Для тебя эти горы

XII

Утро – точно иллюстрация мифа о Сизифе. Спуститься на второй этаж – испытание. На рассвете меня разбудили крики. Как будто пытаются вломиться в наш дом. На улице грязно матерился чернокожий, я различал только «fuck» и «shit», остальные слова эти ребята произносят на перевёрнутом английском, смешанном в лучшем случае с дворовым суахили. Я посмотрел в форточку и увидел парня, который по утрам забирает мусор. Перетряхивая trash и recycle, он читал рэп, жестикулируя так, будто объявлял нам войну. Словно мы забросали контейнеры фекалиями и битым стеклом. Чернокожие парни выглядят точно так же, как в клипах Кендрика Ламара. Мешковатые штаны и широкие балахоны – повседневные шмотки. Их невозможно понять. Приходится переспрашивать, что они имеют в виду. Некоторые из них лишились домов. Шляются по улицам с крадеными тележками из супермаркета. Там у них вся жизнь. Вещи и жратва. У Berkeley Bowls каждый день сидит престарелый бедолага с газетами и протянутой рукой. Иногда мы подкидываем ему центы. Он всегда здоровается, даже если не получил ни цента. Малолетние чернокожие парнишки в Окленде могут нагрубить. Выходя из кафе, я неуклюже надевал крышку на стакан с фраппучино и всё расплескал. Ребёнок передразнил меня и показал средний палец. Его мамаша сделала бы то же самое, если б громко не орала в смартфон.

Когда мусорщик ушёл, стало тихо, как в раю. Но в голове шумел ад. Я заставил себя встать и спуститься. Рус и Мариан ещё спали. Они проснутся в лучшем случае в два часа дня. Ребята живут ночью, работают, кодят, дизайнят, курят, спорят и почти не отвлекаются. Мы говорим не так часто. Иногда выдаётся свободный час, и мы с Русом берём гитары и рубим бритпоп или фанк. Когда Рус бьёт по струнам, он входит в экстаз, запрокидывает голову и открывает рот, словно впал в блаженство. Русу не хватает безумия, поэтому его быстро заносит. Как и всех в этом доме. Они интроверты, но если поймают импульс, то способны на дикость. Их американская история – само по себе безумие.

Ханна пьёт кофе и курит в саду. Каждое утро мы встречаемся там и болтаем. В Харькове она изучала экономику и ходила в студенческий театр. У неё полно знакомых в родном городе. Она не скоро их увидит, потому что на днях получила политическое убежище, и просто так ей домой теперь не попасть. Ханна работает официанткой – в двух ресторанах по очереди. Половину зарплаты она отправляет матери.

Ханна предлагает мне связаться с одной белорусской и устроить с ней фиктивный брак. Девушка ищет напарника и готова взять на себя половину расходов. Это рискованное дело, и если проколоться хотя бы на одном вопросе, можно попасть под суд. Адвокатам нужно заплатить десять тысяч долларов. То есть, если я соглашусь, мне нужно достать пять тысяч. Ханна меня огорошила, и я отказываюсь почти сразу. Ханна начинает меня уговаривать.

– Что ты теряешь? Этот дом, солнце и сад, они от тебя никуда не денутся. Ты будешь кайфовать. Жить в Калифорнии. Ты же этого хотел! Не отказывайся. Это хороший шанс.

Но я решительно против. Никаких фиктивных браков.

Этим делом сейчас занимается наш знакомый Никита. То есть, он уже прошёл интервью и не прокололся. Его фиктивная жена живет в Чикаго. Никита мечтал убраться подальше от Москвы. Когда он приехал в США первый раз, ему пришлось потом вернуться. В Москве он не находил себе места. Его бесило всё, особенно родное шоссе Энтузиастов и московские ларьки. Теперь он в Калифорнии, и хотя у него сплошные долги, он счастлив.

Макс заикается. Его комната – проходной двор. Через неё можно выйти в гостиную, спустившись со второго этажа в ванную и оттуда зайдя к Максу. Он постоянно вертится. Так можно совсем лишиться сна и одуреть. Я не знаю, как он держится. Наконец, его всё достало. Он соорудил себе ширму, прибил к ней занавеску, и теперь мы не видим, как Макс мечется на матрасе.

Мариан по утрам готовит превосходную яичницу. Он работает поваром в итальянском ресторане. В Кишинёве ему было душно.

– Пускай я ёбаный пиццедел, но зато в Калифорнии, а не в Кишиневе, – говорит он.

Мариан собирается на работу, которая приносит ему немного денег, чтобы не зарываться в долговой яме. Поздними вечерами он делает дизайн.

Проснувшись и сожрав свой завтрак, Макс идёт в гараж. У нас там расстроенное старое фортепиано, с липкими клавишами, которые еле нажимаются. Некоторые из них совсем вышли из строя. Макс упорно разучивает любовную тему из «Крёстного отца». Потом берётся за «Лунную сонату». Слышно, что ему трудно координировать руки, но с каждым днём он делает небольшие успехи. К нему подсаживается Ханна и играет с ним в четыре руки. Временами гараж превращается в музыкальную школу.

В гараже столько хлама, что можно задохнуться. Разбирая завалы из старой мебели и выцветших газет, мы обнаружили книги о баптизме, садоводстве, Конституцию США, Харпер Ли и старые номера «Oakland Tribune». Мы сохранили только книги и мебель, которая могла пригодиться. Остальной хлам выставили на улицу: его в течение дня подобрали бездомные. Оставалось решить, что делать с огромным двухметровым зеркалом, его выбрасывать не хотелось. Мы вынесли находку в сад и почистили. Это просто уникальное зеркало, нужно быть бесчувственной сволочью, чтобы избавиться от него.

Мы провели капитальную уборку, вылизали каждый сантиметр помещения и превратили гараж в рабочий кабинет. Провели электричество, наставили розетки и подключили к ним переходники. Теперь у каждого был стол. Мне достались небольшой чёрный потёртый столик и дырявое зелёное кресло с торчащими пружинами, так что ими легко можно было продырявить задницу. Гараж сиял чистотой. Теперь он был универсальным местом для работы, тусовок и уроков музыки.

Мы любили играть в игры, где нужно проявлять эрудицию. Чаще всего проверяли свои географические знания. Закончив с уборкой, мы сели вокруг костра, и тема разговора как-то сама собой перетекла к штатам Америки. Мы должны были называть один штат по очереди, чтобы вспомнить все пятьдесят. Калифорния-Илинойс-Невада-Аризона-Орегон-Юта-Небраска-Техас-Алабама-Луизиана-Теннесси-Индиана-Огайо-Айдахо-Мичиган-Южная Дакота-Северная Дакота-Висконсин-Флорида-Пенсильвания-Мэриленд-Северная Каролина-Южная Каролина-Аляска-Канзас-Кентукки-Арканзас-Айова-Вирджиния-Вайоминг…Мы вспомнили почти все, кроме трёх. Интересно, все ли американцы помнят, что у них есть штаты Род-Айленд, Мэн и Делавэр? Мы забыли об этом спросить Билла и Джеффа.

XIII

Ощущение полного счастья накрыло меня в очередной раз, когда мы сели в машину Макса и покатили по ровным, как параллельные прямые, дорогам Беркли. Когда мы въехали в центр, играла «In the death car». Город был запружен студентами, отдыхающими после лекций в кафе. Возле станции Downtown Berkeley мы не могли не остановиться и не выйти из машины: на улице играл оркестр, его окружила пёстрая толпа весёлых пройдох. На барабанах играл Бог ритма, трубы, тромбон и саксофон заменяли собой все остальные инструменты, и ещё три бородатых парня хором выкрикивали что-то про «funkin’ it up». Потом я узнал, что это песня группы Rebirth Brass Band. В центре толпы азиатский парень танцевал брейк, рядом с ним плясала девушка с чёрно-белыми дредами, обмотанными розовыми лентами. Ханна пустилась танцевать с дредастой девчонкой, мы дрыгали головой в такт. В этом был весь Беркли, крохотный город жизнерадостных зевак, одна половина которых училась в одном из лучших университетов мира, другая слонялась по улицам в образе хиппарей, которые здесь никогда не переведутся. Музыка затопила всё вокруг, загипнотизировав даже копов. Весь смысл человеческих драм, спасённых судеб, сохранённых культур, рождённых детей, вылеченных больных, измотанных желанием любовников, простивших грехи святых угодников, вставших на путь исправления преступников, голодных чревоугодников, танцующих прокажённых, охраняющих свою молодость красоток, радующихся последним минутам жизни стариков, помирившихся соседей, вернувшихся в дом блудных сынов, ищущих своё место бродяг, был здесь, в этой музыке. Нам не хотелось отсюда уходить.

Билл предложил поиграть с ним и Джеффом музыку. Через два дня Билл уезжает в свой Монтерей, а потом – путешествовать по Норвегии, на три месяца. У нас было не так много времени, чтобы как следует развлечься. О поездке в Биг-Сур и вовсе пришлось забыть.

Мы чуть не разбомбили гараж к чёртовой матери. С этими двумя парнями было сложно играть. Они строили свои песни на ломаном ритме, и мне было трудно сходу уловить, что я должен сделать со своей бас-гитарой. Местами музыка превращалась в жестокое, гудящее, кипучее и зыбучее месиво, но это был настоящий бескомпромиссный панк. Под конец я оставил всякие попытки сыграть чётко и просто стал отрываться. Джефф лупил по тарелкам так, что куски железа летели в стороны, пот стекал с него в 33 ручья. Билл в своих интеллигентских очках походил на слетевшего с катушек сумасшедшего, который, казалось, вот-вот бросит гитару и начнёт душить нас с Джеффом. Но агрессия не шла дальше грифа. У нас так круто получалось, как будто мы только что создали группу The Stooges, или Sonic Youth, или Husker Du. Мы, безусловно, лажали.

Выходя на перекур, парни говорили мне:

– You’re sick, man! It was fucking awesome! You’re a crazy and sick young man! It’s nice to play with you!17

Я всегда мечтал сыграть с американцами, потому что они по-настоящему поехавшие.

Тем же вечером Билл и Джефф выступали в нашем любимом ирландском пабе. Это была еженедельная сборная солянка, в которой могли участвовать все желающие, при условии, что они не совсем полное говно, ну или хотя бы тщательно это скрывают. Мы заняли столик по центру зала. В тот момент, когда я доедал один из лучших бургеров в своей жизни, со сцены зазвучала песня Эми Уайнхауз «Back to black», и я не сразу её узнал, потому что совершенно не был готов к этому. Когда мы только пришли, выступала скучнейшая фолк-группа, одна из сотен миллионов похожих друг на друга банд, играющих так, как если бы они проходили кастинг в ужасном римейке фильма «Нэшвилл». Я быстро потерял интерес к происходящему, и, чтобы было приятно дожидаться наших ребят, заказал бургер. И тут вдруг девушка надрывно, чуть ли не плача, поёт «Back to black». Поёт с медленным темпом, растягивая слова, бросая их на полпути и собирая заново в единстве звуков, держась за микрофон как за крест, закатывая глаза и выпячивая грудь. Это было так прекрасно и так внезапно, и некоторые фальшивые нотки так приукрашивали песню, делая её ещё более трогательной, что я расчувствовался.

Неслучайно Билл рассказывал пару дней назад про группу Ween. То, что творили Джефф и Билл в тот вечер, было полное сумасбродство в духе песен с альбома The Pod, бескомпромиссных вытряхивателей мусора из головы и сломанных пылесосов, выдувающих из-под кожи всякую дрянь. Билл бешено бил по струнам и кричал околесицу в микрофон, Джефф долбил по конгам, все в зале просто охуели. Неподготовленный зритель получает изрядную дозу яда, его начинает сильно рвать, как будто он пассажир корабля, внезапно угодившего в бурю. Можно с непривычки выблевать прожёванные куски мяса и жареного картофеля в тарелку. Выхаркивать пиво себе на брюки. Снимать их прямо здесь. И никто не понял, что произошло.

XIV

С самого начала дня мы думали о том, как закатить Биллу прощальную вечеринку. Расчистили гараж, накупили пива и сосисок, притащили инструменты. Джефф ещё спал. Накануне он пил до утра, и Кейси с трудом удалось его уложить. Сначала он заснул на крыльце перед дверью, потом кое-как оказался на веранде. Кейси пришлось постараться, чтобы управиться с его пьяной тушей и донести до кровати. Джефф бросился в глубокий сон, словно в бездну.

Уже начинало темнеть, а мы всё бездействовали, и Джефф не просыпался. Билл привёл свою подружку Зое. Спустя несколько кварталов томительных ожиданий Билл предложил показать нам the most beautiful place in Berkeley18. Этим местом оказалась скала индейцев, на другом конце города. Мы без труда поднялись на самый верх скалы, откуда открывался фантастически красивый вид на весь округ Сан-Франциско. Было уже совсем темно, и рядом виднелись скорее силуэты людей, чем они сами. На краю скалы сидела пара влюблённых, смотрела на розовое, как кисель, небо. На горизонте, слева от них, фотографировались японцы. Рус и Мариан замерли, изучая проявляющиеся на небе звёзды. Билл поглядывал на нас, приговаривая: «Fantastic, man! Look at the sky, man! Breathe it in, man!»19 Меня заносило в сторону залива, мои мысли уже резвились там, хотя я почти его не видел. Несмотря на темноту, я представлял всё это в ярких красках при свете дня и влюблялся в индейскую скалу. Здесь можно было подняться на самую вершину мира и смотреть на великое божественное творение. И в это время появлялся Господь, многозначительно улыбаясь, он шептал: «Ну как тебе, старина? Нравится здесь? Это Сан-Франциско, друг, это одно из лучших мест, что я создал». И нет больше ни одной тяжёлой мысли, нет физических ощущений, которые невозможно преодолеть в своём сознании. Скала врастала в меня как каменный ноготь, и я становился её продолжением, её подвижной частью, способной покидать основание. Меня отвлёк старик, в которого я, не заметив, выпустил дым сигареты. Я был как никогда вежлив и учтив. Рус и Мариан потерялись из виду, потому что они улеглись. Билл по-прежнему разговаривал непонятно с кем.

Я видел, что в небе шли приготовления к вечеринке. Мимас, Энцелад, Тефея, Диона и Рея накрывали стол. Мефона и Паллена командовали на кухне, Сиарнак встречал гостей. Гирроккин дочиста вытирал кольца, Ярнсаксе было велено их надевать на тело Сатурна. Альбиорикс наблюдал за порядком, Дафнис флиртовал с Пандорой и Еленой, Мундильфари заслонял гостей от ветра. На вечеринке была премьера нового шоу известной танцевальной труппы. Бетельгейзе, Альнилам, Беллатрикс, Минтака, Хатиса, Саиф, Ригель и Альнитак на этот раз поставили номер «Охота на оленей». Они так изящно передвигались по небосклону, что я не мог оторваться от невероятного зрелища. Сатурн приготовил тост. Поллукс увидел меня и передал привет от остальных участников шоу. Мы с ним были как две капли воды. С Кастором мы последний раз виделись прошлой весной. Поллукс весь сиял. Сегодня он пересиял Капеллу. Царила атмосфера настоящего праздника. Никто в Сан-Франциско не знал, что происходит над городом в сумерки и в течение ночи.

Мы вернулись домой, в гараже нас поджидали Джефф и Кейси. Они уже жарили сосиски с Ханной. Джефф притащил свой потрёпанный джембе и время от времени шаманил, выстукивая индейские ритмы, пока Кейси нанизывала сосиски на шампур. Мы проголодались. Рус расчехлил свой фендер, мой бас был наготове. Биллу ничего больше не оставалось, как сходить за терменвоксом. В нашем гараже образовался угашенный алкоголем оркестр, и мы уже за себя не отвечали. Мексиканские соседи слева от нас давно уже привыкли к шуму, но сегодня будет инфернальная ночь. Им лучше спрятать дочку в подвале, чтобы она не проснулась посреди ночи в холодном поту. Парню на дереве лучше сразу подготовить мягкую почву под собой, чтобы не ушибиться в ночи, когда он свалится вниз. Простите, соседи, но Билл уезжает, и мы должны его как следует проводить. Мы написали вам записку. Она висит на нашей двери. Извиняемся заранее. Dear neighbors, sorry for the noise. Our lovely friend is leaving to Europe tomorrow. Please message this number if we are too loud. 312–231–123–321–213–132. Any time. Sorry for inconvenience20. Соседи не звонили. Они всё поняли, были готовы потерпеть, ведь это временные неудобства. Всего одна ночь.

Музыка текла, как алкоголь. Мы смешивали всевозможные группы и песни, одна перетекала в другую и вытекала обратно. Funkadelic (Maggot brain), Blondie, The Doors, Interpol, White Stripes (ну конечно «Seven nation army»), Lenny Kravitz («I belong to yo»21), The Verve, Elvis Presley, Pink Floyd, Nirvana, Pavement, Frank Zappa, The Cure, тысячи песен и тысячи гармоний. Текилы уже не осталось, в ход пошло вино. Мы бушевали. Билл учит нас говорить с калифорнийским акцентом. Растягивать звуки. «Fucking damn», dmn. Мы стараемся произнести это как калифорнийцы. Как Билл. Но он хочет говорить по-русски. Он просит нас переводить слова на русский язык. Мы объясняем, что значит fucking damn на нашем языке. Билл старается это произнести: ёбаниии чоот. Ёбааании чоут. Ёбанииии чйот. В его голове не укладывается, что перед буквой «т» может быть звонкая, рычащая «р». Надо придумать что-нибудь попроще. Билл просит перевести слово «fire». Огонь! Биллу нравится! О-гонннь. О-гоннь. Он наваливается на звук «н’» всем весом своего языка. Это так звонко, что лопаются барабанные перепонки. ОгоНННННН’. Джефф и Кейси присоединяются. Американцы стараются произносить наши русские слова. Им определённо нравится. Весь гараж звенит словом ОГОНЬ. Всё-таки звук «н’» они произносят слишком высоко, по-китайски. Можно услышать, как трепыхаются их нёба и вибрируют носоглотки. Они просто голову потеряли, так им нравится это слово. Билл произносит свою сакральную фразу о русских. You Russians have ОГОНЬ in your souls22. Билл изучает карту России по нашим душам. Мы можем стать его проводниками в Россию. Как он становится кем-то вроде сиюминутного проводника в Калифорнию для меня. Это просто магический культурный обмен, в то время как в мире повышается градус. Мы бьём по холодной войне горячей любовью.

Мы перебирали песни, какие знали наизусть. Я решился и запел Нэта Кинга Коула. A blossom fell and very soon I saw you kissing someone new beneath the moon. I thought you loved me, you said you loved me. We planned together to dream forever. The dream has ended, for true love died. The night a blossom fell and touched two lips that lied23…Я впервые услышал её в «Опустошенных землях». О, неприкаянные Кит и Холли! Блудные дочери, загнанные пасынки Америки, шастающие по грязным и вырождающимся полям и лесам, проклятые отцами и матерями, отторгнутые всеми и всюду, вынужденные убивать, ненавистью отвечающие на ненависть, застигнутые врасплох, агрессивные и беспристрастные, жертвы и виновники. Изнасилованные души, чьё существование – пощёчина мироустройству. Мы встречаем Кита и Холли на каждом шагу, особенно в глуши тёмных улиц и перед зеркалом. Мы все вынуждены бунтовать без причины или послушно идти за чудовищами. От безропотности до пистолета нас отделяют два шага: страх и презрение к самим себе. Совесть – это шлюха, которой приходится выживать.

I thought you loved me, you said you loved me. We planned together to dream forever. The dream has ended, for true love died…в одну из июльских ночей я пел эту песню М. Её рядом не было, она was kissing someone new beneath the moon. Я чувствовал себя преданным и хотел бежать, как Кит, по грязи и строить шалаши в лесу, но мне хватило духу только на то, чтобы нажраться в одну рожу и глотать сопли. И попадать в ноты. Даже в состоянии полного опустошения я не забывал о том, что хорошо бы попадать в ноты.

Кажется, я попал в ноты, в противном случае Джефф, Билл, Зое и Кейси хлопали бы мне из жалости. Либо от удивления: не каждую ночь парень из России споёт тебе «A blossom fell».

– I love Badlands so much, have you seen that movie? – спрашивал я.

– Yeah man! It’s great!24 – отвечали они.

XV

Вообще мы собирались пойти спать. Обнять Билла на прощание и проводить к Джеффу. Но внезапно он предложил безумную идею. В нескольких километрах от нас есть кладбище, в Окленде. Оно расположено на горе, и с его верхушки открывается бесподобный вид, ещё чудеснее, чем со скалы индейцев. Пока мы дойдём, уже будет светлее, говорит Билл, и мы увидим запредельную красоту, сумерки, поглотившие Окленд, растянувшийся от порта до Сан-Франциско залив и безупречные горы. Нас даже не пришлось уговаривать. Я было заикнулся о том, что жутко хочется спать, но Рус оказался убедительнее: «Приключение же! Когда ты ещё погуляешь ночью по кладбищу в США?»

Билл надел маску чёрта и вывел нас на тропу приключений: Зое, Руса, Макса, Мариана и меня. На часах горели три часа ночи. Мы свернули на Алькатрас-авеню и пошли прямо на восток. Разумеется, на улице ни души. В ближайшем работающем ночью магазине на автозаправке мы купили чипсы, печенья и сигареты, бутылку вина захватили из гаража. Едва мы отошли от магазина, как заморосил небольшой дождь. Слабо освещаемый фонарями Окленд ночью сам походил на кладбище. Похожие друг на друга дома ничем не отличались от мертвецов. На католической церкви святого Августина зловеще сверкал белый крест в арке окна над входом в здание, освещаемый снизу вверх. В глухой темноте этот огромный белый крест был единственным знаком, указывающим на благоприятный исход нашего путешествия. Всё остальное говорило о том, что нас съедят.

По пути к кладбищу мы разговорились с Зое. Она интересуется, что меня больше всего привлекает в Америке. Я говорю, что нельзя переоценить её вклад в мировую культуру в XX веке, что Америка дала миру множество прекрасных музыкантов, писателей и кинорежиссеров, и за это её нельзя не любить.

– Точно также я думаю о русской культуре, – призналась Зое, – Я перечитала всего Достоевского. Я увлеклась им всерьёз, когда погружалась в русскую литературу. Конечно, я начала с Гоголя, Толстого, Чехова, Тургенева, Достоевского откладывала. Но «Преступление и наказание» перевернуло меня. Я была ошеломлена, не могла успокоиться. И мне показалось, что я начала постигать русскую душу. Но когда я взяла в руки «Братьев Карамазовых», я окончательно была побеждена. Это – одно из моих самых незабываемых книжных приключений. И, если честно, я считаю «Братьев Карамазовых» лучшим романом в истории литературы. Рядом с ним остальные книги неполноценны. И ни один американский писатель не сравнится с Достоевским.

Её последние слова заставили меня испытать гордость. В эту минуту я мечтал о том, чтобы её показали на российском телевидении. С одной стороны, это, конечно, потешило бы самолюбие россиян, но с другой они бы увидели, как рушатся стереотипы.

– Кино в России снимали прекрасное. Особенно в советское время. «Броненосец Потёмкин», «Застава Ильича», «Июльский дождь» и многое другое, я очень люблю эти фильмы, – Зое меня просто ошеломляет своими знаниями, – И, конечно, картины Тарковского. Я видела все его фильмы. Я бесконечно люблю «Зеркало». Считаю, что Тарковский – один из величайших режиссёров. Россия дала миру не меньше прекрасного, чем Америка. Я всегда говорила это.

Я был окончательно завоёван. Но на комплименты продолжал отвечать комплиментами.

– Кто мой любимый американский режиссёр? Пол Томас Андерсон, – ответила она на мой вопрос.

Сначала я с удивлением отмечал, что так говорил почти каждый американец из тех, с кем я обсуждал кино. Все были просто без ума от «Ночей в стиле буги», или «Нефти», или «Мастера». Потом я понял их восторг. Что касается Зое, то она спокойно относится к Вуди Аллену, зато любит братьев Коэнов. Обожает Стэнли Кубрика. И ещё ей нравится нуар. Мы остановились на том, что всегда можно проложить мостики между людьми, между русским и американцем. Что бы ни вещали с экранов и мониторов политики, популисты, ангажированные журналисты, самодуры и прочие безобразные чудовища, у нас нет причин для вражды.