Книга откровений

Без всякого намека на стеснение или колебание женщина стянула ему брюки от тренировочного костюма и вытащила пенис через ширинку трусов. Он опустился на сиденье, чтобы помочиться, – раньше он никогда этого не делал, решил, что так облегчит себе ситуацию, даже если придется повернуться лицом к женщине. Она тоже должна была ощущать мучительную неловкость, очутившись наедине с ним в таком специфическом месте. Он слышал ее дыхание, пока не полилась струя. Должно быть, ужасно жарко в этой ее накидке с капюшоном на голове, подумал он. И вроде бы даже уловил терпкий запах пота – так пахнет забродивший весной в цветах сок. Вдруг он понял, которая это из женщин – та, с грубыми руками и обкусанными ногтями. Это она принесла ему еду в первый раз. Это се голос, единственной из трех, он еще не слышал. Неожиданно он почувствовал прилив сил, что было удивительно не к месту и не имело никакой причины. У него даже перехватило дыхание. Это ощущение было мимолетным – едва возникнув, тут же исчезло.

Когда он закончил мочиться и встал, женщина подняла ему тренировочные брюки и, протянув мимо него руку, слила воду. И опять он не заметил в ее поведении никакого смущения или неловкости, только лишь четкое следование инструкции – есть задание, которое надо выполнить, и она выполняет его. Это лишь усугубляло нелепость его положения. Его действия оживили в памяти тот период жизни, о котором он, собственно, и не мог помнить. Несколькими простыми действиями она перечеркнула все тридцать лет его жизни, вернув к первым мгновениям пребывания в этом мире.

Сводив его в туалет, женщины моментально снова приковали его к полу, затем повесили наручники и кандалы на крючки в стене, оказавшиеся очень удобными для этого. Теперь кандалы висели за его спиной, вся троица отошла на какое-то время в левый угол комнаты.

Затем женщина с белыми руками и темным лаком на ногтях выступила вперед. Она стояла так близко, что он мог рассмотреть небольшую дырочку в плаще на уровне бедра, как будто след от зацепившегося ногтя; видны были и пятнышки высохшей грязи по краю подола.

– Ну что, лучше?

Он утвердительно кивнул.

Она стояла и смотрела на него сверху вниз. Из-под плаща высовывались туфли на резиновой подошве.

– Тебе не холодно?

Он отрицательно покачал головой.

– Ну да, – сказала она, – здесь довольно тепло.

Она опустилась на колени и пристально уставилась на него. Возможно, из-за того, что ее лицо было прикрыто капюшоном, казалось, что глаза у нее сверхъестественно светятся.

– Видишь, мы совсем не хотим тебя мучить, – сказала она, – совсем наоборот…

Как будто повинуясь таинственному сигналу, остальные женщины приблизились и тоже опустились перед ним на колени. Одна расположилась у него в ногах, а другая осторожно стянула с него свитер через голову. Под свитером у него была только старая рваная рубашка. Женщина начала расстегивать на ней пуговицы. У нее были изящные и сильные пальцы. Этот процесс раздевания отличался от того, которому он подвергся в туалете. Она это делала вкрадчиво, как будто в ожидании чего-то.

Пытаясь затруднить ей задачу, он попробовал повернуться на бок, но из этого мало что получилось, так как его руки и ноги были прикованы к полу. Оставалось только следить за тем, как прозрачные перламутрово-белые пуговицы выскакивают из петель.

– О да! – сказала или скорее выдохнула одна из женщин. Их пристальный интерес к нему витал в воздухе, его можно было, казалось, пощупать.

Он закрыл глаза, прибегнув к темноте как форме отрицания, попытке избежать унижения. Но обнаружилось, что с закрытыми глазами он может видеть даже лучше руки женщин и ощущать их действия. Вот их пальцы на поясе спортивных брюк, медленно развязывают узел, распускают шнурок…

– А ты очень красив, – слышит он.

– Такая гладкая кожа, – говорит другая.

Третья женщина что-то пробормотала, соглашаясь с ними.

Он почувствовал, как они начали ощупывать его, то осторожно, то с настойчивым любопытством. В конце концов не осталось ни одной складочки на теле, которую они не обследовали бы.

Ему трудно было определить по времени, как долго длился этот ритуал поклонения.

В какой-то момент он почувствовал, что освещение п комнате изменилось, и открыл глаза. Одна из женщин выключила электрический свет, а другая внесла в комнату зажженные свечи. Вся обстановка стала другой, более интимной и в то же время какой-то средневековой. Изменчивое подрагивание пламени свечей, его распахнутая одежда, как кожа препарированного животного… Его нагота – и три фигуры в капюшонах, склонившиеся над ним…

Он снова закрыл глаза.

В какой-то момент он почувствовал начинающуюся эрекцию, это накатывающее из глубины чресл напряжение, медленный, предательски упоительный прилив крови. Его тело восставало против него, изменяло ему. Глаза были все еще закрыты, но он услышал голоса женщин:

– Смотри.

– Он готов.

– Кто будет первой?

Потолка больше не было, стены расступились; наконец перед ним развернулись огромные пространства, а над ним нависало ярко-голубое небо. Перед глазами мелькал меняющийся пейзаж, Он видел искрящиеся соляные разводы на морском песке, тянущиеся на мили; луга с высокой травой, колышущейся под нависающими темно-серыми тучами. Видел желтые прерии в окружении гряды гор, погруженных в тень и из-за этого казавшихся окрашенными в черный цвет и цвет индиго. Его лица коснулся свежий порыв ветра, запутавшийся в волосах. Дождя не было, но в воздухе пахло дождем; может, он только что прошел или вот-вот начнется. В воздухе пахло пространством. Оно простиралось вокруг, огромное и трагичное, пространство, каким он никогда его не видел. И он здесь был один. Один, но не одинок. Было ощущение того, что он находится в центре, как ось в колесе, в центре вселенной, представленной во всех измерениях. Когда-то очень давно он уже испытывал похожее ощущение. Может, это было просто ощущение своей юности.

Он то стоял на месте, то бежал, но все время был один; никто не тревожил его, он был удивительно, сосредоточенно восторжен…

Хотя какой-то частью себя он сознавал, что вдруг может открыться дверь и зажечься свет – яркий и безжалостный, и что-то произойдет, вернув его назад, туда, где он реально находился – в ту белую комнату, где его руки и ноги скованы цепями.

Даже во сне присутствовала та часть его, которая это знала.

Пробуждение в темноте, в неизвестности. Потом – слабый свет, мягко падающий на него из окошка в потолке, падающий как легкий снег.

Ночь.

Он тихо лежал и прислушивался. Снаружи не доносилось никаких звуков. Ни сигналов патрульных полицейских машин, ни пьяного пения припозднившихся гуляк – ничего.

И вдруг он вспомнил. Запах резины, слабый, почти успокаивающий. Стальной холод наручников. Металлическое позвякивание цепей при каждом движении…

После того как женщины закончили возиться с ним, после того, как все завершилось, они приладили кольца таким образом, чтобы у него была большая свобода движений. Он мог менять положение во время сна. Мог перевернуться при желании на живот или лечь на бок. Можно было даже поднести руки к лицу или согнуть ноги в коленях. Ему стало свободнее двигаться, но он не был свободен.

Что там сказала эта женщина?

«Ты теперь наш. Ты принадлежишь нам».

Он не испытывал ничего, кроме стыда и унижения. Нет, не совсем так. Он ощущал что-то еще. Было еще чувство, притаившееся за другими, смутное и коварно-предательское, – странное возбуждение…

Как только у него появилась эрекция, он тут же кончил – сперма выплеснулась из него фонтаном, залив ему весь живот. Женщины по очереди склонялись над ним, чтобы слизать ее теплыми влажными языками. Они даже поспорили, кому достанется мутноватая капелька на кончике пениса, последнее свидетельство свершившегося оргазма. В какой-то момент он попытался что-то сказать, но одна из женщин закрыла ему рот рукой, на которой был его запах.

– Нет, не говори ничего. Ты только этим все испортишь.

Потом ему нужно было помочиться. На этот раз его не повели в туалет. Наверное, не хотели нарушать настроение. Просто предложили воспользоваться металлическим судном, которое принесли с собой.

Потом они полностью раздели его, тщательно обмыли. Ему казалось, что все происходящее нереально: вокруг были темнота, цинковый тазик, наполненный до краев водой, его обнаженное тело в колеблющемся отсвете свечей. На стене движутся тени, как будто толпящиеся зрители, спешащие на представление.

Женщины вытерли насухо его тело и одели в чистую одежду. Под голову ему подсунули подушку, задули свечи, вышли из комнаты и закрыли за собой дверь.

– Теперь поспи, – были их последние слова.

Опять он проснулся с первым лучом дневного света, лежа на боку, рука под щекой. Рядом на деревянном полу – две-три капли свечного воска, похожие на упавшие старинные монеты, настолько старинные, что их поверхность почти стерлась за многие годы. Он осмотрел свое тело. На нем были белая футболка и белые трусы. Это была не его одежда. Внезапно он вспомнил события минувшей ночи, и к горлу подкатила тошнота. Он позволил этим женщинам делать с ним все, что они хотели. Подчинился им безоговорочно, без всякого сопротивления. Что же он за мужчина, подумал он, если вот так подчиняется?

Он перевернулся на спину и стал смотреть в окно люка на проплывавшие по небу облака. Существовало еще одно измерение в том пространстве, в котором все произошло. Измерение, которое очень трудно осмыслить, – испытанное им странное возбуждение, ощущаемое помимо воли. Может, женщины как-то показали, что нуждаются в нем? Может, он невольно спровоцировал их? Несет ли он, в самом прямом смысле, ответственность за все это?

Такой взгляд на себя был для него в новинку. Возможно, это всего лишь попытка оправдать то, что он выбрал путь наименьшего сопротивления.

Он так еще и не решил, как относиться ко всему, что произошло, когда дверь отворилась и вошла женщина. Она несла тот же цинковый тазик, из которого его обмывали прошлой ночью. По тому, с какой осторожностью она двигалась, стараясь не расплескать воду, он догадался, что тазик полон до краев. Она поставила его на резиновый коврик возле него. Потом, выйдя из комнаты, вернулась с полотенцем, губкой и туалетной сумочкой. Устроившись рядом с ним, вытащила из сумочки одноразовую бритву и флакон пены для бритья без запаха. Встряхнув флакон несколько раз, она выдавила немного пены на ладонь и нанесла ему на лицо и шею. Он обратил внимание на ее пальцы, которые казались обрубками из-за обкусанных ногтей.

Она побрила его по-своему, совсем не так, как он бы сделал это сам. Начала с ложбинки и складок у носа, короткими вертикальными движениями проводя бритвой до верхней губы. Потом теми же короткими движениями прошлась по скуле до уха. Покончив с правой стороной лица, она вернулась к верхней губе, а затем проделала то же самое с левой стороной лица, после чего наступила очередь подбородка и шеи. Он заметил, что каждый раз, когда лезвие касалось кожи, она задерживала дыхание, а после, уже откинувшись назад и промывая лезвие, резко выдыхала. Он подумал, что точно так же делают дети, когда увлечены рисованием. Как ни старался, он не мог вспомнить, чтобы его кто-нибудь когда-либо брил. У нее это очень хорошо получалось, и ему даже не пришло в голову, что она может его порезать.

Женщина почти управилась с бритьем, когда у него вдруг схватило живот. Он сказал, что ему срочно нужно в туалет. Она сразу же вышла и вернулась с напарницей. Он молча наблюдал, как вдвоем они совершали уже знакомый ритуал снятия колец и надевания наручников, и опять был поражен быстротой и слаженностью их действий, как будто все это было много раз отрепетировано. Как и первый раз, одна из женщин – самая высокая – осталась ждать снаружи, а другая, с обкусанными ногтями, проводила его внутрь. Она находилась с ним рядом все время и не вышла наружу даже тогда, когда он не только помочился, но и сходил по-большому. В нос ему ударил острый гнилостный запах, так пахнет протухшая дичь. На этот раз капюшон женщины полностью закрывал лицо, она как бы давала понять, что не смотрит в его сторону, проявляя некоторый тает.

Когда он облегчился, она начисто вытерла его, натянула на него трусы и слила воду. Все ее движения были четкими, экономными, обыденными, совсем как прошлой ночью. Подойдя к раковине, она тронула пальцем небольигую трещину, темневшую на керамической поверхности у крана с горячей водой. Казалось, она хотела стереть или снять налипший волос. Сообразив, что это просто трещинка, она недовольно пробормотала что-то, как будто ругая того, кто хотел подшутить над ней, подстроив такой обман зрения.

Пока она мыла руки горячей водой, он с удивлением подумал: как странно, что кто-то моет руки вместо тебя. Отступив назад, он осмотрелся. С потолка свисала голая лампочка фирмы «Филлипс» на 60 ватт, на полу темно-серый линолеум в белую крапинку – как точечный пунктир на экране телевизора, когда все передачи закончены. Слева от туалетного бачка виднелись два больших белесых пятна, похожих на пробелы, оставленные малярами. Чья-то небрежность приободрила его, ему необходимо было знать, что людям свойственно ошибаться, проявлять небрежность.

По возвращении в белую комнату он выждал, когда женщины удалятся, и повернулся на бок, лицом к стене. После вчерашней ночи в комнате все еще пахло свечами, и этот запах внезапно напомнил ему о Бриджит. Когда бы Бриджит ни оказалась в церкви, она всегда ставила свечи – за упокой умерших родственников и во здравие всех живущих, даже двоюродной сестры, Эсперанцы, которую никогда не видела. Бриджит ставила одну свечку за другой, и ее лицо сохраняло при этом такое таинственно-отрешенное выражение, какое бывает у трехлетних детей. «Чтобы свечных дел мастера делали без тебя?» – сказал он ей однажды, когда они стояли у базилики Ассизи, на что она ответила непонимающим взглядом, затем улыбнулась и что-то там сказала про специфическое чувство юмора у англичан. Ей никогда не понять этот юмор, заметила она, проживи хоть сто лет.

А теперь, когда его нет рядом с ней, ставит ли она свечку и за него?

Он представил ее себе такой, какой видел всего восемнадцать часов спустя… Стоящей у окна столовой и смотрящей на улицу. Вспомнил, как до этого она подошла к нему, немного хмурясь, словно что-то ее тревожило. Попросила купить ей сигарет. Он сказал, что она может заработать рак от курения. Она пожала плечами и сказала, что ей все равно. Глупая перепалка. Мелочная и ненужная. Он опять прокрутил в голове всю эту сцену, с самого начала, представив, как все нужно было бы сказать и сделать. В этой новой версии ей не было бы необходимости просить его сбегать за сигаретами, когда она подошла к нему. Просто потому, что пачка сигарет уже лежала бы на столе, там, где она ее оставила, – невольный натюрморт из пепельницы, сигарет и чашки недопитого кофе. Она бы наклонилась, вытянула сигарету из пачки, закурила бы, стоя у его стула и почти касаясь бедром его плеча. Он мысленно видел, как она поддерживает локоть ладонью, как прижимает сигарету к губам, даже когда не затягивается, и как сигаретный дым превращается из сизого в голубой, попадая в столб солнечного света… Докурив сигарету, она тушит ее в пепельнице, и они вместе возвращаются в студию репетировать балет, премьера которого должна состояться через две недели. Репетиция заканчивается в семь, они принимают душ и переодеваются. Потом едут домой на машине, все как обычно.

Но теперь это только версия того, как все должно быть.

Только игра воображения…

Интересно, что Бриджит делает сейчас. Может, разыскивает его? Как обычно разыскивают людей, которые исчезают без предупреждения, не оставив никаких следов?

Он вспомнил, как возил ее на Крит. Они тогда остановились в деревушке, расположенной на южном побережье, у подножия гор. Каждое утро они садились на взятый напрокат мопед и мчались за несколько километров на заброшенный пляж.

Однажды утром Бриджит плавала, а он улегся с книжкой на плоский камень, чтобы почитать в свое удовольствие. Оторвавшись от книги, он увидел ее вдалеке, у родника со свежей водой, который они случайно обнаружили накануне. Она обмывала свое обнаженное, оливковое тело пресной водой, красная полоска бикини ярким пятном выделялась на камне рядом с ней.

Улыбнувшись, он опять погрузился в чтение. А когда снова поднял глаза от книги, пляж был пуст. Сначала он не заволновался, подумав, что она опять пошла в воду. Он оглядел залив, яркое утреннее солнце слепило глаза, поверхность воды казалась кусками разорванной фольги. Ее нигде не было видно. Спокойствие начало покидать его, постепенно подкрадывалась паника.

С камня, на котором он сидел, он изучил каждый уголок пляжа, но Бриджит нигде не было.

Он встал, натянул плавки. Ему казалось, что двигается он очень медленно, хотя, будь он проворнее, все равно ничего не изменилось бы. Он почувствовал себя глупо. Может, лучше сесть опять за книжку?

Он пошел вдоль пляжа, а потом перешел на бег, как только осознал, что уже упустил много времени. Могло произойти что-то ужасное. Вдруг он понял: каждая минута на счету.

Он добежал до того места, где последний раз видел ее. Так, внимательно осмотреться: вот отпечаток ее ступни на мокром песке. Всей кожей плеч и головы он ощущал, как сильно палит солнце. Пятнистый, оранжевый с серым пляж изгибался в сторону скалистого мыса. Пустота, царившая на нем, казалась такой естественной… Вокруг было разлито какое-то безразличие, и любые его переживания выглядели здесь неуместной суетливостью.

Вдруг ее изнасиловали, а потом ударили камнем по голове? Вдруг убили? Вдруг она просто пропала?

Бриджит, без которой он не мыслил себе жизни. Бриджит, которую он боготворил.

Он представил, как она нагишом пьет воду из родника. С расстояния в сотню ярдов он не мог различить ее лица, но знал, что только она могла так по-балетному прогнуться в талии, как это делают лишь танцовщицы – линии спины и бедер образуют идеально прямой угол…

Именно так это и бывает, подумал он, когда кто-то пропадает. Пустой пляж. Тишина. Он нес ответственность за Бриджит. Если она действительно пропала, это будет его вина, так же как и ее смерть, если она погибла.

Он нервно сглотнул.

Отойдя от родника, он направился к мысу, хотя уже не питал никаких надежд на то, что найдет ее. Бриджит не было уже почти час. Он не мог представить, что случилось, не мог найти никакого разумного объяснения.

Вдруг кто-то окликнул его по имени. Он остановился, поднял голову. Бриджит стояла над ним на скале, все ее тело было мертвенно-серым, даже лицо. На мгновение ему показалось, что это ожил его кошмар – она убита и теперь перед ним ее призрак…

Все объяснилось более чем просто: исследуя мыс, она наткнулась на совершенно особую лечебную грязь, которая очень хорошо действует на кожу…

В тот вечер, когда они сидели на открытой веранде деревенского ресторанчика, попивая охлажденную ретсину[1], он наблюдал, как она поворачивает голову, чтобы выпустить сигаретный дым наружу, между столбиками веранды. Он все еще не мог поверить, что с ней ничего плохого не случилось, что она не погибла и не пропала, как он боялся.

– Что ты? – спросила она.

Он покачал головой. Такова уж была Бриджит – ей и в голову не приходило, что он мог волноваться, разыскивать ее. Он слишком хорошо ее знал, чтобы даже упомянуть об этом, все равно она бы его не поняла. С нее бы стало отнестись к его страхам с высокомерным презрением.

– Ничего, просто так.

Оглядываясь назад, можно позволить себе негодовать по поводу того, как некоторые люди живут, замкнувшись в своей скорлупе, не имея понятия, каково приходится вам, в вашей шкуре. Не просто не представляют, а даже не проявляют ни малейшей попытки узнать. Им и в голову это не приходит.

Именно поэтому ему было так трудно представить себе реакцию Бриджит на его исчезновение. Она настолько привыкла быть в центре внимания – что произойдет, если это изменится? Каждый раз, когда он пытался представить, что она делает в данный момент, воображение подсказывало только самые простые вещи, обыденные, привычные дела: вот она бросает в аквариум корм рыбкам; вот принимает горячую ванну, слушая записи Боба Дилана (песни которого она обожала, а он дразнил ее этим); вот сидит на иолу в углу студии, вытянув ноги – разминаясь, наклоняясь головой к коленям. Другими словами, она вела обычный, нормальный образ жизни. Жила так, как если бы он был там, с ней. Была ли хоть крупица правды в этих видениях, которые преследовали его (не то чтобы его отсутствие совсем не повлияло на нее, но продолжает ли она жить так же, как жила, несмотря на его отсутствие)? А может, эти видения только доказывают бедность его воображения?

Еще одно воспоминание пришло к нему. Это случилось много лет тому назад, когда они только познакомились. Однажды после репетиции он пошел за своей машиной, которую припарковал за несколько кварталов. Подъехал к дверям и ждал ее с включенным мотором. Наконец дверца машины распахнулась и Бриджит села рядом, обдав его запахом мыла «Шанель», которым тогда пользовалась; ее волосы были еще мокрыми.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросила она.

А у него словно язык отнялся, он буквально был заворожен ее красотой и мог только смотреть на нее.

Даже тогда – возможно, особенно тогда – она почувствовала всю тяжесть его любви к ней, давление этой любви, которая иногда утомляла ее. Это не значило, что она не любила его. Но его любовь предвосхищала ее чувство. Он полюбил мгновенно, неукротимо и одержимо, в то время как ее чувство росло медленно, как бы в ответ на его любовь.

Но если это все еще было так, если его любовь временами давила на нее, то сейчас, когда эта тяжесть бесследно исчезла, может, она испытывает (на каком-то глубинном уровне) некоторое чувство облегчения?

А может, ощущает себя сорвавшейся с якоря лодкой? Потерянной и беспомощной?

На второй день женщины появились ближе к заходу солнца. Одеты они были так же, как и прежде – одинаково, во все черное. Они напомнили ему двери во тьму. Ни одна из таких дверей не ведет на волю.

– У нас есть просьба.

Это сказала самая высокая, с американским акцентом. В ее голосе чувствовалась некоторая пронзительная резкость, как будто она привыкла раздавать указания. Он ничего не ответил, ожидая продолжения.

– Мы хотим, чтобы ты мастурбировал для нас.

Он отвернулся. В течение дня, пока он был один, он размышлял об опасностях «сотрудничества». Одной из них была опасность того, что женщин невозможно будет удовлетворить, что они станут все больше требовать от него. Их просьба, как они это назвали, только подтверждала его опасения.

Теперь они наперебой говорили с ним, их голоса звучали настойчиво и искушающе, совсем так же, как и тогда, в темной аллее.

– Мы хотим видеть выражение твоего лица… – Как оно меняется…

– Как будто ты потерялся в себе. Так бывает во время твоего танца…

Он отрицательно покачал головой и повернулся на бок. Потоки вечернего солнца падали сквозь стекло люка в потолке, образуя яркий прямоугольник на досках пола. Прямоугольник был немного шире с одной стороны. Казалось, что в комнату внесли ярко-оранжевый гроб.

Женщины продолжали уговаривать его. Хотя он не хотел слушать, но было невозможно отгородиться от их голосов.

– Все, что от тебя требуется, – это мастурбировать…

– Не так уж много мы просим.

Одна из них подошла настолько близко, что закрыла все видимое ему пространство своим черным плащом. На мгновение ему показалось, что он теряет сознание.

– Ты помнишь, что случилось вчера ночью?

Ему был уже знаком этот голос, он принадлежал женщине с ногтями, покрытыми темным лаком. Очевидно, старшей среди них. До него дошло, что он уже начал отличать женщин одну от другой. Может, следует как-то обозначить их личности, дать им имена?

Она опять повторила свой вопрос:

– Ты помнишь, что случилось вчера?

– Конечно, я помню, – ответил он.

– Мы засняли все это на видео.

Он в изумлении уставился на нее, не веря своим ушам. Она отвернулась, отошла на несколько шагов.

– Конечно, это только для нашего личного пользования. Нашего собственного… – последовала короткая заминка, – удовольствия.

Женщина прислонилась к белым трубам, которые шли из пола в потолок.

– Однако, – продолжала она, – мы всегда можем сделать копию. И послать ее твоей подружке, например. У тебя ведь есть подружка? Или отправить копию твоим шефам…

– Зачем вы делаете все это? – пробормотал он. Женщина слева опустилась на колени рядом с ним.

– Потому что ты красив, – произнесла она странным тихим голосом. – Потому что… – она заколебалась, склонила голову, – мы любим тебя.

Женщина, стоявшая за ее спиной, засмеялась.

– Ну? – спросила та, которую он считал старшей. – Что ты решил?

Он инстинктивно понял, что она не блефует. Хотя он и не заметил никакого кинооборудования, в такой комнате вполне могла быть установлена скрытая камера. Это очень даже сочеталось с наручниками, резиновым ковриком и прочими штучками. Если не подчиниться их требованиям, они вполне могут отправить кассету по почте. Он даже не осмелился представить себе, каким будет лицо Бриджит, когда она ее получит.