Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950

Тетрадь 5. 10 августа 1908 года – 15 августа 1909 года

[На ободранной обложке тетради более поздние записи, в том числе]:

Внуково363.

Как могла я за эти 2 года позабыть о том, что я – актриса.

Я – буду играть.

Театр…

Словно во сне жила я и вдруг проснулась…

С трепетом – как в тот день, когда я впервые вошла в театр, [сижу. – зачеркнуто] смотрю на сцену…

Сцена, по которой я буду ходить…

[Верхняя часть листа оборвана.]

Милый мой, любимый мой.

В душе моей радость…

[Словно. – зачеркнуто.]

Мне хорошо. Так хорошо, что даже страшно.

Только вот – все нет и нет.

5 часов.

Вчера неуловимое что-то скользнуло [в душе моей. – вымарано] и всколыхнуло мою радость, и стало мне беспокойно, беспричинно-грустно. Василий Васильевич [Лужский] пел – «хоть изменила ты» и с странной [грустью. – вымарано] печалью глядел на меня. И стало мне не по себе: пошла с Ракитиным в «Эрмитаж» – захотелось вдруг увидеть Тарасова. Увидала, обрадовалась – но было с ним много народу – и скоро ушла домой. И вот сегодня – нет во мне радости, скорби тоже нет, но уж какой-то червячок подтачивает.

Вечером увижу Василия Васильевича.

Хочется с ним поговорить.

6 часов.

Звонят ко всенощной. Ранние серые сумерки, мелкий дождь за окном, тусклое небо…

Думаю о Вас. Кажется мне, что на днях он приедет.

[Милый. Я все простила. – вымарано], я [с тихой. – вымарано] лаской думаю о нем. Люблю ли его? – Я не знаю. Жду его трепетно, и такое чувство в душе, что надо его пригреть, пожалеть и поплакать с ним, и любить его нужно – для него, чтоб ему было хорошо.

Это странное чувство в моей душе. Откуда оно? – не знаю.

А жалко его…

Или это оттого, что себя я чувствую [выше. – вымарано], [и кажется мне, что я. – зачеркнуто] сильнее, смелой и большой.

Может быть.

Скорее бы, скорее приехал, [мой любимый, мой бедный. – вымарано].

Почему я так глубоко жалею его.

6 часов.

Сегодня праздник. В театре ничего нет365. Вечером собираемся с Кореневой в кинематограф.

Вчера на вечерней репетиции Василий Васильевич [Лужский] опять был взволнованный и трепетный366. Мы встретились в коридоре, было темно… Еще один момент, и случилось бы то, чего не должно быть и не нужно367, но я быстро скользнула и смелыми шагами, с каким-то громким вопросом прошла в зрительный зал… Многие уже видят [кое-что. – вымарано], догадываются… Это неприятно… Скорее бы Вас. приезжал.

Ведь я ничего не знаю…

Как мы встретимся и что будет?

Господи… Я ничего не могу представить.

В прошлом году – были письма, я знала, что встречу его «любящим», и была только боязнь за то, что будет потом, дальше, – а сейчас я ничего не знаю. И я не знаю [даже. – зачеркнуто], как мы расстались. – Скорее всего, «никак», даже и не «друзьями», [а просто как знакомые. – вымарано]. И вот теперь. Я люблю его, я хочу любить его, я хочу тех волнений, тех слез, тех коротеньких радостей… Ведь [я должна любить. – вымарано], я не могу не любить – [и я буду любить. – вымарано] его. А он? Я ломаю голову – что будет? Как сложится моя жизнь в этом году? – и ничего не вижу… Какой-то туман перед глазами… Есть только какое-то странное чувство, что он будет нуждаться во мне, что он придет ко мне…

Вздор все это…

Что будет? Что будет?

12 часов ночи.

Приехал Костя [К. С. Станиславский] сегодня368. Думала, что и Вас. по такому торжественному случаю появится в театре. Волновалась, с трепетом шла в театр [на репетицию. – вписано позже], [оглядела зрительный зал. – зачеркнуто]. Нет.

Поговорила с Костей, приятно было видеть его белую красивую голову. Мелькнула [та давняя. – вымарано] коротенькая мысль. [Я и Костя. – вымарано]. Нет, [это ужасно… – вымарано.]

Нет, нет.

Где же Вас.? Где он, где он?

Там, [в деревне. – вписано позже] [дочери Стаховича – они красивые, интересные. – вымарано]369.

1 час ночи.

Сейчас от Корша провожал Болеславский370.

Мы говорили в первый раз: он очень умный [и интересный. – вымарано].

Мне кажется – однажды [мы столкнемся ближе. – вымарано].

11 часов вечера.

Шли из театра с Болеславским.

Мне уже скучно – если я захочу – еще 2, 3 прогулки – [и готово. – вымарано].

Тарасов.

О нем я так часто думаю.

Он был сейчас в театре. Мне приятно было поздороваться с ним…

[Да – очевидно. – вымарано] он мне нравится371.

Несколько дней тому назад мне вдруг захотелось написать ему – назначить свиданье и поговорить с ним просто, по-дружески.

Господи, хоть бы скорее приехал Вас.

Нет, Болеславский – слишком еще мальчик – таким я не могу увлечься.

6 часов.

Иду в «Эрмитаж» – в надежде встретить Тарасова и сказать ему, что надо с ним поговорить.

Нет Вас. – и вот лезет в голову всякая дурь.

Опять у меня нехорошо-беспокойно на душе. В таком настроении я делаю разные глупости.

Господи, хоть бы встретить Тарасова.

[Ночью.]

Видела его, но в компании Званцева и Лейна.

5 часов.

Говорят, вчера приехал.

Сегодня в 8 часов репетиция.

Я так волнуюсь – [ужас. – вымарано].

Не могу представить, как я буду играть, если он будет смотреть. А может быть, [он. – вымарано] и не придет.

12 часов ночи.

Очень тревожно за роль372. Костя [К. С. Станиславский] сердится – пьеса подвигается туго373.

Роль затрепалась. Живу на сцене не так хорошо, как раньше – [стесняюсь ужасно. – вымарано].

Беспокойно.

Вчера чуть не ревела на репетиции374.

Вас. в Москве, но в театр не показывается.

Говорят, вчера Вас. заходил вечером на репетицию. Несколько моментов было, когда мне казалось, что он в зале. Но я не верила себе. И вот сегодня узнаю, что действительно он был.

Мне так непонятно. [Прийти и не поздороваться, ничего не сказать. – вымарано].

[Господи, как я ничего-ничего не понимаю. – зачеркнуто.]

Он – какой-то [чужой для меня, такой. – вымарано] непроницаемый, как какая-то тайна.

Кулаковский375 сказал Жоржу [Г. Г. Коонену], что Качалов из театра уходит376.

Не верю этому, но есть что-то странное в его отношении к театру – в том, что он совсем ничем не интересуется, не заглядывает на репетиции.

Господи, хоть бы увидать его скорее.

Мне уже теперь все равно – как [и] где мы встретимся. О себе я не думаю. [Я поставила крест. – вымарано].

Но только бы увидать его, убедиться, что он такой же, как был.

Я представляю его [себе чужим – скорбным и тихим. – вымарано].

Я жду и боюсь, и [трепещу от ужаса. – вымарано]… Мне так страшно.

[Труп]. – Вот, вот чего я [жду и боюсь. – вымарано].

Скорее бы, скорее бы увидать его улыбку, его [тихую. – вымарано] ясную, грустную улыбку.

Любимый мой, единственный мой, [не надо смерти. – вымарано].

Все, все зовет к жизни, к радостной и светлой. Надо жить, надо жить!377

Надо собрать всю свою волю, все силы, все устремить к одному – к «радостному [созерцанью и переживанью. – вымарано] жизни во всей ее полноте». – Это его же слова.

Я поставила его карточку на стол и вот вглядывалась в нее…

[И вырвалось из груди – что все… Это все… – вымарано].

Осень.

«Сирени поблекли»378?

Я вспоминаю те осенние вечера, когда мы бродили по тихим переулкам, [тихо. – вымарано] говорили, и листья кружились в воздухе. И была грустная радость и трепетные надежды…

А теперь – [смерть. – вымарано].

Жутко, холодно.

Я не знаю, как жить.

Опять стою я растерянная, [трепетная. – вымарано] перед лицом огромной непонятной жизни, и опять рвется из груди – «Что же надо делать?»

6 часов.

Сегодня бодро у меня на душе.

Была удачная репетиция – нервы встряхнулись, опять хочется работать.

[Мой любимый. – вымарано] – я буду работать, я буду жить.

Ведь он – [последнее. – вымарано] в моей жизни. [Последнее. – вымарано].

Мне так ясно – что любить я уже не могу больше. И его я люблю иначе. Но он – один. Он – мой единственный – [любимый. – вымарано].

7 ½ часов вечера.

Мне так грустно сегодня.

Колокола звонят. Вечер тихий, ясный, совсем летний… Небо голубое, без единого облачка…

Так хочется, чтобы кто-то нежный и любящий пришел с тихой лаской и [трепетной радостью осветил душу. – вымарано].

Невероятная пустота внутри меня…

[Меня никто не любит. – вымарано].

Нет человека, который любил бы меня настоящей большой любовью…

Я одна…

Пустая, тупая, [никому не нужная. – вымарано]…

Иногда мне хочется умереть. – [так. – зачеркнуто] я ничего не понимаю.

5 ½ часов.

Устала.

Только что с репетиции.

Так ясно и хорошо на душе.

Сегодня в первый раз [за сегодняшний год379. – зачеркнуто] я играла I акт с наслаждением. Завтра генеральная 4‐х картин.

Боже мой, Боже мой, – вот как только остаюсь одна, [сейчас же. – зачеркнуто] как только отхожу от театра – [сейчас же мысль возвращается. – зачеркнуто] – опять прежние мысли, былые чувства.

Мучительно недостает чего-то…

Сейчас мне хорошо, – но вот я начинаю думать о Вас. – и [тихая. – вымарано] грусть [звучит в душе. – вымарано] и больно сжимается что-то внутри.

Вечером 2 и 5 картины. Может быть…

Вчера я была на Комиссаржевской380. Так верила, что он будет. Была суббота.

12 часов ночи.

Увидала родное прекрасное лицо – и [поняла. – вымарано] вот все, все куда-то отодвинулось – и опять – он один.

Смелые мысли у меня в голове.

Мне он принадлежит.

Мне – одной.

Разве это не странно, что я видала его, что я смотрела на него, на этот лоб, глаза, губы – это все мое, мое.

Я люблю его.

Я люблю его, [мне он должен принадлежать. – вымарано].

11 часов ночи.

Вчера и сегодня были ужасные репетиции.

При Вас. я делаюсь робкой, застенчивой, нелепой, перестаю чувствовать образ. Это так ужасно. Вчера меня отпустили с репетиции – сказала, что болит голова.

И Вас., мне кажется, чувствует это «неладное» во мне…

Тяжело. Тоска какая-то в душе. Плакать хочется.

Я была бы счастлива, если бы Вас. ушел из театра.

При нем работать – я не в состоянии.

12 часов ночи.

Сегодня я чувствую себя бодрее.

[Не надо показывать Вас. своих «стихийных» порывов. – вымарано.]

Вероятно, я его даже не люблю.

12 часов ночи.

Сегодня состоялось торжественное открытие филиального отделения381.

Получила свою Джессику382.

Что-то будет. Интересно.

Василий Васильевич [Лужский] бегает от меня. Говорит, что не может спокойно на меня смотреть: его волнует мое лицо, голос, руки…

Что делать?

1 час ночи. После репетиции I акта.

Так безрадостно, так тупо-тоскливо. Боже мой, хоть бы захворать, пролежать без памяти, – хоть бы умереть на некоторое время.

Не могу я так жить.

Опять терзанье, опять скрежет зубов. Сегодня мы так хорошо говорили с Германовой. И опять у меня к ней – хорошее нежное чувство, думается мне, что и ей тяжело жить, и вот что-то влечет к ней броситься, обнять ее и рассказать ей про свою тоску. Если бы я могла заплакать.

Я думала о возможности дружеских отношений между нами – ничего не выходит. [Он сторонится меня, потому что чувствует то острое. – вымарано], сильное, [что есть в моей душе. – вымарано].

Утро.

[Мне. – вымарано]. В душе моей – словно камень, но я хочу быть сильной и гордой. Я напрягаю все силы, всю волю.

Он приходит на репетиции – сидит с кем-нибудь и ни слова не говорит со мной. Я крепко стискиваю зубы, смеюсь и болтаю о пустяках – с кем попало, и в эти минуты чувствую, как каким-то холодком веет от меня. А когда я на сцене, я теряю самообладанье, сердце начинает колотиться, и я чувствую только, что он здесь, он близко, стараюсь почувствовать образ, играть – ничего не выходит, и в душе плачет тупое отчаянье.

Вчера я молилась. Я просила у Николая Чудотворца, чтобы что-нибудь изменилось в наших отношениях – пусть [это будет не любовь – что-нибудь другое. – вымарано], но я не могу жить [без тепла. – вымарано]. В душе моей холод и тьма.

½ 10‐го вечера.

Сегодня целый день проторчала в театре.

Завтра генеральная 5 картин.

Что-то будет. Надо собрать все силы.

Беспокоит горло. Очень осипла.

12 часов ночи.

Какое-то хорошее чувство удовлетворенья.

Со всех сторон – похвалы, почти восторженные383. Я нарочно не ходила в антрактах в публику – боялась увидать Вас., но чувствовала его в зале.

В «Лесе»384 я услышала знакомое покашливанье, и что-то на минуту остановилось и замерло в моей душе, но потом напрягла волю и опять зажила картиной.

Сейчас чувство такой приятной-приятной усталости. С 10 часов утра до 9 вечера я была в театре.

[Строка вымарана.]

3 часа дня.

Сегодня узнала от Кореневой, что Вас. пришел только к «Лесу».

Лучших у меня картин он, значит, не видел.

Ну, что же делать – не везет.

Целый свободный день, и я не знаю, куда себя девать.

12 часов ночи.

Сегодня странный тревожный день.

Утром на репетиции «Лазурного»385– я страдала, глубоко и серьезно, и было мне тяжело невыразимо. Чувствовала, что всему конец – [все в прошлом. Остались одни воспоминания. – вымарано].

После репетиции – осталась ждать Костю [К. С. Станиславского], и если бы он не ободрил меня – я бы измучилась. Говорила с ним так просто, хорошо.

Туманно спутанно [говорила. – зачеркнуто] рассказывала ему о своих сомненьях, колебаньях, а он говорил большие хорошие слова – о своей вере в меня.

«Откровенно Вам говорю, что если я примирился с тем, что Гзовской не будет386, то только [потому что Вы в театре. – зачеркнуто] благодаря Вам.

Вы – тот материал, из которого что-то можно сделать». [Вся цитата подчеркнута карандашом, очевидно, позже. Также на этих страницах красным карандашом отметки на полях и в тексте, а вверху листов обозначено]: Костя.

Вечер.

[Слово вымарано.] Я начинаю любить Костю [К. С. Станиславского]. В конце концов – он один остается. [Два слова вымарано.] Лужский становится попросту пошлым – он один, как Бог надо всеми.

Сегодня свободный вечер – не знаю, куда себя девать. На душе такая темь, такая пустота. Роль опять остановилась на мертвой точке387.

Грустно-грустно.

Сегодня чувствую себя бодрее. Самое ужасное во мне то, что я труслива. Бывают минуты, когда я чувствую себя смелее – и тогда становлюсь интересней, талантливей.

Боюсь, как бы трусость моя не погубила меня.

Надо быть смелой.

Вчера была генеральная.

Играла хуже, чем прошлый раз.

Настроение бодрое.

Работать хочется.

Вчера много-много думала о Вас.

Звонили колокола, мерцал огонек перед иконой, и тихие грустные воспоминания [больно теснились, томили душу. – вымарано].

Послезавтра генеральная.

Через 6 дней спектакль.

Не верится.

У Вас. – плеврит.

Думаю о нем – мало.

11 часов ночи.

У меня очень гадко на душе.

Играла сегодня отвратительно.

Нина Николаевна [Литовцева] была в театре.

Я – не актриса.

[Часть двух листов оборвана, но, похоже, ни на одной из сторон не было записей.]

Как сон промелькнули последние дни: [генеральная, спектакль, тот [нрзб.] после генеральной. – зачеркнуто]. Все еще не могу прийти в себя: сейчас сижу больная, и беспорядочно плывут воспоминания последних событий.

Глубоко внутрь души своей заглядываю с трепетом – ищу покоя и радости удовлетворения – а там, страшно сказать, пусто. Пусто…

Я не счастлива своим успехом388…

Я равнодушна [слушаю. – зачеркнуто] к восторженным похвалам – я только на минуту вспыхиваю трепетом и опять вся ухожу в эту странную хрустальную грусть, в эту [тихую. – вымарано] безнадежную тоску [по тому, что ушло и не вернется. – вымарано].

Никогда больше…

Когда после генеральной мы сидели в ресторане и я смотрела совсем близко на это прекрасное лицо – [уже не мое. – вымарано], рыдала душа моя в безысходном отчаянии и рвалась к нему, и любила его с дикой болью.

И вот опять – [им одним. – зачеркнуто] одной мыслью полна я вся, одним желаньем, одним стремленьем.

Отодвинулась сцена, работа, успех – он один [любимый. – вымарано], [слово вымарано] один он со мной всегда-всегда [три слова вымарано].

Что же делать?

Я не могу писать, как [бывало. – зачеркнуто] прежде, все, сказанное словами, как-то теряет свою значимость и становится пустым и ненужным.

Вот теперь: трепещет душа [моя. – вымарано]. Тысячью [ощущений. – зачеркнуто] настроений, таких тонких, таких хрупких, о которых нельзя говорить.

И [только. – вымарано] песня новой любви звучит как [тихая. – вымарано] грустная [весенняя. – вымарано] весна.

[Рвется душа от неясного трепетного страдания. – вымарано.]

То, что было вчера, бывает один раз в жизни. Это утро – солнечное, радостное, трепетное.

[Более поздняя приписка]: Юбилей389.

Вчера заходил на «Птицу» Вас. И я совсем ясно почувствовала, что не люблю его… [Сегодня умерло что-то во мне… – вымарано.] Пусто внутри меня, и [грустно. – зачеркнуто] тоскливо порой… Так тоскливо, что не хочется жить…

А вокруг все [так. – зачеркнуто] радостно, так хорошо… На мне – «надежда театра», широкий светлый путь передо мной… Надо только работать… [Только. – вымарано] работать… Такое простое понятное слово… Так легко это сказать – работать.

[Да ведь. – вымарано] нет силы во мне, нет вдохновенья…

Внутри меня – пустота, тупое равнодушие…

Душа моя ничем не согрета, и неоткуда взять мне этой солнечной энергии, с которой человек все победить может, все преодолеть.

Хочется мне ласки, тепла – а вокруг [холодные, пустые. – зачеркнуто] лица с приветливыми улыбками и пустой душой…

И это новое затеплившееся чувство во мне не находит отклика и [тихо. – вымарано] тоскует [порой. – вымарано]… Так просит душа [ласки. – зачеркнуто] хоть немножечко тепла, хоть самую чуточку…

Противны мне страстные взгляды Василия Васильевича [Лужского] – противны его прикосновения, хочется чистого хорошего чувства, доброго теплого отношения…

Затосковала [душа моя. – вымарано] по какой-то чистоте – опротивела мне пошлость людских отношений.

После «Птицы».

2 часа ночи.

Я не могу уже больше писать. Я чувствую [свое. – зачеркнуто], как никогда, бессилие слова.

Рассказать о том трепете, который внутри меня, – нет возможности. Слова кончились. Слов нет больше390.

Ясно одно – живет скорбь внутри меня, и с ней я и умру, и полного счастья для меня нет. Оно есть в том, что мне дает жизнь, – но его нет в душе.

Внутри меня или беспокойство, [минутами. – зачеркнуто] или апатия – когда от отчаянья тупеет боль, или порывы радости и веселья от окружающей меня огромной странной жизни. И еще – вспышки любви – той большой [слово вымарано].