Вскормить Скрума

Внимательно выслушав сбивчивое и хорошо сдобренное простонародными оборотами печальное повествование травмированного, с краткими пояснениями по отдельным моментам, исходящими от его спутника, фельдшер позволил себе поставить под сомнение общую концепцию происходящего, явно улавливая в ней некий подвох со стороны хитрого пациента. Однако общая постановка проблемы ему понравилась.

– Принесли сравнительный образец? – живо поинтересовался он, выкидывая в ведро очередной истерзанный ножом гриб.

– Какой такой образец? – не понял Треха.

– Ну, тот, что пили, – уточнил фельдшер.

– Так ее того этого, Светка забрала, – напомнил Василий.

– Как же мы тогда будем производить исследование? – скептически скривил губы специалист, – Как будем диагностировать?

Мужики недоуменно переглянулись.

– Так… мы думали того этого… медицина все же, – переминаясь с ноги на ногу, предположил сосед.

– Я, конечно, понимаю, что у нас в стране медицина бесплатная. Но, простите, не до такой же степени, – заметил Филипыч, – И потом лекарство каждый пациент приобретает для себя сам. Мы лишь можем оказать вовремя необходимое профессиональное содействие в излечении недуга. Как говориться: помощь.

– И чего делать? – хлопнул помутневшими глазами травмированный.

Медик развел руки в стороны.

– Искать, – неопределенно заметил он.

– Эх, – рубанул кулаком воздух Василий, – Ждите. Я щас, – и решительно вышел на улицу.

Колька уныло прислонился к дверному косяку и едва не растекся по нему прокисшим тестом. Однако Филипыч не дал ему раствориться во внутренних переживаниях и вернул к действительности, обильно смазав зеленкой шишку на затылке. Процедура оказалась болезненно жгучей. Стало обидно. Не для того с утра натерпелся, чтобы получать дополнительные страдания.

– На фига козе баян? – возмущенно поинтересовался он.

– В гробу легче будет, – благоразумно пояснил фельдшер, возвращаясь к прерванному занятию.

– Гляди. Не сгори от усердия, – зло заметил неблагодарный пациент, – Хоронить нечего будет.

– Поговори мне тут еще, поговори. Я тебе еще и не то смажу. Первым на кладбище окажешься, – пообещал медицинский работник, нарезая в тазик крепкий боровичок.

– Ага. Поглядим. Сперва, дым из ушей заткни. Голова обуглится, – нагло заявил Треха.

Филипычу за многолетнюю практику доводилось выслушивать от некультурных больных много всяких колючих нелепостей, поэтому он на них не обижался.

– Вот как? Очень интересно. Однако с чего бы это ему от туда валить? – поинтересовался он.

– Валит и валит. Мне до него дела нет. Выпить мне надо. Сушняк душит. Понял? – признался Колька.

– Я так и знал! – обрадовался медицинский работник, – Я сразу так и понял. Так сразу бы так сказал. А то вкуса нет, вкус к жизни потерял, водку не чувствую.

– Так я ее и не чувствую, – угрюмо заметил Треха.

– Мне понравилась ваша история, – саркастично усмехнулся эскулап, – Люблю, когда люди с юмором к делу подходят. Иной завалится, дай спирту, дай спирту. Нахал. Бестолочь. Поленом ему по балде, а не спирту. У меня весь спирт на учете. У меня строго. Меня так просто не проведешь. Я на селе тридцать лет фельдшерю. Могу отличить ложь от выдумки. Сразу вижу, в чем правда матка зарыта. А правда в том, что ты перепил. Что? Словил птичью болезнь, да? Теперь танец народный исполняешь под названием колотун. Хорошо вчера было? Сам перепил, а денег нет. Вот и вся недолга. Пошутить решил? Так? Не вышло?

– Да пошел ты… – вяло отмахнулся от него мужичек.

– Что значит пошел? В каком таком смысле пошел!? Сам-то ты откуда пришел? – едва не обиделся медик, – Вот откуда пришел, туда и иди. Меня посылать нечего. Я на своем месте. Он меня еще посылать будет, как будто я его звал. Второго перепила притащил. На пару вчера чирикали?

– Рожа у тебя сейчас треснет, – заметил Треха, внимательно всматриваясь в черный дым окутавший лицо Филипыча.

– Что значит треснет?! – напрягся тот.

– Дым сильно из ушей валит. Видать, напряг пошел сильный, – пояснил мужичек.

– Это у меня напряг сильный? Это у тебя напряг сильный! Ты зачем ко мне завалился? Шутить? Оскорблять? Так я при исполнении, понял? – сердито сощурил глаз фельдшер.

– А ты меня на «понял» не бери, понял! – завелся вдруг Колька, – Дым туши, череп обуглятся. Понял?

Филипыч от такой наглости даже слегка опешил. Ладно за спиртом мужик заявился, байку веселую придумал про неведомую болезнь, провести его старого черта вздумал, так он еще и нахальничает, поносят его медицинского работника без всякого зазрения совести. Хотел фельдшер обидеться, но опыт не позволил. Ко всякому он привык за долгие годы служения народу. Другой бы на его месте на дыбы встал по молодости лет, самолюбие свое защищать кинулся, орать, ногами топать, авторитет свой поддерживать. Только это все зря, без толку. Мужики все равно бы не поняли, другими бы не стали, а злобу затаили. Кто знает где, когда и на чем выместят. Ни к чему это на деревне. Да и обижаться на больного грешно. Всякому известно не от себя он вещает, от болезни своей. Поэтому Филипыч лишь усмехнулся кривовато и молвил:

– Вполне понятные симптомы. Ничего нового. Полагаю с первым же стаканом водки, все встанет на свое место. И дым пропадет, и вкус вернется.

Тут как раз Василий вернулся с остатками початой бутылки.

– На силу отбил того этого, – гордо заявил он, переводя дух, – Вцепилась: не дам, не дам. А я ей: фельдшеру того этого надо, фельдшер велел. Не поверила. Так что ты, Филипыч, того этого если что, не подведи. Она у меня баба такая. Она того этого проверять пойдет.

– Пускай идет. У меня всегда все по совести, – успокоил его медик, – Ну, мужики, пошли в смотровую.

Из предбанника они вышли во двор, оттуда через кухню в кабинет, прихватив с собой по дороге три железные кружки и краюху хлеба, так, на всякий случай, не акцентируя особо на том внимания. Облачившись в застиранный белый халат с желтыми пятнами вокруг карманов, Филипыч поставил кружки на стол и велел пациентам присаживаться рядом на деревянные табуреты.

– Так, что там у вас? – задал он дежурный вопрос, пристреливаясь к бутылке зажатой в широкой ладони Василия.

– Вот, он, говорит, водки не чует. Стропилой по башке треснуло, – снова пояснил сердобольный сосед.

– Да. Шишку на голове я уже видел. Зеленкой смазал. Большая шишка. А на счет вкуса сейчас посмотрим. Наливай, – распорядился фельдшер.

Василий, не долго думая, наполнил каждую емкость наполовину.

– Так, – глубокомысленно произнес Филипыч, взял кружку, медленно выкушал, манерно поставил на стол и удовлетворено выдохнул, – Вполне приятная водка. Если не ошибаюсь «Ладога».

– Точно, – кивнул сосед, демонстрируя этикетку.

Острые черты лица медика заметно разгладились и порозовели.

– Ну-с, теперь ты, голубчик, – махнул он тонким пальчиком, и придвинул вторую горемычному пациенту, – Вот он момент истины, – патетически заявил, – Пей, Треха. Ты этого жаждал. Ищущий да обрящет, жаждущий да напьется. Лекарство само в руки идет. Возликуй душа, грешная.

– Все одно облом, – обреченно заметил мужичек, принимая подношение.

– Вот это мы сейчас и проверим, – произнес Филипыч игривым и вполне жизнерадостным тоном.

Происходящее начинало ему нравиться.

Колька отпил.

– Вода. Фиг знает что такое, – грохнул кружкой о стол.

Фельдшер скептически усмехнулся и покачал головой. Даже пальцем крючковатым пригрозил. Меня, мол, не проведешь. Не шути, я то, мол, знаю…

– Вот, я же говорил. Утратил он того этого вкус жизни, – Василий взял Колькину порцию и со снисходительным видом попробовал.

– Ну что? – поинтересовался Филипыч.

– Водка, – лаконично пояснил сосед, вытирая губы.

– А! Что я говорил! – обрадовался фельдшер, – Водка! Никаких превращений, сплошные извращения. Ну, тогда я знаю, как его лечить надо. Наливай полную.

Василий послушно исполнил.

– Пей, Треха. Пей до дна. Даже если вода покажется тебе невкусной, – прописал медик лекарство и сунул пациенту под нос.

Колька, не спеша, выпил.

– Ну, что? – поинтересовался Филипыч.

– Ничего. Вода, – ответил больной.

– Наливай еще, – указал доктор.

– А много того этого не будет, – смерил остатки хозяйским оком Василий.

– Лей, – приказал фельдшер, – Не тряси. Больше расплескаешь. Лечение требует жертв.

После второй выпитой порции лекарства симптоматика ни чуть не изменилась. Зато водка кончилась. Треха по-прежнему сидел напротив Филипыча на табурете со страдальческим выражением лица. Ни в его поведении, ни в настроении, ни в мироощущении никаких видимых перемен не наблюдалось. Даже странно как-то после двух кружек не самой плохой водки…

Фельдшер задумался.

– И что? Ничего не чувствуешь? – более сочувственно поинтересовался он, – Сушняк прошел?

– Ни фига не прошло, – зло процедил сквозь зубы мужичек, – Воду пить больше не хочу.

– Да… – глубокомысленно протянул медик, – Придется усилить эксперимент. Вася, тащи-ка сюда вот тот пузырь, – указал на пузатый флакон в стеклянном медицинском шкафу, – Ну, Треха, если ты у меня шутишь, отведаешь поленом… Я тебе второй шишак гарантированно обеспечу. Полную симметрию на башке. С рогами ходить будешь. Как черт. Сейчас проверим. Наливай, Вася, полную. Это микстура верная. Слона свалит. Пей, Треха. Посмотрим, какая на вкус будет вот эта водичка, – и злорадно усмехнулся, обнажив редкие гнилые зубы.

Колька, не долго думая, спокойно выпил предложенное снадобье, не дрогнув ни единым мускулом лица.

– Достало мне пить вашу воду. Спирта бы налил, что ли. Душа горит, – произнес он, ставя пустую кружку на стол, – Муторно.

– Это и был чистейший медицинский спирт, – дрогнувшим голосом признался фельдшер. Взял из рук Василия бутыль, нюхнул, вздрогнул и самолично налил новую полную порцию, – Не верю, – решительно заявил он, – Пей. Это и есть спирт.

Сосед даже рот открыл от изумления, глядя, как Треха спокойно выпивает дополнительные двести грамм чистого спирта с полным равнодушием и, можно даже сказать, отвращением, какое до того испытывал только к одному пойлу, к воде.

– Больше не выпью. Все. Край, – заявил он, – Опух от воды. Сейчас лопну.

Филипыч смотрел на Кольку в упор, словно на чудо, не в силах сформулировать концептуально мысль.

– И что?.. И ничего?.. – наконец поинтересовался он.

– А чего от воды будет? – угрюмо ответил пациент.

– Вот это шандарахнуло, – потрясенно молвил Василий, – Это же надо того этого… По самому дорогому…

Филипыч повертел в руках практически пустой бутылек и горестно облокотился на стол.

– И что мне теперь с тобой делать? И каков будет диагноз? – задал он себе риторический вопрос.

– Вот, вот, – подтвердил Василий, – Что делать то?

Фельдшер недоуменно пожал плечами.

– Может это не спирт? Может в аптеке напутали?.. Никогда не путали, а тут… – поскреб щетинистую впалую щеку и заключил, – Идите, мужики, с миром. Спирта у меня больше нет. А может, его и не было. А может, это иммунитет у него выработался. В общем, дело тут темное. Тут медицина бессильна.

– И что, вот так и пошли? – не понял озадаченный сосед.

– Вот так и пошли, – подтвердил мысль Филипыч, – А что я еще могу? – отломил корку хлеба и заел горькую мысль о собственном недоумении, – Попробуйте у Степаныча. Может он вам поможет.

Мужики встали, переглянулись: действительно, что он еще может, если спирта у него больше не осталось? Махнули рукой и пошли по дороге дальше.

* * *

Двинулись к Степанычу на другой край деревни. Потому как только тот издавна промышлял самогоном, и только у него случалось иногда отовариться хмельным зельем в рассрочку.

По дороге случился с Трехой припадок. Никогда раньше за ним не замечалось ничего подобного. Хоть он мужичек задиристый и шебутной, но раньше ни с того ни с сего не налетал на людей с кулаками. Сторонился беспричинной драки. Соблюдал приличия.

Встретили по дороге агронома Кирилыча. Едва успели с ним поздороваться, как Колька завопил на всю улицу дурным голосом: «Ах, ты, мразь, перекошенная», налетел на него, сбил с ног и стал катать в грязи и валтузить, словно ненормальный. Василий насилу оттащил дурака в сторону. Освободил уважаемого специалиста, поднял с земли, отряхнул, как мог, извинился. Пришлось даже два раза товарищу по роже кулаком съездить, чтобы тот успокоился и немного, в себя пришел. Агроном еще долго возмущался и кричал вслед разные обидные слова, сдирая со светлого пиджака навозные лепешки, а Треха весь трясся, не в силах вразумительно пояснить причину столь странного поведения. Брызгал тягучей слюной, как придурошный и все твердил свое: «Мразь, мразь перекошенная».

«Про кого это он так, – подумал сосед, – Неужели про агронома?»

Конечно, желчный и завистливый Кирилыч. Мало кто в деревне водил с приятельские отношения. Но все же видный специалист. Без него никуда. Как можно без всякого повода такого интеллигента в грязи валять? Видимо, совсем допекло человека. Навалилось на него разом: и стропила, и неприятности с организмом, и неведомая болезнь, лишившая последней радости в жизни. Не выдержал разум давления, сошел с фазы, заклинился.

– Ты, Треха, того, совсем дурной стал, – заметил по дороге Василий, – За что это ты на Кирилыча набросился? Что тебе Кирилыч то сделал?

– Кирилыч? Какой Кирилыч? Не трогал я никакого Кирилыча, – неожиданно ответил мужичек и как-то весь съежился не то от страха, не то от холода.

– Конечно не трогал, – хмыкнул сосед, – Разве так трогают. Так, только того этого помял маленько, чуток в грязи повалял. Так это не в счет.

– Я чего?.. Я ничего… Не трогал я никого… Так это чего, Кирилыч был? – вдруг словно осенило его.

– А то нет! Зачем ты это того этого, поколотил?

– Не хотел я Кирилыча колотить. Не он это был, – упавшим голосом произнес Треха, – Сам он свалился.

– Конечно сам. Кому надо его сваливать? Шел себе, шел, спотыкнулся и прямо в коровье добро мордой сам того этого въехал. Все видели. А ты так, грязь с него того этого отряхнул малость, – иронично заметил спутник.

– Да, отряхнул. Это ты правильно, Вася, сказал. Так дело и было, – Колька насупился, вперился исподлобья в своего соседа и только желваки заходили на широких скулах небритого лица.

– Конечно, так оно того этого и было, – поспешил согласиться собеседник и в первый раз пожалел о том, что вообще связался с таким придурком. Теперь агроном к бригадиру побежит жаловаться, тот учинит разборку, придется оправдываться, за что человека среди бела дня изваляли… И вообще, что в это время на другом краю деревни делали… Как объяснить? Не любил мужик засвечиваться. Сторонился начальства и вообще всякого к себе общественного внимания. Старался избегать в меру сил скандальных историй. А тут впутался по самые немогушки в такое неприятное дело. Да еще с Трехой. Прямо скажем, поганая получилась прогулка. «Вот уж правы люди, не путевый он, – подумал мужик, – Все у него наперекосяк».

– Ты это дымить кончай. Достал ты меня своим дымом, – сухо заметил Колька.

Василий тут же бросил на землю нервно раскуренную папиросу и придавил носком кирзового сапога.

– Я говорю: не дыми, – назидательно приподнял скрюченный палец Треха, – Башка обуглится.

«Точно, крыша поехала, – догадался сосед и стал думать о том, как бы ему улизнуть по-тихому в сторону, – Ну, его к лешему, дурака этого. Совсем сбрендил. Теперь уже и покурить нельзя. Отшибло ему башню начисто, как есть отшибло. Того и гляди кинется, как на агронома».

Тем временем подошли к дому Степаныча.

– Ты это того этого иди к нему, а я того этого… мне до дому надо, – сообразил вдруг Василий, – Сам понимаешь… – неопределенно развел он руками, – Косу на лугу оставил, – повернулся и пошел быстрым шагом обратно, пока Треха не успел ничего в ответ выкинуть.

* * *

Степаныч копошился возле луковой грядки, сооружая из пластиковой бутылки трещотку на палке для отпугивания надоедливых кротов, когда калитка тихонько скрипнула и во двор заглянула лохматая голова Трехи.

– Тебе чаво? – поинтересовался старик.

– Мне бы… – неопределенно промычал Колька.

– Чего бы? – уточнил хозяин.

– …Побазарить бы… – нашелся незванный гость.

– Коли побазарить захоть. А большего у меня ничегось нету. Вчерась еще было, а по утру – кончилось. Новое не ставил, – пригласил хозяин, указывая рукой на аккуратную лавочку возле стены дома.

Треха вошел весь. Степаныч унял мохнатую собаку на длинной цепи и они сели рядышком на солнышке.

– Сарай у меня рухнул, – печально поведал Колька.

– Да ну? – удивился старик, – Весь? Это какой?

– С дровами.

– Это не тот, что еще батька твой Петро сразу опосля войны ставил?

– Он.

– Добрый сарай. Петро ставить умел…

– Прямо на меня. Гляди шишак какой, – подставил мужик под нос деду затылок измазанный зеленкой, – Стропилой садануло.

– Эка…

– Едва жив.

– Добрый шишак. У меня у самого такой был, когда с моста саданулся об надолбу. Зеленкой баба мазала али фельдшер?

– Химия на меня вытекла, – уточнил собеседник.

– Химия? Это какая? – поинтересовался Степан.

– Зеленая. Из пластмассовой бочки.

– Из какой такой бочки?

– Из синей.

– Это которые по сто литров в совхоз завозили в восьмидесятом?

– Она.

– Эка…

– Еле отмыл, – тяжело вздохнул Колька.

– Добрая химия. Всех жуков потравила. Их потом, почитай, лет десять ни одного не было.

– Васька, сосед, водки налил, а она не идет, – продолжил разговор Треха.

– Да ну? Водка? Не идет? – удивился самогонщик.

– Пошли к фельдшеру. Тот спирта налил. Две кружки выпил и ничего, – печально уточнил Колька.

– Да ну? И ничего? – в тоне собеседника послышалось недоверие.

– Васька видел. Соврать не даст, – твердо заявил гость.

– Васька? Васька не даст. Где ж ему дать то? С яво, чтобы взять, сперва найти надо. Опосля спрашивать. Да где ж его ноне найтить, когда он еще на подходе стрекоча дал? – снова сочувственно покачал головой хозяин, – Беда…

– С глазами сделалось что-то, – печально продолжал Колька, – Вижу хреново. Вернее хрень всякую. Ее вроде как нет, а я ее вижу. У Васьки с Филипычем дым из ушей прет. Я его вижу, они – нет. Кирилыч рожи страшные корчит. А у тебя на плече черт сидит. Как теперь жить?

– Да ну? Черт?

– Может и не черт. Дым у тебя фигуристый. Точно черт, – уточнил Треха.

– Эка…

– Думал, выпью пройдет. А не выпить. Не берет спирт. Не забирает. Пью, будто воду. Что водка, что спирт, все одно. Ничего не помогает. Одно сплошное страдание. И за что мне так? – закончил Колька и уставился тупо в землю промеж своих башмаков.

– Погоди-ка. Посиди тут, – Степаныч поднялся и зашаркал своими стоптанными сандалиями на босу ногу по деревянным ступенькам высокого крыльца дома. Едва скрылся за входной дверью, как тут же вернулся с литровой бутылью мутной жидкости в руках. Неторопливо вытащил пробку, извлек из кармана пузыристых штанов граненый стакан, наполнил на две трети и протянул Трехе, – На-ка, выпей моего. Мое-то не фабричное. Мое приличное. Мое возьмет. Полегчает.

Колька с обреченным видом принял подношение, глотнул и выплюнул на землю.

– Издеваешься, дед? – сердито стрельнул глазами.

– Чаво? Не то? Крепко? – хихикнул самогонщик, – Это первач. Это сила.

– Какой первач! Чего ты мне воду суешь? Издеваешься? Все вы надо мной издеваетесь? Я уже за день ее вот так нахлебался, – черканул мужик себе по горлу большим пальцем правой руки.

– Вода? Какая вода? Чо ты брешешь? – изумился старик, нюхнул горлышко и расплылся в широкой улыбке, – Первач, – отхлебнул для большей убедительности прямо из горла, гаркнул, – Настоящий. Ядреный. На-ка, попробуй, – плеснул добавки в стакан.

Треха понюхал мутную жидкость – самогон, поднес к губам – вода. Поставил стакан на лавочку и чуть не заплакал.

– Эка… – в очередной раз удивился Степан взял стакан, поднес к носу, понюхал, попробовал – самогон.

– У тебя это того, вкус отшибло, – заключил он и опустился на лавочку рядом с Колькой, – Чистейший продукт отвергаешь. Даже обидно. Когда это было, чтобы мой самогон в горло не шел? На, попробуй, говорю, как следовает, – снова протянул стакан.

Колька второй раз принял стакан, понюхал – самогон, поднес к губам, а в рот потекла обыкновенная вода. Плюнул на землю и отвернулся к стене дома.

– Ты продуктом моим не плюй, – строго пригрозил старик, – Это тебе тут не плевательница. Взялся пить, пей, как у людей положено. Не пьешь, так катись отседова, туда, откуда пришел. И больше по моему двору не шастай.

Пришлось Трехе, скрипя сердцем, выпить предложенный стакан воды. Выпил, поставил на лавочку, посмотрел в глаза Степанычу, развел руками и вздохнул тяжко.

– Что? Не пробрало? – удивился самогонщик, – Со стакана и не пробрало? Эка…

Налил второй. Колька выпил. За вторым третий. После того, как четвертый оказался пуст, а вместе с ним и литровая бутыль Степаныч охнул.

– Ты… ты… Это того… Что же ты мой продукт жрешь как воду?! – хлопнул он белесоватыми глазами, – Это же тебе не то что… Эка…

– Я чего? Я ничего? Это фиг знает чего! – только и ответил Треха.

Помолчали мужики, подумали каждый о своем. Не знают, что делать. У одного голова болит, весь мир на части разламывается, другому задача задалась, прямо скажем, архинаисложнейшая. Никогда такого не встречал в жизни, чтобы мужик чистейший самогон как воду лупил, когда доподлинно известно, что это не вода.

– Верно, сглазили тебя, – предположил Степаныч, – Порчу на тебя навели.

– Чего там? – обреченно махнул Колька рукой, – Все одно. Это не жизнь.

Вышла из дома баба Дуня, жена Степаныча.

– Чаво это вы тут сидите? – набычилась, увидев нежеланного гостя.

– А вон, глянь, что твориться, – ответил старик.

– А то я не вижу!

– Нет, ты, поди, глянь, говорю.

– Опять самогон пьете, сволочи, – резко заключила она.

– Вот, дура, баба, – возмутился хозяин.

– Да не дурней вас, разгильдяев.

– Нет, ты погляди, чо тут такое. Чаво в мире делается.

– Да вижу – ничаво новава. Все самогон, окаянные, жрете. Шли бы работали. Бригадир с утра по деревне ходит. Всех мужиков на сенокос сгоняет.

– Самогон, говоришь? Это, что мы пьяные, по-твоему, сидим, чо ли?

– А то я не вижу?

– А ты видишь! Видишь бутыль пустая. Чаво тут пить?

– Так сожрали уже. Дело дурное не хитрое.

– А то мы сидим пьяные?! Ты бы лучше посмотрела, чаво делается. Это же не поймешь, чаво делается. Это же черт знает чаво такое. Стой тут, я щас, – распорядился хозяин и быстро вбежал в дом, откуда через мгновение вернулся со второй бутылью самогона, – Гляди, чаво делается, – кинул по дороге своей бабе, налил полный стакан и протянул Трехе, – На. Пей.

– Не хочу, – отвел рукой гость подношение.

– Во как напился. Уже и не хочет, – выдала баба Дуня

– Пей, говорю, – приказал хозяин.

– Не могу. Не могу больше пить. Не лезет, – взмолился Колька.

– Представляешь, один всю литровую бутыль выпил, и ни в одном глазу, – пояснил Степаныч, – Не берет. Даю – не хочет. Что с мужиком стало?

Видит Дуня, мужики настроены серьезно. Не шутят. Где это видано, чтобы заядлый алкаш среди бела дня не казался пьяным? Сидит, насупившись, словно мышь, злыми глазами стреляет и от выпивки наотрез отказывается.

– Видала? – снова поинтересовался Степан.

– Чаво это? – пожала она плечами.

– А я об чем? – воскликнул самогонщик, – Видала? Видала, чаво с человеком делается?

– Видала, что он тут бездельничает.

– Вот, дура, баба.

– Гнал бы вон его на работу. Заместо таво, чтобы тут дурью с ним маяться.

– Ничаво не понимает. – развел руками старик, – Тут можно сказать на ее глазах чудо свершилось, а она не видит.

– Брось, дед, пойду я, – тяжело поднялся с лавочки Треха.

– Нет, ты погоди. Я ей объяснить хочу, что б она не думала, будто мы тут сидим как какие-нибудь. Пусть ка она узнает, чаво в мире делается. Это можно сказать вопрос глубокомысленный. Жизни и смерти можно определить.

– Во, напился, дурак! – махнула рукой Дуня.

– Я напился? Ты видела? Нет, ты слыхал? А ну, Треха, покажи ей, – раззадорился хозяин.

– Пойду я, – поднялся с лавочки гость.

– Стой! – Степан снова сунул ему под нос полный стакан, – Пей, говорю.

– Отстань от него, – заступилась женщина, – Не видишь не в себе он.

– Пей, говорю, – настаивал Степаныч, – От того и не в себе, чаво ты не понимаешь.

– Господи, черт тебя побери, – встряхнула руками баба Дуня, – Вот пристал, паразит к человеку.

– Пей! – рыкнул хозяин.

Выпил Треха пятый стакан. До самого дна. Даже живот вспучился.

– Ну, чо? – указал на него Степаныч, – Видала?

– Еще день во дворе они уже самогонку жрут, паразиты, – с досадой в голосе заметила женщина.