Белая Гора

Дожди, снега, морозы и туманы…

Рекой неиссякаемой рубли

Текли в мои бездонные карманы.

Мне приходили письма иногда

С известием о смерти пациента,

Я искренне печалилась тогда,

Но это были краткие моменты.

А в основном всё было хорошо.

Уж к личному я счастью не стремилась.

А у Ильи с Галиной сыну шёл

Четвёртый месяц, – славный мальчик, милый.

Его хотелось подержать в руках,

Поцеловать, понянчить. Только Гала,

Как будто ощутив внезапный страх,

Меня, едва завидев, избегала,

Как, впрочем, и другие, встреч со мной,

Стремясь держаться от меня «подале».

Догадывалась: за моей спиной

Меня сельчане наши осуждали.

Но безразличны сплетни были мне,

Они меня ничуть не раздражали.

Уж цель была близка. На самом дне

Комода в левом ящике лежали

Те денежки, та сумма, что нужна

Мне на покупку дома городского.

Такая баснословная цена!

Я завтра заплатить её готова.

Ещё немного денег соберу,

Чтоб в новом доме – всё, как я мечтала:

Чтоб в комнаты – по мягкому ковру,

В серванте бы – хрустальные бокалы.

Какие феерические сны

Мне виделись той зимней снежной ночью!

Не сразу стали крики мне слышны

И стук в окно: стучала что есть мочи

Ко мне Галина с сыном на руках.

Ребёнок плакал, не переставая.

Открыла дверь. – Она вбежала: «Ах!

Он умирает! Помоги мне, Валя!»

Я в ужасе: «Вези его к врачу!» –

«Я не успею: дальняя дорога!» –

«Да я давно, как надо, не лечу!» –

«Ну, помоги! Ты можешь! Ради Бога!» –

«Да я давно свой потеряла дар,

Тебе я первой признаюсь, Галина!» –

«Ах, у него, – потрогай, – страшный жар!» –

И подаёт мне плачущего сына.

Но мальчик начинает так кричать,

Едва к нему протягиваю руки,

Что снова обезумевшая мать

Его хватает: «Ты сильна в науке

Врачебной… Результаты налицо…» –

«В больницу, в сельсовете есть машина…»

Снимает обручальное кольцо:

«Возьми, вот плата за спасенье сына».

А у ребёнка уж не крик, а стон,

На лобик выступают капли пота.

И стал каким-то сонным, вялым он,

И началась протяжная зевота.

И я зажгла церковную свечу,

Господнюю молитву начиная…

На что надеюсь я? Чего хочу?

Ах, если бы сейчас, не вспоминая

Грехов моих, пришёл на зов ко мне

Учитель мой! Учитель! Где ты? Где ты?

И тут образовался на стене

Огромный круг сияющего света.

В нём, будто бы на облаке, парил

Учитель мой. – Я вся затрепетала.

Он что-то объясняя, говорил,

Он говорил, но я не понимала.

Он снова стал невидим для меня,

Лишь на стене остался лучик нежный.

И я, себя ругая и кляня

Внутри, была почти спокойна внешне.

Я продолжала медленно читать,

Едва закончу и начну сначала,

А слева от меня сидела мать

И сына к сердцу крепко прижимала.

«Заснул сыночек. Правда? Посмотри.

Затих совсем. Читай теперь потише».

Вдруг в комнате раздался страшный крик:

«Да он не дышит, Господи! Не дышит!»

Трясёт его: «Проснись же, мальчик мой!

Тебя своим я криком испугала?

Ну, хочешь, мы пойдём сейчас домой?

Открой же глазки, милый!» – «Гала, Гала! –

Стакан воды ей наливаю я:

«На, выпей, успокойся, всё напрасно…» –

«Ах, Валька, подколодная змея!

Ты виновата, знаю я прекрасно –

Разрушить хочешь так мою семью?

Что зыркаешь? Ты думаешь, не знала?

Да ты ж, как кошка, влюблена в Илью.

Ты Коленьке отходную читала!»

И крик, истошный крик на всю избу:

«Скотина! Тварь! Нет, хуже, хуже твари!

Пусть трижды там она в своём гробу

Твоя перевернётся баба Варя!

Она-то денег сроду не брала,

Она была нежадная старушка.

Ты ж дьяволу всю душу продала

За эти золотые побрякушки!

Небось, смеёшься надо мной в душе.

Что? Душенька твоя теперь довольна?!»

Я выдернула серьги из ушей,

Не ощущая, больно иль не больно.

Сняла с одной, затем с другой руки

(Как к ним уже мои привыкли ручки!)

Колечки золотые, перстеньки,

Всё на столе в одну сложила кучку.

Одним рывком я сорвала потом

(Помыслила: «Прости меня, о, Боже!»)

Цепь золотую с золотым крестом

И сверху в кучку положила тоже.

Затем без лишних слов, без долгих слёз,

Без показного горя и печали

Открыла дверь и вышла на мороз,

А Галя всё кричала и кричала.

Как свечки, в небе звёздочки горят.

Не помню, как я вышла на дорогу.

На мне – «ночнушка», байковый халат

И тапочки мои на босу ногу.

По грейдеру широкому вперёд

Иду. Куда? Зачем? Не всё равно ли?

Меня ни страх, ни холод не берёт.

Никто теперь. Я – абсолютный нолик.

Ни дома нет: я не вернусь домой,

Нет ни родных и ни подруг. Ну что же!

Уж если от меня Учитель мой,

Учитель мой, кто был мне всех дороже,

Ушёл, ушёл, и в том моя вина,

Тем дням счастливым больше не вернуться.

И жизнь моя кому теперь нужна?

Уснуть бы мне и больше не проснуться!

Да вот, пожалуй, нужный мне сугроб.

Устала я, хоть путь мой был недлинный.

Заснуть, заснуть, забыть скорее чтоб

Ночной кошмар и страшный крик Галины.

В ушах стоит тот нестерпимый крик,

В глазах – ребёнок мёртвый предо мною…

И тут остановился грузовик –

«УРАЛ» огромный за моей спиною.

И подошёл водитель молодой:

«Откуда ты? Что так легко одета?»

Но, видимо, смекнул: моей бедой

Чтоб с кем-то поделиться, надо где-то

Не час один и, может быть, не два,

И обо всём рассказ мой был бы длинным.

Почувствовал, что я едва жива

И на руках отнёс меня в кабину.

Налил из термоса горячий чай:

«Ну, что, поедем дальше?» – Я кивнула.

«Не можешь, ты пока не отвечай».

От чая я согрелась и уснула.

Когда же солнца зимнего лучи

Упали на неровную дорогу,

Глаза открыв, подумала: «Умчит

«УРАЛ» от мест, где я грешила много

Меня легко. Но как мне обрести,

Как мне найти водителя такого,

Чтоб от самой себя сбежать, уйти,

И в мыслях чтоб не возвращаться снова

К событиям последних дней и лет

(Быть может, кроме юности и детства),

И понимаю, что шофёра нет

И нет такого транспортного средства.

«Проснулась? Вот и славно!» – Озарил

Улыбкой светлой. Я же опустила

Свои глаза. «Меня зовут Кирилл,

А как зовут тебя?» – «Я – Валентина.

Ты вправе знать, кого сегодня спас

И кто сидит с тобой в кабине рядом».

Я начала нелёгкий свой рассказ.

А он ничем: ни словом и ни взглядом

Ни мыслей и ни чувств не выдавал,

Моим внимая страшным откровеньям,

Он иногда лишь головой кивал

В знак пониманья, а не осужденья.

Когда ж, закончив, замолчала я,

Ждала, как подсудимый – приговора,

Сказал: «Я друг тебе, а не судья.

Помочь хочу. Да мы приедем скоро.

Я привезу тебя к себе домой.

Родители нам рады будут очень.

У нас перезимуешь, а весной

Заняться сможешь, чем сама захочешь».

А мы уже катили по шоссе,

Въезжая в город каменно-бетонный.

Дома многоэтажные там все,

Как близнецы, в одеждах однотонных,

Невзрачных в свете солнечного дня

Стояли, словно школьники, рядами.

В свою семью Кирилл привёз меня:

К своей сестрёнке младшей, папе, маме.

И вот, на пятом верхнем этаже

Холодного на вид, чужого дома

Я, греясь, словно таяла уже

От тёплого сердечного приёма.

Знакомство продолжалось за столом:

Сестричка ходит в школу, мать – строитель…

Случайно взглядом встретилась с отцом –

«А папа по профессии – учитель». –

«Учитель?!» – будто задохнулась вдруг,

И звон в ушах, и лоб покрылся потом,

Биенье сердца и дрожанье рук,

И жар в груди, и потемнело что-то

В глазах совсем. Что дальше говорил

Сергей Петрович, я не понимала.

Меня мгновенно подхватил Кирилл,

И тут же я сознанье потеряла.

Он уложил меня в постель, и я

Неделю провалялась в лихорадке.

За мною вся кириллова семья

Ухаживала. Частые припадки

Истерики и изобилье слёз

(«Прости, Учитель!» – я в бреду кричала)

Всех очень беспокоили. Вопрос,

Что был поставлен с самого начала –

Не вызвать ли хорошего врача? –

Был сразу же закрыт с того момента,

Когда Кирилл признался: повстречал

И взял меня без всяких документов.

Я паспорт новый выправить смогла,

Когда с болезнью справилась едва лишь.

И в школу я уборщицей пошла.

Техничкой эту «должность» называли.

Работалось мне там не тяжело.

Я очень не хотела быть обузой

Тем, кто меня своих сердец теплом

Согрели. И одели, и обули.

Старалась быть полезной, чем могла:

Помыть полы, убрать-прибрать в квартире.

Мне нравились домашние дела.

И жили мы в согласии и мире.

Какие затевали вечера,

Когда Кирилл из рейса возвращался,

Мать, Вера Львовна, Ниночка, сестра!

Сергей Петрович присоединялся.

Он был семьи главою и душой,

И человеком истинной культуры,

Язык французский знал он хорошо,

А был учителем литературы.

Он наизусть нам Пушкина читал,

Бодлера по-французски и Верлена,

И хоть язык никто не понимал,

Волной от сердца к сердцу вдохновенно

Передаётся мысль живая. Вот

Уже с улыбкою на папу, маму Нина

Глядит, встаёт, торжественно идёт

И открывает крышку пианино.

Играет Ниночка, поёт романс

Сергей Петрович, нежно и любовно

Взирая на жену: «Я встретил Вас»,

И вот уже из кухни Вера Львовна

Несёт к столу дымящийся пирог,

Кирилл же, с юмора присущим чувством,

Тогда шутил: «Ну вот, дождаться смог

Шедевра настоящего искусства».

Но завершались чудо-вечера…

Когда же ночью я в своей постели

Заснуть пыталась, – новая игра

Тут начиналась: появлялись тени.

О! Это был театр! Театр теней:

Сначала мама Варя с постоянным

В глазах укором, ну а рядом с ней

Всегда стояла бабушка Ульяна.

И москвичи, сплошные москвичи,

И почтальон с конвертом: «Получите!»

Ах, кто невыносимо так кричит?

А вот Учитель… «Погоди, Учитель!»

Но он уже растаял в облаках,

И снова – тени вереницей длинной,

Галина с мёртвым сыном на руках,

И этот крик, истошный крик Галины!

Я о своих виденьях по ночам

Наутро никому не говорила.

Я много раз зайти пыталась в храм,

Но лишь рука ложится на перила

Церковной лестницы – остановлюсь

И чувствую: не слушаются ноги.

Ну, мытаря молитвой помолюсь

И постою немного на пороге.

Прошла зима. И раннею весной

Кирилл, из дальнего вернувшись рейса,

Сказал, краснея: «Будь моей женой.

Люблю тебя давно». – «Кирилл, не смейся.

Ну что за шутки? Я – твоя жена?

Тебе же я призналась откровенно:

Я сердцем и душою холодна,

Уже давно в моих струится венах

Та колдовская горькая вода,

И кровь моя перемешалась с нею.

Уж никого я больше никогда

Не полюблю. И в мыслях не посмею

Себя представить чьей-нибудь женой.

Давай с тобой останемся друзьями…» –

«Я обещаю: счастлива со мной

Всю жизнь ты будешь. Да и папе, маме

Ты нравишься, очаровала их

И скромностью своей, и простотою.

Моей любви нам хватит на двоих,

Прошу, Валюша, стань моей женою.

Давно уже мечтают старики

О внуках. Нина тоже будет рада.

И я сейчас прошу твоей руки». –

«Не торопись, ведь мне подумать надо».

Коль я не отказала наотрез,

Ему ещё надежда оставалась.

Он через день был послан в новый рейс.

Мы на прощанье с ним поцеловались.

Уехал, успокоенный весьма.

Запомнился счастливый взгляд Кирилла.

Я села, написала два письма.

В одном – родителей благодарила

За их тепло и ласку, доброту:

Отнюдь не все способны на такое,

Чтобы приветить в доме сироту

Без роду, племени. Письмо второе

Писать мне было вдвое тяжелей.

Молила о прощеньи. На прощанье

В том, что женой не стану я ничьей,

Давала я Кириллу обещанье.

Писала я, что мне не суждено

Иметь семью, детей родных и мужа

И что уже решила я давно:

От мира в монастырь уйти мне нужно.

Шла, как на праздник, с письмами в руке,

В красивой блузке, в длинной юбке новой

И в длиннополом тёплом пиджаке,

Покрывшись шалью с бахромой. В почтовый

Конверты опустила ящик. «Что ж? –

Подумалось, – Теперь вперёд! Куда же?

Как монастырь-то женский ты найдёшь?

Ты адреса его не знаешь даже!»

Представила Учителя глаза:

Какой в них Свет! Какая мысли сила!

Ах, если бы Учитель подсказал!

Но он не хочет. Я и не просила.

Пошла вперёд, оставив позади

Огромный город, где в семье Кирилла

Три месяца прошли как день один.

Как хорошо в семье мне этой было!

Ведущее из города шоссе

Давно сменила сельская дорога,

И на её неровной полосе

Встречалось мне машин не очень много,

А вот лошадок резвых и телег

Уже под вечер попадалось чаще.

Стемнеет скоро. Где найти ночлег?

Колёс скрипящих и копыт стучащих

Услышала я звуки за собой,

Взмолилась: «Подвезите, Бога ради!» –

«Садись, садись», – колхозник пожилой

Спросил: «Куда ж ты, дочка, на ночь глядя?»

«Сама не знаю, –отвечала я, –

Заночевать бы, окажите милость…»

И скоро уж кобылка чалая

У небольшой избы остановилась.

И, (ожидала, видимо, давно),

Хозяйка появилась на пороге:

«Да на дворе почти совсем темно,

Ты заходи и отдохни с дороги».

Неистребимы на Святой Руси

Простые и доверчивые люди.

Ни имени, ни званья не спросив,

Кто, мол, такая и откуда будешь,

Меня пустили в дом. Что велика

Беда моя, по виду догадались,

Что я пришла пешком издалека

И предстоит мне путь нелёгкий дальний.

И накормили, уложили спать

На мягкую пуховую перину,

У них нашлась свободная кровать:

Недавно в город проводили сына.

И я заснула крепким-крепким сном,

Как в детстве, под пуховым одеялом.

Когда проснулась, солнце за окном

Уже довольно высоко стояло.

Хозяева сидели у стола:

«Ну, наконец, проснулась гостья наша!» –

«Ах, я давно так сладко не спала!» –

«Садись к столу, у нас на завтрак каша».

Смутилась я: «Да мне уже пора…»

Но тут хозяйка заявила строго:

«Без завтрака не пустим со двора».

Ещё и хлеба дали на дорогу.

И вновь пошла я от села к селу.

Нигде в ночлеге не было отказа.

Два раза постелили на полу,

На чердаке спала всего два раза.

Я полюбила долгий путь дневной.

Лишь только утром выйду на дорогу

И солнце засияет надо мной,

Я начинаю обращаться к Богу

С молитвой о прощеньи. А потом,

Умыв лицо слезами покаянья,

Широким осенив себя крестом,

В безмолвном пребываю созерцаньи.

То птичкой залюбуюсь, то травой

(Ах, сколько трав я собрала когда-то!)

О, Господи! Как мир прекрасен Твой!

Как хороши восходы и закаты! –

Какие звуки, запахи, цвета

Весною у проснувшейся Природы!

Влечёт Небес святая высота

Ничем неограниченной Свободой!

Два облака, как будто два крыла

Огромной птицы, величавой, гордой…

Однажды я, уставшая, вошла

В большой вечерний незнакомый город.

Трамваи и автобусы снуют,

И люди – озабоченные лица –

Бегут с работы. Где найти приют?

За помощью к кому мне обратиться?

Я растерялась: город – не село,

Здесь меньше милосердья и доверья.

Мне до сих пор с ночёвками везло.

Куда, к кому же обращусь теперь я?

Чужие, незнакомые вокруг…

Остановилась, с грустью сознавая:

Единственный был настоящий друг –

Кирилл – его оставила сама я.

А Друг мой звёздный, Светоч неземной

Покинул он меня без промедленья,

И я сама была тому виной.

Я перед ним бы встала на колени.

Бежала бы за ним, не чуя ног,

На край Земли, на шпиль горы и выше,

Я знаю, знаю, он бы мне помог,

Когда бы знал, когда б меня услышал!

И вдруг мелькнул знакомый силуэт.

Шли люди с чемоданами к вокзалу.

И среди них… Невероятно! Нет!

Наверное, мне это показалось…

Я замерла. И снова вижу: он!

Учитель мой! Ошибки быть не может!

Бечёвкой подпоясанный хитон –

Его одежда! Я – за ним! И что же?

Бегу, бегу и не могу догнать,

Он то исчезнет, то возникнет снова,

Появится и пропадёт опять.

Я закричать уже была готова,

Вдруг ясно вижу вновь: заходит он

С толпою вместе в здание вокзала,

Оттуда – на перрон, потом – в вагон,

И без раздумий я за ним вбежала.

И поезд тронулся. Я у окна

Присела, думая: «Наверняка же

Куда-то ехать далеко должна.

Где выходить – Учитель мне укажет».

Тут контролёр заходит. «Ваш билет?» –

У каждого он спрашивает строго.

Меня ж обходит, будто вовсе нет

На месте никого. Ох, слава Богу!

Что это было просто чудо, в том

Еще не раз пришлось мне убедиться,

За время путешествия никто:

Ни пассажиры и ни проводница

Как будто бы не видели меня,

Соседушки болтали без умолку.

Я, внешнее спокойствие храня,

Легла на верхнюю пустую полку.

Как долго я спала! На край земли

Примчался что ли этот поезд скорый?

Там, за окошком высились вдали

Мной никогда не виданные горы.

И ближний удивительный пейзаж –

Стволы огромных сосен, елей кроны…

Но вот остановился поезд наш,

А мой Учитель ходит по перрону.

Я – из вагона! И за ним бегу.

Он будто бы в сиреневом сияньи

Плывёт, а не идёт, но не могу

Преодолеть меж нами расстоянья.

И понимаю: я не прощена,

А за прощенье принимаю жалость,

Минули те благие времена,

Когда я без препятствий приближалась

К Учителю. Подумала тогда:

«Но ты со мной! И только лишь за это

Благодарю! Я по твоим следам

Идти, ползти готова на край Света!»

И тут же сердца трепетом сигнал

Приемлю, как известье дорогое:

Все мои мысли слышал, понимал

Души моей движение любое

Учитель мой. За ним я шла и шла,

И я на расстояньи, как пред Богом

Молитву покаянья начала

Смиренным, горьким, слёзным монологом.

Уж позади и город, и село

Одно, другое, дальше – полем, лесом…

Вот за деревья солнышко зашло.

А где Учитель? Ах, совсем исчез он!

Но свой испуг преодолела я,

А также чувство голода и жажды,

Хотя уже без пищи и питья

Была давно. «Ты смелой и отважной,

Решительною быть сейчас должна,

Ну, что застыла, будто изваянье?

Иди вперёд! Вон там гора видна.

Тебе, быть может, это испытанье

Учитель приготовил неспроста

И он, быть может, убедиться хочет:

Не устрашит тебя ни высота,

Ни лес густой, ни близкий сумрак ночи», –

Так говорила я себе: «Иди

Без ропота, сомнения и страха,

Дорог ещё немало впереди.

Ну, что ползёшь опять, как черепаха?»

Под деревом присела отдохнуть

И, незаметно для себя, уснула.

Глаза открыла – ночь! Куда мне путь

Теперь держать? Куда идти? Мелькнула

Вдруг искорка, как будто бы звезда,

Потом взметнулась ввысь кометой белой.

За нею взглядом следую, куда

Она, свернув направо, полетела.

Затем зависла над большой горой

И осветила склон крутой и тёмный.

Там, на горе, стоял Учитель мой,

Такой неблизкий и такой огромный,

Что ясно виден был издалека.