Мал золотник…; Туман спустился c гор
Он встал с ковра и направился к выходу. У двери остановился, повернулся к Али-Султану и, приложив указательный палец к губам, тихо добавил:
– Прошу тебя, никому не говори об этом письме.
Али-Султан кивнул.
В комнату снова вошла Набат.
– Куда же ты, дорогой сосед, заторопился? Я вот плов несу. Ароматный, пальчики оближешь, – приветливо улыбнулась она Амиру-Ашрафу.
– Благодарю. Я ещё не совсем выздоровел, боюсь есть мясное. Тяжело мне после баранины, – ответил Амир-Ашраф, не поднимая головы.
– Что с ним, чем он расстроен? – спросила Набат мужа, когда Амир-Ашраф закрыл за собой дверь.
– Ничего, просто нездоровится человеку.
– Очень жаль. Всегда был таким приветливым, добродушным, а теперь какой-то настороженный.
Набат поставила перед мужем тарелку с дымящимся пловом, присела рядом.
– Чего ты уставилась на меня? – спросил её Али-Султан раздражённо. Он был не в духе, письмо русской женщины тяжёлым камнем легло не только на сердце Амира-Ашрафа, но и на его сердце.
– И посмотреть на себя не даёт! А когда-то сам глаз от меня не отрывал. Ну и сиди один, – буркнула Набат.
Она встала и вышла на кухню.
Амир-Ашраф ходил из угла в угол по комнате, не находя себе места. Его трясло, словно в лихорадке. Неожиданное известие перевернуло всю его душу. «Мой внук, наша кровь, где-то в далёкой стороне и, может быть, уже осиротел. Вдруг вот-вот придёт известие о кончине его матери…»
Амир-Ашраф, очень любивший своих детей, мечтавший подержать на руках внуков, не мог допустить даже мысли, чтобы сын Селима остался без отца и рос в детском доме. В искренности Марины он не сомневался. Он почувствовал в её словах крик материнской души, откровенность любящей женщины, которая безропотно готова была нести бремя одиночества, довольствуясь незавидным счастьем матери-одиночки. Его взволновало и то, что Марина, хлебнувшая столько горя, не претендует ни на что, даже на алименты. Нет, это не расчётливая особа, какие встречаются и в аулах. Гордая, с чувством собственного достоинства, не сожалея ни о чём, она беспокоится только о ребёнке и живёт только ради него.
Сердце Амира-Ашрафа разрывалось от жалости к неизвестной обездоленной женщине, которая когда-то ухаживала за его раненым сыном, полюбила его и готова была одна влачить нелёгкую жизнь, довольствуясь плодом своей любви.
– О, великий Аллах, всемогущий и милосердный, услышь мою молитву, отведи тень Азраила[1] от иноверной матери моего внука! Сохрани её и помилуй добродетельной Своей рукой, – зашептал Амир-Ашраф, упав на колени.
В эту ночь он снова не сомкнул глаз. Ему всё время мерещилось то бледное лицо умершей молодой русской женщины, то заплаканное лицо малыша, который тянул к ней руки и кричал: «Мама!.. Мама!.. Проснись!..» Он прислушивался к ночной тишине, и, когда на улице раздавались шаги запоздавших прохожих, сердце его учащённо билось – не почтальон ли это несёт телеграмму с прискорбным известием?..
Утром Амир-Ашраф вошёл в комнату младшего сына. Керим спокойно спал, положив под голову руки. Амир-Ашраф постоял немного, склонившись над сыном и любуясь его румяным, загорелым лицом, потом осторожно тронул Керима за плечо. Сын открыл глаза:
– Что, пора на работу? Неужели я проспал?
– Нет, сынок, ты не проспал. А бужу я тебя потому, что есть неотложное дело.
Керим встал, быстро оделся.
– Отправляйся, сынок, прямо сейчас в город к Селиму и скажи ему, чтобы он немедленно ехал домой.
– А как же работа?
– Я поговорю с председателем колхоза.
Керим, отличавшийся от Селима покорностью и послушанием, ни о чём не расспрашивая отца, сунул в карман кошелёк с деньгами и, кивнув на прощание, выбежал из дома.
Амир-Ашраф, поднявшись на веранду, смотрел вслед Кериму до тех пор, пока сын не скрылся за поворотом. Выйдя во двор, он столкнулся с женой. Она только что подоила корову и несла в дом ведро с парным молоком.
– Куда это ты послал сына? – спросила Зухра.
– В город, – сухо ответил Амир-Ашраф.
– Зачем же спозаранку?
– Значит, так нужно, – буркнул Амир-Ашраф, открывая калитку.
– Что за пожар случился? Пусть бы хоть позавтракал…
– Да, пожар, пожар! Душа моя загорелась! Ясно?! – раздражённо выкрикнул Амир-Ашраф.
Зухра, видя, что муж не в духе, решила оставить его в покое…
К вечеру оба сына приехали из города. Когда они вошли в дом, Амир-Ашраф сказал Кериму:
– Оставь нас одних.
Керим тут же вышел. Амир-Ашраф подошёл к двери, взял посох, стоявший в углу, повернулся к Селиму.
Селим никогда ещё не видел отца таким гневным. «Что случилось? – думал он. – На приветствие моё не ответил. Посох зачем-то взял. И брат по дороге ничего толком не смог объяснить…»
– Ну-ка, подойди ко мне и повернись! – сердито приказал сыну Амир-Ашраф.
Селим пожал плечами, улыбнулся, вспомнив, как наказывал его отец за проказы в детстве, послушно подошёл к нему, повернулся. Амир-Ашраф ударил его ниже спины посохом. Размахнулся для нового удара. Но Селим перехватил его руку:
– Что случилось? С чего это ты вдруг бьёшь меня?
Амир-Ашраф сплюнул под ноги и молча отошёл к окну. Селим понял, что стряслось что-то серьёзное.
– Отец, – заговорил он уже мягко. – За что ты так рассердился на меня? Ведь я не сделал никому ничего плохого…
– Не сделал?! – Амир-Ашраф повернул к сыну побагровевшее от гнева лицо. Затем дрожащей рукой вытащил из кармана письмо и швырнул его Селиму. – Прочти. Потом поговорим.
Селим стал читать письмо. Амир-Ашраф следил за выражением его лица. Оно было сначала удивлённым, но вот брови сдвинулись, лицо стало хмурым, потом посуровело… Закончив читать, Селим посмотрел на отца как-то жалко, растерянно.
– Ну, что теперь скажешь? – спросил его всё так же сурово Амир-Ашраф.
– А что мне говорить? Я уже взрослый мужчина. По молодости всякое бывает…
– Так ты считаешь, что ничего страшного не случилось?!
– Ну, как тебе сказать. Я же не обидел её, не обманул. Всё произошло с её согласия. Она сама пишет об этом и никаких претензий ко мне не имеет…
– По-твоему выходит, что можно бросать своих детей на произвол судьбы? И тебе не стыдно говорить такое мне, отцу? Разве я учил тебя этому? Или, может, в школе учили, в институте?
– Какое это имеет отношение к моей учёбе, – отмахнулся Селим. – Большого ума и знаний для этого не требуется.
– Да, в этом ты прав. Для того чтобы производить себе подобных, действительно не нужно ни ума, ни знаний. Это делают и животные. Но ведь ты поступаешь хуже животного. Звери и те оберегают и растят своих детёнышей. А ты?..
Селим молчал.
– Что же ты молчишь?
– А может, ребёнок не от меня? – косо глянув на отца, процедил сквозь зубы Селим.
– О нет! В письме – исповедь отчаявшейся женщины. В такие минуты люди не лгут. Она не просит ни о чём, кроме приюта для ребёнка. Если бы ты не был отцом, чего ради ей – русской – называть моим именем мальчика? Да и вообще чего ради стала бы она разыскивать нас в чужой стороне, когда, будь она подлой, расчётливой, могла бы найти какого-нибудь начальника из своего рода и племени. Скажи мне, только честно: она и в самом деле не имела до тебя мужчин?
– Какое это имеет значение? И почему ты учиняешь мне допрос? – возмутился Селим.
– Для меня, сынок, – уже более спокойно заговорил Амир-Ашраф, – как и для всякого отца, у которого есть дочь, это имеет большое значение. Это должно иметь значение также и для всякого уважающего себя молодого человека. В наше время тому, кто надругался над честью девушки, снимали голову вместе с папахой.
– Плохо поступали в ваше время. Женщину считали безвольным, безропотным существом, неспособным постоять за себя. А в наше время – равноправие. Теперь, после войны, на которой полегло столько мужчин, мы, уцелевшие, нарасхват. Женщины сами падают к нам в объятия…
– Не смей так говорить! Не забывай, что перед тобой отец!
– А я говорю правду. Почему во всех грехах нужно обвинять только одних мужчин? Разве не случается такое, когда соблазняет парня сама девушка, а потом притворяется жертвой насилия?
– Ты не уводи разговор в сторону. Ответь сначала на мой вопрос.
– Ну, допустим, что до меня она не имела мужчин. Что дальше? – Селим вызывающе посмотрел на отца.
– А дальше будет то, что ты запишешь в свой паспорт сына. Если не сделаешь этого по-доброму, я вынужден буду обратиться к местным властям. Поеду к тебе на работу. Расскажу обо всём в партийной, профсоюзной организациях.
– Интересно… А как бы ты поступил, если бы она назвала его не Амиром, а Иваном? Если бы он был бело-брысеньким?..
– Ты хочешь сказать, – прервал Селима Амир-Ашраф, – как бы я поступил, если бы твой сын оказался похожим на мать?
– Ты не понял меня.
– Всё понял. Так вот знай: я не допущу, чтобы сыны мои разбрасывали своих детей по белому свету!
Селим снова вызывающе посмотрел на отца, иронично усмехнулся:
– Если все дедушки будут поступать так, как ты, то некоторые отчие дома превратятся в интернаты интернациональных детей.
– Негодяй! Убирайся прочь с глаз моих! – стукнул кулаком по столу Амир-Ашраф.
Селим не спеша направился к выходу.
– Завтра же отправляйся к этой женщине и забери своего сына! – крикнул ему вслед Амир-Ашраф.
Селим остановился у двери и, обернувшись к отцу, решительно заявил:
– Никуда я не поеду и никого не привезу! Вопрос о своей семейной жизни я буду решать сам!
– Ах, вон как? Отец для тебя уже ничего не значит? Ну что ж, тогда вопрос о судьбе продолжателя моего рода я тоже буду решать сам!
Когда Селим вышел из комнаты, Амир-Ашраф опустился на ковёр, дрожащей рукой достал из-под подушки старинный Коран в коричневом сафьяновом переплёте, раскрыл его, надел очки. Но читать не смог. Из головы не выходил разговор с сыном.
Впервые в жизни в сердце Амира-Ашрафа появилась к Селиму неприязнь. А ведь он любил его так же горячо, как и Керима и дочь Умму. Восхищался им. Умный, красивый, с войны вернулся – вся грудь в орденах. Когда же он проглядел его? Когда в его душе появились эти ростки упрямства, самоуверенности, непочтения к старшим? Даже с ним, с отцом, вёл себя как с равным…
Перебирая в памяти неприятный разговор с сыном, Амир-Ашраф снова и снова возвращался к его словам: «А может, ребёнок не от меня?» Эти слова, будто надоедливое жужжание мухи, всё время звучали в его ушах. «Но зачем же она назвала тогда своего сына Амиром? Да и пишет ведь в письме, что он похож на Селима. Нет, обманывать эта женщина не будет. Обман легко раскрыть. Стоит глянуть на ребёнка – и сразу увидишь, похож он на Селима или нет…»
Мысли Амира-Ашрафа прервал вошедший в комнату Керим.
– Папа, может, ты поужинаешь? – тихо спросил он.
Вместо ответа Амир-Ашраф кивнул ему на коврик, лежавший у его ног. Керим сел.
– Ты знаешь, где находится город Рязань? – спросил Амир-Ашраф.
– Знаю по карте, но сам там не бывал.
– Ты же говорил, что во время войны исколесил всю Россию, до Германии дошёл…
– Я имел в виду фронтовые дороги.
– Ну хорошо, это не имеет значения. Поезд довезёт тебя в любой конец страны. Завтра я попрошу председателя колхоза, чтобы он отпустил тебя с работы дней на двадцать. А ты поедешь вот к этой женщине. – Амир-Ашраф протянул сыну конверт, ткнул пальцем в обратный адрес.
Керим прочитал адрес и, глянув удивлённо на отца, спросил:
– Кто эта женщина? И зачем мне к ней ехать?
– Ну, как тебе объяснить… Эта женщина когда-то, во время войны, была близка с Селимом…
– А зачем она тебе понадобилась?
– Не она мне понадобилась, а внук понадобился.
– Какой внук?
– Мой, от сына Селима. Твой племянник.
Керим застыл с открытым ртом. Теперь ему стало ясно, почему отец так спешно вызвал старшего брата из города и о чём говорил с ним, уединившись в своей комнате.
– Папа, ты делаешь это с согласия Селима?
– Я это делаю как глава семьи, с собственного согласия.
– Да, но…
– Что «но»? Что «но»? – раздражённо произнёс Амир-Ашраф. – Тому, кто произошёл от нашего рода, надлежит быть с нами.
– Значит, я должен поехать и забрать мальчика? А если мать не согласится? Это дело ведь связано с судом.
– Какой там ещё суд! Поезжай и забирай обоих! – выкрикнул Амир-Ашраф и уже тише добавил: – Если мать ещё жива.
– А что с ней?
– Она тяжело больна.
– Но Селим может возмутиться. Станет возражать…
– Он может возразить, если ты их привезёшь в его дом. А здесь пока что хозяин – я!
– Ну хорошо, отец, всё сделаю, как ты велишь.
Керим хотел было встать, но Амир-Ашраф, положив ему руку на плечо, заговорил снова:
– Как доберёшься до места и придёшь к этой женщине, то сразу передай ей вот эти деньги, – он протянул сыну кошелёк, – скажи, что они от меня, от деда. Потом разгляди как следует мальчика. Думаю, ты сразу увидишь, похож он на Селима или нет. Но на всякий случай попроси свидетельство о рождении. Если мальчик родился в феврале, значит, доказательство будет и документальное. Понял меня?
– Понял.
– После этого, от моего имени, предложи наш кров и хлеб.
– Ясно.
– И ещё: последняя просьба. Ни матери, ни Умму, ни соседям об этом – ни слова!
– Но ведь они всё равно узнают.
– Пусть узнают тогда, когда с помощью Аллаха возвратитесь домой втроем.
– Хорошо, отец.
Керим, озадаченный новостью и предстоящей поездкой, пошёл в свою комнату собирать вещи.
Глава третья
Взволнованный неожиданным письмом и разговором с отцом, Селим лежал на кровати в кунацкой и перебирал в памяти дни своей фронтовой жизни, полные тревог, лишений и тягостных утрат друзей-товарищей. За четыре года он, пехотинец, прошёл немалый путь от Кавказских гор до самого Берлина!
Но ничто из увиденного и пережитого, даже тяжёлое ранение в бедро, когда он чуть не умер от потери крови, не волновало его так, как это неожиданное известие о том, что у него есть сын.
Более трёх лет прошло с той поры, когда он, находясь в госпитале, близко познакомился с санитаркой Мариной. Эту худенькую, скромную, немногословную девушку, умевшую не только делом, но и задушевным, мягким словом утихомирить боль, любили все раненые. За ней ухаживали и рядовые, и офицеры. Но она свою ласку, свою нежность, свои первые чувства подарила ему, Селиму…
В последнюю, прощальную ночь, когда до победы над врагом остались считанные месяцы, они расстались молча. Она не просила его писать, помнить о ней, только прошептала: «Береги себя…» – и заплакала.
Селим вернулся в свою часть. Снова пошла окопная жизнь, атаки, взрывы, свист пуль… Думал ли он о Марине, когда опять окунулся в огонь сражений? Во время коротких привалов, глядя на девчат-медичек или связисток, он вспоминал её. Но только вспоминал – не больше. Испепеляющего душу чувства Марина не пробудила в нём.
«Неужели это всё-таки мой сын? – думал Селим. – Да, я был у неё первым мужчиной. Ну и что? Это ещё ни о чём не говорит. После меня мог быть и второй мужчина, и третий… Почему же она ребёнка приписывает мне? Приписывает… Нет, наверное, всё так и есть на самом деле. Но почему же она, когда родила сына, сразу не разыскала меня? Ведь у неё был мой адрес… Знай я, что стал отцом, может, иначе повёл бы себя в жизни. А теперь – что мне делать? Сойтись с нею ради сына Амира, оставив Фариду, которую люблю больше всего на свете? Нет, никогда! Марина меня ни в чём не обвиняет. Вот и хорошо. Конечно, она может подать на меня в суд, чтобы я платил алименты. Ну что ж, я буду ей помогать деньгами. И только.
Ну а если стрясётся беда – ничего не поделаешь, сына придется забрать. Фариде пока не следует говорить об этом. Подождём несколько дней. Марина же пишет, если она выздоровеет, то приезжать за Амиром не надо. Может, всё образуется само собой, и Фарида ничего об этом не узнает. А потом будет видно. Жизнь подскажет…»
Утомлённый нелёгкими думами, Селим наконец-то уснул.
В этот вечер, собравшись на годекане, старики только и говорили об Амире-Ашрафе:
– Что-то случилось с нашим муллой. Ходит подавленный, замкнутый…
– А чему радоваться? Болезнь, годы…
– К Али-Султану зачастил в последние дни. Интересно, о чём они там ведут разговоры? Ведь Али-Султан партийный…
– Ну и что?.. Али-Султан – друг детства, к тому же сосед… Амир-Ашраф и в самом деле каждый вечер приходил к Али-Султану. Ему хотелось лишний раз услышать от него, что он поступил правильно, послав Керима за внуком.
Али-Султан понимал, что друг попал в сложное положение. «Не каждый отважится привести в дом неизвестную женщину-иноверку с ребёнком на руках. И, конечно же, ему надо было самому под каким-то предлогом поехать вместе с сыном к этой женщине и на месте разобраться во всём. А потом уж принимать решение…»
Но вслух Али-Султан не высказывал своего мнения.
– Ничего страшного, – успокаивал он друга. – Не захочет Селим признать сына – не беда. На старуху свою цыкнешь, на болтовню сплетниц – плюнешь… В конце концов, какое кому дело? Лично я считаю, что ты поступил правильно. Внуки – это большое счастье. Не каждому дано порадоваться им. Я бы своего внука тоже ни за что не оставил на произвол судьбы, кто бы его не родил.
После беседы с Али-Султаном Амир-Ашраф всё больше утверждался в своей правоте.
Летели дни. Прошла неделя, другая… От Керима – никаких известий. Амир-Ашраф совсем потерял покой. С утра до вечера стоял он у калитки и смотрел на дорогу: не покажется ли сын? Ни с женой, ни с дочерью почти не разговаривал. На любой их вопрос отвечал раздражённо, сердито.
Обеспокоенная Зухра отправила Умму в город узнать у Селима, что произошло между ним и отцом и не известно ли ему, где находится Керим.
Умму вернулась из города ни с чем. Где находится брат, Селим не знает. И о своём разговоре с отцом ничего ей не сказал.
Вечером Зухра решительно вошла в комнату мужа:
– Где Керим? Куда и зачем ты его отправил?
– Он поехал в дом отдыха, – стараясь быть спокойным, ответил Амир-Ашраф.
– Зачем же ехать скрытно от матери? Ты, старый, что-то плутуешь.
– Не твоё бабье дело! – взорвался Амир-Ашраф. – В конце концов, я отец сыну или враг? Неужели ты думаешь, что я могу послать его сделать что-то плохое?
Зухра, испугавшись гнева мужа, покорно опустила голову:
– Я знаю, что не враг, а любящий отец. Но прошу, ради Аллаха, успокой мою душу, скажи: куда делся Керим? Ведь я измаялась от всяких дум, лишилась сна…
– Успокойся. Он скоро вернётся, и ты тогда узнаешь, куда и зачем я посылал его.
Прошёл месяц. Керим будто в воду канул. Амир-Ашраф решил обратиться за помощью к Али-Султану. Придя к нему, он сказал:
– Брат мой, может, беда нависла над моим очагом: покой потерял, сердцем истомился, места себе не нахожу. Прошу тебя, поезжай в город, обратись в милицию, пусть розыск объявят на Керима.
– Хорошо, – кивнул Али-Султан, – я завтра поеду и сделаю всё, как нужно. Но ты зря волнуешься. Рязань далеко, путь не близкий. Да и для того, чтобы на месте всё уладить, время необходимо…
На следующий день рано утром Али-Султан отправился в город.
– Не задерживайся там, поскорее возвращайся, – напутствовал его Амир-Ашраф.
Прошёл день, второй… Али-Султан в ауле не появлялся, и никаких вестей от него не было. «Наверное, стряслась какая-то беда с Керимом, – решил Амир-Ашраф. – Надо ехать самому в город». Он позвал жену и сказал ей, что хочет проведать Селима и прямо сейчас поедет к нему.
– О, Аллах! – схватилась за голову Зухра. – С ума сойти можно! Что за тайные дела творятся вокруг?.. Исчез сын, пропал Али-Султан! Теперь ты что-то надумал. Чего это ты вдруг решил проведывать Селима? Хорошо, поезжай! Но учти: и я поеду следом!
– Тогда собирайся. Поедем вместе, – глядя в заплаканное лицо жены, сказал Амир-Ашраф.
…Маленький седобородый старик, опираясь на посох, торопливо шагал на окраину аула, где вдоль русла реки пролегала дорога, ведущая в город. За ним семенила высокая широкоплечая старуха в чёрном платке.
День был пасмурный, прохладный. Накрапывал дождь. Старик с женой-старухой подошли к обочине дороги и стали ждать попутную машину в город.
Тучи сгустились, дождь пошёл сильнее. Амир-Ашраф смотрел то на небо, то на жену, похожую на большую нахохлившуюся ворону. Вдруг он хлопнул руками по мокрым полам бешмета и раздражённо сказал:
– Тьфу ты, я и забыл, что сегодня воскресенье. А машины по воскресным дням ходят редко. Да и время уже позднее.
– Что же делать? – спросила его Зухра.
– Поедем завтра. А сейчас вернёмся домой.
Не успели они войти во двор, как со стороны дороги послышался шум мотора. Амир-Ашраф быстро поднялся на веранду и, глянув вниз, увидел легковую машину, которая, свернув с шоссе, направилась к аулу. «Наверное, кто-то из городских начальников приехал», – решил он. Но на площади, перед зданием правления колхоза и сельсовета, машина не остановилась. «Может, это Али-Султан торопится с какой-то важной вестью?» – подумал Амир-Ашраф и, спустившись по лесенке с веранды, выбежал во двор.
Распахнулась калитка, и Амир-Ашраф узнал в сгустившихся сумерках сына. Одной рукой он прижимал к груди мальчика, в другой руке нёс увесистый чемодан. За ним вошла женщина, высокая, худенькая, в коротком платье, с большим узлом и сеткой в руках.
– Керим, сын мой, наконец-то! – воскликнул Амир-Ашраф, радостно улыбаясь. Прищурив глаза, он пошёл навстречу с протянутыми вперёд руками: – Неужели мой внучек?
– Да, отец, по всем статьям. А основные приметы на лице. Погляди сам – копия Селима.
Малыш, увидев в сумерках бородатого старика, крепко обнял Керима за шею.
– Не бойся, Амир! Это твой дедуля. Иди к нему на ручки. Помнишь, мы тебе говорили о нём? И мама, и я.
От радости и счастья Амир-Ашраф прослезился. Прижимая к груди внука, он поспешил в дом, бросив дочери, выбежавшей на крыльцо:
– Ты что стоишь как вкопанная? Включай скорее свет. Разве не видишь, гости приехали?
Умму юркнула в кунацкую, щёлкнула выключателем.
Увидев в окно сына с ребёнком, потом незнакомую женщину, Зухра решила, что гостья – попутчица Керима, живёт в соседнем ауле и заехала, чтобы переждать дождь. Но почему старик так повёл себя? Почему он так обрадовался малышу? К груди прижал, словно родного. Странно…
– Кого ты привёз? – тихо спросила она Керима, показывая глазами на незнакомую женщину.
Керим ничего не ответил. Придерживая рукой раскрытую дверь кунацкой, он пригласил гостью в дом.
Амир-Ашраф, оставив гостей с Керимом в кунацкой, вошёл в кухню и позвал туда жену и дочь. Когда они подошли к нему, недоумённо переглядываясь, он тихим, спокойным голосом сказал:
– Это приехала фронтовая подруга нашего Селима с его сыном.
– Вай-вай! – Зухра всплеснула руками.
– Не кричи! – одернул её Амир-Ашраф. – Лучше приготовь поскорее ужин. Люди с дороги. Голодные.
Но Зухра не могла успокоиться. Раскачиваясь из стороны в сторону она продолжала причитать:
– Незаконная… с ребёнком… через три года после войны… Что скажут люди?.. Как смотреть в глаза соседям?..
– Ума у тебя никогда не было и к старости не набралось, – буркнул Амир-Ашраф и вышел из кухни.
– Мама, не переживай. – Умму подошла к матери, обняла её за плечи. – Ну, что с того, что она приехала? Побудет и уедет…
В кухню вошёл Керим.
– Что ты наделал? Кто тебе велел? Зачем привёз? – набросилась Зухра на сына.
– Велел отец. А что в том плохого? – пожал плечами Керим. – Разве не может твой родной внук, мой племянник, приехать к нам? Это же продолжатель нашего рода. И разве ребёнок в чём-нибудь виноват? Пусть Селим и Марина сами разбираются в своих отношениях. А ребёнок, если даже не останется с нами, должен знать свою родню.
Умму направилась в кунацкую, чтобы при свете лучше разглядеть гостью.
Женщина была длинноногая, рыжая, с большими серыми, впалыми глазами, правый глаз немного косил. Она не понравилась Умму. Представив рядом с ней Селима – стройного, плечистого, черноусого, кареглазого красавца, – Умму скривила в ухмылке губы. Засидевшись в девках, она с презрением смотрела на всех женщин. В каждой из них она видела соперницу. Девушек в ауле и так хватает, а вот джигитов мало: многие не вернулись с войны.
– Надо же, – сказала она, войдя снова в кухню, – и что Селим нашёл в этой женщине?.. Любая наша девушка в сто раз лучше её…
– А ты, красавица, помолчи, не подливай масла в огонь, – грубо оборвал сестру Керим.
– Ещё вашей ссоры здесь не хватает, – вздохнула Зухра, всхлипывая.
– Ну и ну… Ведёт себя как… Ничего же страшного не случилось. Души у вас нет и совести не хватает! – с возмущением сказал Керим и вышел во двор, хлопнув дверью.
Последние слова его смутили Зухру и Умму. Зухра вытерла глаза и, выйдя следом за сыном из кухни, направилась в кунацкую.