Мужской взгляд. Дневник охотника за приключениями

© Валерий Скляров, 2018

ISBN 978-5-4490-4661-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕИЗБЕЖНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

Не уверен, что этот самый текст, который вы видите перед собой, с полным правом можно назвать книгой. Больше вам скажу: мой учитель – российский писатель Юрий Куранов – совершенно выбился из сил, пытаясь найти в этих заметках хоть какой-то проблеск писательского таланта, и в конце концов поставил на мне крест как на писателе. Юрия Николаевича шокировало в моих очерках полное отсутствие хоть какой-то литературной фантазии.

В ваших руках сборник статей, опубликованных в «Калининградской правде» в 2006—2007 годах под рубрикой «Мужской взгляд». Прежде чем превратиться в статьи, эти крохотные зарисовки существовали в виде онлайн-дневника и по какой-то причине привлекли внимание самой широкой аудитории.

Дневника этого больше не существует, да и «старейшая и авторитетнейшая» почила в бозе, и пожелтевшие газеты вечно будут пылиться на полках библиотек, а материал остался. И из него слепилась вот такая книга. Которую я с удовольствием отдаю на суд своего читателя.

НА ОДИН РАЗ МЕНЬШЕ

Лето. Ночь. Международная трасса Калининград – Безледы. По обочине бодро шагает молодой человек в светлом костюмчике и замшевых туфлях.

От балкона любимой, с которого герою-любовнику пришлось спешно прыгать в два часа ночи, до порога собственного дома еще шагать. И шагать километров двадцать. Рейсовые автобусы давно не ходят. Попутные машины шарахаются от одинокого пешехода на темном шоссе. Так что левой, левой, раз-два-три.

Неожиданно начинает накрапывать крупный августовский дождь, и пешеход моментально промокает до самых костей, а пиджак и брюки становятся тяжелыми, склизкими и противно прилипают к разгоряченному телу.

Четыре часа, пять. Ночь тает и из иссиня-черной с желтыми вкраплениями звезд и редких фонарей становится сиреневой, а потом светло-серой.

Если на ходу оглянуться назад, то можно удивиться необыкновенному светопреставлению, которое всякий раз предупреждает о восходе солнца и всякий раз заставляет собой восхищаться.

Но наш продрогший герой смотрит на запад и только на запад. Впереди уже можно различить голубые силуэты штурмовых истребителей, дремлющих перед капонирами. А это значит, что до военного городка, где живет наш пешеход, – рукой подать.

Неожиданно тормозит и подруливает к обочине попутная машина с польскими номерами. Какой-то запоздавший контрабандист сжалился над пешеходом и решил его подвезти.

– Ну что, пан, от бабы идешь? – поляк, вероятно, полагает, что за проезд ему должны заплатить хотя бы интересным рассказом. Он бесперечь курит и смешно коверкает слова, всякий раз ставя ударения на первом слоге.

– Да, домой. Свидание закончилось раньше обычного, теперь пешком добираюсь, – добросовестно отрабатывает свой проезд молодой человек.

– Пан, наверное, еще студент?

– Уже нет. На флоте служу.

– Почему не по форме? – округляет водитель глаза и внимательно оглядывает промокший до нитки костюм.

– У меня увольнительная, понимаете? На выходные домой отпустили. На два дня. У девушки побывал, теперь надо родителей проведать.

– Понимаю, понимаю. Для девушки соббота, для мамы – неджеля, – усмехается поляк.

– И что девушка, все добже фчорай вышло? – задает контрабандист свой следующий вопрос, при этом делает такие глаза, что становится совершенно понятно, какие конкретно подробности вчерашнего свидания его интересуют.

После этого вопроса наш герой совсем теряется и начинает лопотать что-то совсем невразумительное, из чего можно только понять, что сегодня у него ничего не вышло, потому что в самый решительный момент пришлось спешно собирать разбросанные по комнате вещи и сигать с балкона второго этажа. Но это ничего страшного, потому что девушка никуда не денется, и есть еще день, и будет еще воскресный вечер, и все еще выйдет. Если не сегодня, то обязательно завтра! Вот! Завтра все выйдет! Даже несколько раз подряд!

Помолчали. Контрабандист достал из пачки мятую сигаретку, закурил, выпустил клуб серого дыма и как-то грустно и одновременно очень значительно промолвил:

– Завтра, завтра. Чтобы пан не сделал завтра, все равно это будет уже на один раз меньше…

Столько лет прошло, а все еще помню этого поляка, помню его помятый «Фиат», помню запах паршивых сигарет и эту его странную фразу.

Наверное, именно поэтому я никогда и ничего не откладываю на потом. Я твердо знаю, что если я сейчас чего-то не доделаю, не скажу, не прочувствую, не напишу, не спою, не полюблю, то завтра, завтра этого всего у меня будет ровно на один раз меньше…

ПЕРВОЙ СТАТЬИ

Я – старшина 1-й статьи. На моих куцых флотских погонах вместо буквы «Ф» светятся три золотистые лычки – моя военно-морская карьера. Не с неба они упали на мои плечи, и не за красивые глаза командование каждые полгода присваивает мне очередное воинское звание.

Первую «соплю» пришили за то, что, перейдя из учебной роты в боевое подразделение, я сразу же получил под начало отделение старослужащих. Через месяц они выполняли мои команды в строю и настойчивые рекомендации вне строя. Правда, нарочито не спеша, поминутно сплевывая и недобро щурясь, но выполняли! Мне стоило это пряди седых волос.

Вторая лычка опустилась на погоны, когда из трех выстрелов из РПГ-7Д с расстояния в 200 метров я трижды попал в ветровое окно «Запорожца» – нашей учебной мишени. За это заплатил легкой контузией и разорвал палец до кости, когда в горячке налета схватил левой рукой гранатометный «выстрел», а правой привел в действие спусковой механизм. Что хочу сказать о своих впечатлениях: все эти занимательные рассказы известного барона о полете на ядре – полная чушь. Даже ракета не смогла оторвать меня от земли, только руку искалечила.

Третью лычку я получил вместе со своим собственным отделением бойцов и «добром» кэпа сделать из этих салаг настоящих рейнджеров.

За это я плачу непосредственно сейчас, на этих занятиях по тактико-специальной подготовке.

Занятия я провожу сам. Сегодня по плану марш-бросок, и я решил показать новобранцам, где именно в Прибалтике зимуют раки, для чего свернул с проторенной дороги, бегу по снежной целине и торю снежный ров глубиной по колено.

За моей спиной пыхтят мои бойцы – дети тамбовских, рязанских, калужских и тверских крестьян, – топочут безразмерными ботинками и сопят мне в затылок. Все десять человек – богатыри, как на подбор. Румяные, высокие, здоровые, глупые и исполнительные восемнадцатилетние парни. А здоровья в них столько, что хватит на троих таких измученных жизнью двадцатичетырехлетних контрактников, как Валерик Скляров.

Я трачу на обучение и воспитание этих парней столько времени, что могу по топоту шагов узнать каждого из своих бойцов. Прямо мне в макушку дышит боец по кличке Лось. Если бы мне вздумалось внимательно посмотреть ему в глаза, пришлось бы высоко подпрыгнуть или поставить его на колени. Этот великан попал в часть случайно и доставляет всем массу хлопот. Его огромные ручищи, которыми он спокойно берет трехлитровую банку за донышко, как граненый стакан, не пролазят в пластиковые кольца, обеспечивающие герметичное соединение резиновых перчаток с гидрокостюмом. Поэтому на спусках запястья Лося всегда обмотаны скотчем. Ест он столько, что приводит в ужас все наше тыловое начальство. Каждый день ему жарят специальную гигантскую котлету, и он сжирает ее на глазах менее крупных товарищей, за что Лося бойцы любят с каждым днем все больше. Умом этот экземпляр тупиковой ветви развития хомо сапиенс не отличается. Буквально на днях, исполняя просьбу старшины сходить на стоянку и вынуть из панели мичманского личного «Москвича» магнитолу, Лось выдрал ее вместе с панелью и всеми проводами.

Несколько месяцев спустя Лось потеряет сознание на важнейших соревнованиях групп специального назначения, и его бездыханное тело парням придется волочь по земле десять километров, потому что спецназ своих не бросает.

За Лосем сопит матрос Влас. У этого крепкого парня самомнение развито сверх всякой меры, а голова в стрессовых ситуациях работает плохо. Шесть месяцев Власа интенсивно учили стрелять из гранатомета, а в самый решающий момент он переволновался и правую сторону спутал с левой, а метры – с сантиметрами. И выпустил три «выстрела» чуть ли не под ноги себе. Но больше пострадал от того, что командир группы, попрощавшийся с надеждой отличиться на учениях, погнул о Власа приклад автомата.

Вот сопит носом боец Гарик. Сухой, как гончая, и выносливый, как росомаха. В воспитание Гарика я вложил всю душу, как будто чувствовал, что через два года он сам станет контрактником и воспитает десятки классных специалистов, двое из которых, к сожалению, станут серийными убийцами и ославят нашу славную часть как «школу убийц».

Через двадцать минут я начинаю задыхаться и отчетливо понимаю, что сейчас упаду, а эти быки тупые пока поймут, что случилось, успеют меня затоптать. Больше, чем воздуха, мне не хватает в этом строю министра обороны или, на худой конец, главкома ВМФ. Мне бы очень хотелось на практике продемонстрировать этим уважаемым сторонникам перевода всего личного состава российской армии и флота на контрактную службу, чем именно матросы-срочники отличаются от контрактников в лучшую сторону. В первую очередь – невероятным здоровьем, о котором на третьем году службы сверхсрочникам остается только вспоминать.

Сдерживая дыхание, отдаю приказ: «Власов, направляющим! Бегом марш!»

Здоровенный боец по кличке Влас с легкостью обходит меня справа, увеличивает темп, и снег летит из-под его ног, как земля из-под плуга.

Мне становится совсем нехорошо. Но сдаваться нельзя, нельзя отдать приказ «Шагом марш», нельзя ни на шаг отстать от Власа, потому что тогда бойцы поймут, что их старшина слеплен из такого же теста, как и они сами, а не выкован из стали, как они думали до сих пор, и немедленно перестанут мне слепо повиноваться.

Пот заливает мне глаза, измученное безупречной службой сердце стучит где-то в горле, а весь мир сузился до ширины плеч бойца Власова, от которого я со всех сил стараюсь не отстать.

В тот момент, когда я понимаю, что сил выкрикнуть команду «Стой» у меня больше нет, и теперь этот бег никогда не закончится, все мгновенно прекратилось. Тяжело отдуваясь, мы останавливаемся на опушке леса. Власов тупо пялится на огромные деревья, преградившие нам путь, затем оборачивается ко мне и спрашивает: «А куда дальше бежать, товарищ старшина?»

– Привал три минуты! На снег не ложиться! Выполнять! – роняю я реплику и прислоняюсь спиной к толстому, покрытому слоем серого мха стволу дерева. Слава тебе, дубовая роща, спасла честь и достоинство старшины 1-й статьи Склярова. А может, и жизнь спасла. Не знаю, какие порядки царят в других частях, а у нас старослужащий, да еще и старшина, предпочитает лучше сдохнуть, чем опозориться перед товарищами. А тем более перед своими подчиненными. Потому что жизнь человеческая на флоте ничего не стоит, а вот сложная смесь чувств и переживаний, связанных с осознанием своего и только своего места в общем строю, которую гражданские называют непонятным словом «честь», – для каждого из нас бесценна.

ИГРАЙ, МОЙ БАЯН!

Хочу сознаться, что крупные проблемы в моей жизни начались еще задолго до рождения. И проблемы эти были накрепко связаны с немецким баяном фирмы «Вельтмейстер», бережно вывезенным из Берлина моим дедом в качестве сувенира после поездки по освобожденной от фашизма Германии. Сверкающий перламутром и переливающийся багрянцем инструмент был упакован в специальный кофр, завернут во фланель, обложен со всех сторон нотами и дожидался рождения внука, который обязан был стать не просто солдатом, а лучшим солдатом Советской Армии. А лучшие солдаты, по мнению деда-фронтовика, обязаны были владеть игрой на каком-нибудь инструменте. Поэтому маленький Валерик был обречен.

– Ну, внучек, покажи свой дневничок!

Дед встречает меня по дороге из музыкальной школы, в которую я таскаюсь чуть не каждый день исключительно по его милости. Дед вбил в голову моим родителям, что его обожаемый внук просто обязан научиться играть на баяне. Роскошный концертный инструмент зажиточно сверкает перламутром на бархатном лоне специального кофра. Это зрелище сломало и моих родителей. Им нечего стало возразить против моего музыкального будущего.

Надо ли говорить, что «музыкалку» я возненавидел всеми фибрами души. Но дед был непреклонен.

– Когда ты пойдешь служить в армию, как все нормальные мужчины, ты будешь меня еще благодарить. В мое время баянист в армии был первым человеком и пользовался огромным уважением. И если ты научишься играть, то и служба твоя пойдет веселее! Верь мне.

Когда дело касалось вопросов воинской службы, не верить деду было невозможно. Парадный китель с капитанскими погонами и неимоверным количеством орденов и медалей за победу над германским фашизмом и японским милитаризмом от правительства СССР и еще нескольких стран Европы и Азии висел в шкафу, у самой дальней стенки. Китель извлекался по великим праздникам. Дед надраивал медные пуговицы, надевал на себя тяжелую и звенящую форму и отправлялся на встречу с однополчанами, откуда всегда возвращался слегка навеселе и пугал бабку песнями на немецком языке.

Противопоставить этому авторитету я, восьмилетний пацан, мог только свое врожденное упрямство и саботировал посещение ненавистной музыкальной школы как только мог. По этому поводу у нас с дедом регулярно происходили серьезные мужские разговоры, после которых он уходил из дома подышать воздухом, а я с ненавистью садился терзать ни в чем не повинный немецкий инструмент. И терзал его ровно пять лет, после чего сдал экзамены и больше никогда не притрагивался к этому монстру с мехами.

Попав служить на флот, я убедился, что играть на музыкальных инструментах – это уже не актуально. Военнослужащие современной Российской армии проводят все свои действия на плацу под заунывные песнопения, которые у нас называются строевыми, в крайнем случае – под барабан. Но на втором году службы на флоте мне пришлось горько пожалеть о своем плохом прилежании в деле изучения гамм, фуг и прочих какофоний.

– Валера, подойди ко мне. Бегом подойди!

Когда командир хочет поручить мне какое-нибудь невыполнимое задание, он всегда называет меня исключительно по имени, очень любит вызвать к себе в кабинет, поставить по стойке «Смирно» и рассказывать мне про мое будущее. Эти рассказы особым разнообразием не отличаются. Кэп видит меня в будущем кадровым офицером спецназа. Вот только не может определиться, в какое именно военное училище меня следует засунуть. А еще кэп любит поручать мне всякие невыполнимые задачи.

– Замполит рассказал, что видел в твоем личном деле запись о том, что ты еще и музыкальную школу окончил. По классу баяна? Так вот. Я решил, что ты будешь на строевом смотре играть. Во время торжественного прохождения по плацу. «Варяга»! Тогда проверяющие точно сума сойдут от удивления! Генеральная репетиция через час. Баян возьмешь у замполита. Часа тебе хватит, чтобы «Варяга» разучить?

Командир верит в меня свято, и, если я скажу, что видел баян в последний раз лет восемь назад и на разучивание более или менее сложного произведения мне понадобится не час, а как минимум месяц, он просто рассмеется. Ст.1.ст. Скляров говорит, что задание невыполнимо? Это что, шутка? Неудачная шутка. Старшина спецназа не знает невыполнимых задач.

Прикладываю клешню к голове, разворачиваюсь кругом и иду за баяном.

Замполит – лысый урод – вручает мне инструмент и желает удачи.

Я сажусь на баночку в кубрике с баяном в обнимку, с тоской смотрю за окно в наступающие сумерки и жду наступления смерти…

Смерть приходит ровно через час в виде сопливого вестового, который, топая «гадами», вбегает на третий этаж казармы и передает приказ командира явиться на построение.

Я встаю, напяливаю шинель, вешаю на грудь баян и выхожу на расстрел. Часть выстроилась на плацу в колонну по два. Офицеры, мичмана, матросы, старшины – десятки глаз внимательно смотрят за тем, как я выхожу на средину плаца и, повернувшись лицом к своим товарищам, судорожно вцепляюсь в злосчастный инструмент.

Не помню, о чем я тогда думал, на что надеялся. В голове была только тупая решимость идти до конца и ни за что не сдаваться.

– Товарищи, внимание! – командир части своим громовым голосом обрывает шевеление и «разговорчики» в строю. – Сейчас старшина сыграет нам «Варяга», а мы ему подпоем. В движении, так сказать. Двигаться будем на месте, значит. Часть, слушай мою команду: на месте ШАГОМ! МАРШ!

«Хрум-хрум-хрум», – дружно ударили в замерзшую землю сотни ног и взвились в воздух сотни черных флотских перчаток.

– Песню ЗАПЕ-ВАЙ! – гаркнул кэп и вместе с этой его командой я что есть силы впился пальцами во все кнопки баяна и рванул меха!

«ХА-А-А-А-А-А-А-А» – вот это был звук! Это был такой звук, братишки, который никто и никогда прежде не извлекал из неодушевленного предмета. В нем смешалась вся моя ненависть к музыке, решимость прорваться во что бы то ни стало, провалиться сквозь землю, умереть, но выполнить приказ! От этого громового, неожиданного, нелепого рева черный строй вздрогнул, как от удара взрывной волны, и вдруг одновременно грохнул гомерическим, счастливым хохотом!

Смеялись все – от командира части до последнего сопливого бойца учебной роты, смеялись так искренне и беззлобно, что мне все еще мечталось провалиться сквозь плац, но умирать уже расхотелось.

Спас меня, как это ни странно, начальник штаба. Он взял меня за рукав, быстро затащил в ближайшую дверь учебного корпуса, забрал инструмент и заявил:

– Удивляюсь я тебе, Скляров, иностранными языками владеешь, азбуку Морзе знаешь, а такую простую штуку, как баян, освоить не можешь. – И грозный начальник штаба – наш хам в законе и главное пугало части – по-отечески подмигнул, отнял у меня меха и принялся нещадно их терзать до тех пор, пока с плаца не убрался последний матрос и можно было покинуть это временное убежище без смешков и подколок.

История эта очень быстро забылась. Мои боевые товарищи отсмеялись и простили мне мои пять минут позора. Зато это был действительно последний раз в моей жизни, когда я брал в руки проклятый баян.

Как же не прав был мой дед-фронтовик, когда предрекал мне счастливую службу с инструментом под мышкой. И что это за инструмент? Вот автомат имени Михаила Тимофеевича Калашникова – это инструмент. А баян – это просто голенище с перламутровыми пуговицами.

НЕ БЕГИ

– Валера! Срочно посоветуй, что нам делать! Это какой-то кошмар! Мы получили повестку. СЫНА В АРМИЮ ЗАБИРАЮТ! Ты же все на свете знаешь, ты же пишешь для газеты эти, как их, «правила на все случаи жизни». Какое правило у тебя есть на этот счет?

Моя хорошая знакомая звонит в очень неподходящий момент: я лежу под «березкой», так в этой клинике процедурные сестры называют стойки для капельниц, и вынужден вести непринужденную беседу под бульканье животворящих растворов, прижимая мобильный телефон к уху свободной рукой.

Сына в армию забирают. Все правильно. Родину тоже надо кому-то защищать, не всем же парням пиво на детских площадках по вечерам «дуть» да девок по подъездам лапать.

С другой стороны, сын у матери – один-единственный, без пяти минут студент, да еще и с каким-то сложно выговариваемым заболеванием, которое все равно не позволит ему стать отличником боевой и политической подготовки. Только если в области чистки картофеля или подметания плаца в хозвзводе.

Интересно, а у моего соседа по кубрику Олежки Сидорова были братья и сестры? Нет, точно никого не было. Служить на флот парень ушел из глухой вятской деревни, где оставил на хозяйстве только мать да бабку. За два дня до принятия воинской присяги Сидоров умудрился попасть в госпиталь, где ему вырезали воспалившийся не вовремя аппендицит и направили в ту же часть хлеборезом, поскольку после операции ничего тяжелее булки хлеба Сидорову поднимать не полагалось.

На камбузе Сидоров недолго забавлял старослужащих своим неподражаемым окающим диалектом и живой демонстрацией рекламы «Херши-колы». Что, вы уже забыли этот ролик? Как же! Гениальная была реклама, скажу я вам. Страна замирала, когда под истошные крики «Сидоров!!!» мальчик прокатывался на коленях между рядами школьных парт, вздымая над головой полторашку «Колы» и выкрикивая что-то про вкус победы. Так вот наш Сидоров проезжал на коленях двенадцать метров. Кок лично с рулеткой замерял дистанцию. Но до дырок свои форменные брюки Сидоров протер не на камбузе, а в кабинете командира части, перед которым регулярно брякался, как перед иконой, и уговорил-таки нашего кэпа перевести его в боевую роту, где прыгал с парашютом и бегал марш-броски «с полной выкладкой» и плевать хотел на свой аппендикс и на все рекомендации врачей.

А сколько сыновей было у матери матроса Искандерова, которая приехала забирать своего сына из госпиталя, поскольку за время службы он попросту сошел с ума?

А что сказала мама Лешки Букина, который ушел на службу вполне здоровым парнем, а вернулся на родную Орловщину с диагнозом «белокровие»?

Да и сам-то я где заработал свой инфаркт миокарда? И до конца жизни теперь буду таскать этот крест на сердце, поправляя не на шутку пошатнувшееся на службе у Родины здоровье то в одной, то в другой клинике.

Да что там о здоровье говорить! Сколько моих ровесников, получивших повестку из военкомата весной 1994 года, так никогда и не вернулись домой. Наверняка никто из них не посылал маму в военкомат, чтобы она узнала там все поподробнее на предмет зачем вызывают, не спрашивал никаких умных советов, как откосить от службы, не прятался под кроватью от каждого шороха за дверью, желая прожить на нелегальном положении до 27 лет, а собрал бельишко, продуктов на три дня и, отмахиваясь от беспрестанно рыдающей матери, отправился в райвоенкомат навстречу все новым и новым неприятностям.

Почему? Наверное, потому что он стал достаточно взрослым, чтобы принимать серьезные решения. Еще потому, что он не студент, и не аспирант, и не «единственный кормилец», и вообще не имеет ни одного законного предлога, чтобы избежать выполнения своего почетного долга. И еще потому, что попросту не хочет и не умеет убегать. Ни от повестки из военкомата, ни от хулиганов из подворотни, ни с места дорожно-транспортного происшествия (не приведи Господь), ни от забеременевшей не вовремя девушки (они когда-нибудь вовремя беременеют вообще?).

Мальчики становятся мужчинами не после того, как начинают пить водочку, покуривать и таскать вещи из гардероба своих папаш. А в тот момент, когда перестают убегать от опасности, им становится невыносима сама мысль о том, что они могут от кого-то убегать, кого-то бояться и от кого-то прятаться. Хотя бы потому, что это стыдно – раз. И глупо – два. Прежде чем бежать сломя голову, надо хотя бы посмотреть внимательно в глаза своему страху.

Например, я просто уверен, что у вашего районного «страха» глаза довольно маленькие и красные от недосыпа и табачного дыма, и повестку он вам прислал не для того, чтобы отправить на охрану российско-китайской границы, а вообще случайно, потому что и сам этот военкомат появился по ошибке и вообще все и всегда здесь кверху дном!

– Иди, студент, к себе домой, – скажет майор, встретив нашего незадачливого призывника. – Учи название своей непроизносимой болезни, а также все остальное прочее, что по программе полагается. А когда вернешься после окончания университета, мы придумаем, что с тобой делать…

И вернется после этой беседы наш студент до хаты, успокоит мать и попросит больше никогда не вмешиваться в его дела. И больше никто даже в мыслях не посмеет назвать его «подъюбочником», «маменькиным сынком» или расписаться за получение его личной, сугубо мужской корреспонденции.

ЖИЛИН И КОСТЫЛИН

Осень наступила! И на флоте появились ее самые ранние вестники – юные, хрустящие, как новенькие десятирублевые купюры, лейтенанты всех родов войск.

Поскольку в России нет таких военных академий, которые выпускали бы готовых боевых пловцов, в Парусное поступают сначала полуфабрикаты, над которыми предстоит работать и работать.

У юных офицеров нет ни малейшего представления о том, с чем им предстоит столкнуться на новом месте службы. Но зато гонору у этих «летех» хоть отбавляй. И как его выколачивать – непонятно. Это ж вам не матросики. Это их благородия офицеры Российской армии и флота (хочется в сердцах добавить в конце предложения матерное слово). Их просто так на землю не положишь и по-пластунски ползать не заставишь, чтобы они себе пузики до дырок протерли и поняли, в какое дерьмо им предстоит окунуться.