Кедровое солнце
В общем, Ваньке досталось, и он тут же полез ослаблять тяги, а Петька вытащил из-под сиденья новенькие верхонки и протянул Сереже.
– Слышь, Петь, давай я с Ванькой поработаю, – вдруг попросил Васька, – а он с тобой погребет?
– Не надо, – робко возразил было Сережа, с благодарностью глядя на друга, но его никто не стал слушать.
5
Они уже заканчивали грести тот отрезок луга, который определил Петька Золотых, когда на их полоску перебралась женская бригада с вилами, граблями и конными волокушами, в которые большей частью были впряжены быки: коней берегли для уборочной, когда понадобится за восемнадцать верст вывозить хлеб с тока на элеватор. И сразу стало веселее от женских платков, крика, понуканий и разговоров. Кто-то из женщин запел высоким голосом, но тут же оборвал себя, а на смену грянул дружный, заливистый хохот. Кто-то ругал совсем уже состарившегося быка Адмирала, едва тащившего за собою легкую волокушу. Сережа, заметив тоненькую фигуру, живее остальных сновавшую между валками, выпрямился на мягко пружинившем сиденье, и всю его усталость как рукой сняло. Да что там говорить – он и в самом деле отдохнул на Васькиных граблях, которые были хорошо отлажены, смазаны, а главное – вместо ручки здесь была педаль: надо было лишь слегка подталкивать ее ногой.
– Эй, бабы! – крикнул со своего трактора Петька. – Талоны на мануфактуру отменили и в магазин ситец завезли…
– Подь ты, брехло, – с настороженной недоверчивостью отмахнулись от него женщины.
– Не верите? – кричал Петька, боком повернувшись за рулем. – А вон хоть бригадира спросите: Софи Лорен за Тарапуньку замуж вышла.
После этого сообщения женщины облегченно принялись ругать Петьку, а он, оглядываясь через плечо, смотрел на них и весело посверкивал фиксой. Потом, приглушив обороты, неожиданно спросил Сергея:
– Хочешь на тракторе порулить?
Сережа растерялся и потому неуверенно ответил:
– Не знаю…
– Чего ты, боишься? – удивился Петька и остановил трактор. – Иди сюда. – Сережа подошел. – Вот, смотри, – стал показывать Петька, – выжмешь вот эту педаль и включишь вторую скорость, вот сюда. Тут, на схеме, показано. Добавишь газ и потихоньку отпустишь педаль. Понял?
– Д-да…
– Дружок твой, Васька, во всю гоняет. – Петька сверкнул темными глазами и спрыгнул на землю. – Когда будешь ехать, смотри, чтобы переднее левое колесо у тебя шло по крайнему следу. Понял?
– Д-да…
– Ну, садись.
Сережа неловко взобрался на сиденье и испуганно замер, не зная, с чего начинать, но Петька стоял рядом, ободряюще улыбался ему, и страх перед громыхающей машиной постепенно прошел. Он выжал педаль и включил скорость. Когда начал трогаться, двигатель чуть было не заглох.
– Газу! Газу поддай! – прокричал Петька и, перегнувшись, сам рванул ручку газа вниз. – Теперь давай…
Сергей отпустил педаль, трактор сильно дернулся и покатил по полю.
– В следующий раз педаль отпускай плавнее.
Петька шел рядом с трактором, а потом ловко вспрыгнул на грабли и в аккурат успел оставить валок.
Оцепенение, скованность постепенно проходили, взмокшие ладони на баранке просохли, и минут через двадцать Сережа даже рискнул оглянуться на Петьку. Тот кивнул ему, стряхивая на сторону смоляной чуб: дескать, все нормально, жми в том же духе. И Сережа проехал до самого конца поля, а когда надо было поворачивать, Петька на ходу перебрался к нему и помог сделать разворот.
И вот они идут обратной ходкой, а навстречу Ванька Козел на «Универсале», и Сережа видит, как у него «отваливается челюсть» от удивления, а Васька, дергая ручку, показывает ему большой палец и улыбается во весь рот. Перед Васькой Сереже неудобно: ему сейчас приходится тяжело, а Сережа на его тракторе раскатывает… Он оглядывается на Петьку, но тот одобрительно машет ему, сонно поводя глазами. Последующий разворот Сережа выполняет сам. Впервые к нему приходит сладостное чувство власти над машиной, от которого мурашки бегут по спине, а рука непроизвольно давит ручку газа до упора вниз. Он вспоминает, как очень давно, на катере, Володька Басов дал ему покрутить рогатое колесо – штурвал. Но тогда он кто был – мелюзга и ничего не понял, а теперь…
«Да, учиться надо идти только на тракториста, вместе с Васькой», – решительно думает Сережа, а в это время трактор поравнялся с женщинами. И Сергей вроде бы не смотрит на них, а все-таки видит, как они оглядываются на трактор, что-то говорят, удивленно покачивая головами. Но главное, как на него взглянула Настька! Она даже грабли выронила из рук и что-то крикнула ему, приставив ладони рупором ко рту. Счастливая улыбка до предела растянула его рот, и Сергей долго не мог с нею справиться, со смущенным усердием выравнивая ход вильнувшего в сторону трактора…
А низко над лесом медленно взбухало толстое, белое облако, удивительно похожее на огромный пузатый самовар, из коротенького крана которого вот-вот должна была политься тугая струя воды.
И все еще жара стояла неимоверная.
Луна не вынесет разлуки
1
Огромная луна медленно всплывает из-за сопок, и слабые, прозрачные тени от деревьев невесомо ложатся на землю. Рядом с луною, чуть ниже и правее, ярко горит звезда, и Сергей думает, что если уж выбирать себе звезду, то только вот эту…
Отзвенел такой долгий и утомительный день, заполненный работой. Сереже, вымотанному жарой, наглотавшемуся едких выхлопных газов, ни о чем не думалось, только о своем законном месте на верхней полке в углу вагончика. Сережа так хорошо представлял эту свою полку, что однажды привиделось ему, как он тяжело взбирается на нее, долго укладывает голову на жесткой подушке и блаженно вытягивает разопревшие в сапогах ноги. И вот когда осталось лишь закрыть глаза и плыть, плыть по мягким, дурманящим волнам сна, кто-то неожиданно грубо рванул его за плечо.Сергей вздрогнул и моментально проснулся. С недоумением уставился он на разъяренного Ваньку Козлова, который беззвучно открывал и закрывал рот, и лишь мгновение спустя до него дошли звуки.
– … царя крестителя, – кричал Ванька, – я из-за тебя в тюрьму не хочу!
Сергей оторопело вытаращился на него.
– Пришел работать – работай! – продолжал разоряться Ванька. – Это хорошо, я оглянулся, а так бы что? Кувыркнулся под грабли, и дело с концом…
– Да ты что, Ваня?
– Ничего! Спать не надо на граблях!
– А я разве спал? – с искренним удивлением спросил Сергей.
– Нет, в носу ковырялся… Только учти, ковырялка, еще раз заснешь – к Мефодию Ивановичу отправлю. Пусть он тебя на волокушу ставит погонщиком, а мне другого прицепщика дает. Я за тебя отвечать не хочу.
И только теперь Сергей понимает, что да, действительно, заснул он на граблях. И тут же представляет, как будет с прутиком в руке погонять быка с волокушей – работа для сопливого пионера, – и как все будут смотреть на него, особенно Настька…
– Ва-аня, честное слово, я не заметил.
– А мне-то какая радость с того? – немного тише говорит Ванька и чумазым кулаком утирает чумазое лицо. – Ты не заметил, я не заметил…
– Ва-ань, я больше не буду, – обещает Сергей.
– Спать надо ночью, – уже совсем тихо ворчит Ванька Козлов, – а не по лесу шататься.
– Я не шатался…
– Ладно, видел я, как ты не шатался. – Ванька прав, и Сережа смущенно отводит глаза. – Полоску закончим, – говорит Ванька напоследок, – передохнем малость.
– А сколько сейчас времени? – спрашивает Сергей, спрыгивая с металлической сидушки, на которую брошена старая, мазутная фуфайка.
Ванька достает круглые карманные часы, щелкает крышкой и важно сообщает:
– Без четверти четыре.
– Всего?! – невольно вырывается у Сергея.
– А ты думал! Солнце-то во-он где, – на всякий случай страхуется Ванька, пряча доставшиеся от отца трофейные часы.
Действительно, солнце еще высоко, а кошенине конца и края нет и пока – не предвидится.
2
Но вот прошел этот день, и наступил вечер, с мягкой прохладой, тишиной над полями и редкими барабанными перепевами козодоев. И, казалось бы, вот она, мечта долгого и изнурительного дня – полка в углу вагончика, ан нет… Пожалуй, и силой не затащишь сейчас Сергея в вагончик, а про сон и говорить нечего – исчез, испарился, словно никогда не тяжелил голову, не смыкал чугунной необоримой тяжестью веки. И ведь радость-то какая: те же поля и перелески, тот же тракторный стан с кухонным навесом, прикорнувшие до утра волокуши, грабли и трактора. Вот, разве, луна…
Сергей с Васькой долго плещутся в ручье, с наслаждением остужая разгоряченные тела.
– Уф, – кряхтит Васька.
– Ур-р! – вскрикивает Сергей – вода обжигающе холодна. Потом они по очереди тщательно растираются полотенцем, все еще не успокоенные, готовые в любой момент снова сорваться в холодный ручей.
– А мы, знаешь, чего сегодня придумали? – с гордостью спрашиваетВаська.
– Что?
– Петька протянул от рычага граблей веревку и теперь можно грести одному. Знаешь, как здорово! Я почти весь день один ездил. Только шея немного устала – надо все время назад смотреть.
– А я чуть под грабли не упал, – сознался Сергей.
– Да ну! – удивляется Васька. – Как?
– Заснул.
Васька хмурится и серьезно говорит:
– За это тебе надо было по шее дать.
– Я знаю…
– Эй, молодцы! – сердито кликает их бабка Аксинья. – Я долго вас буду ждать? Сейчас ужин собакам выкину!
– Не выкинешь, – негромко откликается Васька, и они идут под кухонный навес.
– Ешьте быстрее, – ворчит на них бабка Аксинья, сгорбленно хлопоча у печи, – Мне, наверное, после вас еще посуду надо перемыть, воды в котел натаскать, а завтра в три часа утра уже на ногах быть. Вам-то, олухам, благодать, до четырех часов будете дрыхать, а тут…
Бабка Аксинья совсем состарилась, сморщилась, стала ворчливой, но лучшей поварихи все одно не найти.
Чай в больших эмалированных кружках приносит Настька Лукина. Она ставит кружки на стол и ждет, пока они доедят пшенную кашу, щедро политую сливочным маслом.
– Настя, спроси их, может, добавку будут? – кричит бабка Аксинья.
– Добавку будете? – спрашивает Настька.
– Не-еа, – в один голос отказываются они.
Настька, и без того смуглая, сильно загорела, и теперь, в темноте, хорошо видно, как у нее блестят зубы и продолговатые белки глаз.
– Нa-асть, – лениво, в нос, тянет Васька, – а ты куда пойдешь учиться?
Насколько знал и понимал ее Сережа, должна была Настя после этого вопроса высоко вздернуть плечи, презрительно хмыкнуть и ответить примерно в таком духе: «А тебе-то что за дело?» Но вместо этого Настька присела к столу, подперла голову рукой и серьезно сказала:
– Не знаю… Может, в Мальшевку, в медучилище поступлю. Там нынче набор объявили.
– А дальше учиться не хочешь?
– Не-еа, у меня же русский не идет. Куда я с ним?
Подчистив корочкой хлеба алюминиевые миски, они передают их Настьке, и на этот раз не выдерживает, спрашивает она:
– А вы куда надумали?
– Я в училище, на механизатора, – с готовностью отвечает Васька. – А вот куда Серега собирается – не знаю.
– Куда, Сережа? – тихо обращается к нему Настька, перебрасывая тяжелую черную косу за плечо.
– Я еще не решил, – искренне отвечает Сергей.
– Он моряком хочет стать, – не удерживается, язвит Васька. – Моряк – с печки бряк, растянулся, как червяк!
И запрокинув голову, Васька хохочет так, что рыжие заплатки веснушек прыгают по его лицу, готовые вот-вот сорваться и рассыпаться по земле.
3
В этот вечер Сергей встретился с Настькой еще раз…
Сразу после ужина они направились к своему вагончику и устроились подле него на слежавшейся куче сена. Васька добыл из недавно заведенного портсигара с тремя богатырями на крышке тоненькую папиросу «Прибой» и с наслаждением закурил. Синий дым медленно потонул в лунном свете.
– Мой-то опять с Тонькой Русаковой в рёлки ушился, – зевнув, недовольно сказал Васька. «Мой» – это Петька Золотых. Точно так же говорил про своего тракториста и Сергей. – Нагуляется, а потом весь день носом клюет… Ты вот сегодня чуть под грабли не свалился, а мой того и гляди с трактора долбалызнется. Беда, – вздыхает Васька, – чего он в ней, Тоньке-то, нашел?
Сережа не согласен с Васькой: Тоня ему нравится. Высокая, с круглым белым лицом и пронзительно-синими глазами, с ямочками на полных щеках… Но это, конечно же, тайна, и даже другу, Ваське, о ней нельзя говорить. А потому Сережа не возражает, не спорит с Васькой, ни в грош не ставящим Тонькину красоту.
Васька опять зевает, аккуратно заплевывает докуренную папиросу и поднимается на ноги. Сейчас, снизу, особенно хорошо видно, как крепок, ладно скроен Васька. Брюки в полоску, клетчатая рубашка, перешитая из старой материной юбки, сапоги с побелевшими носами – все ладно и удобно сидит на нем. Может быть, поэтому Васька очень похож на молодого мужичка, хорошо знающего себе цену.
– Что, Серега, пора и на боковую? – спрашивает Васька, стряхивая с брюк сенную труху.
– Посидим еще, – лениво просит Сережа, – в вагончике-то духота.
– Не-eа, я пошел, – говорит Васька, – завтра рано вставать.
И он вразвалочку уходит.
Надо бы идти и Сергею, но никак не оторвать взгляд от огромной, белой луны, круто вдавленной в темное звездное небо. Он так внимательно и пристально смотрит на этот бледный шар, что начинает различать крохотных человечков, медленно передвигающихся по его поверхности…
«Взять бы, – неожиданно думает Сергей, – и улететь туда. Там, поди, золота – горстями греби. Привезти с собою полный воз и накупить всей деревне шевиотовых костюмов, а себе и Ваське еще и по мотоциклу. Вот бы тогда Настьку на заднее сиденье посадить и с ветерком промчать от Выселок до Озерных Ключей. А еще купить плюшевый жакет бабе Марусе – она как увидит Настькину мать в жакете, так и вздыхает у окна, хмурит морщинками лоб. А если и после этого золота хоть немного останется – купить бы десять кило ирисовых конфет и мятных пряников…»
И Сережа продолжает смотреть на матовый шар, изредка провожая взглядом стремительное падение метеоритов, таинственно летящих ниоткуда в никуда.
Потом Сергей ищет взглядом трассирующий путь искусственного спутника земли, но так и не находит. А вот Кольке Корнилову повезло – он видел. Сергей еще не знает и не может знать, что всего лишь полтора года осталось до полета в космос Гагарина и что не так уж далек тот день, когда на поверхность Луны ступит первый человек…
– Сережа, ты еще не спишь? – удивляется Настька, торопливо шагавшая к своему вагончику.
– Нет… А ты?
– Я бабке Аксинье помогала.
– А мне что-то спать не хочется…
– Тогда знаешь что? – вдруг оживляется Настька. – Сходим в лес за растопкой?
– В лес?
– Ну да… А то я одна боюсь.
– Ладно, пошли, – неожиданно для себя соглашается Сергей.
4
Они не спеша пересекают выкошенный луг, в самой середине которого стоит стожок душистого июньского сена. Легонько шуршит под ногами успевшая пожелтеть стерня, далеко в болотах задушенно вскрикивает выпь. Все кажется сказочным и волшебным в белом сиянии луны, и они, проникаясь окружающей красотой, неподвижной томительностью воздуха, далеко окрест видимыми просторами, невольно сдерживают дыхание, боясь что-то нарушить или стронуть с места.
Смутное беспокойство, тайный восторг входят в Сергея, и он с большим трудом сдерживает желание кувыркнуться через голову, а уже вскоре погружается в тихое сожаление, что нельзя, невозможно идти и идти вечно, медленно поднимаясь до самых звезд…
Они замерли, невольно схватившись за руки, когда из-за стожка неожиданно выкатился почти круглый серый ком и широкими неторопливыми скачками покатился к лесу.
– Заяц, – прошептал Сережа.
– Ага, – эхом откликнулась Настя.
– Нас напугался, – провожая косого взглядом и не зная, что делать с теплой Настиной рукой, сказал Сергей.
– Напугался…
– Как он… уши-то от страха прижал, – говорит Сергей, потому что не хочет молчать, все более волнуясь от ее близости, дыхания, которое легонько обдувает его щеку, от молчаливой покорности, с которой она до сих пор не отбирает руку.
– Сережа, – едва выдыхает Настька.
– Что? – вмиг пересохшими губами, едва ворочая языком, откликается Сергей, теперь уже и плечом чувствуя беспокойное, странно волнующее его Настино тепло.
– Мне страшно…
– Страшно? – говорит он и смелеет от своего голоса. – Ты что, зайца испугалась? Во даешь!
И руки их сами собой разъединяются.
– Он же не кусается, заяц-то, – восторженно глупея, говорит Сергей и вдруг замечает, что Настька едва приметно и совершенно незнакомо ему улыбается.
– Ты чего? – настораживается Сергей.
– Хорошо, что зайцы не кусаются, – тихо смеется Настя, поворачивается и медленно идет к лесу, таинственно темнеющему впереди.
5
В лесу тени от деревьев причудливо переплелись с белыми полосами света. «Похоже на тельняшку», – вдруг решает Сергей, но Настьке об этом не говорит.
Они не сразу находят березу с отставшей от древесины корой и некоторое время идут вдоль опушки, незаметно для себя углубляясь в лес. Но вот, наконец, им попадается то, что они искали: старая, сморщенная береза с многочисленными черными рубцами и засохшими нижними ветвями. Кора с нее свисает лохмотьями, словно бы кто-то специально для них постарался.
– Во, – шепчет Сергей, – тут целый мешок можно набрать.
– Зачем? – тоже шепотом спрашивает Настя. – Нам немного, только на растопку.
– А завтра опять идти, да?
– Ну и что…
Они живо обдирают кору и складывают ее в общую кучу. При этом Сергей непроизвольно следит за тем, чтобы как-нибудь нечаянно не столкнуться с Настькой.
– Слышь, Сережа, – Настька испуганно оглядывается по сторонам, – а вдруг тут кто-нибудь есть?
– Кто?
– Ну, мало ли кто… Бандиты с прииска сбежали или шпион с парашютом прыгнул.
По Сережиной спине медленно и горячо ползут мурашки. Он тоже оглядывается, но, пересиливая себя, как можно небрежнее отвечает:
– Подумаешь…
Но лес сразу же становится таинственно-враждебным и неуютным. Спустя несколько минут Сергею уже чудится чей-то хищно сгорбленный силуэт за черемуховым кустом. Он старается не смотреть в ту сторону, но глаза, как железку магнитом, притягивает к кусту, и Сергей как бы невзначай подбирает увесистую палку. Он бьет ею по стволу березы и от глухого удара немного успокаивается, с нетерпением поглядывая на подбирающую кору Настьку.
Наконец-то они выходят из-под сумрачного покрова леса, и Сергей едва сдерживает желание оглянуться назад. Все чудится ему, что кто-то пристально и упрямо смотрит им в спину. Однако вот уже и стог сена, впереди темнеют вагончики полевого стана, в которых беззаботно спят намаявшиеся за день люди. Спит и Васька, спит и, наверное, видит уже десятый сон…
У стога Настька неожиданно роняет бересту, белыми бабочками разлетевшуюся по высокой стерне. Она живо опускается на колени и торопливо собирает ее, а Сережа стоит и смотрит на трогательно-белую Настькину шею, плавно вытекающую из плеч. В широкий ворот кофты видны ее выпирающие лопатки и темная, притягивающая взгляд, ложбинка между ними. Сергей напряженно затихает, не в силах отвести глаза в сторону. Он уже десять раз проклял себя за то, что согласился пойти за дурацкой берестой, сейчас ругает – в одиннадцатый…
– А правда, Сережа, что ты в мореходку поедешь? – поднимает голову и снизу вверх смотрит на него Настька.
– Правда, – хрипло отвечает Сергей, и теперь уже бледные истоки маленьких Настиных грудей попадаются ему на глаза, гипнотизируя трогательной беззащитностью. Он отворачивается и сердито думает, что Настька стала какой-то неудобной, что рядом с нею тяжело – постоянно приходится быть начеку.
– И что ты там потерял, в мореходке? – спрашивает Настька, поднимаясь с берестой на руках.
– Учиться буду, – смотрит под ноги Сергей.
– Утонешь еще.
– Не утону.
– Ну так пьяные где-нибудь прибьют…
Настька, упруго переставляя крепкие, круглые в икрах ноги, медленно идет впереди, время от времени оглядываясь на Сергея, и в лунном свете горячо блестят ее черные глаза. Лишь у вагончиков он догоняет ее и с молчаливым выжиданием смотрит в темные проталины глаз.
Пора расходиться, но что-то мешает бросить небрежное «пока», повернуться и уйти, может быть, луна, безгрешно и светло заглядевшаяся на них, может быть, тишина, легким звоном отдающаяся в ушах.
– Ты почему молчишь? – тихо спрашивает Настя, исподлобья взглядывая на Сергея.
– А что говорить? – так же тихо откликается он.
– Соври что-нибудь, – и опять она едва заметно улыбается, кося на вагончик глазами. – Или не можешь?
– Могу…
Сергей начинает тяжело дышать, потом делает шаг и неожиданно для себя обнимает Настьку за плечи. Он тут же закрывает глаза, бог знает чего ожидая в ответ, но Настя тихо затаивается у него в руках, и он лишь чувствует, какая гибкая у нее спина, а вслед за этим слышит необыкновенно жаркую теплоту ее губ, пропахших лесом и луной.
Верный
1
Утомительно жаркий и душный день, в самом начале которого уже думается о спасительной прохладе вечера…
Сережа лишь вчера вернулся с покоса и все утро перебирал на своей этажерке книги и тетради, слегка подзабытые им на сенокосе. Наконец он взял в руки зеленый томик стихов Сергея Есенина. Интерес к этому поэту в школе не одобряли – он воспевал пережитки прошлого. Было время, когда Сергей даже стеснялся того, что он тезка с этим поэтом. Но вот он взял томик, открыл наугад и…
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари…
Мягкая грусть вошла в самое сердцеСережи, он прикрыл глаза, а затем вновь прочитал:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
И опять Сергей прикрывает глаза, а потом в недоумении смотрит на обыкновенные печатные строчки, силясь разгадать их секрет. В самом деле, не от давно же привычных букв, составленных в простые слова, легкий озноб проходит по телу, а на сердце становится светло и грустно, словно бы опять они с Настькой медленно бредут по колкой стерне и луна молча шагает за ними, пластаясь впереди узкими и длинными тенями. Сергей вновь и вновь перечитывает строки, силясь проникнуть в тайну их очарования, но так и не справившись с этим желанием, перелистывает страницы. И опять непонятная сила словно бы давно знакомых, но только теперь узнанных строк:
Несказанное, синее, нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз.
– Сережа, ты дома? – заглядывает в горницу баба Маруся, и он с трудом отрывается от книги. – Вот и хорошо, – баба Маруся, вытирая руки о фартук, заходит в горницу. – Там, со стороны протоки, плетень прохудился. Ты бы, внучек, поправил его, а то деду нашему все некогда. Он, наверное, скоро на своей конюшне и ночевать будет. А куры у меня весь огород перерыли – не успеваю гонять.
– Поправлю, баба, – Сергей все еще не может уйти от стихов Есенина.
– Я смотрю, – пристально вглядывается в него баба Маруся, – ты за сенокос ровно бы подрос.
– Скажешь тоже, – смущенно пожимает плечами Сергей.
– Нет, правда. У тебя и голос изменился – огрубел… Эх, – вздыхает баба Маруся, горестно смыкая губы, так что вокруг рта собираются морщинки, – увидела бы тебя твоя мама. А уж как она мечтала о том, когда вы подрастете, станете большими. Самой-то едва за тридцать перевалило, еще жить бы да жить, не объявись у нее эта лихоманка. И за что, Господи, за что?! – бабушка плачет и сквозь слезы говорит: – В школе все ее любили – детвора так и вилась вкруг ее, дома тоже хозяйкой была хоть куда… Первая село озеленять взялась, весь народ на это дело подняла. И так-то вот с девчонок малых всегда впереди, всегда с людьми хорошими, а ей за это…
Бабушка уже не может говорить и лишь горестно взмахивает рукой, уткнувшись лицом в фартук. Сережа, сам едва сдерживаясь от слез, поспешно выходит на кухню, а потом шумно выбегает в сени и там, туго сжав кулаки, угрожающе смотрит в угол, где мерещится ему чей-то злорадный лик, имеющий какое-то отношение к материной смерти…
2
На улице его встречает Верный. Он уже давно вышел из того возраста, когда с восторженным лаем бросался Сергею на грудь, непременно норовя лизнуть если не в лицо, то куда-нибудь в шею. Теперь Верный остепенился и если что позволял себе, так это сделать короткую стойку на задних лапах, чтобы заглянуть хозяину в глаза и узнать его настроение. На этот раз, соскучившись по собаке за недельную отлучку, Сережа подхватил Верного за передние лапы и немного провел по двору. Верный, несколько смущенный странностью своего положения (в самом деле, не в цирке же он), помигивал белесыми ресничками, легонько упирался, скашивая ореховые зрачки и облизывая розовую пасть с уже пожелтевшими тонкими зубами.