Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского
Слыхал бы ты на репетициях, какой настоящий голос у нашего Ермака! Он только внешностью Ермак, а как начнёт говорить, то хоть с роли снимай. Его голосом только в сортире – «Занято!» – кричать.
Отсебятину твою отрежем, и вставим туда трек номер двадцать один. Жора! – помреж обратился к одному из операторов, который разливал коньяк по стаканам – Нормально записано, скажи?» Жора оторвался на миг от разливочного процесса, и выкрикнул профессиональный вердикт двумя словами: «Записьдубля никчему!»
Рука помрежа тянулась за стаканом, но сам он при этом давал руководящие указания оператору: «Только не забудь отрезать фразу после вздоха, и вздох отрежь, и сразу, без паузы втыкаешь „Славься“ Глинки. Сла-авься, славься, родная земля, славься та-ра-ра тара-тара-ра!..» – мотив подхватило несколько голосов, и стаканы взмыли в торжественном подобии тоста.
Все торопились отметить хорошую работу, результаты которой порадуют Ханты-Мансийск утром. Чего бы ни отметить, пока общая цель сближает коллектив и не даёт постановочной группе разбежаться? Дело, по сути, уже сделано – декорации выстроены, репетиции проведены, и фонограмма почти готова, за исключением пустяка, с которым оператор Жора справится за 3 секунды, ясен пень. Вот, и сейчас, находясь волей случая в центре тусовки, Жора привычно шутил: «Всё будет пучком. Двадцать первый трек? Магическое очко! Не такие фанеры запарывали!»
Только Олег Андреевич не разделял командной радости. Не ободряло его предчувствие скорого окончания мук, связанных с праздничными заботами, не грело диафрагму ожидание гонорара, не расправлял ему крыльев самолёт, который скоро подхватит всех и унесёт в Столицу. Праздник, которого все ожидали завтра, для него уже промчался мимо, даже не наступив. Он только помаячил издали чем-то неземным и невиданным, и тут же пропал, уступив место обыденной суете.
Подсев к Хозяину тайги, Олег Андреевич спросил: «Что за девчушка там была, в фойе?» «Вая? – уточнил Хозяин – Она у нас недавно. Учит детишек плясать. Прислали по распределению с училища». «Сам ты сучилище – встрял в разговор неизвестный тип из местных работников клуба – Варя работает музой Терпсихорой! Она эталон и лицо нашей культуры»
Хозяин студии радостно кивнул, подставляя стакан для новых возлияний: «Вот именно, культура-мультура. Я так и говорю – с культпросвет училища. Ученье свет, а не ученье – культпросвет!» «Как я вас понял, это был тост!» – подключился к разговору помреж, и таким образом подключил всех, и растворил суть разговора во всеобщей радости. Приподнятое настроение вынуждало людей выражаться бурно и несуразно. Всякое слово воспринималось как повод налить и выпить.
Хоть и мощным был организм Олега Андреевича, а всё-таки накрыло его довольно быстро. Горизонт обозримого пространства сузился до предела вытянутой руки. Оттуда, из небытия, то и дело высовывались знакомые и незнакомые рожи с красными носами, ржали, совали стакан, произносили нечто залихватское.
Откуда-то стало известно, что пора ехать, и Олег Андреевич шёл в направлении дружественных потоков. Пересекая фойе, он увидал множество танцующих детей, над которыми вроде бы, главенствовала Вая. Во всяком случае, она могла бы тут быть, и Олег Андреевич даже крутил головой, чтобы разглядеть её, но взгляд скользил по танцующей малышне, по локтям и спинам идущих рядом коллег, а потом и вовсе нырнул в неясные буруны и волны.
017
В неясных бурунах и волнах движется галиот «Святой Пётр». По левому траверзу остров Симушир. Один из многих Курильских островов, вдоль гряды которых шли мы уверенно по Охотскому морю, пока не затеяли три чудака бунтовать.
Обращаюсь я с вопросом к заговорщикам: «Вы, как я погляжу, забыли, каким ветром нас из Большерецка сдуло? Давайте, раскинем соображением, чего вы такое намеревались учинить. Допустим, склонили бы вы кого-нибудь на свою сторону, перебили половину народу, а сами-то что? Каково было направление ваших планов? Повернуть назад? Под суд царский? Вы прикидывали себе, на что там осудят вас и всех, которых вы не перестреляете в ходе мятежа? Вот же загадка была бы для Плениснера! Мы для государева понимания все равны как мятежники, и сами вы, и все, кто здесь есть. Мятежников ссылать надо, а куда вас ссылать? Мы и бежали-то с самого краю, дальше которого сослать нельзя. В этом для меня загадка. Может быть, разгадаете её, высказав соображения неизъяснимые?»
«Прости, батюшка!» – плачет Зябликов, очевидно, самого вопроса моего не поняв. С чего он меня возвёл в батюшки, тоже загадка. Зябликов ещё молод совсем и, судя по всему, не склонен иметь какого-либо направления мысли. Но и остальные оба, взрослые, казалось бы, люди, Герасим Измайлов с камчадалом Паранчиным, тоже соображениями не делятся. Стало быть, и они сути моего вопроса не понимают. Кабы поняли, смеялись бы над собой, а не стояли хмуро, сверля палубу взорами.
Камчадала я понять могу. Допустим, пошёл он в плавание, поддавшись общему настроению, а потом одумался, дескать – «Чего это я? Куда это я с родных своих сопок?» С другой стороны – почему он не одумался на берегу? Насильно его на галиот не гнали, вроде бы. Вон и однофамилец Кузнецова, Яков – тоже камчадал, а бунтовать не собирался и метаний душевных, неуместных в пути, не проявил.
Хрущёв говорит: «Да утопить их, бессовестных, к чёртовой матери, чтоб в другой раз неповадно было» Смотрю на него и думаю: «Сам бунтарь, а других бунтарей топить решил» – вслух же говорю: «Бунтарь бунтарю глаз не выколет. Зябликова простить надо за его раскаяние и лета неполноценные, а вас, великовозрастных молчунов, оставим на Симушире. Будете на нём Робинзонами сидеть, пока у вас в головах не заведётся какая-никакая логика»
«Помрут с голоду» – выражает гуманизм тот Кузнецов, который Григорий. Но и Яков, наверное, так же думает, хоть молчит. Многие думают так же, включая Хрущёва, который только что предлагал утопить всех. Воистину, парадоксальны и разнонаправлены векторы желаний человеческих!
Ещё в Большерецке обещал я, что смерть капитана Нилова последняя, и не будет более кровопролитий. Помня о том, говорю обоим заговорщикам столь громко, чтобы слышал весь экипаж: «Дадим вам топор, ружьё и заряды к нему для охоты. Снасть рыбацкую дадим. Крупы так же вам шестьдесят фунтов и котелок. Живите как знаете, а нам на юг надо идти, к островам райским, на жизнь вольготную. Завидуйте нам и прощайте»
Команда живо спускает на воду шлюпку. Измайлова с Паранчиным сажают на корму, чтобы глаз с них не спускать, и везут обоих на берег. Резво идёт шлюпка. Все смотрят ей вслед.
Вот уж высадили, двинулись обратно, как вдруг на галиоте новая несуразица. Жена Паранчина, которая всё это время молча наблюдала за происходящим, вдруг вспомнила о том, кто она есть: «Да он же ведь, муж мой!» – крикнула она, и прыгнув за борт, поплыла к берегу.
«Бедовые они, монголки эти! – сказал Хрущёв, глядя вслед Паранчиной. – Наша казачка первая бы в шлюпку забралась, скарбу набрала, да ещё всех завиноватила, а эта, вишь, стояла, молчала, глядела, да чего-то про себя думала. Пойди, разберись, чего думает. Лицо неподвижное, глазки-щёлочки. За такими амбразурами чёрт знает какой демон может сидеть. Одно слово, азиатки. Никогда не поймёшь, чего от них ждать»
Женщина плыла к берегу, то поднимаясь на волне, то скатываясь в седловину, и пропадая из видимости среди волн. Все на галиоте смотрели ей вслед. Впрочем, не все. Кто-то из команды, сидя под грот-мачтой, заиграл на струнном инструменте заунывную мелодию, и запел некую балладу, сообщавшую экипажу настроение вселенской задумчивости перед силами стихий:
«Деревянный корпус, будто скорлупа,
сохраняет удивительные грузы.
Постепенно заползают в черепа
вместо мыслей – осьминоги и медузы.
Наше судно держит курс куда-то там,
от забытого давно оттуда – где-то,
и молчит про наше завтра капитан.
Мы и сами все давно молчим про это…»
Дабы прервать нудное пение, Кузнецов стукнул прикладом ружья по палубе, и тут же все стали стучать по дереву, то отчётливо, то дробно, но песняру это не мешало. Довольно долго они стучали…
018
Очень долго стучали то так, то эдак. В несколько кулаков, наверное, колотили в дверь, пока Олег Андреевич не проснулся. С минуту лежал неподвижно, соображая, кто он и где находится. Где это деревянное судно, которое именовалось то ли Петром, то ли Павлом, но конечно, святым, а каким же ещё? Где эти люди, которые стучат и поют? Тем временем стук в дверь продолжался, как и пение местного барда из радиоточки:
«Нас не ждут награды, слава и почёт
в этой жизни, а тем паче после смерти.
Археолог, может, позже извлечёт
ценный груз, что мы оставили планете,
а тела, дела и даже имена,
в день, когда на дно морское судно ляжет,
сразу смоет океанская волна,
как рисунки чьи-то на песчаном пляже…»
Образ камчадалки, уплывающей по волнам, выветрился из головы, но взамен ему отчётливо обозначилась горечь утраты чего-то важного, обронённого только что вот. И подобрать бы это потерянное, да никак не вспомнить, что именно. Чем неопределённей была утрата, чем невозможней было вспомнить её причину, тем печальней становилось Олегу Андреевичу. Тут и досада примешалась на тех людей, которые стуком в дверь не дали ему досмотреть нечто важное, ускользнувшее почти бесследно. Неизвестный радио-исполнитель продолжал мучить инструмент и надсадно, подражая голосу всех туристов земли русской, завывать:
«Мы ещё не знаем – как и почему,
и никто пока ещё про то не знает,
где закончится наш долгий путь ко дну.
Океан всегда чего-нибудь скрывает.
Только волны, волны видятся окрест,
только небо заслонило бесконечность,
и ещё пока на карте жирный крест
не поставлен там, где мы шагнули в вечность…»
Олег Андреевич вспомнил про мимолётную встречу с Варей в фойе дворца культуры, и Варя в его сознании непонятным образом совместилась с безвозвратной потерей. «Ага! – сообразил Олег Андреевич, пересекая маленький гостиничный номер – Вот я про что закуксился!» – и отворил дверь назойливому миру.
На пороге стоял тот самый помреж, который вчера руководил записью, и ещё пара людей из постановочной группы, впрочем, настолько незначительных и неизвестных, что Олег Андреевич их не помнил. «Пора ехать! – сказал помреж – Узрим триумф нашей режиссуры, услышим плод блестящей актёрской работы над праздничной площадью… да что там? Надо всей Сибирью прогрохочет слава твоего таланта! Поторопись, Олег. Через полчаса там уже начнут плясать детские коллективы из местных…
Олег вспомнил вчерашние слова «Хозяина тайги» про Варю, которая учит детей плясать, вспомнил танцующих в фойе детей, и уточнил: «Это те самые коллективы, которые вчера репетировали в ДК?» «А ты глазастый! – похвалил помреж – Тебя ж почти выносили из студии. Я думал, ты лыка не вяжешь, и вообще не в себе, а ты, оказывается, ещё и успевал засекать, чего творится вокруг! Правильно говорят: кто пьян да умён – два угодья в нём! Давай уже! Едем! Едем!»
«Волга» из гаража местной администрации живо добросила до площадки Олега, помрежа и ещё тех двух, каких-то там. В местном парке творилось массовое гуляние. Танцевали ростовые куклы на маленькой эстраде, карнавально одетые ходулисты возвышались над гуляющей публикой.
На одной из площадок играли в капканчики. «Поехали!» – кричал в микрофон красноносый клоун, отчего врубалась разухабистая музыка, а массы народу с визгами и писками бежали по кругу. «Стоп!» – командовал клоун, и те, которые не бежали, ловили бегущих.
На главной сцене звучала стилизованная под варган музыка, и исполнялся некий народный танец. Множество детей в огромных меховых шапках совершали хороводы и перестроения. Одеты они были в одинаковые мешковатые костюмы, и большеголовым своим видом напоминали гномов. Некоторые держали в руках игрушечные бубны, которыми то и дело синхронно взмахивали.
В первом ряду зрителей оказалась Варя. Она следила за детским танцем, то и дело посылая руками на сцену магические пассы. Сильней всех гномов была она озабочена чёткостью исполнения перестроений, синхронностью прыжков и взмахов бубнами.
Олег Андреевич протолкался вперёд сквозь плотную массу зрителей. Танец маленьких гномов, судя по всему, приближался к финалу, когда он оказался совсем рядом с Варей, и сказал, наклонясь к её розовому ушку: «Я люблю вас, Варя!» Она даже не повернула головы в ответ, а продолжая выделывать руками указующие жесты, спокойно ответила: «А я-то как вас люблю!»
Олег Андреич растерялся. Он-то произнёс признание нежданно для самого себя, от внезапного чувства необходимости срочного экспромта, и без всяких там надежд.
Варя двинулась в ту сторону, где заканчивалась эстрада, и был выделен проход в ограждениях. Олег Андреевич не отстал от неё, продолжая оставаться всё в том же, неопределённом настроении. Ладно бы, она, хоть обернулась, чтоб увидать, кому отвечает. Логично с её стороны было бы удивиться признанию от едва знакомого человека, оценить нелепость ситуации, несоответствие их возрастов. Приняла бы Варя его слова за шутку, выразила бы недоумение, или даже протест… ко всему подобному Олег Андреевич был внутренне готов. Он бы и молчаливое равнодушие понял, но когда так вот, буднично соглашается молодая женщина с его притязаниями, с любой точки зрения необоснованными, то ничего понять нельзя! Чёрт знает что!
Маленькие гномы не успевали освободить эстраду. Они столпились перед узким выходом, рассчитанным не более чем на одного человека. Могли бы разойтись в два раза быстрее, если бы половина из них воспользовалась трапом с другой стороны сцены, но оттуда уже лезли многочисленные витязи и казаки в шлемах и латах.
Трубные звуки возвестили начало следующего эпизода, а по картинке на сцене получалась нелепица – будто здоровущим бородатым дядькам с саблями и фузеями пришла в головы блажь погоняться за головастыми карликами. Детишки жались к выходу, а витязи опасно вращали оружием, громыхали щитами, и всё больше накапливались под воинственно-торжественную музыку.
– Собияйте всех к автобусу! – крикнула Варя тёткам, которые отлавливали спасшихся от нашествия гномов. За задником сцены развивалась не менее грандиозная сумятица, чем баталия выставленная напоказ. Из автобусов выгружались новые артисты. Одновременно в эти же автобусы пытались проникнуть коллективы, завершившие выступление. Пять, или шесть администраторов метались посреди всеобщего сумбура, и умудрялись волшебным образом организовать людей на осмысленные действия.
Над закулисной неразберихой звучала полифония героического сражения в исполнении хора, созданного звукачами из двух вчерашних артистов на студии. Хор кричал: «Навались!» и не менее мощно: «Ура!»
Когда все дети оказались вне сцены, Варя наконец, обернулась к Олегу Андреевичу, и спросила, глядя ему в глаза: «Чего вы за мной всё ходите? Я же вам сказала, что тоже вас люблю» Олег Андреевич окончательно смутился, потупил взор и замямлил: «Я заслуженный работник культуры. Живу в Москве, около Курского вокзала, можно сказать, в центре…»
В это время его же, Олега Андреевича, голос, но уверенный и раскатистый, произнёс со сцены: «Здравствуй, земля Югорская! Принимай рать православную! – и тут же, совсем без паузы – Что за хрень я несу?»
Начавшийся после этих слов музыкальный фрагмент прервался, и стал слышен приглушённый ропот зала. В поле зрения Олега Андреевича появился помреж, и закричал кому-то истерично: «Ставь запасной диск! С пятого трека! Козёл!» – Произошло шевеление у звукооператорской, и вновь над сценой зазвучал медовый баритон Олега Андреевича: «Здравствуй, земля Югорская! Прими рать православную! Что за хрень я несу?»
На этот раз мелодию «Славься» прерывать не стали, и она заглушила все возможные звуки, которые могла издавать в ответ площадь. На фоне исполнения Глинки, помреж пинал звукооператора ногами и злобно орал: «Я тебе где велел вырезать паузу? Я тебе, козлина, чего велел отрезать? Ты чего оставил, урод?» Звукооператор уворачивался и оправдывался: «Паузу велели убрать. Я паузу и убрал. Вообще без паузы вышло. Нормально убрал! А не надо было пороть чушь в микрофон!»
Олег Андреевич перевёл взгляд с коллег на Варю. Она вовсе не отвлеклась на закулисные баталии, а продолжала невозмутимо наблюдать за ним. Даже тени усмешки не мелькнуло в её раскосых глазах, словно не было ей дела до фонограммного конфуза, произведённого в масштабах всего Ханты-Мансийска. Так же, не было ей дела ни до регалий, ни до места жительства Олега Андреевича, а занимало её лишь то, чем ситуация закончится.
Олег Андреевич подумал совершенно некстати про нелепый синий цвет подводки вокруг её ресниц, но сказал совсем уж неожиданное для самого себя: «Выходите за меня замуж» «Хаашо» – ответила Варя с обескураживающей невозмутимостью. То ли она давала согласие, то ли одобряла правильно подобранное драматургическое решение.
019
Во время батального конфуза – главный режиссёр вместе с представителями администрации находились в банкетном зале, и никто из начальства не видал случившейся накладки. Когда это выяснилось, помреж с оператором помирились. Более того, оба стали звёздами коллектива и закадычными сообщниками по разделу славы. Уже в самолёте они начали выпивать и делиться тонкостями происшествия с артистами, администраторами и прочей мелкотой из режиссёрско-постановочной группы. Помреж в лицах описывал царившее за пультом замешательство, показывал как оператор дрожащей рукою срочно вставлял запасной диск с дублем фонограммы, как выглядел исполнитель роли Ермака, которому пришлось дважды повторить: «Что за хрень я несу?» – и притом не утерять величественной позы.
Настроение у всех было благостное. Каждый норовил ввернуть свою шутку в общее веселье, и добиться, чтоб за это все выпили. Наконец, помреж громогласно объявил главного режиссёра творческим импотентом. Поскольку главный летел другим самолётом, никто помрежу не возразил, и даже создалась приятная аура оппозиционного свободомыслия. Веселье усилилось чуть ли ни истерически.
Шум в салоне тяготел сложиться в песню. В конце концов, какой-то артист из фольклорного ансамбля достал гармонь и пошёл с частушками по проходу.
Выскочили стюарды со злыми рожами и долго угомоняли творческий коллектив, пугая вынужденной посадкой со всеми вытекающими. Пассажиры угомонились, и только помреж ещё некоторое время бурчал про импотентов, которым никогда не сделать настоящего праздника.
Олег Андреевич во всеобщем веселии не участвовал. Он даже от выпивки отказался, сославшись на организм. Сидел около иллюминатора и смотрел на облачные нагромождения, медленно плывущие под самолётом, который хоть и летел, а всё так и оставался в центре купола голубой пустоты.
Настроение Олега Андреевича было под стать пространству за стеклом, таким же пустым и безмятежным, наполненным отрешённой радостью. Возникали в нём абстрактные, не связанные меж собой образы, и тут же растворялись бесследно, как пар. То думалось про Варю, которая следующим рейсом летит в Москву, значит, не будет смысла уезжать со всеми на автобусе, а надо дождаться её прилёта.
Думалось, что пора завязывать с массовыми праздниками, потому как давно уж непонятно, чего он, Олег Андреевич на них делает. Зовут-то его известно зачем. Он, как-никак, заслуженный работник культуры из Москвы, а значит, его присутствие поднимает цену вопроса, но ему-то самому что с того?
Думалось про необъятные величины белых нагромождений, над которыми он пролетал сейчас. Скрыт ли в них какой-нибудь неведомый смысл? Есть ли смысл в его жизни, и каков он, когда всё так непредсказуемо и бессвязно? Если уходить из шоу-бизнеса, то чем заниматься дальше?.. Вон то, здоровенное облако похоже очертаниями на клоуна, который играл с публикой Ханты-Мансийска в «Капканчики»… но это уж совсем ни к чему…
020
Хоть и минуло с той поры не менее пятнадцати лет, хоть и случились в жизни Олега Андреевича колоссальные перемены, а Варя так и оставалась для него константой непостижимости. Порой Олег Андреевич сравнивал её со сфинксом, таковое вечное спокойствие хранилось в ней. Слова её, выражения и замечания были просты, словно кухонная посуда, но притом создавалось ощущение, будто всякое движение его души, всякую его мысль Варя видит со стороны как предмет. Видит в полном объёме и приемлет как данность любой сдвиг и поворот, который бы ни выкинул Олег Андреевич.
Немыслимо жить в постоянном согласии с ним, если сам он бывал с собою не согласен, но Варя умудрялась. Какая бы глупость ни занимала его в данный момент, он всегда мог её высказать Варе, нагромоздить парадоксов с дикостями, и не получить за то осуждения. Внимательно выслушав Олега, Варя всегда вовремя говорила: «Хаашо» – и было ему не совсем понятно, к чему это «хаашо» относится.
Однажды он даже попытался бросить Варю, но из этого ничего не вышло, поскольку и на его бросание и на возвращение она реагировала с одинаковым благосклонным вниманием. Кивнула и сказала: «Хаашо»
После давней той гастроли Олег Андреевич и вправду ушёл из суетной индустрии массовых праздников. Друзья и связи помогли ему закрепиться в союзе писателей на важной должности ответственного секретаря.
Когда новые власти предоставили союзу писателей полную свободу творчества, в смысле, прекратили государственное финансирование, важность слегка сдулась, обросла рутиной литературного процесса, но бросать место он уже не хотел. Сколько можно делать крутые повороты судьбы? Счастье оказалось дома, в Варином добродушном величии, от которого он всегда успокаивался, какие бы поводы для раздражений ни подсовывала работа.
Так и теперь, стоило Варе поинтересоваться, чему посвящены возмущённые возгласы ответственного секретаря, как буря в голове улеглась, и даже самому ему показалась смешной. Олег Андреевич посетовал: «Представляешь, Варя, всякие эмбицилы пишут псевдоисторическую галиматью, а мне приходится её читать, да ещё рецензировать. У меня уже мешки под глазами набухли. Видишь?»
«Вижу – Варя погладила его лицо и предположила – Они пишут потому, что им не хватает водки» «Может и правда – пожал плечами Олег Андреевич – налить бы им всем, чтобы упились и не вникали в текст. Или, лучше установить в подвале дома литераторов бочку с вином, чтоб они совсем прекратили писать. Должна, ведь, когда-то закончиться эта нескончаемая энтропия! Пишут, пишут, пишут… чёрт знает что пишут!» – Олег Андреевич нажал клавишу Enter, и на лоток принтера полезли отпечатанные листы.
«Не читай, если не интиесно» – посоветовала Варя, от чего Олег Андреевич горестно махнул рукой: «Как же не читать? Сама посуди, Варь, сегодня презентация книги какого-то неизвестно кого по имени – никак. Брошюрка нелепая, написано чёрт знает что… в основном враки. Мыслимо ли так бессовестно врать?»
«Откажись, скажи, что заболел» – флегматично сказала Варя. «Ты говоришь, как будто всё просто – вздохнул Олег Андреевич – а всё непросто. Шеф велел быть всем. Речь идёт даже о телевидении. Посмотри в программе недели. В новостях по первому каналу на завтра должна быть анонсирована передача»
Варя исчезла на миг, и тут же вернулась с газетой. Ткнув пальчиком, сказала: «Есть чего-то, но невнятное… вот оно.. пьезентация в центьяльном доме литеатоов. Ты об этом?» «Дай-ка сюда» – Олег Андреевич взял у жены газету и вгляделся в программу телепередач. Потом сказал задумчиво: «Передача в семь утра. Какое-то время бесполезное… хм… я про телевидение писал всем, кого приглашал. Всё-таки, какая-никакая замануха для писателей, а выходит чёрт знает в какую рань! Весь эффект коту под хвост. Ну и бог с ней, с передачей! Всё-таки я надеялся набрать хоть с десяток настоящих авторов, чтоб они показали класс. Думал, устрою открытые чтения по Бениовскому на презентации этого недоумка, чтоб ему стыдно стало. Кинул клич. Люди отозвались, напряглись, начали сочинять на эту тему. И знаешь, чего насочиняли? На вон, сама почитай».
Принтер выплюнул последний лист, издал звук утихающего пылесоса и остановился. Варя взяла распечатанные листы и прочла вслух: «Куей отыскал поучика Бениовского съеди остатков аймии…»
021
Курьер отыскал поручика Бениовского среди остатков армии фельдмаршала Броуна и вручил письмо. Дошло оно из адской глухомани! Получив пакет, Мориц Август тут же забыл о нём. Были дела поважнее. Остатки тридцатитысячной армии отступали от Лобозице, а читать в седле, да ещё под октябрьским дождём – несподручно. Лишь на следующее утро, когда развеялось, он вскрыл пакет, пробежался бегло по первым строкам, написанным каллиграфическими завитушками, и прочёл магическое слово – «Наследство»
По более внимательному изучению оказалось, что письмо писано родным его дядею, то бишь, Гвидоном. Старик сообщал, что собирается в мир иной, по коей причине беспокоится о передаче своего имения в наследование и призывает племянника прибыть в Виевис.