Капкан на принцессу. Книга третья

Канцлер приехал в июле в Петергоф, согласно предписанию, в четверг и позаботился о том, чтоб привезти на подпись государыни как можно больше различных бумаг.

В ходе обсуждения насущных дел и подписания многочисленных приказов, у Анны Иоанновны затекла рука. И государыня не преминула пожаловаться:

– Андрей Иванович, не даёшь ты мне совсем отдыхать! Замучил своими бумажками!!

– Что поделать, матушка? Дела ждать не могут. Доносы требуют разбирательства. Без тебя мы все, точно слепые котята. Кто же нас, неразумных, наставит на путь истинный, рассудит по совести, пожурит или похвалит, кроме Вашего императорского величества?

– Льстишь мне, старая ты лиса! – рассмеялась Анна Иоанновна, – Так уж не можете? Вот хоть взять, к примеру, этот случай (она оторвалась от подписи и поднесла бумагу канцлеру) с кражей на суконном складе. Что тут неясного? Вор пойман – наказывайте! Нешто я воров покрывать стану?… Или вот прошение о назначении лекаря в штат Петропавловской крепости. Коли Ушаков выбрал этого, как его там, Прокофия Серебрякова, так пусть и берёт!! Ему видней!

Остерман робко пожал плечами:

– Верно рассуждаешь, матушка. Есть огромное количество дел простых, да обыденных, и недостойных того, чтоб отнимать твоё драгоценное время. Ну, да кто дерзнёт приложить к делам мерило, чтоб определить степень их важности?

– Вот тебе и раз!! А вы у меня на что?! – всплеснула руками императрица, – Министры? Советники? Лично ты, Андрей Иванович?

– Лично я всегда готов услужить Вашему императорскому величеству.

– Так услужи!

Бюрен, который сидел у окна и тонкой стальной пилочкой шлифовал свои ногти, приподнял настороженно бровь. Начавшийся простодушно, разговор приобретал неожиданный поворот.

– Правильно ли я понял тебя, матушка? – смакуя слова, произнёс канцлер, – Стало быть, ты возлагаешь на меня ответственность, разбирая дела, определять степень их важности и доставлять к тебе на подпись лишь те, что заслуживают твоего императорского внимания?

– Так и есть, – подтвердила государыня.

– Но как поступить с теми делами, что я сочту недостойными внимания моей государыни? Чьей подписью их стоит завизировать?

– Ну, так и завизирую своей, – простодушно ляпнула Анна Иоанновна.

Бюрен вскочил. И прокатившиеся желваки по широким скулам фаворита сейчас убедительно говорили о том, что он костьми ляжет, но не допустит, чтоб канцлер вдруг заполучил право императорской подписи! Остерман это, разумеется, предвидел, но, пользуясь случаем, не отказал себе в удовольствии позлить фаворита.

– Это великая честь для меня.

– Это и в самом деле слишком великая честь!! – не удержался Бюрен, включаясь в разговор, – И слишком большая ноша ответственности для одного человека!

Таким образом, он намекал Анне на то, что готов разделить это бремя с канцлером. И именно его виза должна быть там, где требуется заменить подпись государыни.

Но Остерман не дал государыне опомниться:

– Граф Бюрен совершенно прав! – воскликнул он, – Таковые решения следует принимать коллегиально… всем кабинетом министров. И тогда совершенно справедливо можно три подписи кабинет-министров приравнять к подписи Вашего императорского величества.

– Отлично! – обрадовалась Анна Иоанновна, – Быть по сему!

Бюрен был ошарашен. В считанные минуты он проиграл, пожалуй, одну из самых важных привилегий. Остерман бесцеремонно оттеснил его широкой ладонью от кормушки, как малолетнего щенка!

– Но…, – попытался он гневно прорваться в диалог, скоропалительно подбирая в голове доводы против подобного решения.

– Господин граф, надеюсь, у Вас нет повода не доверять составу кабинета министров, в особенности, с тех пор, как в их числе самый преданный из вельмож – Павел Ягужинский? – залепил ему мстительно Остерман.

Бюрен тут же осёкся и засопел. Анна Иоанновна доверительно обернулась к нему:

– В самом деле, Эрнст. Ты ведь не сомневаешься в честности и преданности наших кабинет-министров?

– Ничуть, – с трудом выдавил из себя фаворит, украдкой испепеляя взглядом Остермана. Он ещё в глубине души лелеял надежду, что после того, как тот уберётся прочь, он сумеет вразумить Анну и заставить её переменить решение. Но его опять ждал сюрприз.

– В таком случае, не станем откладывать дела в долгий ящик, – сообщил Андрей Иванович и вынул из рукава кафтана свиток подготовленного заранее проекта приказа.

Распластал бумагу на столе, внёс туда некоторые поправки и подсунул на подпись государыни. Фаворит успел лишь нервно дёрнуть щекой, как Анна Иоанновна размашисто поставила свой вензель.

Уходя, Остреману казалось, что он явственно слышит скрежет зубов Бюрена ему в спину.

– Это Вам за Ягужинского, господин фаворит! Шах и мат! – произнёс сам себе Андрей Иванович, усаживаясь в карету. И, довольный собой, он мстительно улыбался всю обратную дорогу в Петербург.

Летний императорский дворец

Анна Леопольдовна после отъезда императрицы в Петергоф, осталась одна со своим штатом прислуги в летнем дворце, предоставленном ей в отсутствие императрицы в полное распоряжение.

Летний дворец располагался на берегу Невы с адмиралтейской стороны на стыке рек Мойки и Фонтанки. Это было старое одноэтажное здание с огромными окнами, похожими на витрины. Если проплывать мимо на лодке по Неве, то можно было через эти окна отчётливо рассмотреть и обстановку комнат дворца и их обитателей. Поэтому Анна, которая не любила публичности, выбрала для себя апартаменты с окнами, выходящими в сад.

Но, тем не менее, принцессе нравилось жить в летнем дворце оттого, что Летний сад был в непосредственной близости, и прямо в окно можно было наблюдать гуляющих, угадывая среди них приятных и милых сердцу особ. И самой выходить на прогулки в любое время, как только пожелается.

Лишившись тётушкиного надзору, принцесса почувствовала себя намного свободнее, и в очередной раз, собираясь прогуляться после обеда по Летнему саду, осмелилась обратиться к воспитательнице с просьбой:

– Мадам Адеракс, не могли бы Вы во время прогулки держаться не так близко?

– Что Ваше высочество имеет в виду?

– Понимаете, Ваше постоянное присутствие с фрейлинами у меня за спиной вынуждает меня к мысли, что вы всё время подслушиваете. Это невероятно раздражает и ставит меня в неловкое положение перед собеседниками.

– Простите, Ваше высочество, но у меня есть чёткое распоряжение от Её величества неотлучно сопровождать Вас всюду, за пределами дворца, держа в поле зрения. Я не могу ослушаться императрицу.

– Но, если мы с Вами будем гулять по соседним дорожкам сада, Вы ведь сможете держать меня в поле зрения?

– Да, – будто бы нехотя подтвердила Адеракс.

– Вы ведь не думаете, что я сбегу?

– Надеюсь, что нет.

– Вот и отлично! Сегодня гуляем по разным дорожкам.

– Ваше высочество намерена гулять в одиночестве?

– Со мной будет Юлия.

Летний сад

В саду, как и было условлено, им встретился Мориц Карл Линар, и был любезно приглашён принцессой, чтоб сопровождать их с Юлией во время прогулки.

Мадам Адеракс, выполняя данное Анне обещание, со стайкой фрейлин держались на почтительном расстоянии, прогуливаясь по иным дорожкам, нежели принцесса так, что иногда, расходясь на приличное расстояние, они могли видеть друг друга лишь издали. И, разумеется, не могли не только слышать, но и догадываться о чём говорит саксонский посланник с Анной Леопольдовной.

Линар, пользуясь возможностью, сыпал комплиментами и читал на французском языке стихи поэтов, которые в России считались безнравственными, и запрещались к печати и переводам. Анна с Юлией слушали, смущённо краснели, хихикали и просили прочесть ещё.

Адеракс, наблюдая за ними, размышляла, какие же ей ещё следует предпринять шаги по сближению принцессы с саксонским посланником? Ясно, что подобные прогулки на виду у придворных более, чем невинны, и они не могут привести к тому, чтоб принцессу заподозрили в распутстве. Надо, чтоб у Анны с Линаром появилось желание встречаться наедине. Впрочем, желание-то есть, надо, чтоб была возможность. То, что принцесса одержима этим галантным красавцем, понятно без слов. Анна не слишком умна, капризна и нетерпелива в желаниях. К тому же далека от рассуждений о целомудрии. Но есть одно препятствие – Юлия! Она мудра и осторожна. И имеет огромное влияние на принцессу. Если бы не Менгден, принцесса давно бы уже влипла в неприятную историю, не с Линаром, так с кем-нибудь другим. И Адеракс даже не пришлось бы ей в этом помогать!

Влияние девицы Менгден на принцессу надо ослабить. Но как? Она – любимая фрейлина. Даже подруга. И это не так-то просто. Но, в конце концов, даже между самыми близкими подругами всегда может пробежать кошка…

Вечером, когда принцесса готовилась ко сну, гофмейстерина позволила себе высказаться:

– Ваше высочество, я сегодня на протяжении всей прогулки неукоснительно выполняла Ваше требование – держаться на расстоянии. Но впредь такое недопустимо.

– Почему?! – капризно возразила Анна, – Мы с Юлией нынче прекрасно провели время в обществе господина Линара.

– В послеобеденное время летний сад переполнен гуляющими вельможами. И то, что Ваше высочество находится на прогулке без свиты, может вызвать толки. Найдётся кто-нибудь из доброжелателей, кто сообщит об этом императрице. Вы навлечёте гнев государыни, а я могу лишиться места.

– Господи! Это невыносимо!! – воскликнула принцесса, – Я живу, как в заточении! Не могу ни прогуляться, ни поговорить, с кем хочу!! Должно быть, за узниками Петропавловской крепости надсмотрщики и те меньше приглядывают!

И она накрылась головой с одеялом, показывая, что обиделась и не желает более разговаривать.

Мадам Адеракс выждала время и вкрадчиво спросила:

– Ваше высочество, могу я Вам дать совет?

Она откинула одеяло, но выражение её лица говорило о том, что она продолжает дуться:

– Какой ещё совет?

Воспитательница наклонилась ближе и перешла на шёпот:

– При европейских дворах влиятельные дамы делят прогулки на официальные и интимные, – выдержала паузу и пояснила, – Официальные прогулки совершаются на виду у придворных, в специально отведённое для этого время, сообразно всем правилам дворцового этикета. А интимные прогулки проходят в иное время, вдали от придворных глаз. И приглашаются на них лишь избранные.

У Анны невольно приоткрылся рот:

– Вы имеете в виду… свидания?!!

– Я этого не говорила, – уклончиво ушла она от ответа.

– И Вы могли бы меня отпустить на… такую интимную прогулку?!

Она сделала вид, что размышляет:

– Я могла бы Вас сопровождать туда. Но уже без штата фрейлин, – выдержав паузу, предложила Адеракс.

– Это правда? Вы не шутите? – Анна подпрыгнула в постели и захлопала в ладоши, – Вот здорово!!

– Но при одном условии, что Вы пообещаете мне вести себя благоразумно.

– Конечно! Вы можете быть покойны; ведь со мной будет Юлия.

– Юлия? – нахмурилась мадам Адеракс, – Но, чем меньше людей будут осведомлены о Ваших интимных прогулках, тем надёжнее они сохранятся в тайне.

– Но Юлия – моя лучшая подруга! У меня нет от неё тайн.

– А у неё от Вас?

Анна неожиданно задумалась. В последнее время ей, и вправду, казалось, что Юлия чем-то удручена, но, поскольку фрейлина ничего не говорила, Анна решила, что причиной тому её переменчивость настроения или головная боль.

– Ваше высочество, не откажите мне в просьбе, – прервала её размышления мадам, – Не говорите фрейлине Юлии о том, что это я предложила Вам идею интимных прогулок.

– Почему?

– Она может истолковать это превратно. И это бросит тень на мою репутацию.

– Если Вы уверены, что это бросит тень на Вашу репутацию, то почему Вы мне это предложили?

– Простите, Ваше высочество. Возможно, я вижу то, чего другие не замечают. И моё сердце вовсе не каменное.

Рыцарская Академия

Петька Трубецкой вернулся из отпуска сияющий от счастья. И, пряча от приятелей глаза, виновато пробормотал с порога:

– Уверен, что вы имеете полное право меня осудить. И будете совершенно правы. Поскольку печальные обстоятельства, случившиеся в нашей семье, обязывают меня к скорби. И уж конечно, никак не позволяют допускать мыслей, не связанных с молитвами об упокоении души моей несчастной матушки на небесах. Но…

– Да говори уже! – не выдержал Лопухин.

– Это был самый счастливый месяц в моей жизни!!! – выпалил Петька, не в силах сдержать радости, – Хотя, поверьте, мне невероятно совестно в этом признаться, так как все эти дни, так любезно предоставленные директором в качестве отпуска, мне надлежало плакать и скорбеть.

– Будет кружева-то плести! – одёрнул его Митяй, – Труба! Мы верим, что ты ежедневно плакал и скорбел. И мы все одновременно плачем и скорбим с тобой. А теперь рассказывай!!

Трубецкой уселся на кровать и, покрываясь румянцем, пустился в сказ:

– После того, как папенька отбыл в московское имение, я остался с младшими братьями. Анна Гавриловна слегла. И тогда княгиня Лопухина предложила Анастасии забрать младших брата и сестёр и переехать на время к нам в дом. Вообразите! Мы вдвоём с Анастасией оказались полноправными хозяевами нашего дома на целый месяц!

– Не считая пятерых детей.

– Они были совсем не в тягость! К тому же нянька нам помогала. Но главное не это! Понимаете, я, будто был хозяином большого семейства, а Анастасия – моей супругой.

– Что? Взаправду?! – хохотнул Голицын.

Микуров строго показал ему кулак.

– Это, конечно, была игра! – смутился Петька, – Но я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Представьте, я просыпался утром, надевал поверх камзола стёганный шёлковый халат и спускался к завтраку, совсем, как мой отец. Анастасия говорила мне «Доброе утро, Петруша» и позволяла целовать себя в щёку.

– Ну, вы отчаянные! – саркастично прокомментировал Митяй, но получил локтем в бок от Микурова и умолк.

– Затем я просматривал свежие газеты. Мы обменивались планами на день, обсуждали, что нам следует сделать, куда пойти. Как взрослые! После завтрака мы выходили с детьми в сад. Я выносил мольберт, краски и писал портреты Анастасии. А она сидела тихо и смотрела на меня трогательным взглядом.

– Счастливый ты, селезень.

Мальчишки, отложив дела, окружили Петьку и, усевшись в кружок, внимательно слушали.

– Да… Однажды я смастерил мальчишкам змея. И мы запускали его на лужайке. Было так весело! Анастасия качала маленьких Анну и Марию на качели. Пока я возился со змеем, украдкой поглядывал на неё. А она – на меня. И, когда наши взгляды встречались, у меня в душе скрипки звучали… Непередаваемо.

Голицын собрался было вновь что-то сдерзить, но Василий ласково прижал его к себе и зажал ему ладонью рот.

– А вечерами мы собирались все вместе в гостиной у камина. И читали вслух. Или Анастасия играла на клавесине и пела. В такие минуты мне хотелось плакать.

– Отчего?

– Я вдруг подумал, почему отец и маменька никогда не проводили с нами время вот так? Сколько я помню, отец всегда был занят при дворе. Матушка озабоченная делами, чаще всего вверяла нас нянькиным заботам, – он поднял взгляд на друзей, – У вас тоже было так?

Все задумались и умолкли. Митяй вывернулся, наконец, из крепких рук Микурова:

– Ну, можно, теперь уже я скажу?

– Говори.

– Я вот плохо помню своего отца. Он умер, когда мне было девять лет.

Василий изумился:

– Ты никогда не рассказывал.

– А что с ним случилось?

– Мы ехали в свите императрицы из Измайлова в Москву, – начал вспоминать Голицын, – Наша карета ехала в авангарде, в ней были матушка с отцом и я со старшим братом Александром. И вот, в месте преодоления крутого каменистого оврага, лошади вдруг встали и, будто почуяв опасность, не желали двигаться дальше. Кучер стал нещадно хлестать лошадей. Те взбрыкнули, заелозили… И вдруг снег с песком под колёсами стремительно обрушился. Отец в спешке вытолкнул матушку и нас из кареты. И мы, зацепившись за снежные края обрыва, чудом уцелели. Сам же отец не успел и рухнул в овраг вместе с каретой на острые камни. В моей памяти на всю жизнь осталась жуткая картина летящей вниз кареты, которая достигнув дна, рассыпается, точно карточный домик.

– Сколько прошло с тех пор лет?

– Уже пять.

– Мой отец тоже умер пять лет назад, – сказал Микуров.

– А твои родители дружно жили?

Василий грустно улыбнулся:

– Матушка никогда не любила отца. Она из боярского роду Стрешневых. А он – шкипер из мелкопоместных дворян. Их царь Пётр поженил, решив таким образом наградить отца за победу в Эзельском сражении. Вся матушкина родня была не рада этой свадьбе, но противиться царской воле не осмелились. Матушка отца всю жизнь стыдилась. И слова доброго о нём ни разу не вымолвила. Хоть он и военные заслуги имел. И чин генерал-майора. И пять лет московской навигацкой школой заведовал.

– Ты извини, – встрял в его речь Иван, – Но от Василисы Ивановны и про тебя никто слова доброго не слышал! Даже, когда ты из польского похода победителем вернулся!

– Да. Она такая. Терпеть не может того, что против её воли делается.

– Ну, а про моих отца с матерью я и говорить не буду, – буркнул Лопухин, – Сами всё знаете. Бергер! Твоя очередь.

– Моих отца и мать поженили их родители. Они с раннего детства были помолвлены по договорённости отцов, с целью объединить два дворянских поместья в одно. Не знаю, что сказать. В нашем доме не принято говорить о любви. Живут они дружно. Наверное, счастливы.

– Тебе, небось, тоже невесту родители уже припасли?

– Пока нет. Но я не забочусь об этом. Когда мне исполнится восемнадцать, родители найдут мне подходящую невесту.

– Вот ты мохнатый гусь! И всё-то у тебя наперёд предрешено.

– Да, ну! Тоска зелёная! – возразил Голицын, – Мало ли, кого родители выберут! А вдруг, крокодила какого-нибудь? А тебе с ней жить!

– А я твёрдо решил, что женюсь только на Анастасии! – заявил Петька, – У нас получится замечательная семья.

дом графа П. И. Ягужинского

Тем временем Наталья Лопухина с дочерью Настасьей навещала подругу Анну Ягужинскую. И, пока матери беседовали в гостиной, дочери, уединившись в детской, делились своими девичьими секретами.

– Ну, расскажи, как вы жили с Петром в доме у Трубецких! Я сгораю от любопытства! – пристала Настасья, – Воображаю, как это было романтично!

– Ага, – скептически фыркнула Анастасия, – Так романтично, что я уж подумывала, как бы его придушить!!

– Петьку?! За что?

– Я и не догадывалась, что он такой зануда! Когда мы оказались в доме, предоставленные самим себе, я обрадовалась. Свобода! Никакого родительского надзора! Полагала, оставим малышей няньке, а сами будем спать до обеда! Есть пирожные! Дурачиться в саду, играть в догонялки, в прятки. Кататься на лодке по Мойке. Ночами сидеть на веранде и рассказывать страшные истории.

– И что?

– А он вдруг со всей серьёзностью взялся играть в семью!! – Анастасия закатила глаза, – Нарядился в турецкий халат. Читал за завтраком газеты и высокопарно рассуждал о том, как нам воспитывать детей, какие книги читать и на какие темы вести беседы.

– Да, ну!

– Днём я вынуждена была сидеть в саду истуканом, потому что он писал мои портреты! Или качать в корзине сестрёнок в то время, как он носился с мальчишками по лужайке, запуская воздушного змея. Вечерами собирал нас всех у камина и заставлял меня музицировать. Или слушать бесконечно какую-нибудь наискучнейшую книгу! И где только он их брал?!

– Могу себе представить.

– Признаться, по началу, меня всё это забавляло. День. Или два… Особенно было забавно встречать его по утрам в столовой и говорить «Доброе утро, Петруша». И подставлять щёку для поцелуя.

– Ой…

– Но, когда это повторялось изо дня в день, одно и то же – вторую неделю, потом третью! Это становилось просто невыносимо!! Я ежедневно молила господа о том, чтобы маменька поскорей поправилась, и я смогла бы вернуться домой, и жить своей прежней жизнью.

Та обняла подругу и пожалела:

– Бедняжка.

– Знаешь, Настя, я твёрдо решила – на за что на свете замуж не пойду! Скука смертная!!

апартаменты принцессы Анны Леопольдовны

Аня отложила в сторону вышивание и неожиданно пожаловалась Юлии:

– Как же мне наскучили эти прогулки под пристальными взглядами придворных, где я всё время должна думать о том, как я выгляжу и что говорю! И где постоянно целая свита фрейлин во главе с мадам Адеракс дышит мне в затылок и ловит каждое сказанное слово. И я вынуждена говорить с Морицем о погоде и о всякой прочей ерунде. В то время, как мне хочется говорить совсем о другом! Я так измучилась! Моё сердце просто изнывает от тоски… Скажи, Юлия, ты поможешь мне?

– Я всегда готова тебе помочь. Но как?

– Я напишу Морицу записку. Надо придумать, как её передать.

– Мы уже однажды решали с тобой этот вопрос. Тогда нам под руку подвернулся кадет Голицын. Сейчас его нет. И, кажется, иных вариантов – тоже.

– Кстати, о Голицыне! – вспомнила Аня, – Ты что-то давно ничего о нём не говоришь!

– Потому что я не хочу о нём говорить, – предупредила Юлия.

– Ты сердита на него?

– Скорее, на саму себя.

Анна изобразила надменность:

– Мне показалось? Или у тебя от меня секреты?

Юлия повела плечами:

– Никаких секретов. Я сердита на себя за то, что Голицын занимает слишком много места в моих мыслях. И стараюсь отучить себя от этого.

– А у меня в последнее время такое впечатление, что ты мне что-то недоговариваешь!!

И Анна скрестила руки на груди, бросив в подругу испытующий взгляд. Юлия сделала над собой усилие, изобразив искренность:

– Тебе показалось, – заверила она, – Может, отложим разговор о Голицыне. И поговорим о Линаре. Если мадам Адеракс вновь будет столь любезна, что согласится погулять по дальним дорожкам, то передать Линару записку тебе не составит труда.

– К сожалению, мадам Адеракс больше не окажет такой любезности!

– Жаль, – пожала плечами Юлия, – Что ж, тогда я могу передать записку. Пока мы будем гулять, я придержу её в рукаве. А при прощании, осторожно переложу за отворот на рукаве Линара.

Аня поразмыслила:

– Пожалуй, так и сделаем.

– Осталось лишь написать записку.

– Я уже написала! – сообщила она, усаживаясь в кресло и раскрывая книгу.

Юлия подождала. И, видя, что принцесса не намерена посвящать её в подробности, была несказанно удивлена:

– И ты не хочешь мне даже сказать, что именно ты написала? – осторожно спросила она.

– Нет.

– Почему?

– Убеждена, это вновь закончится тем, что ты будешь меня поучать, и заставишь переписать всё так, как хочется тебе!

Юлия растерялась:

– Анна, что происходит? Я чем-то обидела тебя?

– Нет.

– Но прежде мои советы тебя не раздражали. И, кажется, давая их, я ни разу тебя не подвела и не поставила в неловкое положение.

– Это так. Я не стану возражать, что ты умна и практична. Ты намного умней меня! И твои советы мне очень помогли, – признала Аня, – Но это не может продолжаться вечно!

– Что ты хочешь сказать?

– Всякий раз, я ловлю себя на мысли, что говорю с Морицем твоими словами и делаю лишь то, что было придумано тобой! Но ведь это я его люблю, а не ты!! Он – мой Мориц!! Нет ничего приятней, чем поступать так, как велит тебе твоё сердце. И я хоть раз хочу поступить так, как велит мне моё сердце! Понимаешь?!

– Конечно.

Юлия умолкла, присев в кресло в другом конце комнаты. Повисло гнетущее молчание.

дом канцлера А. И. Остермана

Граф Ягужинский снял шляпу и приветствовал сидящего за рабочим столом Остермана:

– Здравствуйте, Андрей Иванович. Мне сообщили, что Вы пожелали меня видеть.

Остерман небрежно сделал знак рукой, предлагающий гостю присесть, всем видом демонстрируя, что вынужден отвлечься от чрезвычайно важных дел.

Ягужинский в ответ на его нелюбезность, нарочито удобно устроился в кресле, закинув ногу на ногу, вызывающе уставился на канцлера:

– Я весь внимание.

– Павел Иванович, должен сообщить, что я недоволен Вашей работой в кабинете министров, – сухо сообщил тот.

Ягужинский ничуть не смутился:

– Чем обусловлено Ваше недовольство?

– Вы оттягиваете решение вопросов тем, что своевременно не визируете приказы кабинета министров своей подписью.

– О! Вы употребили очень правильное слово – «своевременно»! – подметил Ягужинский, покачивая ногой.

Остерман взглянул на него исподлобья:

– Что Вы хотите сказать?

– Моя подпись не фигурирует на приказах по той причине, что я не бываю своевременно ознакомлен с документами, предвещающими эти приказы, и потому не могу судить о правильности обозначенного в них решения.