Мал золотник…; Туман спустился c гор
– Я достаточно обучен арабской грамоте, – сказал Амир-Ашраф. – Знаю тюркский и даже древний фарси. Не к лицу мне, главе семьи, начинать снова хождения с тетрадками и книжками в школу.
После окончания ликбеза Али-Султан вступил в партийную ячейку аула и записался в союз воинствующих безбожников.
Узнав об этом, Амир-Ашраф пришёл вечером к другу.
– Зачем ты записался в безбожники? Неужели ты и в самом деле не веришь в Аллаха?
– Раз записался, значит, не верю, – ответил Али-Султан.
– Кто же тебя убедил в этом?
– Атеисты, которые читали нам лекции. Религия – это дурман. Она помогает правителям держать в повиновении людей.
– Религия облагораживает человека. Верующие люди не способны причинить зло ближнему. Душа у них чиста. Помню, в медресе, прощаясь со мной, один из старых учителей богословия напутствовал меня: всяко старайся вселять в души слабых истинную веру в Аллаха, без этой веры страна превратится в арену насилий, грабежа и разврата.
– Грабежом, насилием и развратом как раз и занимаются власть имущие и представители духовенства.
– Ты хочешь сказать, что и я наделен этими пороками? Ошибаешься. Истинно верующий человек добр душой, искренен и смиренен. Он никогда не согрешит. Потому что боится суда Аллаха.
– И ты веришь в жизнь после смерти? – улыбнулся Али-Султан. – К смирению и безропотному подчинению устами таких, как ты, призывали цари, султаны, шахи, ханы, беки. Но теперь, когда все люди равны, когда все земные богатства будут принадлежать тем, кто их создает, нужда в религии отпала. Насилия, грабежа, разврата теперь не будет.
– Но ведь духовенство всегда осуждало эти пороки. Разве в часы горя и скорби молитвенные слова Священного Писания не успокаивают души? Разве религия не учит верности, любви, милосердию, не соединяет детей у единого очага вокруг матери, делая её возвышенной в их глазах?
– Именно религия и заставила женщину замкнуться в домашней жизни, лишила её права участия в управлении страной. И, наконец, именно твоя религия туманит людям ум, делает их послушными исполнителями…
– Но ведь женщина самой природой создана для материнства, и нет никакой нужды в том, чтобы она делала то, что должен делать мужчина. А что касается умственных способностей, – Амир-Ашраф встал с ковра, прошёлся по комнате, – уверяю тебя, если Аллах создал человека дураком, никакими силами вам, безбожникам, не удастся сделать его умным.
– Не Бог создал человека, а человек создал Бога.
– А откуда же появился на свет человек? Откуда появились звери, птицы, рыбы?..
Али-Султан пожал плечами. Не мог он, малообразованный горец, ответить на эти вопросы.
Друзья расстались в этот вечер, так и не найдя общего языка.
Али-Султан организовал в ауле коммуну Земли, пригодной для обработки, было мало, и по распоряжению из райцентра коммуне отвели часть каменистого плато, принадлежавшего жителям соседнего селения. Это решение соседи восприняли неодобрительно. Когда посеянная пшеница заколосилась, они выпустили ночью на поле свой скот.
Вражда жителей двух аулов продолжалась до тех пор, пока на их землях не образовался колхоз.
Али-Султан стал председателем сельского Совета. Но вскоре из-за болезни – ранение на фронте не прошло для него бесследно – ему пришлось оставить этот пост. Однако без дела он не сидел. Разбил на своём участке сад и с утра до вечера работал в этом саду.
Амир-Ашраф продолжал сапожничать, растил детей. После школы оба сына поступили в институт: старший, Селим, – в нефтяной, младший, Керим, – в сельскохозяйственный, дочь Умму училась в школе.
Так и протекала бы безмятежно жизнь двух друзей-соседей, если бы не грянула Отечественная война…
Окончив институт, ушёл на фронт Селим. А вскоре вслед за братом стал собираться и Керим.
– Сынок, тебя ведь не мобилизуют, ты студент последнего курса, продолжал бы лучше учёбу, – сказал ему Амир-Ашраф.
– Не могу, папа, стыдно по улицам ходить. Кажется, что все смотрят осуждающе на меня. Брат воюет, а я, здоровенный парень, сижу в тылу.
Проводил Амир-Ашраф и второго сына на фронт.
Аул казался притихшим, мрачным обиталищем больших чёрных птиц – с первого дня войны все женщины стали ходить в траурных платьях. На годекане собирались лишь древние старцы. Уткнув головы в овчинные шубы, слушали внимательно последние известия по репродуктору, установленному в центре аула. Известия были горькие. Фашистские орды, превращая в руины города и сёла, продвигались в глубь страны.
На улицах аула не слышно было даже детского смеха. Самым уважаемым человеком стал почтальон. Люди ещё издали, по выражению его лица старались определить – что он несёт: радость или горе. Если улыбается, значит, всё хорошо, светлеют лица аульчан. Если же идёт мрачный, низко наклонив голову, замирают сердца людей. Чья ещё семья потеряла кормильца?.. Разносится по улицам аула душераздирающий женский крик. Почтальон, вручив несчастной женщине похоронку, быстро уходит прочь. А к дому, куда ворвалась беда, сходятся люди, чтобы утешить убитую горем соседку.
В ауле снова открылась мечеть. Амира-Ашрафа попросили быть муллой. Он согласился.
…Однажды вечером Амир-Ашраф пришёл к Али-Султану:
– Забудь старое, возвращайся к Аллаху.
– Нет, – ответил Али-Султан. – Ты не просто сосед для меня, но и друг и – если хочешь – брат. Я уважаю тебя как человека честного, пронесшего свою совесть незапятнанной до седин. Но в некоторых вопросах жизни наши взгляды не совпадают. Ты был и остался верующим, а я останусь до конца безбожником. Ты знаешь, что я не двулик и не сойду со своей жизненной дороги. Единственно, о чём жалею, – это то, что стал с годами слабым и не могу взять в руки винтовку, чтобы драться на фронте с врагом. Но я уверен, что мы победим. Ведь побеждали даже тогда, когда враги советской власти шли на нас со всех сторон. Очень жаль будет, если не вернутся с войны твои сыновья. В тяжёлую минуту я, бездетный человек, надеялся опереться на их надёжные плечи. Дай Бог, чтобы они вернулись в полном здравии и благополучии.
– Ну, вот видишь: говоришь, что не веришь в Бога, а сам к Нему обращаешься, – заметил Амир-Ашраф.
– Это я к слову, – ответил Али-Султан.
Так и не удалось уговорить Амиру-Ашрафу старого партизана посещать мечеть.
Шли годы. Закончилась война. Посветлело на душе у людей. Но не у всех. Мучительная боль по погибшим родным и близким навсегда поселилась в сердцах многих аульчан.
Амиру-Ашрафу повезло. Оба его сына вернулись с войны. На радостях он зарезал бычка и такой байрам устроил, какого давно уже не видали в ауле.
А через несколько дней между отцом и старшим сыном Селимом, который пришёл с войны в звании капитана, состоялся неприятный разговор.
– Отец, ты должен отказаться от обязанностей муллы, – сказал Селим. – Мне, человеку с высшим образованием, неудобно видеть тебя в этой роли. Думаю, что и Кериму это не доставляет удовольствия.
Амир-Ашраф был так удивлён, что не знал, что и ответить сыну. Но, придя в себя, он сдвинул сурово брови и сердито заявил:
– Ты что говоришь? Диктуешь отцу свою волю? Да как ты посмел?!
– Я не диктую тебе свою волю и не собираюсь ни в чём ущемлять твоё достоинство. Я всегда любил тебя, уважал. И теперь люблю, уважаю. Но пойми меня правильно. Я – офицер запаса, инженер. Завтра получу высокую должность в городе. Мне стыдно будет писать в анкете: «Отец – мулла…»
– Тебе стыдно за отца, которого почитают в ауле все от мала до велика?! Почему тебе стыдно за меня? Разве я вор или убийца? Да я в твои годы считал за великую честь сесть рядом с нашим муллой…
– Вай-вай, что же вы сцепились, как петухи, – запричитала Зухра. – Не дай бог, кто услышит. Какой позор, какой позор! Вместо того чтобы радоваться встрече, они ругаются. Перестаньте, ради Аллаха, перестаньте…
Керим, присутствовавший при этом разговоре, молчал. Ему казалось, что и отец, и брат, каждый по-своему, правы. Отца уже не перевоспитаешь, и надо оставить его в покое. Тем более что обязанности муллы он исполняет бескорыстно, по просьбе таких же старых людей, как сам.
Увидев слёзы на глазах матери, Селим умолк. В конце концов, ему всё равно здесь не жить. И за отца он не ответчик. Пусть поступает как хочет. Отречься от Аллаха его уже не заставишь.
Через несколько дней Селим вернулся в город и стал работать инженером на нефтебазе. Керим тоже вскоре покинул аул, чтобы продолжить прерванную войной учёбу в сельхозинституте.
Мирная жизнь в семье Амира-Ашрафа постепенно вошла в свою колею.
Глава вторая
Почувствовав себя после долгой болезни лучше, Амир-Ашраф встал с кровати, прошёлся по комнате.
Увидев отца не в постели, Умму обрадовалась. Слава Аллаху, выздоровел! Надоело ей с утра до вечера принимать гостей, подавать им свежий чай. Да и мать не оставляет её в покое – в домашнем хозяйстве всегда дела найдутся. А из Керима какой помощник: целыми днями то в конторе, то в поле. А как же, институт окончил, заместитель агронома. Да, надо было и ей после школы поступать в техникум. Училась бы сейчас, как другие девушки, а не толклась бы по двору с метлой. Зря не послушалась отца…
Когда слепой муэдзин Хаджи-Муса в полуденное время обратился к верующим с молитвой, Амир-Ашраф накинул на плечи шубу. К нему подошла жена:
– В мечеть собрался? Полежал бы ещё денёк.
– Хватит, все бока отлежал. Вышла хворь из меня. И слава Аллаху! Пройдусь до мечети, а после молитвы, может, посижу немного на годекане.
– Да хранит тебя Всевышний от всяких напастей! Пусть тебе везёт во всём.
Амир-Ашраф шёл не спеша по узкой каменистой улочке. Встречные прохожие, останавливаясь, приветствовали его:
– Добрый день, почтенный мулла!
– С выздоровлением тебя, Амир-Ашраф!
– Хвала Владыке за то, что избавил тебя от болезни!
Амиру-Ашрафу было приятно слышать эти тёплые слова. Душу переполняла радость. Да, аульчане любят его, с почтением относятся к нему.
Немногословные, степенные, один за другим входили старики в мечеть. Ставили свои посохи в уголок, снимали обувь и располагались на полу, лицом к возвышению, где обычно сидел мулла.
После молитвы старики направлялись к годекану, расположенному напротив мечети. Самые пожилые, почтенные старцы садились в центре длинной каменной скамьи с дощатым настилом и надёжным навесом от дождя, остальные рассаживались по бокам от них. Поговорить о жизни, о новостях в ауле на годекане могли только мужчины. Женщины не имели права приходить сюда. Увидев муллу Амира-Ашрафа, мужчины подвинулись, уступая ему место.
Посидев немного рядом с Али-Султаном, выслушав от стариков аульские новости, Амир-Ашраф поднялся и в сопровождении своего друга-безбожника направился домой. Подойдя к калитке, он предложил Али-Султану пообедать вместе, но тот отказался, сославшись на неотложные дела.
Выпив кружку солёного калмыцкого чая с молоком и сливочным маслом, Амир-Ашраф прилёг на кровать на открытой веранде и вскоре уснул.
Разбудила его Умму, слегка коснувшись плеча. Амир-Ашраф открыл глаза и, недовольно глянув на дочь, спросил:
– Что случилось?
– Письмо пришло.
– Что за письмо? Кому? От кого? – Амир-Ашраф удивлённо глянул на синий самодельный конверт, склеенный из обложки тетради.
С тех пор как закончилась война и оба его сына вернулись с фронта, писем он ни от кого не получал и не ждал.
– Из России оно, на имя Селима, от русской женщины.
– Какая ещё женщина?! – раздражённо воскликнул Амир-Ашраф.
– А я откуда знаю, – пожала плечами Умму. – На конверте написано: Рязанская область, Рыбинский район. А прислала письмо Марина Орлова.
– Ладно, – махнул рукой Амир-Ашраф, – спрячь до приезда Селима. Мало ли кто может прислать письмо бывшему армейскому командиру. Возможно, его прислала жена фронтового друга, или мать, или сестра.
Умму хотела было выйти, но Амир-Ашраф задержал её:
– Постой, дай-ка гляну на письмо.
Умму передала отцу конверт. Амир-Ашраф стал внимательно вглядываться в строки, будто хотел что-то разгадать в них.
– Ну, что ты разглядываешь, читать-то всё равно не умеешь по-русски. Да ещё конверт держишь вверх ногами, – улыбнулась Умму.
– А ты не смей мне указывать. Не твоё дело, как я держу. Сама с грехом пополам закончила школу. А я всегда среди лучших был в учёбе. И если бы захотел, и по-русски выучился бы читать и писать. Иди. Я сам сохраню письмо.
Когда Умму покинула веранду, Амир-Ашраф решил, что не следует отдавать дочери загадочное послание. Не устоит она перед соблазном прочитать его. А мало ли что может написать женщина мужчине…
Спрятав конверт во внутренний карман бешмета, он задумался: «Кто же всё-таки прислал письмо? Что может писать женщина Селиму? Откуда она знает его домашний адрес? Если он с ней переписывается, то почему она написала в этот раз сюда, а не в город?.. А что, если осторожно вскрыть конверт и прочесть? Конечно, это нехорошо. Но я ведь отец Селиму. А какие секреты могут быть у сына от отца? Вот только как прочитать? Я же не умею читать по-русски…»
В этот день Амир-Ашраф впервые пожалел, что не пошёл учиться в ликбез вместе с Али-Султаном.
«Надо кого-то попросить прочесть письмо. Но кого? Умму? Нет. Она – болтливая девчонка. И Кериму тоже доверять такое дело никак нельзя. Придётся идти к Али-Султану. Он человек надёжный… А вдруг в письме что-то важное, секретное? Поделится Али-Султан со своей Набат, а та разнесёт по всему свету тайну моего сына. Нет, надо подождать приезда Селима. Он сам прочитает мне. А если не прочтёт? Он ведь своевольный, скрытный, не то что Керим…»
Противоречивые решения одно за другим возникали в голове Амира-Ашрафа. Вдруг он вспомнил свой разговор с сыном о его женитьбе.
– Рано мне ещё обзаводиться семьёй, – ответил тогда Селим. – На калым и свадебные расходы я пока не заработал. Вот если согласится какая-нибудь девушка без выкупа и старых обрядов стать женой, тогда другое дело. А то поди узнай, сколько попросят родители невесты «молочных» денег. Не отправишь же вместо денег будущей тёще бочку молока? Хотя ни одна из девушек и не выпила больше фляги грудного молока…
– Нет, сын, я не позволю тебе отступать от установленных у нас правил сватовства и бракосочетания. Всё будет сделано по адату. Обязательно дадим калым за невесту. И свадьбу тоже сыграем не хуже других. А вот когда я умру, ты со своими детьми можешь поступать как хочешь, – сказал он Селиму.
В душу Амира-Ашрафа стали вкрадываться подозрения и тревога. Непокорность Селима в делах семейных, отход от традиций горцев, насмешливое отношение к некоторым религиозным и бытовым обрядам возмущали его. Амир-Ашраф не раз сожалел о том, что позволил сыну самому выбрать профессию. Надо было заставить его окончить учительский или сельскохозяйственный институт, чтобы жил в селе, рядом, под отцовским присмотром и контролем. Попробуй узнай теперь, чем он занимается в городе в свободное время.
Али-Султан говорил, что в городе много разных увеселительных заведений, где подают хмельные напитки, где потерявшие приличие парни и девушки танцуют чуть ли не до рассвета, обнимая друг друга у всех на виду. Разве это может привести к хорошему? Зачем нужны эти легкомысленные заведения? Разве нельзя было городским властям ограничиться чайханами, харчевнями? Зачем устраивать оргии в ночное время? И драки там случаются. Да и как им не быть, если над разгорячённой молодой кровью не властвует здравый разум, а от водки да вина туманится рассудок. Выпившие мужчины даже здесь, на свадьбах, не раз устраивали потасовки, а что уж говорить о городе…
Не ведал Амир-Ашраф покоя ни днём ни ночью, когда сыновья были на фронте. И сейчас тревожные мысли часто волновали его. И потому хотел он поскорее женить Селима – умерить его молодые страсти, привязать к дому, к семье. Но Селим в ответ на все его разговоры о женитьбе или молчал, или отшучивался. Почему? Уж не потому ли, что его сердце заняла девушка-иноверка, неизвестного рода-племени, и он никак не может избавиться от этой любовной занозы?.. Вон Али-Султан из-за любви чуть не поплатился головой. Может, и Селима ждёт то же самое?..
Мысли Амира-Ашрафа всё время возвращались к загадочному письму, которое при каждом движении шуршало во внутреннем кармане бешмета. Оно было толстым, увесистым. Наверное, не один лист бумаги исписала эта неизвестная женщина. Но о чём же она могла так много написать? Нет, это не простое сообщение новостей. В письме что-то необычное, серьёзное…
За всю ночь Амир-Ашраф почти не сомкнул глаз.
После утреннего намаза, выйдя из мечети, направился не на площадь, как делал это всегда, а, постукивая о камни кизиловой палкой, быстро зашагал к сакле Али-Султана.
– Садам алейкум, брат мой Али-Султан! – приветствовал он старого друга.
– Ваалейкум салам, брат мой Амир-Ашраф! Что тебя привело ко мне?
– Что спрашиваешь? – прервал его Амир-Ашраф. – Я же не из Багдада, а из соседнего дома.
– Что-нибудь случилось?
– Да нет, ничего не случилось.
Амир-Ашраф стоял в нерешительности, не зная, как быть. Он всё ещё колебался – вскрывать конверт или нет. Да, читать чужие письма нехорошо. Но ведь он же не враг своему сыну? И если даже в письме будет что-то такое… Не станут же они с Али-Султаном рассказывать об этом другим. На голове у них папахи, а не платки.
Амир-Ашраф решительно сел на ковёр и тихо спросил:
– А где Набат?
– Вышла куда-то. Может, отправилась в магазин за сахаром.
– И слава Аллаху, лучше, чтобы она не слышала.
– Чего не слышала? – удивлённо спросил Али-Султан.
– Того, что написано вот в этом письме, – ответил Амир-Ашраф, доставая из кармана толстый конверт. – Селиму адресовано. От женщины, от русской…
– Ну и перешли ему. От кого бы оно ни было. Тебе-то зачем знать чужую тайну?
– Как это, зачем? Я отец ему или…
– Но он уже взрослый человек и может переписываться с кем угодно, – пожал плечами Али-Султан.
– Так-то оно так, – кивнул Амир-Ашраф. – Но письмо из Рязани, пришло на наш адрес. Видно, Селим не переписывается с этой женщиной. И она сама написала ему. А зачем? Я хочу знать: что пишет ему женщина из далёкой стороны. Мало ли что случается в жизни. Давай-ка всё же прочтём. Если в письме нет ничего особенного – заклеим конверт и я отправлю его в город с кем-нибудь или вручу Селиму сам, когда он приедет сюда. За детьми, брат мой, в каком бы они ни были возрасте, надо все время следить и все время напутствовать их в жизни. На-ка прочти. – Амир-Ашраф протянул другу письмо.
– Ну, если ты настаиваешь, могу прочесть. – Али-Султан взял конверт, повертел в руках. – Крепко заклеено, боюсь, не смогу вскрыть, не надорвав края. Ладно, попробую.
Он вышел в кухню и через несколько минут вернулся с расклеенным конвертом.
– Как же это тебе удалось? – спросил удивленно Амир-Ашраф.
– Очень просто, – улыбнулся Али-Султан. – Подержал над паром кипящего чайника, – и, как видишь, клей размяк.
Али-Султан сел рядом с Амиром-Ашрафом, головы их склонились над густо исписанными тетрадными листами. Тихий голос Али-Султана звучал монотонно. Читал он письмо медленно, коверкая некоторые слова, иногда дважды перечитывая отдельные предложения, пояснял смысл непонятных слов Амиру-Ашрафу, который плохо говорил по-русски.
Когда Али-Султан закончил чтение, Амир-Ашраф, поражённый услышанным, попросил прочесть письмо ещё раз.
Али-Султан уже без запинки стал читать:
«Здравствуйте, фронтовой друг Селим. Мои приветы и добрые пожелания передайте вашему отцу и матери, также брату и сестре. Не удивляйтесь моему письму и не огорчайтесь. Нет и не будет у меня к вам никаких претензий.
Вы знаете, что отец мой не вернулся с фронта, мать погибла во время бомбёжки. А совсем недавно здесь, в деревне, умерла и моя бабушка. Я осталась одна с ребёнком на руках. Это – ваш сын. Да, ваш! Вы хорошо знаете, что у меня не было до вас мужчины. Не было их и после вас. Но не в этом суть.
Дело в том, что я тяжело больна. Однако не смерть меня пугает, а судьба Амирчика. Так я назвала нашего сынишку. Он чёрненький и очень похож на вас. Вы помните, когда вы лежали раненый в госпитале, то дали мне свой домашний адрес и сказали: если вдруг с вами что-нибудь случится, чтобы я написала отцу по этому адресу. Но с вами ничего не случилось, как говорится, Бог миловал. Вы выздоровели, и вас снова отправили на передовую.
При вашей части работала моя знакомая – военфельдшер Анна Павловна. Я переписывалась с ней. Она сообщала мне все подробности о вас. Я знаю, что вы дошли до Берлина, имеете боевые награды и живым, здоровым демобилизовались. Я очень рада за вас.
А моя судьба сложилась неудачно. Жизнь в бедной деревушке в ветхой избёнке бабушки была нелегка. Но я никогда не боялась трудностей и испытаний судьбы, потому и на фронт добровольно пошла.
В своей деревне, сразу после родов, я устроилась на работу свинаркой. Трудно было вначале, но потом привыкла. Люди помогали нам. Но смерть моей милой, нежной, заботливой бабушки потрясла меня. Если бы вы знали, как она любила Амирчика…
Как видите, сына я назвала именем вашего отца. Уж больно оно понравилось мне. Амир… Если отбросить букву «А» – получается лучшее слово на свете «мир». Вы помните, как мечтали мы о мире в годы войны! Это слово – самое главное для людей доброй воли всего мира. Наверное, ваш отец никогда не задумывался, каким прекрасным именем его нарекли родители.
Но суть опять-таки не в имени. Кажется, я пишу нескладно, отвлекаюсь. Я волнуюсь, у меня сильный жар. Сейчас полночь. Единственная радость моя, единственное счастье моё – Амирчик – сладко спит, а я, истерзанная думами, больная, пишу вам.
Никогда в жизни, даже там, на фронте, рядом со смертью, я не испытывала такого страха, как сейчас. Мне страшно. Мне нельзя умирать. Мне надо жить ради сына. Я боюсь, что он останется один-одинёшенек на белом свете. Хорошо понимаю, что мир не без добрых людей, что государство вырастит его, но ничего не могу поделать с собой. Теперь я понимаю, каково было моей матери, когда она умирала… Каково было миллионам матерей, когда они провожали сыновей на фронт, думая, что видят их в последний раз…
Простите, кажется, я опять отвлеклась.
Так вот, у меня ребёнок – ваш сын, ему три годика. Меня настигла беда. Я простудилась. Воспаление лёгких. У нас в свинарнике – сквозняки. Меня лечит деревенский фельдшер. Заходят каждый день соседи, топят печь, еду приносят. Гляжу я на сынишку и не могу сдержать слёз. Жаль его, вдруг сиротой останется, круглым сиротой при живом отце и родственниках. Вот и решила написать вам. Если я умру – возьмите к себе Амира. Если вы женаты, имеете детей, ваша жена, как мать, поймёт меня и вас простит. Ведь всё, что произошло между нами, было до неё. Тогда там, на фронте, рядом со смертью, люди были рады минутному счастью…
Вас я полюбила чистой, девичьей любовью. Если бы вы знали, как я была счастлива в те дни рядом с вами! Я ничего не боялась, даже смерти.
А сейчас мне страшно умирать, потому что я не одна. Бедное дитя моё, что ждёт его?! Умоляю вас: возьмите сына. Если ваша жена не захочет, отдайте его родителям. Они полюбят его, ведь кровь в нём – ваша… А если я выкарабкаюсь из когтей смерти, привезёте Амирчика обратно – и я буду растить его одна. Было бы хорошо, если бы его знали родственники и он знал их. Мало ли как может сложиться жизнь и его, и моя…
Повторяю ещё раз: к вам у меня нет никаких претензий. Я никогда не жалела и не буду жалеть о том, что было между нами на фронте.
С рождением ребенка я обрела счастье. Ах, если бы вы знали, как мне хочется жить! Я готова переносить любые тяготы, лишения, нужду, лишь бы все время видеть любимого Амирчика. Как мне тяжело! С трудом пишу. Нет сил…
Простите меня, ради бога, ради сына простите. Не побеспокоила бы вас, не дала бы знать о себе, если бы не моя болезнь. Надеюсь на вашу порядочность, доброту…
Если я умру после отправки этого письма, вам сообщат телеграммой. Умоляю вас, приезжайте тогда и возьмите сына к себе. А если выздоровею – не приезжайте.
Желаю здоровья вам, вашим родным, близким! Будьте счастливы. Марина».
Али-Султан молча положил письмо перед Амиром-Ашрафом. Склонив голову на грудь, Амир-Ашраф сидел неподвижно и тоже молчал. Он был так потрясён этим известием, что не мог вымолвить и слова.
Когда в комнату с шумом вошла Набат, Амир-Ашраф, испугавшись, что она может увидеть письмо, дрожащей рукой накрыл его. Али-Султан указал глазами жене на дверь. Набат вышла. Амир-Ашраф всё так же молча сложил письмо, сунул его в конверт и спрятал в карман.
– Давай заклею, – сказал Али-Султан.
– Не надо. Пусть Селим знает, что мне известно содержание письма, иначе я не смогу начать с ним серьёзный разговор.
– Что же ты намерен делать?
– Сам не знаю, ещё не собрался с мыслями. Но что-то надо делать. И немедля. Сегодня же! – решительно произнёс Амир-Ашраф.