытое забрало шлема. Словно подрубленный, боец рушится, стена щитов смыкается над провалом, шеренга неумолимо продвигается вперед.

Оратор в кузове машины не стал ожидать чем закончиться бой и незаметно исчез среди убегающих.

– Господи, господи, спаси и сохрани! – Танюша шептала побелевшими губами молитву. Сама она каким-то чудом пробралась сквозь толпу к закрытым воротам частного дома и прижалась к ним спиной. Девушка становилась все бледнее и бледнее; лицо, в обрамлении коротких русых волос, казалось чуть ли не зеленым.

Организация закономерно побеждала хаос. Большая часть демонстрантов с паническими криками бежала на второй выход, полицейские им не препятствовали, или кинулись в переулки между окружавших площадь домов. Только малая часть слишком злых или глупых сопротивлялась.

В здании администрации затихли звуки стрельбы. С тем или иным результатом, но бой там, в отличие от площади, закончился.

Романов кусал тонкие, побелевшие губы и не отрывал взгляда от картины никогда не виданного в городе события – разгона демонстрации. Слишком нежные и неспособные держать удар среди бизнесменов вымерли еще в девяностые. Руки нащупали сигаретную пачку, спичка чиркнула по коробке – сломалась, со второй закурил и начал привычно прикидывать, как перевернуть ситуацию в собственную пользу.

Между тем шеренга полицейских, за ней неторопливо ехали пожарные машины и шли вооруженные солдаты – контрактники, почти приблизилась к противоположному краю площади. Еще немного, и все закончится. Огонек недокуренной сигареты метеором вылетел из салона автомобиля на асфальт. Романов торопливо вытащил телефон, найдя знакомый номер, нажал кнопку и поднял мобилу к уху.

– Это я, узнал? – спросил невидимого абонента. – Как он?

Последовала пауза, потом Романов изумленно охнул.

– Как жив?! – произнес растерянно.

Спустя несколько мгновений прохрипел в телефон:

– До связи, – и положил трубку. В углу рта появилась злая складочка.

С размаху ударил кулаком в раскрытую ладонь:

– Черт! Он выжил, выжил! –вновь и вновь восклицал задыхаясь от ненависти, глаза в полутьме автомобиля горели напряженным красным огнем. На покрытой лужами площади, под палящим солнцем слабо шевелились окровавленные демонстранты, на асфальте – обрывки одежды, осколки стекла, камни, а посреди площади памятником стоял одинокий грузовик. Из здания администрации национальные гвардейцы выволакивали первых арестованных мятежников, а шеренга полицейских одновременно повернула назад. «Пора сматываться, но еще не вечер! Не получилось так, получится по-другому! Но дома лучше не появляться, а то загребут».

У успешного переворота много родителей, у провалившегося – ни одного родственника…

Почти беззвучно автомобиль завелся и сдал задом, выезжая на улицу Приречную.