Тайна Эдвина Друда. В переводе Свена Карстена, с окончанием и комментариями
– Да… такое возможно, – раздумчиво сказал мистер Грюджиус.
– Уверен, что так и произошло! Мне приходилось читать о случаях, когда люди – чтобы не стать героями сплетен, или чтобы к ним не приставали с расспросами – просто уезжали куда-нибудь подальше и там пережидали, пока интерес к ним не уляжется.114
– Да… такие случаи бывали, – согласился мистер Грюджиус всё так же раздумчиво.
– Ведь это же всё объясняет! Я ведь и предположить не мог, что мой бедный мальчик, стоя буквально на пороге счастливой свадьбы, может бросить всё и исчезнуть по собственной воле. Но если, как Вы говорите, его помолвка расстроилась, то его здесь ведь больше ничто и не держало! Конечно, по отношению ко мне с его стороны было несколько жестоко исчезнуть так внезапно и так загадочно… но, по крайней мере, он не поступил непорядочно по отношению к Вашей подопечной.
С этим мистер Грюджиус не мог не согласиться.
– А если он поручил Вам рассказать мне о разрыве помолвки, то это означает, что и по отношению ко мне он не проявил никакой жестокости! – всё больше воодушевляясь, продолжал Джаспер. – Значит, он и обо мне подумал! Значит, он был уверен, что я сам догадаюсь, как я и сделал! Ах, дорогой мой мальчик! Конечно же, он вовсе не был ко мне жесток… хотя кто я такой?! Всего лишь Джон Джаспер, бедный учитель музыки!
Мистер Грюджиус и тут не нашёл никаких возражений.
– Вы пришли, когда я пребывал в отчаянии, и Вы снова дали мне надежду! Благодарю Вас, дорогой сэр, благодарю! Ваше согласие с моими рассуждениями доказывает мне, что эти мои надежды не беспочвенны. Теперь я вижу, теперь я понял, что мой племянник оставил нас по своей собственной воле, что тут нет никакого преступления, что он жив и скоро объявится!
В этот момент, вежливо постучавшись, в комнату вошел мистер Криспаркл, и Джаспер, оборотившись к нему, с жаром повторил:
– Я начинаю думать, что мой племянник оставил нас по собственной воле, что он жив и скоро непременно даст о себе знать!
Мистер Криспаркл взял себе стул, сел поближе к камину и поинтересовался, почему Джаспер пришел к такому выводу. Хормейстер охотно повторил все свои рассуждения и добавил, что именно известие о разрыве помолвки побудило его посмотреть на случившееся под новым углом.
– Как я уже говорил во время разбирательства у мистера Сапси, – продолжил Джаспер, – во время того ужина между молодыми людьми не было уже и следа былой ссоры. Мой дорогой мальчик, однако, был не так оживлён и весел, как обычно, и я сразу заметил, что его как будто бы что-то гнетёт. Тогда-то я не понял причины его подавленности, но сейчас мне стало совершенно ясно, отчего он решил покинуть нас так внезапно!
– Молю Господа, чтобы так оно и оказалось! – воскликнул мистер Криспаркл.
– А уж как я молю Господа о том же, можете себе представить! – перебил его Джаспер. – Как вы знаете, я был сильнейшим образом предубеждён против Невила Ландлесса. Вы знаете, какие мрачные предчувствия на его счёт одолевали меня. Я даже показывал Вам записи, которые я – под влиянием момента – делал в своём дневнике. Но мистер Грюджиус дал мне новую надежду, и теперь я вижу, что был глубоко не прав, подозревая, что молодой Ландлесс злоумышлял против моего племянника или что у него была причина желать Эдвину дурного.
Эта внезапная откровенность Джаспера несколько смутила младшего каноника, поскольку он вдруг почувствовал, что сам был с хормейстером не до конца откровенным. Он-то знал, что Невил самым недвусмысленным образом именно что желал Эдвину Друду дурного. И ещё он вспомнил о той всепоглощающей ревности и любви к чужой невесте, которые терзали душу его воспитанника. Младший каноник был совершенно убеждён в полной невиновности Невила, однако он был ещё и одним из самых честнейших людей на свете, поэтому невысказанная правда жгла ему душу.
Однако сейчас перед ним сидел ещё один образец честности – мистер Грюджиус. Поэтому младший каноник отбросил колебания и сказал, что из откровенного разговора с воспитанником ему, к сожалению, стало известно, что этот молодой человек самым непозволительным образом убедил себя в собственных романтических чувствах к той же самой молодой леди, с которой был помолвлен и Эдвин Друд, то есть к мисс Розе Буттон. Мистер Криспаркл добавил также, что по опыту ему известно, насколько горячим и необузданным темпераментом обладает его воспитанник, и это знание весьма беспокоит его, поскольку он не может отрицать, что ещё за несколько дней до событий трагической ночи Невил был очень и очень настроен против Эдвина Друда.
Но даже это известие не пошатнуло оптимизма, владевшего теперь Джоном Джаспером. Пусть и слегка побледнев, он повторил, что остаётся верен тем соображениям, которые он уже высказал после новостей, принесённых ему мистером Грюджиусом. Поэтому если не будет найдено никаких новых улик, указывающих на то, что его дорогой племянник пал жертвой соперничества в любви, то он, Джаспер, продолжит считать, что Эдвин скрылся по собственной, пусть и неразумной, воле.
Мистер Криспаркл покинул домик над воротами в глубокой задумчивости. Ему не давали покоя мысли о молодом человеке, который в эту минуту наподобие заключенного сидел в своей комнате в доме младшего каноника. И мистер Криспаркл снова и снова спрашивал себя, не преступил ли он границ доверия юноши, рассказав посторонним о тех чувствах, что владели и, без сомнения, ещё владеют его воспитанником.
Погружённый в эти мысли, мистер Криспаркл не заметил, что пропустил поворот, ведущий к собственному его дому, и вышел на дорогу, ведущую к Клойстергэмской плотине – месту, хорошо известному младшему канонику, поскольку он часто приходил сюда купаться. Ничего не замечая вокруг, мистер Криспаркл прошёл в темноте две мили, отделяющие окраину города от запруды, и только плеск воды, падающей через обрез плотины, вывел его из задумчивости.
Как я попал сюда? – поразился он, оглядевшись. «Это не просто так… – была его вторая мысль. – Должна иметься какая-то причина для этого».115
Подойдя ближе к кромке воды, он прислушался к её журчанию. Казалось, вода говорит ему что-то, но понять, что именно, было, конечно же, невозможно. «И в плеске волн, и в шуме ветра мы слышим зов средь отмелей пустых» – вспомнилась ему строка из недавно прочитанной поэмы Мильтона. Стряхнув оцепенение, мистер Криспаркл вгляделся в холодную рябь волн, но не увидел в них ничего, кроме дрожащего отражения света звёзд.
Младший каноник и не ожидал найти здесь каких-либо следов пропавшего юноши. Клойстергэмская запруда находилась в двух милях выше по течению от того места, куда Невил и Эдвин ходили смотреть на бурю, поэтому поиски тут не проводились, да в них не было бы и смысла. В ту памятную ночь был сильный отлив, и мёртвое тело – если несчастный случай всё же произошел – следовало бы искать где-то между городским мостом и устьем реки, местом впадения её в море.
Мистер Криспаркл перевёл взгляд на брёвна запруды и тут же издал тихий удивлённый возглас: футах в тридцати от берега на одной из свай что-то висело, что-то поблёскивающее, но при свете одних только звёзд нельзя было разобрать, что же именно. Сколько ни напрягал младший каноник зрение, сколько ни вглядывался в темноту – всё было напрасно. Взволнованный, он отправился домой, пообещав себе вернуться к плотине с первым же светом утра.
Всю ночь ему снилась бегущая вода, и едва забрезжил холодный рассвет, мистер Криспаркл снова уже стоял у Клойстергэмской запруды. Утро выдалось морозным, воздух был чист и прозрачен, поэтому младший каноник без труда нашёл взглядом ту точку, которая прошлой ночью так приковала его внимание. На угловом столбе плотины, действительно, висело что-то блестящее, что-то такое, чему там было вовсе не место, но падающая через обрез плотины вода не позволяла разглядеть подробнее.
Тогда младший каноник разделся и бросился в ледяную воду. В несколько гребков он был уже у нужного бревна и, протянув руку, он снял со сваи зацепившиеся за неё цепочкой золотые карманные часы с выгравированными на задней крышке инициалами Э и Д.
С часами в руке он вернулся к берегу, положил их на песок и снова поплыл к плотине, рассчитывая найти под нею мёртвое тело. Долгие полчаса он нырял и шарил руками в придонном иле, но не нашел больше ничего, кроме золотой заколки для галстука – в песке, у самой запруды.116
С этими находками он вернулся в Клойстергэм и, захватив с собой Невила, отправился прямиком к мэру города, мистеру Сапси. Тут же послали за Джаспером, часы и галстучная заколка были опознаны, Невил был арестован и препровождён в тюрьму, но не прежде, чем он был всячески обруган и опозорен. Мистер Сапси не упустил случая дать волю своему красноречию и произнёс целую проповедь – бессвязную, бессмысленную, но весьма злобную. Невил был назван дикарём, туземцем, приехавшим чуть ли не с Южного Полюса специально для того, чтобы «свести в могилу седые волосы миссис Криспаркл» (оригинальное выражение мистера Сапси, которое он повторил несколько раз).117 Невилу было приписано не только умышление побить мистера Криспаркла в боксёрском поединке, но и желание убить всех жителей Клойстергэма в собственных кроватях и остаться единственным человеком на земле. Только из-за таких его людоедских взглядов – сказал мистер Сапси в заключение – Невила и отослали в Клойстергэм: чтобы спасти от неминуемой смерти хотя бы жителей Лондона.
Когда мистер Сапси выдохся и умолк, вперёд выступил Джон Джаспер. Он бил уже более прицельно. Прежде всего, хормейстер напомнил присутствующим, что стоящий перед ними обвиняемый с первых же минут знакомства с Эдвином угрожал ему, и что теперь, благодаря канонику Криспарклу, стало известно, чем именно была вызвана такая непримиримая ненависть Невила Ландлесса к бедному исчезнувшему юноше. Понуждаемый всеми к примирению, Невил не только не раскаялся в своём поведении, но, напротив, специально купил тяжёлую и прочную палку, с которой и заявился на памятный ужин, и с ней же он сбежал на следующее утро, не дожидаясь, пока его разыщут и арестуют. Когда его нашли, одежда его оказалась окровавлена. Да, он более-менее удовлетворительно объяснил, каким образом на его палке и пальто появились следы крови, но что если он просто солгал? Перед самым бегством он предал огню какие-то свои записки – может быть, потому, что они изобличали его? Карманные часы, которые мистер Криспаркл нашёл висящими на бревне плотины, присутствующий здесь ювелир опознал как те, которые он лично за день до трагедии починил Эдвину Друду и выставил на двадцать минут третьего. Ювелир утверждает, что в воду часы попали уже полностью остановившимися.118 Что это означает? Возможно, что Невил снял их с мёртвого тела, пару дней хранил у себя, не заводя их, а потом выбросил в воду – из страха, что эту улику найдут у него. А может быть и по какой-то другой причине! Например, он не хотел, чтобы тело когда-либо опознали, и потому не только изуродовал покойному юноше лицо и спрятал труп, но ещё и снял с тела все предметы, по которым останки было бы легко идентифицировать – то есть часы с монограммой и приметную заколку для галстука. Возможностей избавиться от улик у него было предостаточно. Его и раньше замечали слоняющимся за городской чертой с видом мрачным и чуть ли не безумным. Да и вообще всё поведение Невила Ландлесса всегда было крайне подозрительно! И теперь он, Джаспер, уже не считает, что его несчастный племянник скрылся по собственной воле. Это подтверждается и рассказами безутешной невесты бедного юноши. По словам мистера Грюджиуса исчезнувший так внезапно молодой человек собирался сначала поговорить с ним, а уже потом покинуть город. Опекун мисс Розы приехал вечером двадцать седьмого числа, а Эдвин – вопреки его собственным планам и словам! – исчез задолго до того.
Следующую неделю Невил провёл в камере местной тюрьмы. Поиски мёртвого тела Эдвина Друда продолжались с неослабевающей силой, Джаспер хлопотал день и ночь, но так ничего и не было найдено. И поскольку английские законы запрещают обвинять кого-либо в убийстве, пока не будет доказано, что исчезнувший человек действительно умер, Невила пришлось освободить из заключения. Тогда-то и случилось то, что мистер Криспаркл слишком хорошо предвидел: клойстергэмское общество отвергло Невила и вынудило его покинуть город, покинуть с навсегда разрушенной репутацией. Никто не вступился за гонимого.
– Времена, когда церковь предоставляла убежище, давно миновали, – сказал младшему канонику отец-настоятель. – Невил Ландлесс не может больше рассчитывать на наше милосердие.
– Значит ли это, сэр, что он обязан покинуть мой дом?
– Это Ваш дом, мистер Криспаркл, Вам и решать, – поморщился настоятель. – Я говорю лишь о печальной, но насущной необходимости лишить мистера Ландлесса Вашего дружеского совета и участия. Пускай он сам заботится о собственной душе.
– Крайне прискорбно это слышать, сэр.
– Конечно. Но тут ничего нельзя поделать. Без сомнения, Вы это понимаете не хуже меня.
– Я полностью уверен в его абсолютной невиновности, сэр.
– Я бы не был так категоричен, – сказал настоятель более доверительным тоном. – Так ли уж он невиновен? Есть много моментов, которые вызывают подозрения… Нет, я бы ничего не утверждал с полной уверенностью.
Мистер Криспаркл заставил себя промолчать.
– Мы, церковники, не должны становиться ни на чью сторону, – продолжал настоятель. – Тем более, на его сторону. Мы обязаны быть предусмотрительными и держаться середины. Да, середины! Сердце наше горячо, но голова должна оставаться холодной.
– Надеюсь, сэр, я хоть могу открыто и со всей ответственностью заявить, что Невилу будет позволено вернуться, если какие-либо новые известия подтвердят его невиновность?
– Почему бы и нет? Конечно можете, – кивнул настоятель. – Но заявлять это «со всей ответственностью» – нет, это лишнее. Просто заявить? Да-а. Но со всей ответственностью? Не-ет! Как я уже сказал Вам, мистер Криспаркл, мы, церковники, должны держать голову холодной и избегать принимать на себя слишком много ответственности.
Итак, Клойстергэм отказался знаться с Невилом Ландлессом, и тому не оставалось ничего другого, как тоже исчезнуть из города, покинуть его в неизвестном направлении, унеся с собой навеки запятнанное имя и испорченную репутацию.
Только после этого Джон Джаспер снова занял своё место в церковном хоре. Осунувшийся, с красными запавшими глазами, он был мрачен и подавлен, надежды его были разбиты, а худшие подозрения снова переполняли его. Через день или два, переодеваясь в ризнице, он достал из кармана и молча продемонстрировал мистеру Криспарклу свой дневник, открыв его на последней странице. Поёжившись от пристального взгляда хормейстера, которым тот сопроводил своё действие, младший каноник взял тетрадку и прочитал в ней следующее:
«Теперь у меня нет сомнений: мой дорогой мальчик был убит. Обнаружение его часов и галстучной заколки подтверждают, что их сняли с его мёртвого тела, чтобы затруднить возможное опознание. Я надеялся, что мой племянник покинул город по собственной воле, будучи не в силах справиться с тем горем, которое принёс ему разрыв помолвки с его невестой. Но события последних дней уничтожили все мои надежды. И теперь я клянусь, что я не успокоюсь, пока не разгадаю тайну его исчезновения, что я не ослаблю поисков, пока все ключи к этому преступлению не окажутся в моих руках, что я найду убийцу моего дорогого мальчика и отправлю его на виселицу. Я клянусь уничтожить его, и я сдержу эту клятву, чего бы мне это ни стоило.»119
Глава XVII. Благотворительность, истинная и мнимая
Прошло шесть месяцев, целых полгода, но тайна исчезновения Эдвина Друда по-прежнему оставалась тайной. Ничего не дали ни дальнейшие розыски, ни объявления в газетах, ни расклейка плакатов с обещаниями награды всем и каждому, кто сообщит хоть какие-нибудь известия о пропавшем юноше. Наступил и миновал его двадцать первый день рождения, но никто не явился вступить в права наследства, и счёт в банке оставался тоже нетронутым. Эдвин Друд исчез, словно провалился сквозь землю.
Возраста совершеннолетия достигли и близнецы Ландлесс, и теперь мистер Криспаркл, не перестававший считать себя ответственным за их судьбу, сидел в Лондонской штаб-квартире Благотворительного Общества и ожидал встречи с одним из её столпов и великим (во всех смыслах) человеком – мистером Лукасом Хонитандером.
Наконец, престарелый клерк, чей исхудалый и оборванный вид являл собой разительный контраст с роскошно обставленной приёмной, пригласил мистера Криспаркла войти в кабинет Великого Человека. Мистер Хонитандер сидел за необъятного размера дубовым письменным столом и одно за другим подписывал письма – не иначе предлагавшие добрым гражданам Англии немедленно стать благотворителями и выложить свои денежки, а если нет, то убираться к чёрту.
– Сядьте! – приказал мистер Хонитандер, властным жестом указывая младшему канонику на стул, стоящий на некотором отдалении от начальственного стола и словно приготовленный для провинившегося школьника.
Мистер Криспаркл передвинул стул ближе и сел. Главный Благотворитель, наоборот, отодвинул своё кресло подальше и уселся, уперев руки в колени и подавшись вперёд, словно бык, заметивший на своём пастбище зазевавшегося прохожего.
– Так-так, мистер Септимус, – начал он, нахмурившись. – Похоже, у нас с Вами различные представления о священности человеческой жизни!
– Неужели? – поднял брови младший каноник.
– Именно, сэр!
– Могу я узнать, сэр, – кротко сказал мистер Криспаркл, – каковы будут ваши взгляды на этот предмет?
– Человеческая жизнь, сэр, это такая штука, которая неприкосновенна! Да, неприкосновенна, и таковой и должна оставаться!
– А каково, по-вашему, моё мнение на этот счёт? – всё так же вежливо поинтересовался младший каноник.
– Ну, знаете ли, сэр! – громовым голосом воскликнул мистер Хонитандер, хлопнув себя ладонью по колену. – Уж в этом-то Вы обязаны разбираться сами!
– Безусловно, сэр. Но поскольку Вы сказали мне, что наши взгляды на священный характер человеческой жизни различны, я понял, что Вы уже составили себе какое-то представление о моих взглядах. Будьте так любезны и сообщите мне, какое же именно?
– Если человека насильственным образом лишили жизни в самом расцвете его юности – не старика, заметьте, а юного, очень юного человека! – как Вы назовёте подобное ужасное деяние?
– Убийством, – сказал младший каноник.120
– Ага! А как Вы назовёте того, кто совершил это преступление?
– Убийцей, – ровным голосом ответил младший каноник.
– Ну рад видеть, что хоть с этим-то Вы согласны, сэр! – язвительно сказал мистер Хонитандер. – Я от Вас и этого не ожидал!
– Извольте объяснить мне, сэр, что Вы имеете в виду, выражаясь при этом столь непозволительным тоном?
– Я не позволю, сэр, чтобы меня запугивали в моём собственном кабинете! – повысил голос Главный Благотворитель.
– Как Вам будет угодно, сэр, – спокойно ответил мистер Криспаркл. – Но я прервал Ваши объяснения.
– Убийство! – возопил мистер Хонитандер, вздымая палец к потолку. – Кровопролитие! Каин и Авель! Я не желаю иметь дело с Каином! Я отталкиваю его окровавленную руку дружбы, сэр, она мне отвратительна!
– Я всё ещё не услышал Ваших объяснений, сэр, – проговорил мистер Криспаркл, кладя ногу на ногу.
– В Заповедях Моисеевых сказано: «Не убий», сэр! Не мне напоминать Вам об этом!
– Там ещё сказано: «Не говори напраслину о ближнем твоём», – заметил младший каноник.
– Довольно, сэр! – взревел мистер Хонитандер, вскакивая. – Хватит увёрток! Слава Господу, что этот малолетний преступник и его сестра, о которых я не могу даже вспоминать без содрогания и ужаса, достигли теперь совершеннолетия, и я могу сложить – нет, с облегчением сбросить с себя! – обязанности их опекуна! Так как Вы пожелали заботиться о них дальше, я передаю Вам все отчеты по расходованию средств – избавьте меня от них, сэр, избавьте как можно скорее! И вот ещё что я скажу Вам, мистер Криспаркл, – набычившись, проговорил Главный Благотворитель. – Право, Вы могли бы себе найти лучшее занятие, чем возиться с этим отребьем. Да, сэр, много лучшее занятие. Много лучшее!
– Мистер Хонитандер, – ответил младший каноник, сдерживаясь. – Лучшее или худшее – всё это дело вкуса и убеждений. Вы имеете в виду, как я полагаю, что мне следовало бы стать членом Вашего Общества?
– Без сомнения, сэр! – ответствовал мистер Хонитандер, зловеще кивая. – Для вашей же пользы, вам следовало бы давным-давно это сделать!
– Я так не думаю.
– Человек Вашей профессии, – снова возвысил голос мистер Хонитандер, – должен был бы всячески содействовать обнаружению и наказанию преступника, а не покрывать его!
– Я понимаю свою профессию иначе. Моя первая обязанность, сэр, это помощь ближним – тем, кто находится в беде или претерпевает гонения. Но довольно об этом. Я совершенно уверен, сэр, что достаточно понимаю душу и устремления мистера Ландлесса, чтобы не сомневаться в том, что он говорит правду. Поэтому я и стою на его стороне. Да, стою и буду стоять.
– Так кто же тогда, по-Вашему, совершил это ужасное преступление?!
– Небеса запрещают мне, – сказал мистер Криспаркл, – обвинять кого-либо только для того, чтобы защитить другого.
– Ещё бы! – презрительно сказал мистер Хонитандер. – Ведь Вас, как я понимаю, нельзя назвать совершенно уж незаинтересованным лицом!
– Это почему же? – поинтересовался младший каноник невинным тоном.
– Да хотя бы из-за тех трёх с половиной фунтов в месяц, которые Вы получали от нас за то, что этот юный дикарь жил в Вашем доме. Эти деньги вполне могли немного повлиять на Ваши суждения!
– То есть, Вы считаете, что я хотел и дальше получать их, поэтому и заступался за своего воспитанника?
– Если угодно. Заметьте, это Вы сказали, а не я.
Младший каноник с негодованием посмотрел на Главного Благотворителя и затем веско произнёс:
– Мистер Хонитандер! Я пришёл сюда не для того, чтобы Вы испытывали на мне Ваши ораторские приёмы и демонстрировали Ваши скверные манеры. Я вижу, что мне придётся выразиться со всей откровенностью: Ваши слова отвратительны, сэр!
– Однако Вы позволяете себе сильные выражения!
– И я вправе так поступать, сэр, поскольку Ваше поведение не достойно ни христианина, ни джентльмена. Прощайте, сэр!
И мистер Криспаркл решительным шагом покинул штаб-квартиру благотворительного фонда. Но уже скоро походка его снова стала обычной, и улыбка вернулась на его лицо при мысли, что сказала бы его матушка, если бы узнала, как вёл себя её любимый Септимус перед лицом Великого Человека. Сам же младший каноник был весьма доволен тем, как он слегка повытряс пыль из сюртука Столичной Благотворительности.
Направился он в Степл-Инн, однако, не к мистеру Грюджиусу, а прошёл в дальний конец двора, к двери совсем другого подъезда. Множество скрипучих ступенек преодолел он, пока не поднялся на самый последний этаж, где в крохотной чердачной квартирке, состоящей из двух полутёмных комнатушек, жил теперь Невил Ландлесс.
Дверь он днём не запирал, поэтому знавший за ним такое младший каноник просто повернул ручку, вошёл и сразу же уткнулся в стоящий прямо у двери заваленный книгами кухонный стол, за которым склонился над тетрадками его воспитанник. По тому довольному взгляду, который бросил мистер Криспаркл на эти книги и учебники, можно было понять, что появились они в этом скромном жилище не без его, младшего каноника, участия.
– Как дела, Невил? – приветствовал он вскочившего ему навстречу молодого человека.
– Не даю себе покоя, сэр, и учусь, как каторжный.
– Не забывайте только давать отдых глазам, Невил, – сказал младший каноник, пожимая ему руку. – Что-то они у Вас слишком уж блестят.
– Это от удовольствия видеть Вас, сэр, – ответил юноша. – Если бы Вы бросили меня в беде, вот тогда бы они погасли.
– Смотрите на жизнь веселее, Невил! – подбодрил его мистер Криспаркл. – Вы справитесь!
– Если бы я даже умирал от усталости, Вы и тогда смогли бы влить в меня свежие силы одним лишь Вашим словом! Но я, действительно, пока справляюсь и оттого чувствую себя великолепно!
Мистер Криспаркл мягко взял юношу за локоть и повернул его лицом к свету.
– Хотелось бы видеть побольше румянца на Ваших бледных щеках, Невил. Вам надо чаще бывать на солнце.
Невил потупился и проговорил с болью в голосе:
– К этому я ещё не готов, сэр. Не могу забыть, как люди смотрели на меня, когда я проходил по улицам этого вашего Клойстергэма, как они отворачивались и даже отодвигались от меня, чтобы я случайно их не коснулся… После всего пережитого я избегаю выходить днём на улицу. Я гуляю немного, но по ночам, сэр, когда кругом никого нет.121
Мистер Криспаркл сочувственно похлопал его по плечу и ничего не сказал.
– Иногда я говорю себе, сэр: ах, если бы было возможно просто поменять имя! Но все кругом воспримут это лишь как признание вины. Они посчитают, что этим я хочу уйти от ответственности. Так что, нечего о таком и думать… Это нелёгкое дело, сэр, без вины находиться под подозрением, но я не жалуюсь.