Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950
Вчера, наконец, первый раз за все время в Москве, почувствовала в нем какую-то прежнюю теплоту, что-то бесконечно хорошее, ласковое…
Сидели вечером с Братушкой [С. С. Кировым], смотрели репетицию. Вас. вошел. Сначала не заметил нас, потом увидал, подсел, и так хорошо сидели втроем, так просто-просто болтали.
Я чувствовала себя прежней Алей, чувствовала себя хорошенькой и интересной, нервно болтала, смеялась, а он смотрел так ласково, с тем прежним любованьем, о котором он говорил как-то в Петербурге.
Все сильнее и сильнее я привязываюсь к нему…
Что будет?
Или вся жизнь разобьется, или я буду великой.
Первое вернее, проще как-то…
1 час дня.
Сейчас из театра: были танцы…
Больше не пойду сегодня в театр.
Завтра – ничего нет – передышка.
Пронин обещал устроить на Комиссаржевскую335. Вас. будет.
Хочется работать… Как следует, по-настоящему.
Быть большой актрисой…
Я должна начертить себе эти три слова яркими буквами, чтобы всегда они были у меня перед глазами…
Я должна быть равной с ним!
А таланта одного недостаточно…
Пусть я талантлива так же, как он, – но я еще далеко не актриса…
Работать надо, работать!
Работать.
Сентябрь1 сентября [1907 г.]. Суббота6 часов.
Вот уже 2, 3 дня, как я чувствую себя по-праздничному весело, бодро, радостно.
Хочется сейчас много-много писать, рассказать все, что волнует, радует, томит – да надо идти в театр (на «Жизнь человека»336) – пора. Небо серое, дождь моросит – а на душе светло, солнечно…
Опять вера, надежды…
[Вера. – зачеркнуто.] Опять хочется закричать – «прекрасна жизнь!»
Я счастлива…
Надолго ли…
Быть может, сегодня же, придя из театра, я буду стонать от боли и мечтать о смерти – пусть, – зато сейчас хорошо!
Сейчас – я счастлива.
Это уже много: у меня в жизни были минуты, когда я могла сказать себе – я счастлива.
Из театра. 12 часов.
Все разлетелось, разбилось…
На душе – пусто, тупо…
С каким-то лихорадочным нетерпением жду встречи с Вас.
Так осрамиться при нем!
Какой ужас! Какой ужас!
Он понял, что стеснял меня еще больше, и ушел. Как я благодарна ему.
На Жданову он смотрел с любопытством, и Константин Сергеевич [Станиславский] при нем несколько раз сказал ей – «молодчина»337. И всем она понравилась, все кругом говорили [об этом. – зачеркнуто] о ней, и Вас. слышал…
Мне страшно, страшно…
Почва колеблется под ногами. Я должна ему казаться такой нескладной, глупенькой, жалкой…
Я с ума сойду.
2 [сентября 1907 г.]3 часа.
Была утром в театре. Вас. – не видала.
Ночь [слово вымарано] почти не спала.
Дум копошилось в голове без конца.
Может быть – я не актриса?
Эта застенчивость, эта боязнь сцены… Господи, правда, быть может – уйти, пока не поздно.
Но что делать? – я не способна ни к какому труду…
И потом – отказаться от сцены…
Нет, не хватит сил.
Зачем я так самолюбива…
Это же ужасно!
10 часов вечера.
Сейчас съездила в театр – думала, может быть, Вас. там – нет никого. Пусто [в театре. – зачеркнуто] – только Владимир Иванович [Немирович-Данченко] и Мария Николаевна [Германова] занима[ются]338.
Грустно-грустно…
Я вся такая печальная…
Где она, куда девалась радость жизни?!
Как мне жаль себя, как жаль! – бесконечно…
Я уже обрекла себя на страданье, на вечную тоску…
Буду терпеть до весны.
Весна все покажет – стоит мне жить или прикончить разом.
Если бы, если бы можно бы забрать Вас., бросить все и уехать… далеко-далеко. Я [была. – зачеркнуто] бы согласилась расстаться со сценой, со своими, со всем. Я бы не задумалась ни на минуту.
Он – один.
Он – мое солнце, моя вера, мое – всё!
Скорее бы, скорее бы увидеть его.
Так беспокойно, так тревожно!
5 сентября [1907 г.]. СредаВас. не видала вот уже 4 дня.
Тяжело. Тоскливо.
[Только бы он. – вымарано.] Он презирает меня.
Сегодня, когда ехали с Жанной [Коонен] по Столешникову переулку, встретили его. Он поклонился так хорошо, так ласково улыбнулся…
Я вся рванулась к нему, всем своим существом.
Я так тоскую по нему…
Тревожно мне, сумбурно.
Работы много, и на сцене, и в школе. Ничего что-то не клеится, одно отчаянье…
Застенчивость проклятая.
Начинаю стесняться все больше и больше. Это погубит меня…
А я чувствую в себе творческую силу, настоящую творческую силу. Если отбросить стыд – я артистка большая…
Вчера вечером говорили со Знаменским339. Он говорил, что на экзаменах я прошла первым номером и что, вообще, я самая талантливая в театре. Это порадовало.
Приятно было. И ведь все верят в меня… А я…
Господи… Я мечусь, разбрасываюсь, трачу энергию на свою огромную любовь и с ума схожу от [сознанья. – зачеркнуто] мысли, что из меня может ничего не выйти. Господи, научи меня, как жить?!!
12 часов ночи.
Играть настоящую большую роль…
Играть роль в Художественном театре!
Боже мой, и вдруг случится какой-нибудь скандал – вдруг перед выходом со мной обморок или еще что-нибудь… Ведь я же погублю спектакль, погублю пьесу…
Конечно, я этого не переживу.
6 сентября [1907 г.]. Четверг1 час ночи.
Сегодня такой радостный, приятный день. Сейчас так ясно на душе…
Словно ангелы поют…
Опять отошла вся, стала мягкая, хорошая…
Я верю ему…
Он сказал – «Я так люблю Вас сейчас…»
И в глазах светилась такая большая любовь…
Говорили в коридоре у лестниц. Я собиралась наверх, – он шел на сцену… Милый мой…
Запретил смотреть на [него. – зачеркнуто] себя. Нос раздулся, красное пятно огромное, неинтересный, и такой любимый… родной…
Единственный…
«Чувствует себя отвратительно».
Нина Николаевна [Литовцева] уезжает послезавтра.
Он так искренно обрадовался, когда увидал меня – ведь 4 дня мы не видались совсем.
«Сколько лет, сколько зим», долго жал мою руку, смотрел мне в лицо так ласково, так любовно.
[Третьего] дня Вахтанг [Мчеделов] сказал мне, что окончательно убедился сам в том, что Вас. побежден, хотя и носит имя победителя. Милый Вахтанг, сколько раз в тяжелые минуты он подбадривал меня, сообщая всякие свои приятные наблюденья и предположенья.
Любит, любит, любит…
Теперь это так ясно, так хорошо.
Прекрасна жизнь!
Сегодня на «Годунове» – выходило гораздо лучше. Василий Васильевич [Лужский] похвалил и за 11 картину, и за бал340.
Это подбодрило.
Любить и работать…
7 сентября [1907 г.]8 часов.
Сегодня лучше вела себя на «Жизни человека», меньше стеснялась, танцевала…
Ольга Леонардовна [Книппер-Чехова] намекнула на то, что хочет взять отрывочек – заниматься. Таю надежду, что выбор падет на меня.
Сейчас иду в театр. Должен быть Вас. Вид у меня отвратительный, но желанье увидать Вас. так велико, что не могу сидеть дома.
Около 1 часа ночи.
Говорить с Вас. по душам [совсем. – вымарано] не пришлось. Сидел Горев все время. Вас. в хорошем настроении, веселый, рассказывал Димкины341 сны – очень удачно, смеялся много. Хороший мой.
Он такой спокойный, ясный, твердый, – а я все мечусь и мечусь…
Хочется спать. Сегодня ночью почти не спала.
10 сентября [1907 г.]. Понедельник7 часов вечера.
Грустно опять. Вчера утром еще так хорошо, бодро себя чувствовала. А потом – неудачная репетиция «Бориса», и разом слетело все… Тоскливо так стало… Сомненья опять…
Господи, с каким восторгом я бы бросила сейчас все и уехала с Вас. далеко-далеко куда-нибудь, на юг, к солнцу, к яркому небу, так я устала вся, так хочется отдыха, ласки, а главное, покоя… Я скверно сплю – это мучительно. Вид скверный, столько печали в лице.
Вчера в 11 часов [дня. – зачеркнуто] уехала Нина Николаевна [Литовцева]. Вас. заходил потом в театр, но я была в это время на сцене, поговорить не пришлось.
Звонилась вечером по телефону к нему, не дозвонилась.
Хочется видеть его мучительно.
Пойду к 8 часам в театр. Сегодня «Келья»342.
Господи, помоги мне жить, мне так тяжело. Душа так ноет.
12 сентября [1907 г.]. Среда5 часов.
Тревожно, тревожно так – сил нет.
Боюсь очень за «Синюю птицу»…
Или она погубит меня или, напротив, поднимет в высоту.
Жутко…
Ничего еще нет, не знаю, как приступить, а пора начинать работу.
___Третьего дня хорошо говорили с Вас. После «Кельи» он подошел ко мне – я стояла с суфлером343– и мы все вместе отправились в буфет. Сидели долго. Они пили чай, я – так просто. Болтали. Вас. восторгался моим голосом. Говорил, что вообще женских голосов не любит, но мой голос составляет исключение – очень красивый.
По душам поговорить удалось мало. Говорит, тоскует по жене – в доме пусто, непривычно.
Спросил меня про настроение: – «отвратительно»…
«Ну, ничего – „мы отдохнем“344…»
Взял мою руку и посмотрел на меня так нежно, так тепло-тепло… «Отдохнем?» – я взглянула на него с недоверием и тревожной радостью и верой в душе…
А потом взял меня под руку и крепко-крепко прижал к себе.
Вчера видела его мельком – вечером только успели поздороваться… Все было бы хорошо, если бы не тревога за роль…
13 сентября [1907 г.]. ЧетвергСкверное состоянье.
Сегодня опять срамилась в 11‐й картине. Ужасно. Или я бездарна, или уж не знаю что…
15 сентября [1907 г.]. Суббота½ 1-го.
Нет, не могу даже писать, трудно…
Дышится тяжело. «Страсть…»
Да, теперь это ясно. Он прав…
Я грежу, я мечтаю о его ласке, о его поцелуе… Я трепещу от [его. – вымарано] малейшего прикосновения его руки, мне душно, мне тяжко… Господи, что же это будет. Мне страшно…
Я так рвусь к нему постоянно, каждую минуту я думаю о нем, я чувствую его… Что мне сделать с собой, как сдержать себя?!
Сегодня он сказал: «Не тоскуйте, Алиса, подумайте только, какое перед нами прекрасное будущее…»
Господи, не понимает он, как трепещу я вся, как задыхаюсь от какого-то страшного напора.
Хотел сегодня провожать меня домой, но кончилось дело тем, что разошлись.
16 сентября [1907 г.]Я хочу его до отчаянья.
Пускай я гибну…
17 сентября [1907 г.]. Понедельник5 часов.
Когда я сегодня проснулась – первою мыслью было: «Все кончено…»
Стало жутко – покойно, холодно, пусто…
В окно заглядывало солнце – ясное небо…
Глаза тупо смотрели вперед, в одну точку…
Мысль остановилась, замерла…
Хаотично вертелось в голове – «нет, это ужасно!»…
Да, он прав, прав…
Это ужасно…
Итак – все кончено…
Я чувствую, что это какой-то страшный толчок, какое-то [страшное] начало – концу.
А ведь я люблю его с такой силой, с таким отчаяньем!
Сегодня он не был в театре.
Завтра тоже вряд ли будет.
Значит, до среды. В среду – генеральная345.
Что я скажу ему, как мы встретимся? Я подойду к нему совсем просто и спрошу, сердится ли он на меня. Ведь виновата я…
Не могла сдержаться, при всех чуть не упала в обморок – это ужасно…
Главное, не было повода.
Правда, вчера у него в тоне звучала одна какая-то равнодушная нотка, но ведь это вообще с ним бывает; потом, Бог знает, быть может, расстроен был, занят чем-нибудь.
Он вправе рассердиться на меня, разлюбить меня…
Такие выходки противны, они раздражают.
Что он думает обо мне…
Я шла вчера из театра и плакала горько-горько…
Не стеснялась прохожих. Было все равно.
Было одно мучительное страданье в душе…
Где исход?..
Господи, как я запуталась… Передо мной словно стена огромная выросла…
Ничего не пойму.
Небо, солнце, сцена, моя работа – все отодвинулось вдаль, он один стоит – [слово вымарано] любимый до сумасшествия, до отчаянья!
18 сентября [1907 г.]. Вторник5 часов.
Думаю сегодня вечером зайти в театр.
Томительно до крайности…
Хоть бы [он. – зачеркнуто] увидать его, поговорить с ним…
Так грустно!
Работать, работать…
Когда человек в деле – на душе покойнее.
___1 час ночи.
В театре его не было…
Как-то мы завтра встретимся…
Мне страшно… Вдруг «кончено все»…
Это ужасно! Ни минуты больше не останусь здесь…
Сейчас рассмеялась в душе…
Уехать, а деньги?
Смешная!..
Как все просто решать головой.
20 сентября [1907 г.]. Четверг12 часов ночи.
Приходится писать вкратце – ничего не поделаешь, времени окончательно нет.
Ну так вот – в одной половине души, «актрисочьей», как я называю, – отвратительно. Вчера была генеральная 13-ти картин, и я со своим выходом – села в калошу… Так осрамилась, что хуже нельзя…
Ну – не стоит говорить об этом – тяжело, тяжело… мучительно… Зато в другом уголке души – ясно, чисто, радостно…
Много ходили [вместе] после репетиции, много говорили. Ночь была чудесная, ясная, с синим небом, всё в звездах. Бродили по пустынным переулкам, рука об руку. Так как-то удивительно хорошо, как добрые товарищи. Первый раз за все время после весны – говорили по-настоящему серьезно и глубоко.
Все объяснил мне – и на душе стало радостно, хорошо…
Говорит, что надо быть как можно осторожнее теперь, потому что все взоры в театре с любопытством устремлены на него: как поведет себя Качалов без жены? И вот, щадя самолюбие Нины Николаевны [Литовцевой], надо вести себя сдержанно.
Просит меня помочь ему в этом, пойти ему навстречу.
На мою выходку не рассердился, но «был огорчен ужасно», страшно мучился.
Сейчас пора спать, завтра допишу.
22 [сентября 1907 г.]. СубботаОколо 2‐х ночи.
Сейчас из театра. Устала адово – выбирали костюмы для «Годунова».
Вас. видала мельком.
Он такой мягкий, ласковый…
Вчера вечером я пошла его провожать к Смирновым346. Много говорили дорогой. Он просил позволения ухаживать в театре за Стаховой, Кореневой и другими девицами для отвода глаз, чтобы иметь возможность свободнее и чаще бывать вместе со мной.
Я окончательно воспротивилась.
Я же с ума сойду, если он, например, целый вечер будет сидеть со Стаховой и ни разу не подойдет ко мне. Я измучусь.
«А я думал, вы будете умницей и сами пойдете навстречу мне…»
Но оказалось, что умницей я быть не захотела.
Господи, я так нежно, так доверчиво люблю его!
[Строка вымарана.]
Он мне сказал тогда: «Аличка, ну куда же [я] для Вас: вы – вся жизнь, вся – порыв, вся – трепет… Вы – сама молодость… – А я – дряблый, старый. И потом – есть две категории людей – „уютные“ и „безумные“. Так вот, я – „уютный“, а вы – „безумная“…»
«А разве невозможно слиянье уютного с безумным?»
«Не знаю, вряд ли… Ну, [хуже] я для Вас…
Аличка, с таким темпераментом… ну, куда я с Вами?!»347
Милый, а быть может, будь у него столько же темперамента, силы и молодости, сколько во мне, я не любила бы его так сильно.
23 сентября [1907 г.]. Воскресенье5 часов.
Сегодня у Адашева – концерт348. Будут читать все наши. Вас. будет. Хочется пойти, но вряд ли удастся, билетов, кажется, уже нет.
Милый мой!
Вчера, кажется, у него приводили в порядок квартиру – оклеивали, обивали диван. Скоро можно уже приходить к нему (под видом Адашевской ученицы). Страшно только очень. В этом же доме живут Званцев и Вишневский. Можно легко нарваться.
«Будем сидеть, говорить, пить чай… и так, чтобы я не смел до вас дотронуться…»
Господи, Господи, ну есть ли другой такой человек на всем земном шаре!..
Он мне сам говорит, что глушит себя, боится, хочет быть осторожным.
Тогда он мне сказал: «Даже если бы мое чувство к вам разрослось до такой степени, что я не в силах был бы жить так, как я живу, захотел бросить все, начать новую жизнь, – я сумел бы сказать себе „нельзя“, потому что у меня есть долг.
Вот почему я стараюсь заглушать в себе мое чувство к вам, ослаблять его»349.
Милый, родной, необыкновенный.
12 часов ночи.
К Адашеву не попала. Досадно ужасно.
Увижу ли его хоть завтра…
Боже мой, Боже мой – ведь я всегда, всегда думаю о нем…
Он очень некрасивый последнее время, лицо испитое350, желтое…
[Иногда. – зачеркнуто] Господи, так хочется порой броситься к нему, обнять его крепко, целовать без конца [это родное лицо. – зачеркнуто] эту родную голову…
Бывают минуты, когда я едва владею собой – все начинает кружиться перед глазами, подкашиваются ноги, трудно становится говорить…
[За все время. – зачеркнуто.]
24 сентября [1907 г.]7 часов.
Сегодня видала его одну минутку – успела только спросить про концерт. Сейчас мечусь вся…
Так хочется к нему…
Не спросила его, будет ли он сегодня вечером в театре; все-таки позднее сбегаю на минутку. Не могу… Так страшно хочется увидать это дорогое лицо…
___Последнее время я много думаю о себе как об актрисе…
Мысли мрачные…
Я робею так, что ноги на сцене двигаются с трудом…
Это – мучительно.
Оттого я неизящна, неловка…
Я не буду большой актрисой…
Это ужасно!
25 сентября [1907 г.]. ВторникВчера опять долго гуляли с Вас. Вечер теплый, небо звездное, темное… Там и сям листья кружатся желтые… Грустно и тихо в воздухе…
Осень…
Идем рука об руку, крепко и бодро…
Народу ни души…
Шаги раздаются отчетливо, громко…
Порой разговор обрывается на полуслове, [и мы. – вымарано] идем, крепко прижавшись друг к другу, молчим…
Молчанье выразительнее и сильнее слова…
В эти минуты я чувствую себя большой…
Небо темное опрокинулось мягко, любовно, ветерок – [такой. – вымарано] тихий.
Буду заниматься с ним – [дефект текста].
Сам предложил вчера…
Господи, Господи, в сущности, я необыкновенно счастлива.
10 часов.
Хотел позвонить по телефону сегодня и не звонил…
Дождь идет, погода мрачная, скучная…
Гулять нельзя.
26 сентября [1907 г.]. Среда11 часов ночи.
Тяжелый день сегодня.
Сейчас голова болит очень, на лоб давит что-то.
Господи, хоть бы захворать [надолго].
Прости меня, Царь Небесный…
Но ведь я ужасно страдаю, мучительно, нестерпимо.
Когда Фанни [Ф. К. Татаринова] сказала сегодня – «у Вас премилое лицо, но [корпус никуда. – вымарано] вам надо изменить свою отвратительную [фрагмент листа вырван] – все поехало у [дефект текста]», кровь прилила к [дефект текста] захотелось крикнуть громко, так, чтобы все содрогнулись от этого крика, отозвались бы на него351.
Какие гадкие нечуткие люди.
Добила-таки меня.
Я ревела, как безумная.
27 [сентября 1907 г.]1 час ночи. После репетиции 11 и 12 картин.
Вас. видала мельком перед началом 11 картины. Гов[орит] – болен совсем: кашель, насморк, хотя вид свежий, лучше, чем всегда.
Грустно мне.
Плакать хочется…
28 [сентября 1907 г.]Утро.
Вероятно, долго не увижу Вас.
Все время он не занят в театре, а так приходить вряд ли будет, [раз. – вымарано] если болен.
Грустно, грустно…
А небо ясное, воздух светлый, теплый…
Уехать, уехать…
12 часов ночи.
Сейчас немного поболтали с Вас.
Как противно, что все знают, все смотрят, подглядывают…
Все время надо быть начеку…
Это ужасно…
Когда мы ходим или сидим в буфете с Вас. и если подходит кто-нибудь из актеров, я готова провалиться сквозь землю, и всегда виновато улыбаюсь, и вид глупый…
Ужасно…
Эти свиданья и разговоры в театре мучительны…
И ему, наверное, неприятно.
Надо выдумать как-то иначе.
29 [сентября 1907 г.]. СубботаСумерки…
[«Я люблю сумерки…» – зачеркнуто.]
«Час старых воспоминаний, сказок».
В эти минуты хорошо думается… хорошо грезится…
1 час ночи.
Были с Ракитиным на «Прекрасной Елене»352.
Удовольствия получила мало, хотя все-таки не жалко вечера – сидеть дома или в театре было бы, наверно, томительнее. Скучно в театре последнее время, такая тоска – сил прямо нет.
30 сентября [1907 г.]4 часа.
Сегодня вечером генеральная 4 акта.
Думаю, Вас. придет. Пойду.
Октябрь2 октября [1907 г.]. ВторникУтро.
Ужасно, ужасно, ужасно…
Едва сдерживаюсь от слез.
Адашев – будь бы кто другой…
Когда дверь захлопнулась и я очутилась одна на лестнице, разом словно рухнуло что-то внутри…
Такая была боль…
Я шла домой тупая…
Как я мечтала об этом дне, как страстно ждала его…
И вот я с ним, одна, у него…
И что же… Сразу, как вошла, так почувствовала – не то, не то…
Чинно уселись на разных концах стола, осторожно стали говорить, из боязни, что каждую минуту может показаться горничная…
Все время трепет, волненье, страх…
Да, [далеко. – зачеркнуто] не то, что в Петербурге…
Украдкой прижмется ко мне, поцелует, а я стою тихо, боюсь даже ответить на ласку.
Мука…
Нет, больше никогда, ни ногой туда…
Лучше не надо совсем.
3 октября [1907 г.]Сегодня генеральная353 наших картин. Пошла было в театр, но потом вернулась. Совсем больная…
И Вас. болен… Тоскливо.
Завтра день придется высидеть.
Если бы я могла пойти к нему, сидеть с ним, ухаживать за ним…
Ведь он совсем один теперь…
Милый, милый мой.
Сейчас мне ясно представилось, что когда вернется Нина Николаевна [Литовцева] – он будет любить ее…
Он тоскует без нее…
Может быть, этой временной разлукой она рассчитывает вернуть его к себе.
Господи, мне страшно!
Первый раз за все время я чувствую ревность, мучительную ревность к ней…
Жена… Ведь она его жена.
Я с ума сойду…
4 октября [1907 г.]Как страшно нелепо построена жизнь… Столько противных, никому не нужных условностей… Как естественно и понятно, что я должна быть с ним – раз мы любим друг друга – что мы должны быть вместе.
Господи, а я… не могу даже прийти к нему – на минутку…
Почему? Есть ли в этом хоть чуточку смысла?!
Ужасно!
11 часов ночи.
Отправила Вас. письмо. Буду ждать ответа. Сегодня – генеральная 4‐х актов – «Келья» выпускается, боюсь, не всерьез ли заболел Вас.
Господи, Господи, до какой степени он мне дорог.
Завтра мне будет 20 лет. 20 лет. Как ужасно целых 2 десятка лет – прожить.
Еще – столько же, и я – старая…
Боже мой, это ужасно!
___Единственное мое утешенье теперь – это его карточка. Он как живой на ней.
5 октября [1907 г.]Двадцать лет. Пережито больше, чем нужно. Это хорошо… Осталось мало. Я не из тех, что долго живут…
Сегодня ясный день. Небо чистое, солнышко светит…
Я представляю себе Вас. Один в пустой квартире… Лежит… Тишина… Только часы тикают. Такой тихий, спокойный… Думает… У себя в кабинете…
___На столе стоит открытка из «Одиноких»354.
Я вспоминаю Петербург…
«Милая, милая, милая…»
Родной мой, любимый.
Как страстно рвусь к тебе – каждая частица моего существа!..
Я отдала бы все, всех, сцену, славу, успех – за то, чтобы быть около тебя… чтобы ты весь целиком принадлежал мне… Нераздельно…
Я не хочу, не могу делиться ни с кем…
Слишком много я люблю, слишком дорого плачу за свою любовь!
Я вся в своей любви, я вся – только люблю…
Я имею право быть требовательной…
1 час ночи.
Разошлись гости.
Горев пел изумительно355.
Опять были минуты, когда я почувствовала к нему влеченье [слово вымарано] какое-то… Обаятельный голос… Изумительный. Ни один певец не задевал меня так сильно…
6 октября [1907 г.]Завтра – генеральная356. Жутко… Как я проклинаю свою застенчивость!
Получила письмо от Вас.
Завтра будет в театре.
Наконец-то… Мне кажется, мы не видались целую вечность…
Сегодня мне нехорошо…
Опять хочется уехать, или умереть…
Господи, за что я так страдаю.
7 октября [1907 г.]После репетиции.
На душе гадко-гадко…
Хочется плакать, но сдерживаюсь. Должен зайти Пронин – пойдем куда-то в театр.
Я не актриса. Нет. Это ясно.
Что делать? Господи, научи меня.
Звонок…
Нет, не Пронин – Стаська [С. Д. Сухоцкий].
___Боже мой, Боже мой.
Ну, что же, ну где – исход…
Звонок. Это он.
9 октября [1907 г.]Я не актриса, не актриса…
Уходить, бежать прочь…