Судьба калмыка

Жизнь продолжалась. Многое забывалось, многое переоценивалось. Постепенно деревенские мужики стали выходить на работу. Но на свинарник из них никто ни ногой. – Мы че, кровь проливали, чтоб в свинском говне возиться? По Европам зря шастали? Нет, увольте, должность сурьезную давай! Ну, еще на конном дворе с лошадьми куда ни шло. Верховодил мужиками хромой, лупоглазый Костя, звеня медалями и тыкая на грудь. – Вот моя история и отчет за то время. А у вас че? Как лопата и вилы были в руках, так и остались. И сами засохли как кочерги. Я, бывало, в Чехии таких кралей видывал! – пьяно куражился он перед кучей баб на утреннем наряде. – Э-эх! – сочувственно смотрели на него бабы, понимая поломанную психику человека, прошедшего войну и оставшегося калекой. – Пошли, бабы, на работу, а он пусть болтается, выискивает министерскую должность. Вон наши 13-15летние пацаны надрываются на свинарнике. Ждали вас победителей домой, думали полегчает жизнь. А вам только хмельно нажраться. – Ну не все ж такие! – парировали некоторые бабы. – Да тебе повезло, так хоть помалкивай. Пошли в кормоцех, а то вся свинарня ходуном ходит. Две сотни с лишним свиней, запертые в общем свинарнике, грозили сорвать огромные ворота с запоров и петель и вырваться в огромный загон, огороженный крепким забором, с вкопанными в землю по низу бревнами. Свиней держали общим гуртом, перегородки сделанные еще до войны для индивидуального содержания были разбиты в пух и прах. Для свиноматок еще как-то родильное отделение сохранилось, там и выхаживали малышей – поросят. Кормежка взрослых свиней и подросшего молодняка производилась два раза в день – утром и вечером. Для этого посреди загона лежало несколько огромных корыт, выдолбленных из длинных толстых листвяжных бревен. Чтобы наполнить эти корыта кормом, приходилось начинать работу в 4-5 часов утра. Для этого были определены две лошадиные повозки, с огромной бочкой на каждой. И вот наполненные бочки с кормом, из нарубленного турнепса, картошки, залитые болтушкой из отрубей из кормоцеха, несколько раз отвозились в загон и огромными черпаками выливались в корыта. Также привозились отходы из столовой госпиталя. Возчиками повозок были трое пацанов 14-16 лет, Колька, Витька и Сашка. На правах старшего был более рослый Колька, указания которого выполнялись беспрекословно. Он знал куда и сколько наливать корма и командовал выпуском свиней в загон. Еще прошлым годом, пытаясь облегчить раннюю утреннюю работу, он несколько раз, после вечерней кормежки свиней, заперев их на ночь в сарай, завозил в корыта корма. Но к утру, на удивление всех, корыта оказывались почти пустые. Корм за ночь растаскивали. Приходили за кормом в основном ребятишки из райцентра. Солдаты, охранявшие свинарник, по ночам, подходили к этому с состраданием и пониманием. Взрослым здесь появляться не разрешали, а детей просто не замечали. Среди местных ребятишек было много калмычат, которые из наполненных корыт ели все подряд, напихивая за пазухи и в карманы куски картошки и турнепса. От вечернего завоза корма отказались. Утром пока возили корм в корыта часам к семи на забор загона подтягивались ватаги пацанов, которых голод гнал из мест ночлега. Как только повозки выезжали из загона, пацаны словно воробьи срывались с забора и бежали к корытам, выискивая нужную пищу. Особенно ценились отходы из столовой госпиталя. Там можно было найти кусочки хлеба. Утопая по колено в грязной навозной жиже, ребятишки неслись наперегонки к корытам. Увидев подъезжающие повозки, они снова карабкались на забор, залезть на который можно было только в определенных местах. Там обычно была свалка. Зная это, возчики делали крюк и поощрительно похлестывали кнутами зазевавшихся. Больше пацанов на заборе было на вечерней кормежке, так как многие приходили сюда и для зрелища. Вечерняя кормежка была интереснее. Закончив подвоз кормов и распределив их по корытам, повозки выгонялись из загона, ворота запирались. Ворота же свинарника продолжали сотрясаться от напора запертых свиней. Визг и грохот стоял несусветный. Животные чувствовали запахи корма и надсадно визжали. Возчики выпускать их не торопились. Подражая взрослым, нещадно матерясь и дымя махорочными самокрутками, ездовые Колька и Витька шли вокруг загона с внешней стороны и деловито похлестывали кнутами по задам и пяткам пацанов, сидящих на заборах. Надо сказать к их чести, что каждого хлестали только один раз. И если он выдерживал эту экзекуцию, то волен был делать, что угодно: бежать на полных правах к корыту или сидеть просто для зрелища. Многие не выдерживали, срывались с забора, падали в крапиву, усугубляя свое положение. Намертво вцепившись в забор и зажмурившись, эту порку калмычата выдерживали, и шмякнувшись в загон, бежали к корыту. Третий возчик Сашка, никого не трогал и растопырив руки как циркач шел-балансировал по верхнему бревну забора, ловко перескакивая через сидящих пацанов, смеялся. Не прошедшие экзекуцию калмычата плотнее припадали к забору, пропуская его через себя и было непонятно наступал он на них или нет. Потому как и после удара кнутом и после его прохода через них, калмычата открывали узенькие щелочки своих глаз, подражая Сашке смеялись, своими круглыми лицами-подсолнухами. Кольке и Витьке нравилось мужество калмычат и со временем, они к ним чуть прикасались кнутом. У остальных пацанов это вызывало большое негодование и они часто спихивали калмычат с забора в отместку. Закончив обход, Колька и Витька вскакивали на забор с разных его концов. Сашка в это время уже стоял на нижней палке – запоре ворот свинарника, содрогаясь вместе с воротами от напора свиней. Он всегда ездил на одной повозке с Витькой и охотно помогал ему. Витька был более покладистый, Колька был грубоват. Как полководец, оглядывающий свое войско перед битвой, так и Колька оглядел кругом загон, ребятню копошащуюся у корыт и нескольких человек, оставшихся на заборе. – Ишь ты, сытые! – разозлился он на пацанов, сидящих на заборе. – Ниче, зато эти нажрутся щас вдоволь! И вконец разозлившись он яростно щелкнул кнутом по бревну забора и затянувшись до одури самокруткой заорал Сашке: Чего рот раззявил? Выпускай! Сашка, внимательно следивший за двумя палками – запорами, ходуном ходивших в скобах, весело мотнул головой и мельком глянул на пацанов у корыт. Некоторые из них поглядывали на него, готовые в любую секунду дать стрекача на забор, а некоторые не обращали внимания ни на кого, рылись в корытах. Сашке стало нехорошо и он медленно стал вынимать верхнюю запорину из скоб. Сразу образовалась большая щель, через которую свиньи высовывали свои рыла. Ворота затрещали. Колька уставший от работы и одурманенный сильной махорочной затяжкой отупело сидел верхом на заборе – пощелкивал кнутом и похрюкивал на свиной манер. Услышав треск ворот, он дернулся, глянул на Сашку, увидел высунувшиеся рыла нескольких свиней и заорал: – Ты че, бля! По башке захотел? Выпускай! У Сашки не хватало сил выдернуть вверх запорину из скобы. Она плотно была прижата к воротине напором свиней. По рылам их бей! – истошно орал Колька. Наконец, Сашка улучил момент и подпрыгнув на другом конце запорины, шарнирно укрепленной на створке воротины, выбил зажатый конец палки из скобы. Визжащая масса свиней отшвырнула воротины в разные стороны, кинулась наперегонки к корытам. На одной из воротин, уцепившись руками за верхнюю скобу, отъезжал Сашка. А громадное стадо щетинистых, худых длиннорылых свиней, отшвыривая в стороны более слабых, неслось вперед. Завидев несущееся грозное стадо, пацаны кинулись к забору. Быстро бежать мешала топкая навозная жижа. Замешкавшийся калмычонок от страха присел за корытом, но тут же был отброшен в сторону клыкастым хряком. Пацан еле поднялся, и почти на четвереньках пополз к забору, где пацаны забыв про обиды помогли ему забраться на забор. На заборе калмычонок усидеть не смог, держась за бок окровавленными руками, он кубарем слетел вниз на другую сторону. Пацаны участливо оттащили его под куст и вновь влезли на забор – наблюдать за драками кормящихся свиней. Скоро корыта опустели, свиньи стали разбредаться по загону. Только у одного корыта творилось что-то непонятное. Они рыли что-то у корыта, дрались подобно собакам, вставая на задние ноги, вырывали друг у друга длинные грязно-кровавые куски и ленты тряпья. –Маленького поросенка разорвали! – предположил один пацан. – Дурак! – запротестовал другой. – Калмычонка разорвали, он не успел убежать, за корытом спрятался. Сначала его затоптали, потом разодрали. – Ты че! Врешь! –Да не вру! Сам видел! – надувался жилами на шее пацан. Вон смотри и калмычата видели. Видишь плачут? Жалкуют о своем друге. Сгрудившись на заборе в одном месте, калмычата показывали пальцами на дерущихся свиней, хватались за головы, жмурились и размазывая слезы по лицам грязными ручонками вопили: О, ях, ях, Ока! О, ях, ях, Ока! – Видишь, ихнего друга звали Ойка. – доказывал пацан, – вот они и ревут. Скоро драка свиней прекратилась, они еще порылись в грязи немного, оставив после себя внушительную яму, и разбрелись. А не веривший пацан в неожиданную новость не унимался: Слышь, ребя! А может все-таки калмычонок убежал? Кто с калмыками может разговаривать? Может их как-то спросить? – Да че спрашивать, сожрали его свиньи, вон и тот пацан видел. – Я те бля сожру! – хлестанул кнутом пацана Колька, неизвестно как оказавшийся здесь. – Щас толкану туда к свиньям, тогда узнаешь как жрут свиньи. – Ой, Коля, не надо! – взвыл пацан и кубарем скатившись с забора побежал в кусты. И больше чтоб я тебя здесь не видел! – кричал он ему вдогонку. – А вы чего тут расселись, морды калмыцкие? И он защелкал кнутом по забору, но их пока не трогал. Калмычата горохом сыпанули с забора, и плотной кучкой сгрудились в отдалении, заглядывая за его спину и показывая туда жестами. Колька оглянулся увидел Витьку и Сашку, согнувшихся у куста и что-то разглядывающих. – Че там? – закашлялся он от дыма самокрутки. – Да, вот. – неопределенно развел руками Витька и отодвинулся в сторону. Под кустом скрючившись лежал маленький калмычонок, грязный с окровавленными руками, прижатыми к боку. Зеленые большие мухи деловито ползали по всему его телу. У Кольки враз отвисла челюсть, выпавшая самокрутка оставила пепел на его кисти, держащей кнут, но он этого не заметил. Побелев лицом, он присвистнул: – Вот это да! Но тут же справился с секундной своей слабостью. И досадуя на то, что все видели его растерянность, его, Кольки, которому все нипочем, он рассверипел. Таким его Витька с Сашкой еще не видели. А тут еще в секундную его малохольность напомнили о себе калмычата своими всхлипываниями и вздохами. – Мать вашу в рыло! Предатели узкоглазые, чего ноете? Дохнете тут с голодухи, а я отвечай. – и он яростно замахал кнутом, по забору и кустам. Толпа пацанов слезшая с забора поглядеть на мертвого калмычонка, разбежалась в стороны. –Чтоб я не видел здесь вас больше никого! Свиньи сожрали! А кто докажет? Ты? Ты? Ты? – Наконец силы оставили его, и он опустился на утоптанный бугорок земли. – Коль, дак мы че? Мы ж не видели ничего. Это Васька все проболтал, дак ты его проучил. Пацаны начали подтягиваться к нему, правильно поняв стратегию поведения. – вам пожрать даешь, а вы туда же, свиньи, калмычонок! – Коль, ну мы же всегда за тебя, ничего не выдадим. А тут мы ничего не видели. Ну можно мы будем приходить? А? Ты ж знаешь, у меня мамка давно уж лежит, болеет, – лебезил вихрастый пацан. – Ладно. Совсем маленьких чтоб здесь не было. Они ж еще ходить толком не умеют, не то что бегать, – милостиво разрешил Колька, подобрал свою самокрутку и с хрипом затянулся. Выпустив табачный дым через ноздри, а потом еще и колечками изо рта, что считалось высшим пилотажем, он окончательно успокоился. Поднявшись с земли он щелкнул кнутом почти у самых босых ног пацанов, но не задел никого, чем привел их в восторг. Потом махнул кнутом поверх голов, со звучным щелчком, также никого не задев. Пацанва угодливо хихикала: Во дает, Колян! Мир был восстановлен. Оглянувшись на мертвого калмычонка,       где жужжали над ним распуганные мухи, Колька сказал: а этот дохляк с забора упал на ту корягу и пропорол себе брюхо, – и он ткнул кнутом на остро торчащую корягу у забора. – Точно, точно! Мы видели! – поддержали пацаны. – А чего тут эти торчат? – накинулся он на калмычат. – А ну, марш отсюда! И его забирайте отсюда! – показывал он на лежащего калмычонка. Четверо более старших калмычат, исподлобья глядя на Кольку, несмело подошли к своему товарищу и взяв его за руки и ноги, пошли прочь от загона. Остальные младшие побоялись пройти около Кольки и через кусты пошли вскоре к ним. Отойдя немного калмычата остановились, положили на землю своего друга и что-то начали обсуждать. Колька вышел из-за кустов и закричал: Э-э! Давай, давай отсюда! И он махал рукой в сторону громадного оврага, где жители его деревни и райцентра брали глину, и куда валили всякий мусор. Непрестанно оглядываясь, куча калмычат побрела к оврагу, неся горестную свою поклажу. Остановившиеся пацаны, сгрудившиеся вокруг Кольки, вдруг увидели как самый маленький калмычонок, бредущий сзади своих, что-то закричал и начал грозить кулачком. Печальная процессия остановилась и повернулась в сторону загона. Все стояли молча и только малыш что-то кричал и грозил кулачками. – Коль, догнать, поддать им? – заглядывали ему в глаза пацаны. – Не надо! – угрюмо мотнул он головой. – Они ведь тоже люди! Пошли к повозкам. Цвыкнув слюной сквозь зубы он кивнул Витьке: – Поехали на речку за водой, жара наступает. Разок съездим, в корыта нальем, потом бабам в кормоцех. Скупнемся

по пути. Повозки, облепленные со всех сторон ребятней, забывшей моментально о случае в загоне, загромыхали к речке. Пацаны весело болтали, кричали на кидавшихся им вслед собак, продолжали жить. Каждодневные смерти из-за голодной жизни стали привычным явлением для того времени. Дети быстро переключаются на другой ритм жизни, хотя их цепкая память удерживает многое на всю жизнь. Подъехав к речке и загнав повозки в воду, Колька приказал пацанам: -Так, по очереди наливайте бочки, а мы с Витькой пока скупнемся. Вы можете здесь тоже побулькаться. И он с Витькой ушел метров на сто выше, откуда слышались веселые крики купающихся и детворы. Вдоволь накупавшись, они разлеглись на траве среди ребятни, утомленно вытянув руки. Пацан, сидящий рядом с Колькой, перекидывая камешки в руке, спросил: Утопленницу видел? – Где? – испуганно подскочил Колька. –Да вон за поворотом, недалеко от ваших водовозок, – рассмеялся пацан. Прихватив одежду они с Витькой пошли назад и увидели своих пацанов на противоположном берегу реки. Сразу за изгибом реки прибитая течением к берегу, на мелководье лежала нагишом утопленница. Судя по небольшому размеру тела, это была девчонка лет 13-14. Худющая с остренькими торчащими в стороны грудями. Зацепившиеся за куст черные волосы в косичках удерживали ее голову под свешивавшейся травой с берега, так что лица ее не было видно. На смуглом ее теле были видны кровоподтеки и царапины, особенно на плечах и бедрах. Подошедшая баба с коромыслом и ведрами, полными мокрого белья, поставила ведра на землю. С ней было несколько девчонок, с мокрыми волосами. Они очевидно купались где-то дальше. – Чего зенки пялите? – напустилась она на пацанов, – травой хоть бы прикрыли несчастную! Пацаны живо стали рвать траву и кидать на утопленницу, но трава в основном падала в воду и уносилась течением. – Не надо в воду кидать, вытащить ее надо на берег. Баба смело вошла в воду и стала отцеплять волосы девчонки от куста. Отцепив волосы, она повернула ее лицо вверх и все ахнули: Калмычка! Баба закачала головой: Она горемычная! Изнасильничали ее бедную, а потом утопили! – Да ну! – вытаращили глаза девчонки. –Вот и ну! Сколь говорю не шастайте одни по кустам, жулья полно всякого! И эта за ягодами очевидно пошла, вот и нашла себе конец. А может и сама кинулась с горя в воду. – Да ниче, она ж калмычка, не наша же! – заржал какой-то пацан. – Ах, ты сученок вражий! – взъярилась баба. – Ее мать рожала, как и тебя скотину! Только ты живешь, а ее в чужбину привезли неизвестно за что и жизни лишили. Я тебя сейчас сама в луже утоплю и задницу прежде нахлещу! И схватив застрявшую в воде ветку она кинулась к кучке пацанов. – Ты че, тетка! – в страхе заорал мосластый подросток и резво перескочив речку, скрылся в кустах. Жидковат, Кузя, наложил в штаны! – смеялись пацаны. – Сволочи, гады, чтоб у вас поотсыхало все на свете! Дочка ж это чья-то! Ах ты Господи! – сморкалась и плакала баба, возвращаясь по мелководью от неудавшейся погони. –Чего стоите! Вытаскивать ее на берег надо! – заорала она на всех стоящих. – давай бери ее за руки! – кивнула она Кольке. – Незаразная она. Часа два назад живую ее еще видела. Ох, грех на моей душе! – засмущавшийся Колька нерешительно подошел, но брать руки девчонки-утопленницы никак не хотел. – Да бери ты, что ли? – закричала опять баба. И они наконец вытащили девчонку на берег. Причитающая баба вместе с девчонками укрыли травой бедра и грудь утопленницы, а Колька ощерившись растопив руки, долго глядел на них. Потом долго полоскал их в воде. А баба скомандовала девчонкам: быстро добежите до милиции, скажите что утопленница лежит тут. Да не говорите, что калмычка она, а то могут не приехать, а она бедная будет лежать туту гнить. Жара, мухоты вон сколько. А остальное, мол, не знаем что и как. При упоминании о милиции Колька с Витькой засобирались к своим повозкам. Быстро долив бочки с водой, заспешили назад к ферме, сопровождаемые толпой пацанов, которые на подъемах дружно подталкивали повозки. Уже въехав на основной подъем дороги, встретились с милицейским бобиком. Притормозив у самой повозки, милиционер, сидевший на заднем сиденье, спросил: Э, мужики, кто там на речке утонул? – А мы не видели! – почти хором ответили пацаны. – Понятно, даже если знают, хрен скажут, – ткнул он в спину водителя, – давай, двигай, только время теряем. И машина запылила вниз, к речке.