Однажды в Коктебеле. сборник
Мамка его золотая, хорошая. Он вдруг вспомнит, как они бегали вдоль берега наперегонки и она делала вид, что не может его догнать. Верил, брал за руку и виновато спрашивал: «Устала?» Она кивала, хитро щурилась и ложилась на песок. Волны набегали на тело, чистые лазурные волны, а он боялся, что унесут в море. Каждый раз боялся. Еще вспомнит, как она распускала косу. Черные тяжелые пряди падали на плечи, на спину. Ими играл ветер. Она смеялась, сияли глаза… Черные цыганские глаза. Подхватывала Ленечку на руки, шептала смешные ласковые слова и он снова боялся, потому что на нее смотрели мужчины. Мужчины с нахальными глазами. Это была только его Алла, самая лучшая мама на свете.
Каждое лето море, музеи Москвы, Питера, Ярославля… Мамка его золотая! А была ли у нее личная жизнь, роман какой – нибудь? Или, страшно подумать, любовь? Страшно! Ведь если была, ей приходилось скрывать от него, ревнивого, боязливого. Он и об отце не спрашивал. Однажды сама сказала, когда подрос: «Случайная была встреча. Не думай об этом». Вот и не думал… Ленечка осторожно подойдет к сосне, мать обернется, ахнет, прижмется к нему. У него на глаза навернутся слезы. Как же она постарела. Почему раньше не замечал? Оболтус!
Она померяет обновки, платье теплого брусничного цвета, бежевый плащ, яркую косынку, скажет тихо: «Зачем тратился? Все у меня есть». Ленечка возьмет за руку и подведет к старинному зеркалу. Хоть и тусклая лампочка, а рассмотреть можно. Алла Юрьевна увидит себя нарядную, полную, но все еще статную. Улыбнется.
– Лучик мелькнул, видел?
– Не видел, – растеряется Ленечка и подумает, что здесь его просто не может быть. Одиноко матери, вот и чудится разное.
– Я вижу, когда подхожу, – Алла Юрьевна погладит его непослушные волосы, – отражение. Не мое! Человек вглядывался в себя, радовался, мечтал. Необыкновенную судьбу колдовал. Зайчики солнечные плясали.
– Выброшу это зеркало завтра же. Лучики, зайчики, отражения, с ума сойти. Не пугай меня, мама.
– Жизнь это, сын, – вздохнет Алла Юрьевна, – многое в судьбе переплелось. И у каждого свое зазеркалье. Моего лучика в этом зеркале нет. Чужое оно, а выбросить не могу. Вдруг хозяйка вернется.
– Что твое в этом зазеркалье? – спросит Ленечка и почувствует тревогу.
– Грех мой, – ответит Алла Юрьевна, – тебе не надо знать. Грех лучиком не мелькает. Виновата я перед хозяйкой. Впрочем, мистика. Пойдем чай пить.
Ленечка долго не сможет заснуть. Несколько раз выйдет в сени. Посмотрит в тусклое зеркало, никакого лучика не увидит. Придумала мать. И грех… Какой у нее может быть грех? В деревне все на виду. Он в этом доме жил восемнадцать лет. Уютно жил, защищенно. Ах, мамочка золотая! Забрать в Москву, да и все дела. Квартира съемная, но он постарается, свою купит. Переводчик, три языка знает. Зарплата достойная.
Алла Юрьевна заснет сразу, а утром подумает вдруг, что надо рассказать Ленечке о девочке той конопатой, о Лене рыжей, о том, как тосковала по худенькой, вечно беременной маме. Чего стесняться? Сын умный, добрый. Рассказать, чтобы грех не потянулся за ним. Жить со стыдом привыкаешь, но как он отразится на судьбе самого родного человека, разве она знает?
У нее дрожат руки, а в глазах смятения нет. Нет его! Рассказывает спокойно, словно не о себе. Не все, не все! Незачем ему знать о розовом чуде. Ленечка в который раз кипятит чайник, пьет кофе, молчит, только изредка бережно гладит седые материнские волосы. Где вы, черные тяжелые пряди? Не от этой ли истории поседели? Просто – то как. Рыжая Лена, Лена с приветом, не ведая, чувственность разбудила в маленькой Альке. Не только привязанность и любопытство. Не только! Уютно было засыпать у большого теплого живота, под теплые касания руки, но ведь айсберг. Потому и о Принце на белом коне не мечтала, а тосковала о ворохе рыжих волос, покатых плечах. То, что братишки тискали и щипали, ерунда это. Он тоже не раз щипал одноклассниц. В пятом целовался в раздевалке. Ну и что? Многие ребята так делали. Девчонки потом шептались, хихикали, записки бросали, дураками обзывались. И никаких драм. В Альке, мамочке его, бродило смутное. Желание запретного бродило… Что она, глупенькая могла понять? Взорвалось, спустя годы. Поманила Лена из детства и накрыло мутной волной.
Рыжая Лена была нужна, не школьница, но разве поймешь, когда все смешалось, себя не помнишь? Бедная мамочка. Бедная школьница… Страдала, должно быть. Одно отражение легло на другое. Трудно разъединить! Лучше бы девочка забыла эту историю. Выкинула из головы. Он не специалист, но соображает. Все случилось до его рождения, а он, подрастая, не замечал, чтобы мать ходила печальная, тоскливая, с тайной. Летел сквозь время счастливый и беззаботный. Какие тайны, когда жизнь прекрасна?
Знала бы мамочка, как нынче легко все и просто. Как извращены отношения и сильны желания запретного. У многих! Ни стыда, ни боли душевной. Не надо ей знать об этом. Помочь бы…
– Не осуждай, сынок, – голос у Аллы Юрьевны срывается, – а стыд я спрятала глубоко. Жила тобой да работой. Не презирай.
Что она такое говорит? Как он может осуждать? Тепла материнского не хватало маленькой Альке. Что там с другими детьми, не знает. Может, не такими ранимыми были. Съездить бы надо. Познакомиться, на могиле бабушки побывать. Без матери сначала.
Прошлое, прошлое… Как повезло ему! Только радость и мечты в его зазеркалье. Мамочка постаралась. И он осуждать?! Впрочем, лет десять назад, подростком, воспринял бы такое откровение иначе, мучился бы сомнениями, страдал, но не сейчас. Леня целует ее руки, узловатые, тяжелые. Какой роман, какая личная жизнь? Вся любовь, весь первый душевный цвет достались большой рыжей Лене. Потом, наверное, только случайное, без страсти и без полета. Он, Ленечка, увел ее из плена рыжей Лены, заменил все. Добрая, наверное, была девчонка, эта Лена. Дурочки все добрые. Ах, мама! Судьба заманила к кривому зеркалу. Отражение его где – то там, в старинном, из чужой жизни. Господи, да что же такое? Проще надо, проще. Свихнуться можно, а это старинное, облезлое все – таки выбросить или соседям отдать, чтобы перед глазами у мамули не мельтешило.
– Знаешь, я думаю, тебе надо встретится с той женщиной, прощения попросить. Сбросить чувство вины, – Ленечка смотрит на мать с жалостью и надеждой, – легче станет, желания появятся, ты ведь у меня не старуха древняя.
– Приезжала она в деревню пять лет назад. Заходила ко мне. Хотела я извиниться, да не успела. Сколько ненависти во взгляде было. Как поедешь?
– Если ненависть столько лет, значит страдала. Тем более надо поехать. Точку поставить на этой истории.
– Артисткой хотела стать. В деревне рассказывали, что любила перед зеркалом Наташу Ростову играть.
– Стала артисткой – то? – спросит Ленечка и почему – то поймет, не стала. Кто – то легко забывает обиды, а у кого – то незаживающая рана. Особенно, если мечты не сбылись. Ехать надо. Адрес у деревенских найдется.
– Боюсь я, Ленечка, – вздохнет Алла Юрьевна, – а вдруг не поймет.
– Это уж ее проблемы, – ответит сын, – главное твое «прости».
Все казалось, мальчишка, подумает Алла Юрьевна, а он мужчина. Гордится надо! И красивый. Волосы пшеничные, глаза серые, губы жесткие. В отца. Давно не вспоминалось то лето. И вдруг! Надо же.
Ехать надумают следующим утром, на Ленечкином серебристом жигуленке. В небольшой город на Волге.
Доберутся к вечеру. Снимут номер в гостинице. Уставшая Алла Юрьевна ляжет отдохнуть, а Ленечке захочется взглянуть на город. Он ему понравится. Уютный, чистый, в кружеве зелени. С куполами церквей. Невольно будет вглядываться в названия улиц. Завтра состоится встреча. Завтра, но лучше знать заранее, куда идти. Вот и дом. Женщину зовут Ольгой. Может, зайти? Предупредить, а то, как снег на голову. У нее, наверное, работа, семья. Время надо выкроить для разговора. Зайти! Какая может быть неловкость?
Дверь откроет беленькая девочка с россыпью веселых веснушек. Мать говорила, что такой была школьница. Дочка, значит. Еще одно отражение. Запутается он скоро.
– Вы к маме или к папе? – приветливо спросит девочка и он сразу поймет, счастливая, потому что не боится открыть дверь. Дружелюбна и, наверное, мечтательна. Летит беззаботно сквозь время…
Как жаль – то, что Ольга в командировке на целых два дня. Нет, папа ему не нужен. Разговор не с ним, с мамой. По работе? Конечно, по работе. И ждать некогда. Ему через день нужно быть в Москве.
– Из Москвы? – ахнет девочка, – я так ее люблю! Я так мечтаю…
– Стать артисткой? – перебьет Ленечка и улыбнется. Он так и думал, еще одно отражение.
– Не угадали, – серьезно скажет она, – я мечтаю побывать во всех музеях. Во всех, а была только в Третьяковке.
Ах, какие озорные веснушки! Пусть ей повезет, пусть она увидит все самое лучшее в мире. И никакого черного зазеркалья! Только светлые лучики…
– Лара? Очень красивое имя. А я Леонид Федорович. Жаль, не увиделся с мамой.
И вдруг его осенит. Попросит бумагу, ручку и, не задумываясь, напишет: «Ольга, помните пруд, учительницу? Это моя мама. Простите ее. За этим она ехала к Вам. Не встретились, к сожалению, а, может, так назначено. Жизнь умнее нас. Мы уезжаем утром. Оставляю визитку. Будет желание поговорить, звоните. Встретимся и я о многом Вам расскажу. Очень хочу, чтобы она пожила спокойно, без стыда. Возможно, Вы все давно забыли. Был бы рад этому. Никогда не думал, что судьба заведет меня в такую странную историю. Кто – то должен поставить точку. Пусть это буду я. Мама очень хороший человек. Ошибки бывают у каждого. Простите нас, Оля. Да, что делать с Вашим старинным зеркалом? Я бы выбросил. Сколько можно хранить отражения прошлого? Кстати, и пруда больше нет. Лужа… С уважением Леонид».
– Как же так? – не поймет Алла Юрьевна, – письмо, это не глаза в глаза.
– Вот так, – отрежет Ленечка, – заказывай разговор со своими училками. Берешь отпуск и в Москву. Опера тебя заждалась. Я по тебе скучаю, а прощения мы с тобой попросили. Сто раз не просят.
– Мы с тобой? – Алла Юрьевна закроет ладонями лицо, – мальчик мой…
Глава 6. Зеркало
Странный сон. Опять учительница. В старинное зеркало просила заглянуть. Картину какую – то найти. Ах да, «Бабочки». Ну его, этот сон. Вот прижмется сейчас к мужу, проведет языком по теплым его губам и никуда не поедет. Позвонит на работу, возьмет отгул. Уговорит мужа остаться дома. Проводят в школу Лару. Будут нежиться, откроют вино. Нежиться… Слово – то какое! Вечером сходят вместе с Ларкой в театр. Не поедет! Зачем ей эта встреча? У нее в сценарии почти все сложилось. Финал никуда не денется. Время не пришло. Не поедет!
– Оленька, – голос у мужа бодрый, – завтрак готов. Вставай, соня.
Она тянется к его губам, но вдруг, словно душ ледяной… Как это она не поедет? Все решено. Владимир уже ждет. И что там у нее сложилось? Судьбу надо. Потом, потом будут нега, вино и свечи. Мужу с дочкой сказала, что командировка. Верят. Не надо им знать правду.
– Лар, – просит уже от порога, – покопайся в интернете. Картину «Бабочки» поищи. Неизвестный художник. Только в записи мои ни ногой.
– Ни ногой – то, мамуль, точно, – смеется Лара, – приедешь и с вас комп.
– Уговорила! – бормочет Оля уже за дверью, – мой лучше не трогать.
Они долго едут молча от какой – то вдруг внезапной неловкости. Не говорят ни о сценарии, ни об учительнице, ни о том, что нового в городе. Ольга лишь изредка наливает чай из термоса и слышит лишь сдержанное: «Спасибо». Молчание, музыка, аромат духов, тихое дыхание. Ее тонкая рука с ярким маникюром. Его тяжелые плечи. И плывут, плывут навстречу белоснежные облака. И пробегают мимо нежно – зеленые поля, перелески, березы, ели. И вдруг она плачет. Он останавливает машину.
– Ты что, малыш? Ну, хочешь вернемся? Без судьбы этой тетки обойдемся…
Ольга вытрет слезы о его плечо.
– Я совсем не об этом. Время быстро летит. Еще лет десять и я буду стареть, потом дряхлеть, представляешь? Страшно! Первый раз об этом подумала.
Он смеется:
– Так и я буду. Жизнь это, Оленька. Время тик – так, тик – так. Это момент, посмотри лучше какие васильки.
– Какие васильки? Это цветет лен.
– Цветущий лен? Только в кино видел. Окунуться бы в это голубое море.
– Попробуй, – все еще всхлипывает она.
– Вместе, Оля, вместе, а? – в зеленых глазах волнение.
Смятение, смятение. Она же все понимает, сама хотела когда – то. Может, раз в жизни и случится – то этот волшебный лен. С мужчиной, таким уверенным! Искушение. Какое же оно сладкое. И он… Что же он так волнуется? Капли пота на лбу. Любит? Да быть такого не может. Она столько ему о себе рассказала. Никакой тайны. Из пруда вытаскивал, тиной заляпанную. Истерики ее видел. Друг! Вовка, Вовка, что же мне с тобой делать? А не думать…
Они лежат на теплой земле, среди цветущего льна. Продолговатая ладонь крепко держит ее руку. И плывут, плывут белоснежные облака. Все они видели. Волшебную, как радуга, нежность. Острую, как молния, страсть и снова нежность.
– Молчи, – говорит Ольга, – только молчи. Ни одного слова!
– Одно, Оленька. Одно! Люблю…
Как и пять лет назад, она в машине уснет, а он будет думать, что же теперь делать? Она не уйдет из семьи и он своих бросить не может. Редкий цветок эта женщина. Противоречивая, импульсивная. Эгоистка порой. С авантюризмом, эпатажем, доставшимся в наследство от ролей. И не так уж красива, если убрать косметику, а все – равно цветок. Женщина, созданная для него. Как быть – то?
Ольга проснется, когда они будут подъезжать к деревне и, как будто не было голубого поля, попросит буднично: «Ты мне напомни, чтобы в зеркало старое посмотрела»». И расскажет о сне, о странном желании учительницы.
– Напомню, только глупости это. Умойся, кстати. Заспанная, смешная такая, – голос дрогнет от нежности. Дрогнет, а он сделает вид, что закашлялся.
В деревне скажут, что уехала Алла Юрьевна на две недели в Москву, с сыном. Ольга изумится:
– У нее и сын есть? Надо же. Может, она еще и замужем? Подумать только.
– Оля, Оля, – шепнет Владимир, – что ты несешь? Опомнись.
И, правда, чего это она вдруг? Простила же. Поговорить бы. Не о пруде, не о депрессии. О жизни, о детях. По – доброму. Непросто это, да уже и не получится. Значит свыше не назначено. Со сценарием придумает что – нибудь.
Они остановятся у хозяйки бывшего родного дома.
– К Алле Юрьевне – то зачем, Оленька? Или учила тебя?
– Учила немного, – соврет Ольга, – к встрече одноклассников готовимся, воспоминания пишем. Может, вы что – то особенное о ней расскажите. Странной она тогда была. Или нам, соплячкам, казалось?
– Какие странности, Оленька? Душевная, работает много. Сын замечательный, любит ее очень. Личная жизнь не сложилась, так бывает.
Не все, не все, подумает Ольга, о том, что со мной случилось, никто не знает. Усмехнется.
– Смуглая очень. Не цыганская кровь – то?
Анна Павловна посмотрит на Ольгу с удивлением. – Тебе, Оля, какие воспоминания нужны? Это больше на сплетни смахивает. Ты меня даже не спрашивай.
– Не беспокойтесь, Анна Павловна, – прервет Владимир, – Оля просто устала. Найдем возможность встретиться с Аллой Юрьевной, еще раз приедем. Вот отдохнуть бы немного, а Оле молока дайте да горбушку хлеба побольше. Всю дорогу мечтала.
Чего он вмешивается? В деревне все друг о друге знают. Как же, поедет она еще раз! Вот набегут деревенские и она тихонько расспросит. Отдыхать он собрался. О молоке позаботился. Да она его терпеть не может. Издеватель! Намекнул, чтобы молчала.
Владимир принесет из машины две коробки с гостинцами и уйдет спать на сеновал. Ольга покраснеет: «Надо же! Догадался, не с пустыми руками к ее землякам ехал. А она… Что она? В голову не пришло. Ну, не пришло». За веселым чаепитием, с песнями, не посмеет спросить об учительнице. Будет петь вместе со всеми, выпьет ликера. О дочке расскажет. О том, что такая же беленькая, с веснушками, как она в детстве, отличница, в музыкальной школе занимается. Муж? Хороший муж. Спать почему рано забрался? Так устал, дорога длинная. Не скажешь, что друг. Не поймут. Анна Павловна неожиданно вспомнит:
– Ленечка, сын Аллы Юрьевны, зеркало хотел выбросить, а она не дала. За ним, мол, еще хозяйка приехать может. Оленька, а оно ведь ваше. Помнишь, старинное? Любила ты перед ним артистку изображать. Заберете?
Зеркало, зеркало… Вот оно у кого. Вот почему сон. Знала учительница, чье. Колдовала, наверное, на нее, чтобы молчала. Потому тосковала и мучилась. Страшно – то как! И голова кружится. Где этот Владимир? Оставил ее одну. Пойдет и разбудит, разбудит…
– Оленька, ты чего побледнела? – испугается хозяйка, – иди отдыхай. Постель удобная, под пологом. Зеркало завтра посмотрим. Я за домом приглядываю, у меня ключи, а мы еще посидим. Стол уж очень хорош. Не жадный мужик у тебя.
– Не жадный, очень даже добрый, – пробормочет она и разозлится, – вот разбудит сейчас этого мужика и подушкой отлупит, чтобы знал, как с женщинами себя вести.
Приоткроет краешек полога. Увидит, что спит, как ребенок, положив под щеку ладонь. Вздохнет: «Не позвал. Какая любовь? Порыв… С головой – то что? Кружится, кружится. Выпила дурочка много». Найдет одеяло, ляжет прямо на ароматное сено, укутавшись с головой. Проплывут в полусне волны голубого поля. Лен? Васильки? Рядом, под пологом, друг с продолговатыми, сильными ладонями. И нестрашно уже… Нестрашно!
– Спишь и спишь, – скажет жалобно на рассвете, – озябла, иди ко мне.
Скажет и замрет от прикосновения властных рук. И услышит приглушенное: «Люблю!», как там, на упругих стеблях цветущего поля.
В дом учительницы зайдет с волнением. Бережно проведет ладонью по резной раме зеркала: «Ну, здравствуй!» Всмотрится в тусклую глубину. Там ее счастливое зазеркалье, радость, восторг, мечты, ведь жизнь так многое обещала. Вот сегодняшнее ее отражение: стильные джинсы, яркая туника, бейсболка на светлых волнистых волосах. Успешная и красивая. Любимая и любящая. Жизнь обещала больше… Не надо, не надо гневить Бога, опомнится вдруг, судьба подарила много хорошего. Но мужа опять предала. Предала мужа! Порыв и природа… Какая любовь? Благодарность еще. Если бы не Владимир, так бы и страдала навязчивым «не сбылось», придумывала роли. И, наверное, пристрелила бы учительницу. Впрочем, зачем об этом зеркалу знать? Не за этим пришла.
Учительница во сне сказала, что судьбы и отражения переплелись. Судьбы понятно. Лучик с чем переплелся? Ее, Олин, лучик, веселый, радостный. Представила рядом лицо молодой учительницы. Сначала смеющееся, а потом… Да ведь она плакала, навзрыд, и все повторяла: «Что я наделала, мамочка?» Маму звала и кого – то еще. Неужели ей было стыдно, как она с этим жила? И уж точно не было злобы и колдовства, иначе бы сын вырос другим. Колдовство – то вообще чушь. Вчера себя накрутила. Яркий детский лучик счастья и стыд вот что переплелось. Отражения! Не будет она разбираться в чужой жизни. Не надо судьбу, сценария. Иначе поступит, даже если совсем неправа.
Всмотрится в тусклую глубину и скажет: «Я тебя простила! Забудь свой стыд. Все в прошлом, не надо туда возвращаться».
– Оля, ты с кем разговариваешь? – всполошится Владимир. Здесь никого нет.
– С учительницей, – ответит она тихо, – не будет сценария. Не хочу. Ни к чему он.
Сердце его замрет от жалости. Фантазии, эмоции, впечатлительность. Как она умудряется быть прагматичной на работе? Оленька, Оля… Девочка дорогая.
Ольга пройдет в палисадник, сорвет три крупных ярких цветка. Найдет в доме стеклянную вазу, поставит букет на стол.
– Завянут, – огорчится Анна Павловна.
– Вы меняйте, их здесь много. И передайте: «От Оли». Она поймет. Зеркалом пусть сама распорядится. Так лучше.
– Так лучше, – повторит в дороге и замолчит.
Он будет вспоминать лен, аромат сена, полог, страсть, которую ни с чем не спутаешь, ее податливую беззащитность. И нежность. Нежность, которая без любви невозможна. Подумает, что за счастье это надо благодарить жизнь, а Оленьку, артистку конопатую беречь, не отпускать от себя и будь что будет.
– Знаю, о чем думаешь, – скажет она наконец. – Мы с тобой черту перешли. Прежних отношений уже не вернуть, а быть любовницей я не хочу.
– Мужик никакой? – рявкнет он, – плохо со мной было?
– Хорошо было, как никогда, потому и не хочу. Все поломаем, разрушим. Ни твои, ни мои нас не простят. Забыть все надо.
– Можно не ломать, тысячи людей так живут, Оленька.
– Пусть живут, а если я захочу быть женой, как тогда?
– Ну и станешь. Ты захоти только. Все решаемо. Решают же люди. Захоти!
Она погладит его ладонь, попросит остановить машину. Проголосует, сядет в зеленую копейку… Он доедет до поля с цветущим льном, найдет то место, где не мог оторваться от ее тела. Ляжет на теплую землю и долго будет смотреть на белоснежные облака.
– Мамуль, – мы так и знали, что ты приедешь сегодня, – обрадуется Лара, – хочешь чай с мятой? Серая, грустная. Но сначала в душ.
Конечно, в душ, но не смыть с тела ароматы сена, теплой земли. Не забыть тяжелые плечи. Думала, порыв. Убеждала себя: «Какая любовь?» А любовь…
Наплачется, сядет на кухне, нальет чай. Примчится Лара с письмом от какого – то Леонида. Прочитает, задумается. Значит она приезжала. Как интересно совпало. Два человека спешили друг к другу, чтобы встретиться и сказать «прости». Не встретились! Значит так надо было. Прощение в душе, в письме, в букете цветов… Да мало ли еще где. Может, на небесах, возле самых звезд. Не будет сегодня об этом думать.
– Мамулечка, – засмеется Лара, – я все – таки одной ногой… Понимаешь? Классный сценарий. Правда, папа почему – то расстроился. Ты нас не ругай, ладно?
Ольга на секунду замрет, попытается улыбнуться, подойдет к окну. И посмотрит на небо. Лара что – то будет рассказывать о «Бабочках», а она и не услышит. Завтра, все завтра.
Глава 7. Лара
Визитка старая. Семь лет назад Ларе дал ее Леонид из Москвы. Леонид Федорович… Молодой человек с прямыми светлыми волосами, черными лохматыми ресницами. Красивый! Она восторгалась тогда. Из Москвы же! Мама положила визитку в стол и, похоже, не позвонила ему, а он предлагал встретиться, многое рассказать. Лара ничего не поняла из письма, которое он оставил. И не спрашивала. Зачем? Взрослые дела.
Потом родители ссорились, что – то все выясняли, мама плакала в ванной, отец уходил ночевать к другу. Лара переживала. Она была виновата. Влезла в мамины записи, прочитала невероятную историю про школьницу, учительницу, Владимира. Оказывается, мама писала сценарий. Она так и сказала отцу: «Мама талант. Ты почитай, почитай. Вот снимут фильм по сценарию, и она станет знаменитой». Папа не хотел читать. Лара уговорила. Он читал и бледнел.
Мама взволнованно объясняла:
– Это все вымысел, фантазии. Деньги не просила, никакого Кости не было. Историю про учительницу и девочку подруга рассказала. И не мучилась из – за того, что не стала артисткой. Роли не придумывала. Не обо мне это, не обо мне! Творчество, понимаешь? Имею право.
Лара верила. Это не может быть о красивой, веселой и доброй маме. Она бы не пошла просить деньги у незнакомого мужчины. У нее не могло быть романа с каким – то Костей. Подумаешь, придумала! Все писатели так делают, не о себе же они романы пишут. Ну, может, и о себе, но чуть, чуть. Папа горячился, кричал:
– Ничего не понимаю! Вот же он твой богатенький Владимир! Главный герой. Даже имя не сменила. Как только могла? Уверяла, что просто друг, хороший знакомый.
– Что ты к нему привязался? Вымысел. Просто имя удачно вписалось в текст. И вообще это только наброски истории, наброски… О женщине, которую в детстве пытались соблазнить. Не доверяешь мне, я уйду. Хоть сейчас.
Лара жалела их и себя. Как она будет жить, если расстануться? Все хорошее закончится. Нет, она не позволит! Папа взволнованно что – то еще говорил. Мама устало сидела в кресле. Лара сузила глаза и сказала: «Если вы еще будете ругаться, я стану самой плохой девчонкой в мире. Или выпрыгну из окна. Да!» В доме стало тихо. Ей угождали, дарили подарки, ей улыбались. Оба!
Лара понимала, боятся наркотиков, дурных компаний. Фигушки! Никаких наркотиков. Из окна тоже прыгать не будет. У нее есть цель. Университет, журналистика, Москва! Сравнивала себя со школьницей из сценария и думала, что не стала бы из – за ненормальной училки страдать и мечту предавать. Она бы вообще всем рассказала. Не будет наркоманкой, а они пусть боятся. И не думают разводиться…
Тихо было в доме. Тихо. Сценарий папа из компьютера удалил. Правда, Лара успела переписать текст в толстую школьную тетрадь. Интересно же! Вот помирятся и, может быть, мама допишет эту историю. Плачет украдкой, на небо часто смотрит, а чего на него смотреть? К зеркалу подходит, рассматривает себя. Хорошенькая, только морщинки у век. И бледная, бледная. Не румяной же быть, если тошнит. Лара все замечает. Нервы, а что еще? Встала как – то рядом у зеркала, поправила светлые волосы, задорно сморщила нос.