Превратись. Вторая книга

– Да, мы знаем.– Сказала она, с откровенным сожалением глядя мимо распахнутых ставенок, где шмыгнул кот-шпана с подносиками под обеими мышками. – мы встречали таких… – Добавила акула, найдя густо янтарные хозяйские глаза.

– Вот как.– Подхватила Сари, сощурившись.

Рыжий кончик хвоста дёрнулся по полу.

– И я догадываюсь, – сдержанно продолжала хозяйка, – о ком идёт речь.

Акула не обратила ни малейшего внимания на окольцованный чёрным жгучим колечком кончик хвоста хозяйки, который при этих любезных словах начертил кривую, противореча этой любезности.

– Да, да.– Повышая голос и облизывая уголки рта, оживлённо говорила акула. – Интереснейшая встреча, доложу я вам, Сари, состоялась у меня… совсем недавно.

Всеволод, глянув на хвост, увидел, что отменный конец его преспокойно лежит на узорной шашечке паркета. Как это они так натирают его, мелькнуло в мыслях у беспокойного дракона, что он этак блестит.

– Вы извините, нечисто.– Рассеянно проговорила хозяйка, глянув на пол под дерево. – Не ждала гостей, не прибралась.

Она снова взглянула на облизывающуюся Веду, затем на окно, откуда вплывал сухой зной степи и перепелиных крыльев и делался в горнице по неведомой алхимии свежим и чуть отдающим древесиной домашним духом.

– Вы, простите, по маменьке не кошка ли будете? – С улыбкою внезапно спросила она. Усы её трепетали, а глаза вперились в гостью.

Веда без особой охоты кивнула.

– Я так и думала. – Как бы мельком проговорила хозяйка. В старину такое называлось «говорить в сторону» и, кажется, так делали на театре, хотя я и не уверена.

– Не уверена… – Начала большая кошка, выпрямляясь на суку.– …что я могу быть столь же полезна вам, как то лицо, которое вы упомянули.

Она, заметив, что Веда слушает внимательно и не собирается её перебивать, сама прервала себя и, прибегнув к упомянутому способу изъяснения, спросила:

– Она всё там же?..

– Если, – сказала Веда, – вы про лицо, то – да. Именно там.

Сари усмехнулась и, чуть подавшись вперёд, так что удивительно, как она сохранила равновесие и полный достоинства вид, – скороговоркой замела сомнительное место в приятной беседе:

– Не подумайте, что я погрязла в предрассудках. Ничего дурного в том, чтобы жить среди людей… о нет, ничего такого я не вижу. У меня, знаете ли, соответствующее воспитание, я, что называется, пасторская дочка.

(Всеволод чуть свёл серые, как перо перепёлок, брови.)

– И я не одобряю тех, кто… получил иное воспитание. Этот мир… – Говорила Сари.– Да, он, этот «мрр» (она усмехнулась) не таков, чтобы поделить его можно было бы, не будучи, м-м, терпимым…

(Она громко мурлыкнула.)

– Словом, – прислушиваясь более к своему настроению, чем к своим словам, завершила она, – я ничего не имею… против неё.

Сари сделала паузу.

– Она моя сестра.

Всеволод выпрямился, хотя и до того никто бы не уличил его в недостатках осанки. Веда кивнула.

– Вы не удивлены. – Не спросила, а удостоверила чуть недовольная собою хозяйка.

– Вы похожи.

Когда акула это сказала (с простодушным видом), Сари вздрогнула. Всеволод уже с полминуты видел то, чего не могла видеть Веда – синяя юбка была Сари прихвачена в одном месте, где касалась дерева. Сари сидела выпустив когти, и этим, в частности, объяснялось её равновесие.

– Да. – Легко согласилась Сари. (Хвост лежал спокойно.)

Она переменила позу.

– Не думайте, что я хочу сменить тему, но вам просто необходимо отдохнуть.

Она спрыгнула, не давая им утруждать себя новыми благодарностями, и, цокая коготками, вывела их на знойную улицу, быстро (продолжая болтать) провела по закоулочку, где они мимоходом увидели летнюю кухоньку и чудовищные сковороды, ещё шипящие, ибо их поливали и тёрли песком обруганные «шпаной» леопарды, которые, как они уже знали, приходились Сари троюродными братьями. Бывшие, очевидно, в полном подчинении у взрослых, котята с неприличным интересом проводили гостей взглядами. Веда видела, как младший показал на них лапкой и что-то говорил, двигая короткими усами.

Переулочек вывел на обычную поселковую улицу с мясной лавкой, где на задней террасе орудовал секачом мосластый леопард, похожий на первого из жителей встреченного ими привратника, и двумя рядами прохладных и чистых домов, щедро осеняемых родовыми деревьями (некоторые были плодовыми), а, затем, сузившись, улица сошлась в пустырёк с меловым утёсом посредине.

Возле утёса, подножие которого заросло ходящими ходуном от слабого восточного ветерка лиловыми цветами, видимо, не менее семи десятков Орсолет назад выстроили кирпичную пятистенку. Плоскую крышу, крытую спрессованной соломой (её обновили, вероятно, года два назад) увенчивала сбоку печная труба, а не дерево. На коньке поскрипывал жестяной флюгерок, в очертаниях которого угадывался профиль человеческого лица. Нос и подбородок торчали, веером стоящие жестяные клоки волос напоминали виньетку под текстом.

Веда не вспомнила, где она видела виньетку – зато хихикнула: профиль чуть пародийно воспроизводил лицевой угол идущего рядом дракона. Тот не понял, чему ухмыльнулась Веда, и вопросительно взглянул на неё. Окружённый слабым светом катившегося в положенном направлении Орса, Всеволод задрал подбородок и увидел флюгер, в ту минуту указавший точь-в-точь на Север.

– Ничего себе. – Буркнул дракон.

(Но он так и не понял, почему смеялась Веда.)

За утёсом слышалось милейшее журчание. Отойдя на пару шагов, Веда увидела: блестит ручей, скользя по белым валунам, отёсанным водой до самых ласкающих глаз очертаний. Изо всех сил гулил на дереве скрытый листвой самец горлинки – дерево росло ниже по течению и казалось привидением. Было грустно. Этот красивый пустырь вызывал странное настроение, словно его отделили до неба каменной стеной от посёлка.

Сари добрыми пожеланиями и шутливыми извинениями рассеяла набежавшую тень сомнения и страха, вводя их в что-то сказавший дверными петлями и крылечком (новеньким, из подогнанных без шовчика досок) низенький дом. На правах хозяйки, она громко подвергала критике воздух (он и, впрямь, отдавал чуточку затхлостью), паутину (ни одной не приметили Веда и опрятный, как белка, дракон) и качество воды (из ручья), которой предполагалось наполнить ванну – литую чашу из латуни с головою хищной птицы и на птичьей массивной лапе.

Всё это были забавные пустяки – дом был хорош и просто-таки извертелся, ожидая именно их.

Показав две спаленки (при этом Сари весело сверкнула янтарными добрыми глазами) и гостиную (без дерева, зато с отменной деревенской мебелью), хозяйка сама заботливо и, бормоча что-то про водопроводчиков, повертела чудесно работавшие латунные краны и, похлопав лапою без признаков когтей по стопочке пёстрого, наглаженного, как страницы в книге, постельного белья, ушла, сказав у порога:

– Да, и если, что нужно… Да я сама, впрочем, через часик зайду.

– Я прослежу, чтобы он к этому времени во что-нибудь завернулся.– Пообещала акула, и Сари, хохотнув, ушла, потрогав Ведину сумочку на крючке у двери.

Веда громко прошептала:

– Это ненатуральная. – И Сари в окно погрозила ей кошачьим кулачком.

Веда слышала, что та напевала – на родном языке.

Акула без колебаний присвоила себе первое право испытать диковинную ванну и окунуться в прохладную, хотя и горячий кран был исправен, воду ручья, наполнившую ложкообразное углубление на седле птицы. Выкупавшись, и, по возможности приведя в порядок одежду, она принялась рассматривать полку в гостиной.

Веду привлёк необыкновенно широкий корешок малюсенькой и толстенькой книги, жёлтый в чёрный горох. Акула подцепила чистым пальчиком каптал из оранжевого бархата и любопытно заглянула на обложку, не вытаскивая книги.

– Подарок. – Пояснил чей-то незнакомый голос в окошке, со шпингалетами коего смог справиться только дракон.

Веда подошла к низкому подоконнику с книжкой под локтем и высунулась в окно. Там стоял в чёрной сутане леопард. Лоб его был высок, из-за чего голова приняла яйцевидную форму.

– Подарил один критик… – Красуясь на фоне утёса, молвил гость.– Специально приезжал… Хотел книжку о нашем, забытом Орсом, месте писать, кажется, а, впрочем, чёрт его знает, что он хотел.

Веда встретилась с пришлецом взглядом – глаза у того зеленели, как мурава, и блестели от сдерживаемого смеха. Веда сразу поняла, что перед нею весёлый пройдоха и то, что называется «в семье не без урода».

– И что же, написал он? – Ещё высунувшись, спросила она.

Леопард оглянулся туда-сюда и, приблизясь, с томным видом потупил глазки.

– Написал… наверное.

Веда захихикала. Гость поправил белый высокий воротничок и, подняв глаза, нравоучительно заговорил:

– Рискуя быть неправильно понятым, я бы сказал, что мы его съели… но…

Они оба ещё потерпели, но внезапно расхохотались разом. Привлечённый звуком, дракон явился с крыльца (где он тайно и тщетно пытался отчистить скорлупу украденного яйца с подмётки) и замаячил за плечом Веды. Увидев его, пришлец мгновенно смех прекратил и с достоинством пригласил их – от имени всеобщей любимицы, «нашей общей знакомой» – повечерять в обществе, более широком, нежели то, в коем они сейчас имеют честь пребывать.

Они застали посёлок совершенно переменившимся – всюду кишели жители. Столько пёстрой шерсти Веде не доводилось видать ни разу, хотя Пусик, которого она (мельком) вспомнила, в младенчестве размотал не один клубок, купленный нарочно для него, что ничуть не шокировало продавцов, которых НН непременно оповещала, для какой цели приобретается дорогой товар.

Улицы мягко колебались, похожие на коробку для рукоделия с напрочь перепутанными нитками, в которые забралась мышь. Многие леопарды были в кожаных тиснёных портупеях с широкими поясами, ладно перехватывавшими их атлетические в большинстве фигуры. К поясам крепились многочисленные предметы: по-видимому, род кортиков в кожаных же ножнах, что-то вроде портняжных варварского вида ножниц с колпачками на страшных, крестообразно сходящихся остриях, и небольшие, с Ведину ладонь, треугольные лопаточки.

– Как вам гостеприимство нашей страннолюбивой тётушки? – Мимоходом спросил молодой пастор, всё время занимавший, в особенности, акулу презабавным разговором по поводу ксенофобии.

В манере его вести перестрелку неоконченными репликами и всегдашней готовности рассмеяться (хотя после обоюдного веселья по поводу Участи заезжего критика он ни разу этого не сделал), не чувствовалось специфического обаяния, которым отличалась Сари, но с ним в целом было занимательно.

– Всё хорошо.– Серьёзно и в тон ему отвечала переимчивая акула, кивком благодаря посторонившегося леопарда, подстригавшего ветровой заслон. Рядом стояла жена (в тоненьких и лёгких ремешках портупеи), очевидно, давно просившая его об этом.

– Особенно, – продолжала акула, – санузел. Краны, ручки, полотенцедержатель и прочие детали очень удобны.

– Ах. – Воскликнул пастор с закипевшими смехом глазами, – жаль, Сари не слышит. Вы уж повторите это при ней, будьте ласковы. Она так старалась, приводя всё упомянутое в порядок!

– Непременно. – Пообещала Веда. – Хотя и предпочла бы в этом отношении следовать местным обычаям.

При этих словах леопард (не тот, что подравнивал изгородь, а другой, моложе и крупнее, посреди улицы в толчее, с мышцами, ходившими под короткой шерстью, как яблоки), стягивая нарамники, поднял морду и посмотрел на Веду. Жители, в общем, не обращали особого внимания на пришлецов, исключая ручеёк вежливых отрывистых замечаний, когда, уступая дорогу, они неуловимо подавались в сторону на задних лапах с кожаными перевязками над коленом, или приветствий, когда с ними здоровался провожатый гостей.

– Да, наши лопатки, завещанные нам, согласно священным текстам, прародителями из Далёкого Неба, очень милы.– Подхватил смешливый пастор с обычной подавленной готовностью разулыбаться. – Надеюсь, – он склонил к Веде удлинённую морду, с мужественными подушечками, ощетиненными пучками усов, – в вашем замечании истой путешественницы нет ничего иронического?

– Ни в коем разе.– Категорически отмела Веда Львовна, глазами здороваясь с распортупеенным леопардом. Тот, уже успевший присесть на ближайшее крылечко, медленно привстал, поклонился, комкая в лапе связку ремней.– Напротив того, в ваших обыкновениях есть нечто… м-м, как бы сказать?

– Поучительное и в то же время трогательное? – Поискав слово и, оправляя белый воротничок свой, предположил попутчик.– Кстати, мы пришли.– Тотчас прибавил он, делая пригласительный жест лапой и не дав времени согласиться, либо отвергнуть предложенное.

«Пришли» означало, оказывается, что они остановились возле ветрового заслона из кипарисов, точь-в-точь такого, как всюду в посёлке, разве что чуть выше и с более широкими воротами, так и приглашавшего войти, тем паче, что Орс, представлявший дотоле мутный золотой шарик, оживился, катясь к Западу, и пригрел неожиданно крепко плечи Веды Львовны.

В основательном овальном дворике первое, что останавливало взгляд, было отсутствие дерева. Тёплая прохлада утоптанной хвои, коей присыпали землю под ногами, делала ненужными почётные табуретки. Здесь общались и неспешно переходили с места на место, изредка задирая мощные морды к ласковому вечернему небу и то ложась на передние лапы, то лениво осаживаясь на задние, двенадцать или около того жителей.

Никто не глазел на гостей, не перешёптывался и на пару минут, пока пастор вступил в краткие переговоры с одним, двумя из присутствующих, Всеволод и Веда оказались предоставленными самим себе.

Обсуждались организационные моменты, прозвучали слова вроде «…поспели к трапезе?» и успокоительное «в порядке», причём пастор говорил на суржике из сурийских и местных слов

Сбоку разговаривали два леопарда на родном языке с преобладанием лиричных согласных сочетаний, где преобладал звук «м», но, заметив, что гостья прислушивается, сейчас же из расхожих приличий перешли на сурийский, которым они владели очень чисто.

– …Последнее испытание.– Говорил один из собеседующих, с полуслова оставивший мурлыкающий говор, ради родного языка акулы.– Металл. Лабиринт со множеством механических ловушек. Представляете, Гоби?

Тот, к кому обращались и слушавший с обманчивой ленцой, а на деле напряжённо внимательно, что и вообще, заметила Веда и подтверждаю я, свойственно леопардам, подковкой выгнул подвижную верхнюю губу в знак того, что он представляет.

– Изощрённых ловушек, заметь, милый, как и всё в этой душегубке. Вот-с. В конце этого лабиринта, набитого смертью – а звание офицера у них получает лишь тот, кто испытан именно этою дамой – выход, преграждаемый гигантским, в рост прехорошенькой леолюдочки (оба хихикнули) кувшин, но, увы, тяжелее этой предполагаемой прельстительной особы раз этак в четыреста, ибо, Гоби, отлит он из сплава, известного лишь им и уж, поверь, секрет они прячут у себя посреди Отца-Океана даже от своих дражайших наставников в… ну, там, где штаб-квартира этих господ. Да, и… Да? Полагаю, м… там преобладает медь, этот металл-предатель, носящий в себе отрицательные эманации. Толком не знаю. Важно не это, а то, что тут испытуемому остаётся после всех совершённых им чудес ловкости и ума одна только грубая физическая сила. Как, скажем, у Сахиры…

Тут оба обернулись на громадного леопарда с усмешками, на которые тот добродушно огрызнулся. Сверкнув глазом куда-то возле туфелек Веды, потёртых у носков, и тем дав знать, что не мешает гостье удовлетворять своё праздное любопытство, а попросту подслушивать чужой разговор, рассказывающий о металле спокойно и, как ни в чём не бывало, продолжал:

– …Физическая сила и… (тут он употребил родное слово и, видимо, слегка затруднился переводом, потому что в этом месте так и остался пропуск). Нужно схватить кувшин за горлышко и сдвинуть, отшвырнуть его с пути. Не так уж, впрочем, страшно для силача вроде Сахиры (снова ухмылки) либо… (тут снова вставилось непереводимое словечко). И человек, поверь, может справиться – особливо, ежли он воспитанник этих господ, и после того, как он преодолел коридоры с разверзающимися трещинами под ногами, ведущими в Ад, о чём там предпочитают не знать, и всеми этими клюющими птицами и ядом на стенах, ну, и прочим. Но дело в том, что кувшин, напоминающий обворожительную особу, раскалён докрасна. Весь, Гоби, включая горлышко, за которое, естественно, удобнее всего схватиться испытуемому – не нам с тобой, Гоби, и слава Орсу. Как хорошо, Гоби, что не нам. На горлышке по металлу тщательнейше вычеканен некий узорчик, и, когда – ты следишь, Гоби? – когда будущий офицер возьмётся за пылающее горлышко, на ладонях у него останется характерный оттиск. На обеих ладонях, а они так же чувствительны у людей, как и наши. Тогда офицер, выйдя из коридора, говорю тебе, не нуждается более ни в каких подтверждающих бумагах, а ведь ты знаешь, до чего они любят бумагу…

Говоривший, не разжимая пасти, издал волнообразный звук, который вполне можно было принять за смешок, а Гоби пробурчал что-то невнятное и утвердительное.

– Довольно всякому глянуть на его руки и станет ясно, что перед ним – офицер… притом, офицер с колоритнейшею биографией. Они всегда и всюду распознают его, владей он хоть формулой семидесяти двух превращений, так как избавиться от этого украшения, в сущности, нету ни малейшей возможности… исключая, конечно, случай самокалечения, предполагающий необыкновеннейшую из ряда вон выступающую силу характера и, заметь, это только предположение, – такой же силы желание избавиться от клейма.

Тут Веда, учуяв, что рассказ подошёл к развязке и что собеседники на мгновение, прежде чем перейти к иной теме, погрузились в мрачное раздумье, видимо, о предположительной Участи, ожидающей претерпевшего такое ужасное испытание, воспользовалась паузой, как приоткрытой дверью в чужой дом.

Она ритуально кашлянула, хотя в горлышке у неё было чисто, и еле слышно, зато отчётливо, произнесла:

– Трудно представить, что кому-то захотелось бы избавиться от знаков, удостоверяющих равно его высокое звание и мужество.

Леопард-рассказчик мигом и чрезвычайно предупредительно откликнувшийся на робкую попытку акулы вступить в разговор всем движением своего прямого корпуса, молвил:

– Молодая госпожа, ах, поверьте, разные бывают Судьбы.

– Что это?

– Участь. – Галантно перевёл леопард, почтительно подходя к Веде ближе, в то время, как Гоби, вежливо буркнувший что-то гостям, так же неторопливо отошёл и принялся расхаживать с заложенными за спину лапами, ни с кем не вступая в разговор.

– Но вы же не будете отрицать, – обрадованная общительностью умного и неожиданного собеседника, подхватила акула, – что наличие такого рисунка…

– Такого клейма, да…

– …Такого клейма всегда свидетельствовало бы и совершенно недвусмысленно о качествах весьма незаурядных?

– Не буду. – Любезно молвил леопард, едва позволив Веде Львовне договорить и немедленно, чуть повыся приятнейший баритон, осведомился:

– Смею ли предположить, что молодая госпожа, так же как сдержанный её спутник, доверены заботам проходимца, вот уже несколько времени позабывшего о своих обязанностях?

Пастор, давно уже завершивший свои переговоры и терпеливо ожидавший в деликатном отдалении, пока Веда завязывала симпатичное знакомство, бесстрастно мурлыкнул:

– Те-те, полегче, местный житель, выражайтесь о духовном лице.

Поименованный таким образом осклабился.

– Ты ещё пока не духовное лицо. – И он добавил обращение, которого Веда не уловила и которое было, наверное, именем любезного проводника.

– Ах, да, – поворачиваясь к нему, просительно сказала акула, – как мне к вам обращаться?

(– Он даже не представился молодой госпоже. – В усы себе проурчал поведавший историю о последнем испытании.)

Не обратив на иронизирующего бюргера и взглядца, пастор откликнулся:

– Зовите меня Григорием.

(И «местный житель», и даже Гоби, в тихой задумчивости мерявший хвою тяжёлыми мягкими шагами, издали тот, похожий на смех, звук, который был уже знаком пришлецам.)

– Так, Григорий… – Повторила акула и глянула через плечо на друга Гоби.

– Шанаэль. – Церемонно представился тот. – Моё имя собственное не так трудно произносимо, как имя этого будущего духовного лица.

Веда назвала себя и Всеволода, хранившего молчание и ограничившегося, впрочем, почтительным поклоном.

– Веда… Не угодно ли, чтобы я называл вас с отчеством, ибо таково вежливое обыкновение вашего отечества? – Без тени иронии осведомился Шанаэль, не столь осанистый, как Сахира, зевавший довольно основательно у выхода со двора с немалым риском дать прибежище в своей пасти белой крупной бабочке, залетевшей сюда.

– Не угодно.– Ответила Веда.– Вы и сами трижды назвали меня «молодой», если это только не формула вежливого обращения.

Шанаэль разулыбался.

– О нет. – Молвил он. – Хотя вежливость – штука хорошая.

Он глянул на Григория. Тот неулыбчиво мяукнул:

– Всё готово.

Веде показалось, что пастор-иронист чем-то недоволен.

– Так пойдёмте, – жизнерадостно проворковал тот, кто пожалел неведомого офицера. – Если придём прежде, чем нужно, нас не осудят, но опоздание пахнет смертью.

Леопарды плавно текли мимо, и, оказавшись в упругих волнах шерсти и мускулов, Веда безмолвно попросила Шанаэля, который тотчас сделал лапой окружающий жест, сразу расчистивший вокруг них достаточное для продолжения интимной беседы пространство, и наклонил к ней усы.

– Что это у вас?

Всеволод и Григорий, очутившиеся сзади и оттеснённые красавцем и силачом Сахирой, послушно шли в толпе. Веда ещё раньше приметила свёрнутую руликом и заткнутую за портупею Шанаэля газету. Тот извлёк её и, прежде чем передать акуле, расправил листы. Он собрался уже развернуть заглавную страницу, как Веда забрала газету.

Шли по белой улочке, выметенной до блеска, так что заметно оживившийся Орс смог поиграть на отлакированных камнях. Рассматривая примятую на тёплом боку Шанаэля газету, вывернутую на третьей странице, акула увидела, что до неё читательское внимание или одно из колющих орудий оставило рваный след на заметке в середине, между большой статьёй о местном футбольном чемпионате и поздравительной телеграммой основателю ветеринарной клиники. В заголовке излюбленным газетами побережья шрифтом Комик Санс было набрано:

Сокрытое делается явным

Из статьи в четыре столбца Веда извлекла следующие сведения, приводимые мной с некоторыми сокращениями:

«Мы помним кровавое событие на Юго-Западной границе нашей Родины, совершившееся девять суток тому. Наша газета первой сообщила удручающие подробности… Без излишней скромности полагаем, что первыми же сообщаем о логическом завершении печального дела. Достовернейший источник дал нам понять, что нынче вечером с известного лица будет снята неприкосновенность и лицо это пригласят дать некоторые разъяснения. Так как мы всецело преданы закону, разумеется, называть имя убийцы мы не станем. Имя же лица, лишённого неприкосновенности, мы публикуем с огромным удовлетворением. Это никто иной, как…»

На этой строчке бумага была надорвана. Подняв голову, Веда, читавшая с увлечением, оглянулась и увидела, что идут они по другой улице, срезавшей прежнюю под углом. Окружавший её ландшафт не переменился: дома, укрытые деревьями от вечернего зноя, и уложенная между нагорьями маленькая долина двигались с нею. Леопарды ушли далеко вперёд, а пастор и дракон, перекидывавшиеся отдельными, не слышными ей словами, телепались позади. Кажется, она узнала спину Гоби, возникшую среди домов, но быть уверенной в том, что это спина Гоби, она, конечно, не могла.

Рядом и чуть позади неслышно шествовал Шанаэль, беспечно мурлыкающий песенку с замедленным ритмом. Он оберегал читающую акулу, чтобы та не спотыкалась, ибо длинные пряди волос Веды, свесившиеся на газету, эта нелепая в жаркое время года причёска, скрывала от неё, впрочем, совершенно ровную дорогу, споткнуться на которой мудрено. Тем не менее, забота его, выражавшаяся в его походке и деликатном подглядыванье под каблучки Вединых туфель, была очевидна.

Складывая газету (других статей она читать не стала), акула принюхалась к неподвижному воздуху. Еле ощущаемый запах, непривычный в городе и пугающе привлекательный, почудился ей. Вдалеке что-то негромко шумело – река, наверное, и кто-то переговаривался на языке Ловарни.

Поглядев на кружащихся комаров, которые выглядели крупнее и манёвреннее знакомых комаров из Кропивника, и, сделав тщетную попытку изловить одного, Веда передала газету леопарду.

Газета была принята им так, будто Веда безвозмездно преподнесла ему лист бесценного манускрипта.

– Ждут ночи, чтобы укусить.– Возвращая газету на место, сказал он.

Веда вновь хлопнула себя по плечу. Она и Шанаэль обменялись взглядом тех, кто долго шёл рядом по одной дороге. Громкий звук, наподобие мычания, донёсся сквозь деревья. Оборван коротким то ли грохотом, то ли рыком. Что-то зашумело, топот по траве утонул в ровном гуле очевидной уже речки, и стало тихо, как под землёй.