Позывные «Соты». С красной строки. Книга I
– Что касается легкового транспорта. Выделили нам «волгу». Заменили на «газик». И ему нашли применение в тресте,
– Нас должен снабжать Ангарстрой, потому что все лимиты, все фонды получает Министерство транспортного строительства, и никакой переадресовки фондов нет. Вот поэтому идет тут перепалка, а в результате страдает дело. Конечно, железка сейчас ушла ва Даван. Но самая-то кропотливая работа осталась, самая кропотливая, чтобы этот вот посёлок сделать так, чтобы действительно вспоминали Ростов-Дон. Сейчас нам давай 200 тысяч в месяц кирпича, и мы пока просуществуем. Потому что сваи у нас есть, железобетона нам хватит, отделочные материалы это здесь не такой большой процент.
Кирпич и только кирпич. Вот краснодарцы – они перешли на объёмное домостроительство, это их и спасает, нo 600 тысяч они yжe получили. У них два дома, и мы с ними меняемся на сваи, торг ведём, мы говорим – три вагона кирпича, они говорят, два, у нас нет трёх. Нy, мы согласны и на два, лишь бы обеспечить участок, чтобы дело не стояло.
– Сваи есть, будем меняться, а потом, может, и сваи будем искать.
– Натуральное хозяйство.
– Детский садик надо было строить свой. Надо было добиться. Руководство не дало, потому что обслуживать некому. У краснодарцев, у них весь штат за счет крайисполкома. А раз штат – тут yж выделить машину с продуктами легче. Люди приехали с детьми и тут нарождались. 170 человек с рождения до 14 лет! Родилось человек 12 у ростовчан.
И опять – главная забота, главная боль – о производстве. о работе, о будущем посёлка.
– В 1979 году у нас в основном спецработы. Нужно, чтобы наш трест, наш главк, они этот вопрос не упустили. Чтобы обязали всё-таки спец. организации оказать эту помощь, понимаете?
А иначе мы своими силами котельную никогда не сделаем. Если очистные сооружения, там монтаж технологический небольшой, там можно и своими силами разобраться и сделать, только наладку вызвать из Ростова, там хорошие наладчики, и по водоразборным тоже, то котельную надо только оттуда, иначе мы завалим котельную, а котел нам в том году обязательно надо пустить, хотя бы один котёл. Понимаете, там четыре котла, а нам пустить хотя бы один. Мы тогда в постоянную эксплуатацию пустим дома.
Я слушала, и мой блокнот распухал от записей. Конечно, часть вопросов можно и необходимо решать в Ростове – на Дону. Но мне кажется, что многие затронутые здесь вопросы – и планов, и финансирования, и фондов, и материально-технического обеспечения стройки, и шефской помощи, касаются не только посёлка Магистральный, не только ростовчан.
Люди работают с полной отдачей и со всей мерой ответственности за порученное дело, но они не в силах решить многие и многие проблемы, возникающие на стройке.
БАМ строит вся страна, столько городов и республик, столько министерств и ведомств! И столько досадных неполадок мешают этой огромной роботе!
Может, необходим какой-то надведомственный орган, скажем, Совет по БАМу который сломал бы злополучные ведомственные барьеры, как-то координировал и шефскую помощь, и перераспределение фондов, если это требуется, оперативно решал все возникающие вопросы.
БАМ будет ещё строиться не один год. БАМ – это стройка века. Давайте же строить на уровне века!
13. Лес рубят…
– Хотите поехать в Нию? – спросил как-то Курелюк. – Туда едут ростовские архитекторы, которые проектировали будущий Магистральный, авторский надзор. Они приехали посмотреть, что интересного у соседей,
Выехали мы ночью. Было зябко и хотелось спать. По через несколько минут я уже смотрела в окно автобуса, как заворожённая – не хотелось ни петь, ни разговаривать, ни даже думать ни о чем, только смотреть и смотреть на этот заснеженный лес, освещённый луной.
Снег от луны был чуть голубоватый, и длинные тени деревьев синели глубокой синевой. Покой стоял вокруг. Наш автобус только на миг нарушал эту тишину и уносился дальше – не спугнув, не рассеяв…
Мы ехали вдоль трассы БАМа, всё время вдоль этой трассы, и я представляла, какой здесь стоял напряжённый рабочий гул, когда её строили. Как валился лес на широкой просеке, и гудели моторы бульдозеров, подготавливающих насыпь, как метр за метром, метр за метром укладывались рельсы.
Какого это стоило труда, какого напряжения! И вот теперь снег укрыл и деревья, и рельсы, вписав, вобрав их в общую картину, привычную для глаз.
Мы ехали и ехали, и начало светать постепенно, сначала тени стали прозрачны, как будто от света таяла их синева, и наконец солнце осветило всё, высветило каждую ветку, каждую иголку на сосне, заиграло, отражаясь в снежинках.
Широкая просека тянулась, включая и железную дорогу с насыпью, и зимник, по которому шёл наш автобус, и по обе стороны его в беспорядке лежал поваленный лес. Стволы могучих сосен – у самой дороги, в чуть поодаль. Некоторые упали, пригнув стоящие рядом молодые деревья, да так и остались. Будто прошла лавина.
Что говорить, тайга должна была отступить и расступиться, но почему этот лес не вывозится, ещё руки не дошли? – спрашиваю я.
– Его никто не собирается вывозить, по проекту он подлежит сжиганию. Его аккуратно складывают в штабеля и поджигают.
– Почему его нельзя вывезти – в ту жe Грузию, например, откуда приходят в Нию строительные материалы, и где такой лес на вес золота? Или к нам, в Ростовскую область, откуда тоже идут составы со всем необходимым стройке? Почему нельзя отправлять взамен лес – теми же вагонами?
– Нельзя. вагоны, что приходят сюда, поступают в распоряжение этой дороги, их нельзя посылать обратно! Не хватает вагонов.
Сколько я слышала от строителей – такой лес пропадает, душа болит! Нo почему не болит душаa у тех, кто может и должен решить этот вопрос?
Очень мы богаты, если позволяем себе жечь миллионы кубов леса! А где-то падают с гулом «плановые» сосны, работают леспромхозы. Неужели нет путей решения этого вопроса?
И я снова подумала о Совете БАМа – он мог бы и эту проблему решить наряду с другими, да нет, раньше других, в первую очередь!
14. В гостях
Приехали мы не в посёлок, а прямо на стройку. Был яркий морозный день, тридцать градусов, наверно, а работа шла полным ходом,
Жёлтый, похожий на кузнечика, кран поднимал кирпич на второй этаж, там человек десять вели кладку. Мимо нас прошел и вежливо поздоровался молодой парень без шапки, в расстёгнутой куртке и потертых джинсах. Я плотнее закуталась в пальто.
Из трубы вагончика уютно шёл дым, paзворачивались самосвалы. Наверху, на пригорке, стояла целая улица двухэтажных кирпичных домов о островерхими крышами, которые очень славно смотрелись на фоне островерхих елей позади них.
Дома постpoeны со вкусом, мне очень понравилось сочетание белого и красного кирпича кладки, неожиданное и причудливое. Но сказали, что дома будут оштукатурены и покрашены.
В Иркутске специально разработаны морозостойкие краски с учетом местных условий, и наши архитекторы тоже заложили их в проекты Магистрального.
Мы ходим от дома к дому, смотрим кладку, отделку, планировку квартир. Прекрасная кладка, говорят ростовчане, и строители, и проектировщики. Отделка – темноватая штукатурка, гладкая и прочная на вид, как стекло. В штукатурный раствор здесь добавляют землю с лесной гари. И качество, и экономия.
А планировка мне больше понравилась в Магистральном.
– Это за счет меньшего числа квартир в ростовских проектах. И видите – лестница у них внутренняя. Красиво, конечно, нo места много занимает.
Можно уезжать. В автобусе тепло и уютно, мы рассаживаемся к долгой дороге.
– А командировки мы не отметили, – говорят архитекторы, Курелюк сначала колеблется, а потом говорит шоферу:
– Заедем в контору.
Только потом л поняла причину его колебаний – в Звездный, куда мы тоже собирались заехать, мы так и не попали.
Автобус ехал по улицам временной Нии, и похожей, и непохожей на Магистральный – те же сборные щитовые домики, несколько улиц, цветы нa окнах…
Но, всё же, и сейчас у посёлка своё лицо, а когда вступит в строй будущая Ния – грузинская…
И вдруг мы увидали козла. Большущий, тёмно-серый, с бородой и крутыми рогами, он спокойно шёл по улице. Потом легко взбежал на крыльцо, по-хозяйски боднул дверь, она открылась, впустив его, и закрылась бесшумно.
– Надо же! Чей это козёл?
– Общий козёл, Хозяин неизвестен, зовут Петя. Как он сюда попал, тоже неизвестно.
В конторе тепло и накурено, мы едва помещаемся в маленькой комнате. Начальник участка в командировке. Принимает нас, Владимир Соломонович пожилой грузин, седой, с молодыми живыми глазами на усталом лице.
Он берет командировки и сразу спрашивает, обедали ли мы. Кто-то из архитекторов простодушно сообщает, что мы и не завтракали. И Владимир Соломонович возмущённо поднимается из-за стола.
Всё. Teneрь мы просто пленники исконного, не знающего границ, грузинского гостеприимства.
А пока готовится обед, мы сидим в конторе, и Курелюк с Владимиром Соломоновичем, понимая друг друга с полуслова, говорят о стройке, о трудностях, – они у них похожие, о кирпиче – здесь всё же с ним полегче, о железобетоне и вагонах – их всегда не хватает, о щебенке, тоже непростой вопрос.
И всё это, вместе взятое, для них сейчас самое главное, самое важное на свете и самый интересный разговор.
Я люблю увлечённых людей, для которых их дело, их работа – это всё. Они говорят о своей работе с друзьями и с любимой женщиной, И женщины, поверьте мне, умеют оценить эту увлечённость, эту цельность натуры.
Потом сидим в зале столовой, И здесь, как в Магистральном, временные сооружения не строятся как-нибудь. Как хорошо смотрится обожжённое и лакированное дерево, как причудливо проступает его собственный внутренний, рисунок, будто душа сосны или березы, Как прекрасны традиционные грузинские мотивы чеканок, и тепло, радушно, весело за этим столом!
Тосты сменяют друг друга – за дружбу наших городов, за БАМ и за присоединение Грузии к России, за всех строителей и за прекрасных женщин…
А потом разговор опять незаметно поворачивается и закручивается вокруг кладки, домов, школы, самосвалов.
И вдруг козел подошёл и ткнулся легонько рогами в окно. Все рассмеялись, Владимир Соломонович шутливо замахнулся на него, и Петька удалился медленно и с достоинством
– Давно он у вас? Откуда?
– Это целая история. Был я в командировке в районе, собираюсь домой в Нию. Летом это было. Звоню, а друзья говорят – завтра суббота, захвати барашка. В лес поедем, шашлык делать будем.
Пошёл я на базар. Барашка не нашел, купил козлёнка.
Хороший козлёнок, не очень маленький, чтобы шашлык был. как шашлык.
Еле уговорил командира корабля взять его в самолёт, еле уговорил, а он в самолете вырвался и убежал. Самолёт качает, козлёнок бегает, кричит, женщинам плохо…
Взял я его подмышку, крепко взял – не уйдешь теперь!
Команда корабля в нашу сторону не смотрит. Крепко я его держал, козленка, на аэродроме держал, в машине держал, а когда в Нию приехали, он вырвался и бежать. Всю субботу мы его ловили. Уже и в тайгу ехать поздно, а мы всё ходим за ним по посёлку:
– Петь, Петя, Петенька! – он стоит боком, спокойно стоит, думаешь, – ну сейчас я тебя! Рванёт, и нет его. День не поймали, два не поймали, потом махнули рукой.
Уже полтора года живёт здесь, совсем ручной стал. Сейчас его резать и жалко, да и бесполезно, есть его всё равно нельзя – чем он только не питается, даже изоляцию ест. Поэтому ничего ему сейчас не угрожает, ни один умный человек его есть не станет.
И снова тосты, пожелания успехов, и наконец, после долгого прощания, мы в своём автобусе.
Солнце низко, наш расчётный маршрут сломлен, мы возвращаемся в Магистральный.
– Это ещё начальника участка нет, – смеётся Курелюк, – а то мы вообще бы до завтра не выбрались.
15. Мы дойдём до Амура, Шурик
Нам очень весело. Мужчины наперебой рассказывают разные истории, мы останавливаемся у поворота реки, выходим в глубокий снег, чтобы сфотографироваться на рельсаx, проваливаемся в него, все в cнегy…
Щёлкают затворы фотоаппаратов. А потом мы снова едем по накатанному зимнику, и Клавдия Ивановна начинает удивительно сильным и красивым голосом:
По Дону гуляет,По Дону гуляет…– По Дону гуляетКазак молодой… —Тотчас же подхватывают молодые мужские голоса так, что в автобусе что-то вызванивает и поёт…
А солнце всё ниже и cocны на сопках как-то медово светятся изнутри. И вдруг шофёр останавливает автобус.
– Пойдёмте, я покажу вам памятник, – говорит Курелюк. —
Парень тут один сгорел во время пожара, случилась такая беда.
Мы снова выходим в глубокий снег. Справа у дороги невысокий постамент, сероватый камень с фамилией и именем.
Пинхасов, ребята называли его Шуриком. Наверно, хороший был парень, если так ударила его смерть друзей, если так им было тяжело – только боль и любовь могли придумать эту тонкую зелёную веточку на памятнике, совсем тонкую с ярко-зелёными листьями. Ветка сломана. И несколько слов – «Мы дойдём до Амура, Шурик». И подписи, столбик подписей. Не могу себе представить человека, не выполнившего такую клятву.
Юрий Борисович провожал меня на аэродром. Солнце светило во всю, и мороз стоял – настоящий, сибирский, жгучий.
А река Киренга всё не сдавалась морозу. Течение её стало медленней, и ледяная корка, плотная у берегов, подбиралась и подбиралась к середине реки.
И шуга плыла, и местами лёд уже смыкался плотной прозрачной коркой, но дальше снова было пространство живой воды. И вдоль всего русла от влаги, от дыхания реки, стоял в инее белый-белый лес. Когда-нибудь я снова приеду сюда, я снова приеду,..
– Знаете, – сказала я Юрию Борисовичу, – в вашем школьном музее целый стенд посвящён СМП-Донскому. Вырезки из газет, альбом, множество фотографий. И надпись – поиск ведает 4 класс «Б»,
Для этой детворы год – необъятный отрезок времени. Три года назад, когда вы приехали сюда, они были совсем маленькими. Для них это caмая настоящая история.
Вот вы работаете, а за ваши работой следят ребята 4 «Б* класса. Радуются каждому новому дому, знают в лицо и по именам ваших передовиков, гордятся вашими успехами. Учатся у вac отношению к жизни и работе. Представляете, какая на вас ответственность?
Он слушал в улыбался задумчиво – чего-чего, a ответственности не занимать!
16. Послесловие
Домой летела через Москву. Расшифровывала свои записи, писала этот горячий материал и в самолёте, и в московской гостинице. У журналистов это называется – отписываться за командировку.
Отписываться, пока горячо, пока другие встречи и впечатления не заслонили, не стёрли того, что легло на душу, о чём говорили люди. Они поверили мне!
Материал был готов. Я зашла в Литературную редакцию Всесоюзного радио, там готовилась очередная подборка моих стихов.
Комната полна людьми. И вдруг одна из женщин говорит другой, симпатичной, чёрненькой, с быстрыми умными глазами:
– Светлана только что вернулась с БАМа. Алла, не хочешь поговорить?
– С БАМа? И материал есть?
– Есть.
– Покажите.
Она берёт мои странички, отпечатанные только этой ночью. И откладывает. Она не прочла и страницы! Неужели всё – впустую, это действительно никому не интересно? Люди только зря отрывали время ото сна…
– Пойдём вниз, попьём кофе.
Я не задаю вопросов. Материал должен говорить сам за
себя, по «да-нетной» системе. Здесь, в Москве, в Главной литературной редакции, никто не станет возиться с тобой и поправлять твои огрехи.
И она сказала, наконец, то, что я больше всего хотела услышать:
– Материал очень интересный.
Я вздохнула облегчённо.
– Но у нас формат – тридцать минут максимум, а у вас в полтора раза больше. Нужно сократить.
– Знаете, я сжала, как могла. Я понимаю, что это очерк, а не роман.
– Это не проблема, я сама сокращу. Вы когда уезжаете?
– Сегодня.
– Как с вами связаться в Ростове?
– У меня нет телефона.
– Пишете такие серьёзные вещи, а город не может вам телефон поставить?
– Я сама вам позвоню, только скажите, когда.
– У нас передача «Писатели у микрофона». Сможете приехать, записать?
– Конечно.
– Звоните в понедельник в двенадцать, я буду на месте. Договоримся о следующем этапе. Вы доверяете мне сокращение?
– Да, – почему-то ответила я, не задумываясь, хотя всегда болезненно относилась к чужой правке. Я поверила ей раз и навсегда!
Алла Ласкина, её давно нет на свете, книжку о ней подарила мне её мама…
Когда мы ехали на БАМ, Толя Гриценуо сказал:
– Я договорился в «Доне», они дадут мой очерк. А ты иди в «Молот».
Материал был большой, его начали печатать в четверг с продолжением из номера в номер. За газетой утром выходила мама. В пятницу «Молот» спрашивали два-три человека перед ней. В субботу и воскресенье за газетой была очередь. Я никак не связывала это со своим очерком, а мама – тем более.
Я позвонила Алле, она сказала:
– Я не смогла сократить ни строчки. Позвоните послезавтра, я постараюсь договориться о дополнительном времени.
В понедельник я видела очередь за газетами собственными глазами. Все спрашивали «Молот».
– Дайте мне, пожалуйста, пять экземпляров. Там мой материал о БАМе.
– Ваш, правда? Все спрашивают – есть продолжение?
– Есть, ещё и до половины не допечатали.
– Это хорошо, я так и буду отвечать людям.
Я была счастлива. Я была счастлива до самых двенадцати часов ночи.
В двенадцать постучали в дверь. Незнакомый парень сказал:
– За вами прислали машину из «Молота». Как вы живёте без телефона, не связаться никак. Главный просил вас приехать, газету не печатают из-за вашего материала.
Едем в «Молот» по ночному городу. Я не знаю, что и думать…
В редакции один зав. отделом.
– Что случилось?
– Не переживайте, Светлана, вы умница, но Главного вызвали в Обком, там сейчас решают, что делать с вашим очерком. Как решат, так и будет. Типография стоит, люди ждут. И нам с вами остаётся только ждать.
– Господи, представляю, как меня ругают…
– Никто вас не ругает, вы умница.
Главный редактор приехал в час ночи.
– Так, Светлана, сказали – дать только последний кусок, лирический, с веткой на памятнике. Не расстраивайтесь, вы умница. Отнесите очерк в «Дон», может, они напечатают полностью.
– Вам досталось из-за меня в обкоме. Простите!
– Не за что, вы молодец.
Я отнесла рукопись в «Дон». Её взяли молча.
Алла смогла добиться сорока пяти минут на моё выступление! Уму непостижимо!
– Запись через две недели, позвоните за два дня, я скажу, когда точно приезжать.
В «Доне» молчали. Павел Шестаков, собкор Литературной газеты, предложил отдать очерк в Литературку.
– Ты знаешь, я бы с радостью, но я уже отдала его в «Дон».
Вот такая я была дурочка. А в «Доне» новый главный редактор сказал:
– Мы не можем печатать твой очерк, потому что обещали Гриценко. Конечно, твой значительно серьёзней, но мы ему обещали.
И тут меня вызвали в обком. Я не трепетала перед этим зданием, но открытка была, как судебная повестка – вам надлежит явиться в такой-то кабинет в такое-то время.
Кабинет был небольшой. У стены, боком к окну, стоял стол, напротив – стул, и шкафы от двери до стола. Никаких ковровых дорожек, тем более ковров. В нашей партии была строжайшая субординация по вертикали – кому какой кабинет, кому какой санаторий. Но это я потом узнала.
Молодой человек на вращающемся кресле повернулся к двери и сразу начал кричать на самых высоких нотах:
– Что вы там такое понаписали про БАМ! Разве вы журналист? Вы писатель, и должны писать о хороших людях!
– Знаете, во-первых, говорите по-человечески. На меня не кричат, такое обращение я просто не понимаю. Во-вторых, у нас с вами разные представления, что я должна, и чего не должна.
Я села напротив него, хотя он мне этого не предлагал. И не представился, и не называл меня никак – ни по имени, ни по имени отчеству.
– Да? Но учтите, я начальника участка, что вам всё это выложил, в тюрьме сгною.
– Вот уж этого я вам не советую. Только попробуйте, пусть хоть один волос упадёт с его головы! Этот материал идёт в Москве, я дополню его, если что.
– Напрасно вы отдали его в Москву. Это ростовское дело, отряд – ростовский, не надо было выносить сор из избы.
– Вы опять ошибаетесь. БАМ – дело общесоюзное, потому в Москве и приняли мой материал.
Хозяина того кабинета сняли. Я получила сотни писем.
А главная литературная редакция – взбучку. Как она посмела! Бам – стратегический объект!
Будто то, что на БАМе по проекту жгли лес, было страшной государственной тайной.
На радио позвонил какой-то человек из ЦК, попросил мой телефон. Ему сказали, что телефона у меня нет, я им сама звоню.
– Тогда я позвоню секретарю их Обкома, скажу, какая она умница.
Никакой реакции не последовало.
В главной литературной редакции всесоюзного радио мне поручили написать передачу об Атоммаше, но это уже другая история. Я написала, смонтировали четыре передачи. Но все их безоговорочно зарубил заведующий литературной редакцией:
– После ваших передач никто на Атоммаш не поедет!
Ещё как поехали бы… Аллы Ласкиной уже не было на свете, некому было помочь.
Этот материал я тоже не смогла опубликовать, он выйдет в следующей книге этой серии.
Через много лет, когда я жила в Москве, каждый приезд в Ростов я заходила и в союз писателей, и в журнал, и на телевиденье, и в издательство.
Однажды столкнулась в коридоре издательства с незнакомой молодой женщиной.
– Светлана, я ваш очерк о БАМе включила в сборник.
– Да? Подарите мне экземпляр, когда выйдет.
И тут из своего кабинета вышел главный редактор, который знать меня не хотел, когда я жила в Ростове, а печатать – тем более…
Он вышел из своего кабинета, поздоровался со мной и сказал этой милой женщине:
– Включаете Светланин очерк? Вы рискуете, вам придётся весь остальной материал поднимать до её уровня!
У меня не было слов…
Рабочий проспект
от автора
В 1979 году редакция Всесоюзного радио после моей скандальной передаче о БАМе в серии «Писатели у микрофона» поручила мне сделать передачу об Атоммаше. Я пробыла на заводе месяц. Разговаривала с десятками людей, от ПТУшников до директора. Мой магнитофон накручивал километры плёнки.
Я вникала в проблемы и трудности. Может быть, в силу своего технического образования, видела то, что просто журналист не увидел бы. Восхищалась отдачей, с которой работали люди разной квалификации, на разных уровнях и постах.
Я сделала не одну передачу, а серию, целых три.
Парень на радио, с которым мы монтировали материал, сказал:
– Это всё здорово, но у нас никогда не пройдёт.
Как в воду глядел, передачи мне вернул тогдашний заведующий редакцией, Сергей Николаевич Есин:
– После ваших передач никто не поедет работать на Атоммаш.
Мне казалось – наоборот! Но моё мнение никого не интересовало.
Этот очерк так и пролежал у меня неопубликованным более тридцати лет. Сейчас это история и завода, и города. Мне хочется рассказать детям и внукам замечательных людей, которые строили завод и город, как это было. Я хочу сказать – завидуйте им! У них было Дело, в которое они верили, а это главное.
Я ничего не переделывала, не причёсывала, не пыталась осовременить.
И партия, и комсомол тогда не были пустыми словами. И представители их на заводе не были ни карьеристами, ни чиновниками, ни вельможами. Они также работали с утра до ночи, без выходных и праздников. И пользовались заслуженным авторитетом! Не нужно всё красить одной краской.
Я видела это. И хочу, чтобы вы знали, как это было.
1. Атоммаш
О нём можно говорить много и прекрасными словами, и всё будет правильно – Гигантский. Уникальный. Завод, которому нет равного ни у нас и ни за рубежом.
Поставить на поток производство атомных реакторов! Когда само сочетание – атомный реактор ассоциируется у нас с чем-то уникальным
Атоммаш был задуман, как песня – с любовью. В него – ещё даже не в проект, а я бы сказала, в мечту об Атоммаше постарались вложить всё лучшее, что было у нас в стране и за рубежом. Самую совершенную технологию производства. Самое совершенное оборудование. Предусмотрено всё – от орг. проекта, определяющего структуру объединения, связь между отдельными подразделениями, чёткий производственный ритм – до охраны окружающей среды.
Гордость завода – Первый корпус. В его широких пролётах почти всегда можно увидеть группы людей, одетых не по заводскому.
Это гости. Чаще свои, но иногда переводчик сопровождает группу, звучит французская, немецкая, английская речь – гости из-за рубежа,