Мужской взгляд. Дневник охотника за приключениями
Чтобы выучить жизни одного такого желторотого офицерика, чтобы выбить из его головенки всякую романтическую чушь с песнями и фильмами про войну, надо сильно поработать всем старослужащим. От командира части до матроса-сверхсрочника. Иногда и это не помогает, и, чтобы влить хоть немного ума в эти дубовые головы, приходится ставить раком весь Дважды Краснознаменный Балтийский флот. Да что там флот! Все Вооруженные силы России приходится нагибать!
Рассказываю. Отправил как-то командир двух свежеоперившихся летех Жилина и Костылина на первые самостоятельные учения. И бойцов им дал десять человек, чтобы не скучно было. И рацию им дали, и радиста, и оружия, сколько попросили. Чтоб все по-взрослому, по-рейнджерски было.
Летехам строго-настрого приказали побродить денек по квадрату №4, никуда из него не выходить, а вечером вернуться в часть.
Товарищи офицеры сильно обрадовались такому доверию со стороны командования, сыграли пионерскую зорьку, навешали на себя пулеметы, гранатометы и черт те знает что, нацепили маскхалаты и даже морды свои разукрасили, как в американских фильмах показывают. И маски камуфлированные сверху надели на все подразделение, чтоб круче было. И пошли они в четвертый квадрат. А по дороге заблудились.
Что делать? Как дорогу искать? Карта, конечно, имеется и компас. На карте написаны названия городов, деревень и поселков. Но вот сличить эти названия не с чем. Наши деревни и поселки легко обходятся без табличек с глупыми топонимами, а на проселочных дорогах знаки с названиями населенных пунктов исчезли еще в 1945 году.
И вот стоишь ты, сирота сиротой, на лесной опушке, смотришь в карту, смотришь на безымянную деревушку в три дома и думаешь: «И какого хера я не попал служить в ракетные войска? Беготни никакой, и координаты противника всегда знаешь!».
Вот и Жилин с Костылиным почесали свои тыковки, подумали и решили дорогу спросить у местных жителей.
Надо вам сказать, что разведчикам категорически запрещено вступать в контакт и даже показываться на глаза нормальным людям как на войне, так и в мирное время. Посему упаси вас Боже повстречать на своем пути диверсантов. Даже своих, российских, «родненьких». По нашей инструкции для вас это должно кончиться плохо или очень плохо.
То ли Жилин с Костылиным прогуляли занятие, на котором им эту инструкцию должны были довести, то ли еще какие-то соображения у них появились. А только вышли эти два известных героя на проселок и остановили подростка на велосипеде.
Представьте себе эту картину маслом: два здоровенных, вооруженных до зубов мужика в масках и без знаков различия, за спинами которых в перелеске расположилась на отдых целая банда таких же страшных и вооруженных людей, останавливают мальчишку и говорят ему с угрожающей интонацией, как это принято в крутых голливудских фильмах:
– А скажи нам, мальчик, как называется в-о-о-о-о-н та деревенька? – и тыкают пальцем в сторону населенного пункта, который мальчонка считает единственной своей родиной.
– Пу-у-у-у-пырловка, – отвечает мальчик и писается с перепугу в штаны.
– Ну хорошо, мальчик, – говорят ему вооруженные дядьки, – раз ты нам правду говоришь, мы тебя отпускаем. НО НЕ ВЗДУМАЙ ХОТЬ КОМУ-НИБУДЬ ПРОГОВОРИТЬСЯ О ТОМ, ЧТО ТЫ НАС ВИДЕЛ! ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ ТЕБЯ ДОСТАНЕМ!!! ТЫ ПОНЯЛ?!
Мальчик говорит, что все понял, бросает велосипед, бежит в деревню и немедленно сообщает маме с папой, что видел в лесу вооруженных террористов, которые говорят с акцентом и готовятся напасть на важнейший стратегический пункт Пупырловка.
Мама с папой опрометью бегут в сельсовет и звонят в райотдел милиции, чтобы сообщить о террористической угрозе. При этом не забывают приукрасить историю сынули настолько, что дежурный ОВД мгновенно поднимает тревогу и звонит дежурному Управления внутренних дел области. ОБЩАЯ ТРЕВОГА! ОБЩАЯ ТРЕВОГА! НА ТЕРРИТОРИИ КАЛИНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ ОБНАРУЖЕНА ВООРУЖЕННАЯ ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ГРУППИРОВКА ЧИСЛЕННОСТЬЮ 50 ЧЕЛОВЕК. НЕМЕДЛЕННО ПРИНЯТЬ ВСЕ МЕРЫ ДЛЯ ОБНАРУЖЕНИЯ И ЛИКВИДАЦИИ ТЕРРОРИСТОВ! УНИЧТОЖИТЬ ТЕРРОРИСТОВ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ! В ПЛЕН НЕ БРАТЬ! В ПЕРЕГОВОРЫ НЕ ВСТУПАТЬ!
Начальник УВД немедленно ставит в известность начальника УФСБ и командующего Балтийским флотом, а те ставят на уши Генеральный штаб и Верховного главнокомандующего.
Через час после встречи наших лейтенантов с мальчиком, имя которого для истории навсегда утеряно, в искомый квадрат уже летели вертолеты, мчались БТРы морской пехоты, тентованные «уралы» с пограничниками и автобусы с ОМОНом. А квадрат, между прочим, был девятым. И по данным оперативного дежурного флота никаких наших подразделений в этом квадрате в этот тихий и солнечный осенний день не было. Потому что по плану учения проходили в квадрате номер четыре.
И в самый критический момент всей нашей истории, когда над девятым квадратом и над головами ничего не подозревающих офицеров и матросов Балтийского флота нависла смертельная угроза, Жилину и Костылину пришла в голову идея поиграть с радиостанцией. Выйти типа на связь со штабом, сказать че-нить в ларингофон. Сказано – сделано. Вышли на связь и сообщили кому надо, что немного заблудились и бродят вокруг Пупырловки. Но это ничего страшного, потому что они уже сориентировались и сейчас пойдут в нужный квадрат.
– ВСЕМ СТОП! – заорал наш дежурный в телефонную трубку.
– СТОП! НАЗАД! НЕ СТРЕЛЯТЬ! – заорал оперативный дежурный флота.
– АХ ВЫ, СУКИ! – воскликнули омоновцы, фээсбэшники, погранцы и прочие простые и решительные парни, которые уже мысленно примеряли на себя ордена и медали за боевые заслуги.
И только Верховный главнокомандующий ничего не сказал. Он в очередной раз поправлял здоровье и ничего членораздельного в этот момент произнести не мог.
А Жилина с Костылиным было жалко. После возвращения в часть их так трахнули, что мальчики еще две неделю в раскоряку ходили, учили инструкции и публично зарекались в войнушку играть.
КОРТИК
Из Балтийского госпиталя, куда 26 апреля 1996 года меня приволокли на носилках с инфарктом миокарда, я убегал два раза.
Первый – через неделю после госпитализации. Берегом моря и перелесками обошел КПП, выбрался на трассу Калининград – Балтийск, встал «андреевским крестом» на пути гражданского КамАЗа, вскарабкался в кабину к оторопевшему и растерявшемуся от моей наглости водителю и приказал ему ехать в часть. Шофер не осмелился возражать наголо обритому попутчику в госпитальной пижаме и шлепанцах на босу ногу. Вероятно, во взгляде у меня сохранилось еще что-то потустороннее, что я вынес с того света, поэтому водитель старался сидеть ко мне вполоборота, чтобы не выпускать из виду. На всякий случай.
Добравшись до места, я выпрыгнул из кабины грузовика у шлагбаума, спокойно прошел КПП (дежурный матрос не посмел остановить старослужащего) и прямо в чем был вломился в кабинет к командиру части.
Когда кэп увидел меня в пижаме и с горящим взором живого мертвеца, он чуть было в окно не кинулся. Но мигом взял себя в руки и спросил слабым голосом:
– Валера? Тебе чего? Ты как через посты прошел? Ты же под капельницей должен сейчас лежать.
– Товарищ командир! – услышал я собственный истеричный голос. – Я хочу служить в спецназе. Не разрешайте докторишкам меня комиссовать. Мне очень жаль, что я… наговорил вам лишнего. Я себя плохо чувствовал. Извините. Но сейчас все в полном порядке. Разрешите идти в расположение и продолжать службу?
Но командир не разрешил. Услышав «товарищ командир» и сообразив, что я не собираюсь его душить в припадке справедливого гнева, командир приказал отвезти меня обратно в госпиталь и приковать цепью к койке.
Цепью меня не приковали, но следить стали пристально, и второй раз убегать мне было уже сложнее.
А бежать надо было позарез. Приближалась пора сдавать госэкзамен. И я твердо был намерен разделаться с высшим образованием в текущем году.
Второй раз из госпиталя меня вывез школьный приятель, недавно получивший звездочки лейтенанта и ослепивший своей белоснежной улыбкой теток на КПП.
Я заскочил домой за формой (как контрактник, я носил такую же форму, что и офицеры-мичмана), потом заехал к сослуживцу Андрюхе Баринову – счастливому обладателю мичманских погон, кортика и огромного количества наград за безупречную службу.
И вот в таком виде – белая фуражка, туфли на каблуке, брюки-клеш, андрюхин китель с медалями, парашютными и водолазными значками, штатом «Спецназ ВМФ», с золотым кортиком на боку и совершенно пустой головой – я вступил в аудиторию, где заседала высокая государственная комиссия.
В одной руке фуражка, другая рука придерживает кортик, грудь колесом, «Разрешите взять билет», «Разрешите готовиться», «Разрешите отвечать» – и наши ученые дамы и не менее ученые джентльмены, мягко говоря, растаяли. Что и говорить, филфак – это не то место, где каждый день можно увидеть живого мужчину. Да еще и военного.
Билет я отвечал уважаемым профессорам Бобчинскому и Добчинскому.
Добчинский совершенно не слушал ту ахинею, которую я нес, отвечая на первый вопрос экзаменационного билета. Старичок как завороженный во все глаза смотрел на значки-шевроны-погоны и выражением лица напоминал дошколенка, впервые увидевшего «дяденьку-моряка». Профессор дождался паузы в моей речи и немедленно спросил, за что мне дали вот этот значок. Ответ мой был четким, развернутым и содержал массу специальных слов, самыми простыми и понятными из которых было словосочетание «диверсионная операция». Моя терминология понравилась Добчинскому больше, чем терминология Жирмундского и Колесова, а когда он прочитал на шевроне слово «спецназ», то вопросам, не относящимся к теме, не было конца.
Профессору Бобчинскому все-таки удалось сохранить каплю здравого рассудка. Он понял, что кроме этапов укладки парашюта я сейчас ничего рассказать не способен, поэтому профессор мягко остановил поток моего красноречия и тактично спросил:
– Скажите, а… кем вы сейчас работаете? То есть по какой профессии служите? В смысле, кто вы сейчас по должности?
– Заместитель командира группы специального назначения, – не моргнув глазом соврал я.
– А зачем вам диплом о высшем образовании?
– Чтобы стать командиром группы специального назначения, – на этот раз мне удалось сказать почти что правду.
– А вот это… специальное назначение, – замялся господин профессор, – как-нибудь связано с филологией?
– Никак нет!!! – последовал четкий ответ.
– Хорошо, – с видимым облегчением констатировал Бобчинский, – госэкзамен вы сдали. Можете идти, товарищ военный.
Вы спросите, а почему я в своем собственном парадном кителе на экзамен не пошел? В кителе с нашивками старшины первой статьи? А я вам отвечу: все дело в кортике! Старшинам он не положен, вот и пришлось стать мичманом на пару часов. А кортик мне нужен был до зарезу. Без этого ритуального украшения черта с два бы я экзамен сдал. Военная хитрость, елки.
Потом меня угораздило поступить в аспирантуру и, к ужасу Бобчинского, Добчинского и других милых и безобидных университетских профессоров, вернуться в родную альма-матер, чтобы преподавать… литературоведение. Потом пришлось получать юридический диплом, потом изучать экономику, политологию… Да всего и не перечислишь. Воистину, век живи – век учись. Но сдачу своего первого государственного экзамена я всегда вспоминаю как самую блестящую. Во всех смыслах этого слова.
ЖИТЬ ВЕЧНО
«Все равно мы все умрем, парни! Так что выше нос! Вам терять нечего! Правый борт, пошел!!!»
Этой «отеческой» тирадой наш командир роты по кличке Майор Пэйн провожал нас с борта АН-26 на встречу с Землей всякий раз, когда был «выпускающим».
Задача выпускающего офицера – контролировать процесс десантирования личного состава с борта самолета. Он один стоит спиной к рампе и не видит этой разверзшейся у наших ног бездны. Выпускающий всегда смотрит нам в глаза, и каждый раз его разбирает смех. Наверное, очень уж забавные у нас делаются физиономии, когда мы совершаем последний шаг в пустоту.
«Все равно мы все умрем». Голос командира, заглушающий рев самолетных двигателей и шум ветра, до сих пор стоит у меня в ушах. Неужели все-таки умрем? Майор Пэйн на личном примере попытался доказать правоту своих слов, когда банально умер от алкоголизма после того, как его комиссовали по ранению из боевого подразделения и перевели на штабную работу.
И все равно как-то не верится, что смерть придет. Как-то невозможно себя представить холодной, недвижной и ко всему безразличной тушкой. Неправильно это, несправедливо.
Вот живет хороший парень, мой боевой товарищ, к которому в спецназе прилипла смешная кличка Барсук. И служит Барсук на «отлично», и смело лезет в огонь, воду, и в трубы торпедных аппаратов, и всегда улыбается. Все-то ему смешно и весело. А после того, как служба заканчивается, мы принимаемся за такой мирный, рутинный, казалось бы, труд, как развитие оптовой и розничной торговли, старшина спецназа по кличке Барсук 21 года от роду трагически погибает…
Разве мы могли знать – безбашенные дембеля – что торговать замороженным мясом – дело гораздо более опасное для жизни, чем прыжки с парашютом и прочий флотский экстрим.
Чтобы отправить все, что осталось от друга, на родину в Ленинградскую область, мне пришлось стать и гробовщиком, и жестянщиком, и санитаром в морге, потому что лето, жара, надо спешить, а людей, как всегда, не хватает. Но, даже прикасаясь к смерти, ощущая ее холод и лицезрея ее уродство, – я не хотел и не мог в нее поверить. Наверное, поэтому я до сих пор вижу Барсука на улицах своего города и только усилием воли не гонюсь за ним вслед, потому что точно знаю: опять обознался, опять мне почудилось. Все это миражи и привидения.
А вы знаете верный способ избавиться от привидений? Мой старшина Женька Буравлев, которому есть что в жизни забыть и которого его друзья своими посмертными появлениями достают гораздо чаще, поделился со мной опытом: «Если вдруг увидишь привидение, не вздумай от него шарахаться. Обязательно догони его, хлопни по плечу и поздоровайся по-приятельски. И больше оно не будет тебя доставать. Гарантирую…».
Да что там говорить о других. Даже когда сам падаешь навзничь после марш-броска, а, приходя в сознание, слышишь где-то высоко вверху голос медика: «Все, этот спекся! Обширный инфаркт миокарда!» – все равно не веришь, что «отпрыгался». Нет никакой смертной тоски, нет никаких тоннелей с потусторонним светом на том конце, ангелы не хлопают крыльями над твоей головой, вся жизнь не пробегает перед твоими глазами. И единственное, что ты чувствуешь, – это раздражение от бестолковых людей, которые суетятся, что-то кричат и не догадываются просто разойтись и дать доступ воздуху в твои разгоряченные многочасовой беготней легкие.
Вот и церковь успокаивает нас и предлагает поверить в бессмертие. Сам я истово «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Хотя бы потому, что мне, живому и пока еще теплому, легче поверить в восстание из праха и последующее вечное порхание над райскими кущами в сопровождении игры на арфе, чем примириться с холодом, темнотой, небытием. Аминь. Одно только озадачивает – почему бессмертие в этом случае приходит исключительно после смерти? В этом есть какой-то подвох, какая-то недосказанность. Зачем эти лишние переживания и хлопоты? Зачем эти венки и речи? Нет ли здесь какого-то надувательства? Если человек бессмертен, то пусть он будет бессмертен уже при жизни, а не когда-нибудь.
Философы по-своему успокаивают нас и призывают плодиться и размножаться, поскольку дети наши и есть залог бессмертной жизни родителей. Эта теория очень мила, но как бы ни был мой ребенок на меня похож, он – не я. И как бы мы ни старались воспитывать своих детей по своему образу и подобию, они будут другими, не такими, как мы.
Художники, писатели, зодчие, амбициозные политики пытаются остаться в памяти потомков и тем самым обрести жизнь вечную. Бронза, гранит, холст и книжный переплет – тот еще вариант вечной жизни. А вот сам подход к решению этого вопроса – уже интересный, деятельный. Если время нельзя остановить или заставить идти вспять, то его можно… растянуть.
Для каждого из нас время имеет разную ценность, разную степень глубины. Чем больше мы успеваем сделать, чем более важные события происходят в нашей жизни, тем острее, глубже ощущение каждого мгновения. Жизнь покажется для каждого из нас бесконечно долгой, если будет полна замечательными событиями и мы будем измерять ее поступками, а не временем.
Почему для нас, когда мы были детьми, время тянулось бесконечно долго? Потому что каждый прожитый час открывал нечто неизведанное, любопытное. Память отмечала все новые факты, и это порождало ощущение медленного хода времени.
Мы сегодняшние – не успеваем считать недели, потому что быт наш и привычки устоялись, и каждый новый день похож на предыдущий как две капли воды. А значит, и памяти нашей не за что зацепиться, так что время ускоряет свой бег. И чем скучнее наша жизнь, чем меньше в ней ярких переживаний, тем она короче.
Чтобы стать бессмертным, нужно жить так, чтобы день ощущался, как год, а год – как жизнь. Путешествовать, менять работу, творить, любить, растить детей, рисковать, искать себя, добиваться большего, снова рисковать, не избегать трудностей, наслаждаться каждым мгновением.
И ничего не бояться. Потому что это и есть единственный способ жить вечно.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК
Вертолет, слава Богу, не прилетел. Снежный буран поднялся как раз под вечер, когда по плану «А» нас должны были десантировать в тыл условного противника. Почему-то на флоте все важные мероприятия приурочены к праздникам, и я не припомню ни одного случая, чтобы мы встретили какое-нибудь торжество за столом, как все нормальные люди. Только бегом, только ползком, только в постоянном бестолковом движении проходят наши «дни согласия и примирения», «дни победы», «праздники весны и труда» и «рождественские каникулы». Кто это придумал, что все наши праздники должны быть обязательно спортивными, а отдых – непременно активным? В глаза бы посмотреть этому человеку.
Понятно, что кэп (командир части) нашел выход из положения, и нас выбросили с борта летящего на всех парах по снежной целине «КамАЗа».
Машина летит как на крыльях! Ветер! Снег! Надсадный рев двигателя! Разбегаемся, отталкиваемся посильнее, короткий полет – и ощутимый удар о стылую землю. Красота! Романтика!
Больше всего «повезло» тринадцатому подразделению под командованием Ижевского. Офицера наконец-то повысили в должности и звании, и он из кожи вон лез, чтобы доказать кэпу свою лояльность и профпригодность на посту командира роты. Лояльность заключалась в том, чтобы замучить моряков каким-нибудь совершенно невиданным способом. Поэтому тринадцатое подразделение десантировалось на лыжах. Лыжи в Прибалтике… Пытка была зачтена. Это даже круче, чем «стометровка по песку». Наши ветераны-афганцы частенько рассказывали небылицы о том, что во время той войны у противников было нормой «гуманно» относиться к военнопленным. К примеру, было принято попросту отпускать пленного воина на свободу, предварительно закрепив на его шее снаряженную тротиловую шашку. Огнепроводный шнур поджигался, и несчастному показывали знаками, что если он успеет добежать до арыка и нырнуть в воду, то огонек на конце шнура погаснет, и заряд не взорвется. Руки на спине пленного крепко связывались, чтобы он не мог избавиться от «ошейника», поэтому приходилось бежать очень быстро. Возможно, какой-нибудь бедолага и догадывался, что огнепроводный шнур воды не боится, но времени на размышления у него не оставалось. Поэтому сразу же за безумной стометровкой по песку и за радостным вскриком пленного, ныряющего в воду, раздавался взрыв, и голова несчастного взмывала в небо, дабы ее хозяин в последний раз хорошенько взглянул на скалы и песок, за которые он пролил всю кровь до капли.
После десантирования парни на лыжах, проклиная день своего рождения и искренне завидуя всем мертвым ветеранам афганской войны вместе взятым, а также все остальные разведгруппы ринулись выполнять учебную задачу.
Наша цель – колонна военной техники, перевозящая боеприпасы и живую силу противника. Мы должны колонну обстрелять, захватить в плен офицера-посредника и образцово его допросить.
Время и место прохода колонны нам должны сообщить из Центра, но там что-то стряслось, и в течение двух суток нам шлют такие радиограммы, что наш командир группы только матерится в голос и головой мотает от удивления. Наконец, Центр добился того, чего не хотел. Батарея радиостанции разрядилась. На связь мы не можем выйти, задачу выполнить не в состоянии. Моряки растеряны, и мне, как старослужащему, приходится немного пошевеливаться, чтобы постоянно их «бодрить». Особенно бесит меня «бойчина» по кличке Лось. Он такой огромный, что мне приходится высоко подпрыгивать всякий раз, когда я хочу врезать ему в лоб!
Первую ночь проводим так, как написано в учебниках: сооружаем базу в снегу, выставляем боевое охранение, разогреваем пищу над крохотными таблетками сухого спирта и отчаянно мерзнем.
На вторую ночь забираемся поглубже в лес, разжигаем маленький костерок и греемся возле него по очереди, чувствуя себя на вершине блаженства.
На вторые сутки наш командир устал материться, собрал группу и заявил, что не будет больше ничего ждать, а пойдет на трассу и захватит любую колонну, которая ему понравится. Это было круто! Особенно нам захотелось, чтобы командиру группы понравился туристический автобус с немцами.
Мы немедленно выдвинулись в сторону федеральной трассы и приготовились к захвату. Минут через сорок сидения с головой в снегу я услышал сигнал к атаке и как черт из табакерки выскочил из-под снега. Моей задачей было отсечь противника от головной машины, и я исправно поливал холостыми «уазик», из которого попытался выпрыгнуть… наш командир части. Увидев пламя огня и дыма, направленное ему в морду, кэп немедленно дал заднего и залег на своем командирском сиденье. Такого поворота событий и я не ожидал. К командиру части всегда относился несколько критически, но чтобы вот так запросто «калаш» в него разрядить… Это был перебор.
Скосив глаза, я как в кошмарном сне увидел, что головной машиной этой колонны оказался наш штабной ВМ. В тот самый момент, когда мой командир группы выдернул из кабины и принялся «рихтовать» одного из старших офицеров, еще один разведчик по кличке Барри открывал дверь ВМа и швырял вовнутрь теплого кунга связку взрывпакетов. Навстречу снегу и свежему воздуху из машины посыпались офицеры штаба.
Остановились мы только тогда, когда боеприпасы закончились, а кое-кто из штабных получил по почкам и по прочему ливеру. Мы совершили налет на командирский «уазик», штабную машину и машину сопровождения. Эти крысы тыловые катались и проверяли, как идут учения. И по ходу искали одного моряка, который на лыжах укатился так далеко, что искать его пришлось всей части.
Моряк был бестолковый. Но терять его было нельзя. Из принципа. Нашел его лесник (как всегда) и с матюгами вернул моряка в лоно казармы. Лесник разорялся, что матрос за два часа пребывания в сторожке сожрал все сало и выпил весь спирт. Нашел чему удивляться. Вот же человек наивный. А если бы он вражеского спецназера приютил? Вообще бы жизни лишился. Несознательный таки у нас народ. Не хотят кормить свою армию и флот.
Нас всех немедленно наказали, найденного моряка наградили, а использовать на учениях лыжи категорически запретили. Что для всех стало самым желанным рождественским подарком.
Сколько лет прошло с тех пор, а я все еще свято верю, что самый лучший подарок к любому празднику для каждого мужчины – это вовсе не галстук и не пена для бритья. И даже не дурацкие запонки для рубашки. Настоящий подарок, это когда мужчину оставляют наконец-то в покое и дают возможность поваляться, посмотреть телевизор и ничего не делать хотя бы полдня в
ВАМ И НЕ СНИЛОСЬ
Часть готовится к очередному великому празднику. Ожидается прибытие неимоверного количества высокопоставленных гостей, поэтому все работаем с риском сдохнуть от нервного истощения.
Сценарий празднования кэп писал лично. И чего только в этом сценарии нет! И рукопашный бой, и разбивание головами и руками бутылок и кирпичей, и водолазы, выпрыгивающие на пирс из-под воды и «снимающие» учебных часовых, и подводная лодка, всплывающая со дна озера (ее привозят с базы на платформе и опускают в озеро краном) и уничтожающая ракетную установку на берегу.
А еще в сценарии есть Нептун, который выходит из воды, а также черти, которые с жутким смехом в облаке дыма, объятые огнем, должны выпрыгивать прямо из-под земли. Чертей закапывают предварительно и закладывают пиротехнику, поэтому появление их на свет действительно эффектно! Черти вылетают с грохотом и дымом, покрытые слоем земли и пороховой копоти, почти контуженные.
Красиво!
Вот только смеются они, по мнению кэпа, неубедительно.