Бизнес начинается, товарищи! Книга первая. Год 1992
Вот, собственно, и вся контора, если не считать еще девяти «мертвых душ», иногда появляющихся в офисе за зарплатой. По всему выходило, что эту зарплату биржевого предприятия обеспечивал не кто иной, как Тимофей Орликов. Во всяком случае, должен был. Надо ли говорить о том, что Тимофей мечтал о собственном месте на бирже, когда все доходы будут принадлежать исключительно ему самому. А если он и будет платить своим сотрудникам, то уж не те копейки, что получал он здесь (и те крайне нерегулярно).
И работать они у него будут, а не шляться неизвестно где.
…Приятели зашли в холл гостиницы.
– Вы меня здесь обождите, – остановил Тимофей Загузина И. А.
– Да я провожу…
– Нет-нет, у нас на этаже пропускная система…
– Обижаешь, – улыбнулся Загузин И. А. и полез в карман за красной книжечкой.
– Давайте вот как сделаем, – нашелся Тимофей. – Вы проходите в ресторан, располагайтесь там, закажите что-нибудь по своему вкусу. Я мигом вернусь.
Магическое слово «ресторан», похоже, поколебало прыть Загузина И. А., и он дал отвести себя в соседствующее с холлом заведение.
Тимофей не стал ждать лифта и пешком рванул на пятый этаж, где располагались конторы.
Ну, правильно: когда не надо, вся бригада в сборе – и шеф, и Ермачов, и «студент», и даже бухгалтер Софья Кондратьевна. Тимофей прикидывал, выложить ли стомиллионный контракт, подписанный им на бирже, сразу на стол Вострюгину, или сначала попросить прибавки к жалованью. Когда еще от контракта образуется его доля?
– Во! Наш брокер идет! – радостно воскликнул Вострюгин. – Ну, что, продал арматуру?
Тимофей криво ухмыльнулся.
– Опять мимо? – отчего-то светился шеф, принюхиваясь.
– Кому она нужна? – буркнул Тимофей, отводя лицо в сторону.
Сидящий в кабинете шефа Ермачов хмыкнул.
– А вот они продали, – сообщил шеф, указывая на своего заместителя. – Даже дороже.
Тимофей не нашелся, что ответить. Ну, продали, ну и фигли? Тоже мне, коммерсанты…
– Поздравляю. Никак теперь зарплату выдадут? – пошутил он.
– Выдадут, выдадут… только не всем, – как-то недобро проговорил Ермачов.
– Когда же нам биржа-то доходы будет приносить? – вознес глаза к потолку Вострюгин.
– А я всегда говорил: не тем мы на бирже занимаемся! – воскликнул в предвкушении своего триумфа Тимофей.
– Да? – поднял брови шеф.
Поняв, что минута настала, Орликов открыл кейс. В волнении он никак не мог отыскать те заветные листочки. Одну за другой он выкладывал на стол директора какие-то гарантийные письма, факсы, накладные…
– Макулатуру собирал? – поинтересовался Ермачов.
– Между прочим, я пытался связаться с конторой в разгар торгов… – многозначительно сказал Тимофей, понемногу очищая свой чемодан.
А! Вот и они – эти три драгоценные бумажки.
Тимофей бережно положил их перед Вострюгиным.
– Что тут? – хищно наклонился шеф.– Контракт какой-то. На-ка, я без очков.
Он передвинул бумаги Ермачову. Тот недоверчиво принял верхний лист.
– Лонжероны, м-м … – молвил Ермачов потеплевшим голосом, – Ну-кась, ну-кась…
Он взял лист двумя руками, вчитываясь. Тимофей наблюдал за ним с учащающимся дыханием. Вострюгин взялся за сигареты, хоть и не курил уже две недели. Ермачов кивнул, еще раз кивнул, хмыкнул удовлетворенно. Взял другой листочек, тоже закурил. Недоверчиво покачал головой, что-то бормоча. Постучал пальцем на калькуляторе. Сказал: «ну-ну». Отложил второй лист, взялся за третий. Удивленно-восторженно посмотрел на шефа, потом на Тимофея.
– Три тысячи лонжеронов в квартал! – пробормотал он и икнул.
Потом Ермачев снова хищно схватил первый листок, еще зорче всмотрелся. Нахмурился, поднес бумагу прямо к глазам.
– Ты почем их купил?! – бросил он листок на стол.
– По тридцать три … – немея, молвил Тимофей.
– По тридцать три!? По тридцать три!!! По тридцать третьей бы тебя!..
– А что? А что? – забеспокоился шеф, уже засобиравшийся было за коньяком.
– Ё-моё! – схватился за голову Ермачов. – Он нас разорил.
Вострюгин сел туда, откуда встал.
***Майор Загузин был калач тертый, и не стал заказывать больше ста грамм с салатиком из морской капусты. За это он мог расплатиться самостоятельно. Мало ли, какие нравы у акул капитализма?
Этот малый, вроде, ничего, впечатление, во всяком случае, производит. Модный пиджак, пальтишко длинное, морда представительная, и все такое… Из тех шалопаев, что крутились в буфете во время торгов, Загузин никого не мог отметить – так, заочники какие-то, даром, что с брокерскими карточками на груди. Несолидный какой-то народец. Да и бедны, наверное, как церковные мыши – уж слишком суетятся, пьют одну минералку. А этот зашел степенно, коньяку взял, читал бумаги.
Разве что безлошадным оказался, не говоря уж об охране. И в контору не пригласил. Впрочем, кому не хочется подсуетиться, перехватить все политические дивиденды в одиночку?
Дел была еще уйма. На Алексеича-словесника надежды мало. Надо бы другого штабиста поискать, лучше всего, бабу бы какую пробивную. Вот, хоть химичку бы уговорить, она – то, что надо. Да и вообще она… И спирт, опять же. Надо агитировать ее срочно… А Алексеич пусть передовицы пишет.
Эх, сейчас бы хоть какой-нибудь взводик солдат, взорвать к чертовой матери этот обком, или как оно теперь называется? То бишь, не взорвать, а захватить. Депутатов – на гарнизонную гауптвахту, исполком – к стенке. И захватить власть.
Взвода бы хватило.
Непонятно все же, чего они там намудрили в прошлом августе? Это оттого, что зажралось командование, жиром заплыло. Ни хрена уже не могут. А молодежь, навроде него, никак к власти не подберется. Значит, отсюда, снизу и надо начинать.
Ладно, войска мы еще успеем подтянуть. Надо для начала мирные методы испробовать. Основанные на военной науке!
Архиважный вопрос – деньги. Он и так потратился на визитки, а надо еще заказывать в типографии листовки, да и на пропой сколько ушло… Одному себе сколько ушло, не говоря уж о спонсорах. Хоть спонсор пока один, но тоже, зараза, пьет изрядно. Почитай, уже всю заначку истратил майор.
Между тем, сто грамм закончились, а Спонсор все не шел.
– Слышь, боец, – подозвал Загузин официанта. – Мне надо за товарищем отойти наверх, в офис, а ты сделай нам еще по сто пятьдесят, и горяченького.
– А деньги? – лениво спросил официант.
– Ну, дак, елки-надь, я и принесу деньги.
– Не-е, – привычно покачал головой официант. – Вы сначала за это расплатитесь, а потом и заказывайте.
– Дак ведь у него деньги-то, а?
– Не знаю, не знаю. Что ж вы кушаете, пьете, а денег нету…
Загузин, крякнув, полез было за последними грошами, но, передумал, нащупав в кармане номерок.
– Слышь, у меня там в гардеробе шинель парадная висит, я без нее, сам понимаешь, никуда не денусь. Возьми пока бирку.
Привыкший ко всему официант согласился, но пошел смотреть шинель. Никакой шинели там не было.
– Ёлки-надь! Я ж сегодня в гражданском, – вспомнил Загузин. – Вон моя курточка.
– Че-то не особо какая-то курточка, – неуверенно молвил официант.
– Это ты брось! Кожа натуральная. Тьфу, да на вот, часы возьми. Командирские.
Официант часы забрал, приставил к уху.
– Да ходят, что ты! – осерчал Загузин. – Лады?
Официант пожал плечами, стало быть, не возражал.
– Э, постой-ка, если мы с ним вдруг разойдемся… Увидишь здесь такого (Загузин развел руками) … а, впрочем, ладно…
Он сбегал к вахте узнать, где снимает офис контора «Берлога». Его отправили на пятый этаж, куда он и вбежал пулей.
За столом у входа на этаж дремал охранник.
– Пропуск! – проснулся он. По запаху, что ли, чуял посторонних?
Майор сунул ему под нос красную книжицу.
– К кому? – подобрел охранник.
– «Берлога» где квартирует?
– Берлога в лесу.
– Тьфу, ты, остряк, твою-то! В каких войсках служил?
– ПВО, – вытаращил глаза охранник.
– Оно и видно. Ты в список-то глянь, вон он перед тобой.
– А че?
– Мне фирма нужна. «Берлога» называется.
До охранника дошло, и он, наконец, сообщил номер нужной комнаты.
Загузин нашел ее в конце коридора. Дверь была открыта, и он заглянул внутрь.
– Вы к кому? – встретила вопросом какая-то накрашенная девка, сидящая в предбаннике за компьютером. Очевидно, секретарша.
Майор зашел в помещение целиком.
– Мне бы, э-э, – он осмотрелся. Дверь в одну из комнат была отворена, и он сразу увидел того, длинного. – Мне сюда.
И твердо шагнул к открытой двери.
– Постойте! – воскликнула девица. – Вас как представить?
– Представьте меня голым! – майор был уже на пороге.
Перед ним открылась следующая картина. У окна за громадным столом восседал толстый мужик, откинувшийся на высоченную спинку кресла. Левой рукой он держался за сердце, правой сжимал какие-то бумаги. Напротив него, обхватив голову руками, сидел седоволосый хмырь с сигаретой в крепких зубах. Над ними участливо склонилась опрятная женщина средних лет. Новый знакомый Загузина стоял возле нее – прямой, как столб, красный, как рак, с взъерошенными редкими волосами.
На майора никто не обращал никакого внимания.
– Вы бы это ей высказывали, – бубнил его знакомый.
– Она-то тут при чем?! – возмутилась участливая женщина.
– Как, то есть, «при чем»? Я, как дурак, прорываюсь к телефону, чтобы позвонить, согласовать, как все нормальные люди, а вас никого нет на месте, – в свою очередь, возмущался Длинный.
– Ну, а она?
– А она даже не может найти нужную бумагу, которую обязана была подшить!
– Чё случилось? – подала голос та самая девка из приемной.
– Ну-кась, идите сюда! – позвал толстый, видимо, главный здесь начальник.
Секретарша испуганно прошмыгнула мимо Загузина. А попка у нее ничего, почти как у химички, отметил майор. Девица напомнила ему первую его любовь, штабную телеграфистку, живо напомнила. Подумать только, сколько таких девок насажает он в свой будущий офис! И обязательно оденет всех в военную форму. Впрочем, он отвлекся.
– Где письмо из Новонорильска? – спрашивал между тем толстяк у секретарши.
– Тута все, – та наклонилась к шкафу за папками, отчего край юбки ее поплыл вверх, и все мужчины на время забыли предмет своих разбирательств.
Но не надолго. Теперь все присутствующие склонились над папкой, выложенной на стол. Кроме Длинного. Тот смотрел на эту суету как-то презрительно-отстраненно.
– Вот оно письмо, – говорил толстый. – Из Новонорильска.
– И где тут про лонжероны? – подал голос седовласый. – Я же говорю, то был заказ из Самары. Нафига Новонорильску лонжероны? А где факс из Самары?
Снова все склонились над папкой.
– Нету чё-то, – потерянно сказала девка.
– «Нету чё-то…» – передразнил ее толстяк. – А где он?
Секретарша молчала. Потом встрепенулась.
– Так я, это, Орликову и отдала! – она показала пальцем на Длинного.
– А копию почему не сделала? – укоризненно спросила участливая женщина.
– Не успела. Но я точно ему отдала. Как сейчас, помню. Вот прямо отсюда, из скоросшивателя вытащила. Он срочно просил.
– И где оно? – посмотрел на Длинного толстяк.
– А? – очнулся тот, – Что?
– Где факс из Самары?
– Какой факс? При чем тут Самара?
– Заказ на лонжероны – из Самары! – терпеливо проговорил седовласый.
– Как из Самары? Из Новонорильска! – заспорил Длинный.
– Ты факс найди!
Орликов открыл свой кейс, зашелестел бумагами. Бросил им на стол помятую бумажонку, слегка скрученную, наподобие древнего свитка. Факс. Такие Загузин уже видел.
– Вот оно, из Самары. При чем тут Самара?
– Ну! Конечно! – горько обрадовался седой, сразу вчитавшись в листочек. – Вот они, лонжероны. Вот и максимальная цена – тридцать! А я что говорил?
– Мама рОдная! – воскликнул толстяк и снова откинулся на спинку кресла.
Участливая дама мигом оказалась возле него.
Длинный озадаченно читал злополучный факс.
– Но я… но это… – бормотал он.
– Гражданин, вам кого? – вдруг поднял глаза на Загузина седовласый.
Майор замялся, но, вспомнив, кто он и зачем, шагнул к столу.
– Прошу, – произнес он и подал седому давно приготовленную визитку.
– «Партия республиканской монархии…» – вслух прочитал тот. – Что за чушь? Что вам надо, собственно?
Загузин обиженно приосанился. Тут его заметил Длинный и некстати буркнул:
– Это со мной человек.
– С тобой?! – испуганной воскликнул толстяк. – Вы что, представитель Продавца?!
– Нет, я … – начал майор.
– А не представитель, так зачем, так почему? – невнятно спрашивал толстый.
– Мужчина, у нас тут совещание, – проговорил седовласый. – Ксения, почему в кабинете посторонние?
Девка-секретарша попыталась было вытолкнуть Загузина в коридор.
– Погоди! – возмутился Загузин. – Я тут не просто так, я по приглашению.
– Кто приглашал?
– Вот он… – указал майор на своего нового знакомца с сомнением.
– Он?! И что вам надо?
– Ну…
– Тогда подождите в приемной. У него не здесь рабочее место. В другой комнате.
– Да я, собственно, могу и с вами побеседовать. Кто тут главный?
– Я ж вам русским языком говорю: у нас совещание. Ксения Патрикеевна!
– Ну что вы, хосподи! Вам же говорят, – девка вцепилась в загузинский рукав.
– А он скоро? – спросил-таки майор.
– Сейчас, сейчас, уже скоро, уже очень скоро! – хищно осклабился толстяк, потирая руки.
Загузин был выведен, и дверь за ним захлопнулась.
ГЛАВА 1.5
«Куда эта змея всё попрятала?» – выходил из себя Борщов, вспоминая россыпи недопитых емкостей в той предрассветной кухне. – «И я хорош. Нет, чтобы сразу бутылку заначить…»
Он мерз, ожидая открытия пункта приема посуды.
Сергей мог поклясться, что Антоновна не заходила утром в Наськину комнату, где спали они. Все другие закоулки квартиры он обыскал сразу после ухода жены – никаких следов вчерашнего пиршества. Не унесла же она все добро на работу? Нет – ведь он лично провожал ее в дверях!
По иронии судьбы (хотя, какая уж тут ирония?), денег у Борщова тоже не было. Точнее, Антоновна оставила ему незначительную сумму на обед, которой едва бы хватило на пару бутылок пива. Не оставалось ничего, кроме как сдавать посуду.
А тут еще мороз ударил вовсе не весенний. Градусов десять в минусе, не меньше. И домой нельзя, там они, Сундариковы. Эх, Таня, Таня…
Борщов разрывался между желанием сразу взять пива, на сколько хватит денег, и необходимостью сначала сдать посуду. За пивом нужно было топать в один конец квартала, а с посудой – в другой. Совместить они, собаки, никак не могли. Конечно, это не кошмарные горбачевские времена, но и не целительные семидесятые, когда похмелиться можно было хоть в шесть утра.
Может, вернуться домой, раскрутить Александэра!
Куда там… Тот, поди, и не похмеляется.
К приемному пункту подтягивались утренние пташки. Время подходило к девяти. По разговорам Сергей понял, что открывают обычно не раньше половины десятого. Ладно, делать нечего. Чем брать бутылочное в гастрономе, лучше уж затариться разливным. Банку он прихватил. По деньгам выйдет литра три. И на сигареты останется.
Если поезд у них в двенадцать, то в десять они отчалят. Настя раньше трех из школы не вернется. У Антоновны, есть надежда, отгулов не образуется. На три литра времени хватит. А там будем думать.
Заняться в ожидании приемщиков было решительно нечем. Только прыгать, как воробью, постукивая нога о ногу. Увольнение, Татьяна – все это сейчас было далеко. А вот стоящие рядом старушки и алкоголики – позвякивающее племя – были куда ближе и значительнее в системе утренних борщовских ценностей.
Старушки вели, конечно, единственный разговор – о ценах, о проклятом Гайдаре и распроклятом Ельцине. Мужики, кто попьянее, спорили с ними.
Всю эту политинформацию Борщов ежедневно впитывал в утреннем транспорте, да и позже – на работе. Поэтому слушать было тошно и неинтересно. Голова было пустая-пустая, и сам он чувствовал себя эдаким надувным шариком, который вот-вот унесет случайный порыв ветра.
Ноги зябли, руки зябли. Сумка с бутылками была тяжелой, а на землю становиться не хотела, валилась набок. От курева на голодный желудок было противно. Хотелось бросить все к чертовой матери – и бежать отсюда куда подальше.
Но куда? Домой нельзя, на работу – где она работа? Некуда отсюда бежать.
Наконец, народ, уловив какие-то ему одному ведомые признаки, зашевелился, начал выстраиваться в очередь. Борщов оказался среди первых.
Ровно в 9—30 из двери соседней булочной вышел мужик в синем халате и с каменным лицом. Он проследовал к воротам приемного пункта.
– Тара есть? Деньги есть? По 0.7 принимаете? – засыпала его вопросами аудитория. Вопросами чисто риторическими. Открыв каморку, хозяин снова затворил ее – уже изнутри. Очередь потеряла стройность, Борщова оттеснили.
– Куда прёсся?! – взвизгнула какая-то бабка из передних. Синий-пресиний алкаш со знакомым лицом (не вчерашний ли?) потрясал тремя пустыми бутылками и молча, неумело изображая глухонемого, лез к воротам. Не отставали и другие его соплеменники. Но женская часть не сдавалась. Ни полметра не отдавала территории. Разве что, Борщова, да еще двух-трех таких же оттерли.
– Мужчина, вы ведь только что подошли! – возмутилась одна из оттертых, хорошо одетая дама с маленькой сумочкой. Обращалась она к другому «ледоколу». – Я тоже с тремя бутылками!
Тот, к кому она обращалась, лез вперед с индифферентным лицом. Борщов, рядом с которым все это происходило, непроизвольно схватил его за воротник. Раздался треск гнилой материи, но молчаливый даже не обернулся. Сергей отпустил его, плюнув.
– Кошмар какой-то! – обратилась к Борщову дама.
Он пожал плечами, отвернулся. Хрен с ними, пусть лезут. Солидные люди с большими объемами посуды даже и не суетились. Десять минут меньше, десять минут больше – какая разница?
А дама не выдержала, ушла. Правильно, не надо браться не за свое дело. Думала, небось: забегу-ка я перед работой, посудку сдам…
К десяти тридцати Борщов уже поднялся с пивом на свой пятый этаж. С замиранием сердца он прислушался у двери. Вроде бы тихо. Осторожно открыл квартиру. Сумки из коридора исчезли. Стояла тишина.
Заглянув на кухню, он увидел записку на столе. Прочел:
«Марина! Мы поехали, спасибо за приют. Обязательно позвоню, когда доберемся до дома. Привет Сереге, Настене. Пока! Торопимся, чуть не проспали.
P.S. Привет от Александра».
«Привет Сереге…» – перечитал Борщов, и сердце запрыгало в груди. Сереге. Он так и представил ее немного грассирующую речь, грудной голос – как будто тот, из молодости…
Устало сев на табуретку, Борщов снова и снова вчитывался в эти два слова, вслушивался в звучащую в ушах эту фразу. Как будто мог обнаружить там еще что-нибудь недосказанное. Надо было плюнуть вчера на всё, да и объясниться!
Решительно убрав записку, Борщов встал и принес из коридора пиво.
«Вот так!», – подумал он, залпом осушив первую кружку, надкусив крабовую палочку (спасибо жене, закуску спрятать не удосужилась) и закурив.
– Вот так, – произнес он вслух. А что «вот так»?
…Наркоз проходил, начинается местная анестезия. О том, что будет, когда и она перестанет помогать, думать не хотелось.
Вот так. Вот так.
Теперь можно пойти, поваляться на диване, посмотреть телевизор, почитать газеты. «Спартак», опять же, играл вчера, как бы счет узнать?
Борщов никуда не пошел, а остался на кухне, тупо глядя на кружку.
Вот так.
И что этот «вот так» привязался? Ну, «вот так» остаются кандидаты наук за бортом не то, что внеземных, а и вполне земных цивилизаций.
А чем он, собственно, занимался в этой жизни? Школа, институт, три года аспирантуры, десять лет работы в Институте. Горы исписанной бумаги, что покоятся на антресолях – никому не нужные. Ни одной путной профессии. Ни денег, ни квартиры нормальной, ни гаража, ни машины, ни дачи. Ни-че-го! Даже на сберкнижке деньги не сгорели в гайдаровском пожаре. Нечему было гореть.
И тридцать пять лет за плечами.
Нет, конечно, он прожил бурный отрезок жизни. Одна диссертация чего стоила. Год труда, три года обхаживания начальственных задниц, богатый опыт в околонаучной политике. Если бы за это давали медали, он был бы при наградах. А если бы еще и платили… Но ведь не все такие, как он. Взять хоть Володченко или Кузнечевского. Один еще в восемьдесят восьмом году сжег партийный билет, ушел из лаборатории и открыл цех по пошиву трусов из парашютной ткани. Теперь торгует самолетами на бирже. Все-таки, аэрокосмическое образование. Другой бился два года над хозрасчетным сектором, нашел каких-то селян, плативших бешеные деньги за астробиологические прогнозы погоды (он их лично списывал с календаря народных примет шестьдесят четвертого года). Сейчас пшеницей торгует. С канадцами. А ведь оба его бывшие подчиненные.
Или Вязьмин из Четвертого Отдела – тот на свой страх и риск открыл научный кооператив, «пропускал» через свой расчетный счет левые договоры. Борщов и сам пользовался его услугами, да все как-то неуверенно, боялся, что за руку схватят. План-то тоже надо было делать, так что большую часть приходилось проводить легально. Теперь этот Вязьмин страховую компанию держит. Весь свой отдел трудоустроил. И офис у них же в Институте арендовал – да вывеску посолиднее институтской повесил на фасад. Он и Борщова звал год назад, но тот чего-то забоялся. В разгар ГКЧП перекрестился: удержал Боженька от неразумного поступка… Теперь уж Вязьмин не зовет. Ну и хрен с ним, всё равно всех их пересажают.
А Тютюрина-то! Его некогда правая рука, вечно третируемая мужем Тютюрина – вдруг наладилась появляться на работе с тяжелыми сумками и часами пропадать в женском туалете. Когда это было? Года три назад? Недавно он видел «свою» Тютюрину по телевизору в местной передаче: «У бизнеса не женское лицо?». Оттуда и узнал, что та владеет небольшим, процентов на пятнадцать, пакетом акций Южно-Уральской горнорудной компании. Вот тебе и Тютюрина…
В то время и надо было начинать. А сейчас девяносто второй год на дворе. Цены освободили (от нас) и все разрешили. Кто опоздал, тот не успел. Теперь хоть чем займись, кругом толпа таких же желающих. Даже бутылки не сдать толком.
Вот так.
Вот тебе и «вот так»!
***Катя стояла и размышляла: не вернуться ли обратно в магазин, чтобы подарить Леське этот самый Образец, врученный ей столь любезно, а заодно – попрощаться на неопределенный срок. Впрочем, поразмыслив, решила, что пакетик ей и самой пригодится. Что она, как дура, разглядывала его на виду у всей улицы? И, правда, темнота.
Надо бы двигать отсюда, пока Леська не увидела ее через витрину, но что-то не пускало. И дождалась – потайная дверь магазина отворилась, правда, вышла из нее не Леська, а тот самый парень. В руках у него была все та же телевизорная коробка. Теперь Катя получше рассмотрела незнакомца. Высокого роста, одет он был в штормовку, широкие штаны, которые носят рыночные торговцы. Не по сезону без шапки. Густые кудри цвета беж торчали во все стороны. Парень, отдуваясь, дотащил коробку до парапета, возле которого стояла Катя, и поставил груз на землю. Закурил, высматривая кого-то вдоль по проспекту. На Катю он и не взглянул. Вид у него был мрачный.
Набравшись смелости, Катя спросила:
– Извините, вы здесь работаете?
– А? – встрепенулся кудрявый. – Что?
– Я спросила: вы здесь работаете?
– Работаю, – нахмурился парень. – Тут.
Они помолчали. Разговорчивостью он не отличался. Но уж коли она начала спрашивать…
– Извините, ради Бога, – продолжила Катя и кивнула на дверь магазина. – Мне, кажется, тоже предложили здесь место.
– Да?
Парень пожал плечами. Разговорчивый субъект. Но она решила идти до конца.
– Хотела спросить… Вы давно работаете?
– Где? У Евнухова, что ли? – вдруг живо переспросил кучерявый, словно только что увидел Катю.
– У Евнухова? – повторила за ним она. – Это – директор? Он – Евнухов?!
Катя невольно рассмеялась.
Парень вдруг тоже засмеялся, разом повеселев. У него были добрые глаза, вокруг которых лучились морщинки.
– Что вы хотели узнать-то? – отсмеялся он.
– Ой, я забыла… а, да – вы давно тут работаете?
– Четыре дня. И сегодняшнее утро.
– А… И как?
– Что – как?
– Ну, вообще…
– Это коммерческая тайна, – подмигнул он.
– А, понимаю! Ну, ладно, спасибо за содержательную беседу. Вы, наверное, торопитесь?
– Я-то? Да, нет… Вы почему спрашиваете, если не секрет?