Мал золотник…; Туман спустился c гор

Марина сидела на старом, обитом жестью сундуке, усталая, измученная дорогой, и с улыбкой смотрела на сына, который стоял на коленях у деда и водил пальчиком то по его щетинистым усам, то по белой бороде.

Когда Зухра при ярком электрическом свете увидела ребёнка, она застыла от удивления. Пробудившееся материнское чувство растопило лед на её сердце. «Сыночек!» – хотела воскликнуть она, но сдержалась и смущённо произнесла:

– Родной мой…

«Ну, слава Аллаху, признала», – обрадовался Амир-Ашраф и, чтобы окончательно закрепить родственный союз, подал внука жене. Мальчик без сопротивления пошёл к Зухре, хотя глазёнки его испуганно рассматривали незнакомую бабушку.

Скрипнула калитка. Керим вскочил со стула, отворил дверь. На пороге в промокшем бешмете остановился Али-Султан.

– Вах! Да вы, кажется, все в сборе! – весело воскликнул он, входя в кунацкую.

– В сборе, в сборе, брат мой, благодаря милости Аллаха, – ответил Амир-Ашраф.

Али-Султан снял у порога сапоги, сбросил с плеч мокрый бешмет и стал разглядывать гостей. Взгляд его сначала задержался на Марине. «Моя Набат в молодости была намного красивее. Да она и сейчас по красоте не уступит этой женщине, – подумал он. И перевёл взгляд на мальчика. – О, вот это будет джигит! Какой красавец! Вылитый отец!»

– Ну, брат мой, ради таких гостей я бы на твоём месте немедленно зарезал барана или хотя бы индюка, – сказал, улыбаясь, Али-Султан.

– Будет, всё будет, – кивнул Амир-Ашраф.

– Ну что ж, можно и индюка, – вздохнула Зухра. – Керим, пойди выбери пожирнее. А ты, Умму, поставь воду кипятить, – распорядилась тут же она.

Зухра была рада возвращению сына, и внук пришёлся ей по душе. Но Марину она отвергла сразу. Нет, эта женщина не пара для её Селима. И она никогда не назовет её невесткой, а тем более дочерью…

Потоптавшись ещё немного среди мужчин, Зухра вышла в кухню.

В кунацкую вбежала запыхавшаяся Набат.

– Приехали? И мой старый орёл здесь? – Белое, холёное лицо Набат расплылось в улыбке. Она и в старости была красива. – Что же это ты сразу к соседям, а не домой? – упрекнула Набат незлобиво мужа.

– Какая разница. Разве у нас не один дом? – ответил шуткой Али-Султан.

Набат без стеснения стала разглядывать гостью.

Смущённая Марина опустила голову. «Неужели здесь даже пожилые женщины такие красивые?..» – подумала она с завистью и ещё больше съёжилась, сгорбилась под пристальным взглядом Набат. Ей стало неуютно. Зачем она приехала сюда? Кому она здесь нужна? Всё для неё здесь чужое. Она не знает даже языка этих людей. А они почти все говорят на своём, лезгинском, языке. Почему? Плохо знают русский? Или не хотят, чтобы она слышала, о чём они толкуют?..

– Ты что это уставилась, будто коршун на воробушка? – сказал Али-Султан жене.

– Да вот стою и гадаю, откуда такая гостья.

– Это фронтовая подруга моего Селима, – спокойно объяснил Амир-Ашраф и подбросил на руках внука.

– О, какой милый ребёнок! – воскликнула Набат. – Чей же это джигит?

– Мой внук, её сын, – кивнул Амир-Ашраф в сторону Марины.

– Что я слышу! Неужели это правда? – В глазах Набат застыло удивление.

– Правда, жена, правда, – улыбнулся Али-Султан.

– Ну что ж, тогда поздравляю тебя, Амир-Ашраф, с приездом родственников. Пусть нога твоей невестки будет лёгкой. Да воцарится с её приходом мир и счастье в твоём доме!

– Спасибо, сахарная госпожа. – Амир-Ашраф склонил голову. Когда у него было хорошее настроение, он всегда называл Набат «сахарной госпожой».

Набат, поцеловав малыша, вышла из кунацкой и направилась в кухню.

– Ты видела? – подскочила к ней Зухра. – Видела, кого привезли?

– Видела. Выглядит она жалкой. Но мальчик очень красивый.

– Да, внучек хороший. Но она… Хоть сейчас в саван заворачивай, – сокрушённо вздохнула Зухра.

– Ничего, может, ему она совсем иной кажется.

– Кому? Моему старику?

– Не старику. Селиму.

– Да Селим и знать не знает, что её привезли…

– О, Аллах! Как же это, без его ведома? – всплеснула руками Набат.

– А вот так По воле старого. Это он послал Керима за нею. Видно, Селим отказался от неё, поэтому и поссорился с отцом. Вот уже больше месяца, как не появляется в доме. Старик мой, наверное, и твоего втравил в это дело. Не иначе как за ними в город посылал.

– Откуда она хоть родом?

– Аллах её знает. Ещё не успели ни о чём расспросить. Уселась вон в кунацкой рядом с мужчинами и сидит. А ведь молодой женщине нехорошо долго задерживаться возле мужчин.

– Может, она этого не знает. У русских мужчины и женщины, старые и малые, – все находятся вместе.

– Ну, это ещё ничего. Привыкнет со временем к нашим обычаям. А вот как поведет себя Селим, когда приедет? – покачала головой Зухра. – Чует моё сердце: не уступит он отцу, не сойдётся с ней. Нет, Селим – мужчина самостоятельный, твёрдый, умеет настоять на своём. Это Керим – телёнок, что ему отец скажет, всё беспрекословно исполняет.

– А разве плохо, когда сын подчиняется отцу?

– Это хорошо. Но не во всём надо быть покорным. Ты ведь знаешь, что старик мой сумасбродный, сама видишь, что натворил.

– Тут всё дело, наверное, в ребёнке. Амир-Ашраф пожалел малыша. Я сразу заметила, что значит для него внук. Какими счастливыми глазами смотрит он на него! Мой тоже любит детей. Он хоть и молчит, но я-то вижу, как он переживает, что у нас нет детей.

– Да я не против внука. Я против этой фронтовой подруги… Я не могу даже представить её рядом с Селимом. Ты же знаешь, от каких красавиц он отказался. Осмеют люди нас.

– Нет никакого повода для осмеяния. Вы же не совершили преступления, не унизились недобрым деянием, – начала успокаивать Зухру Набат.

В кухню вошла Умму, неся за лапы ощипанного индюка. Следом за ней появился Керим с внуком на руках. Сняв с мальчика штанишки, он поставил его перед тазом.

– Писай, Амирчик, не стесняйся женщин.

Увидев, что мать очень опечалена случившимся, Керим присел рядом с ней и ласково заговорил:

– Мама, успокойся и не забывай, что хозяева всегда должны с почтением относиться к гостям.

– Это так, сынок, и я не выгоняю её. Но если бы она была просто случайной, временной гостьей.

– Поверь, мама, Марина – женщина хорошая, мягкая, добрая, она красива душой. И ехать к нам, несмотря на своё тяжёлое положение, без ведома и согласия Селима не хотела. Мне пришлось долго убеждать и уговаривать её. Потому и задержался там. А мальчик потянулся сразу ко мне. В первые дни даже папой называл. Всё время бегал за мной. Мальчикам всегда требуется мужская рука. Если бы ты знала, как я полюбил его! Если Селим откажется от них, то я возьму Амира на воспитание. Мне кажется, что теперь я не смогу жить без него.

– А может, ты и женишься на ней, если Селим откажется? – скривила в ухмылке губы сестра Умму.

– Ну и дура же ты.

– Почему дура? Делают же так некоторые.

– Потому дура, что разумный человек, прежде чем что-то сказать, думает, особенно когда шутит, – ответил Керим сердито и, подхватив на руки племянника, вышел из кухни.

Весть о приезде «русской» жены Селима с утра разнеслась по всему аулу. Любопытные соседки под всяким предлогом старались войти в дом муллы Амира-Ашрафа. Девушки не давали прохода Умму, расспрашивали её: как выглядит приезжая, в чём одета? Их всё интересовало. Не одна из них вздыхала украдкой по Селиму, надеялась на его любовь. И вот теперь…

В домах, на улицах только и говорили об этом событии.

– Интересно, почему Селим сам не привёз её сразу же после окончания войны?..

– Да-а, бросить своего ребёнка… Это самый большой грех на земле…

– А может, сынок и не его. Бывает же: городскую очарует какой-нибудь прохвост, а она потом, чтобы избежать позора, бросается на простачка и говорит, что ребёнок его…

– Почему же тогда Селим до сих пор не женился? Ведь ему уже под тридцать…

– Да и отец хорош, приютил иноверку в доме. А ещё мулла…

– Ну, то, что она иноверка, ничего страшного. Русские такие же, как и мы, люди. Многие джигиты брали себе в жёны русских девушек. И хорошо живут…

– Мулла может сделать свою русскую невестку мусульманкой. Уговорит её принять нашу веру…

– И такое может быть.

– Мулла – настоящий человек, истинный, добропорядочный мусульманин. Да и кто может сказать о нём что-нибудь плохое?.. Он правильно поступил. Разве можно бросать внука на произвол судьбы?..

Вечером, на второй день после приезда Марины с сыном, Амир-Ашраф сказал жене:

– Дай невестке два светлых платка и сшей для неё два длинных платья. И ещё прошу тебя: не выставляй её напоказ своим приятельницам.

– Показывать-то нечего, – буркнула Зухра.

Амир-Ашраф сердито посмотрел на жену:

– Болезнь и горе никого не красят… Когда ты болеешь, тоже не лучше выглядишь.

Марина чувствовала на каждом шагу заботу и внимание Амира-Ашрафа и неприязнь Зухры и Умму. Эта неприязнь тревожила её, омрачала душу.

Марина сразу приобщилась к домашней работе. Поднявшись рано утром, шла доить корову, подметала двор. После завтрака мыла посуду, убирала в комнатах, стирала бельё. Делала она, как всегда, всё старательно, с любовью. И не потому, что хотела показать себя, угодить Зухре и Умму. Нет, в работе она искала утешение и отвлечение от гнетущих дум.

За две недели Марина побелила комнату Амира-Ашрафа, кухню, кунацкую. Перестирала всё постельное бельё. Вымыла и вычистила всю обувь.

– Видишь, как старается, из кожи лезет, чтобы угодить старому, – сказала однажды Зухра дочери, кивнув на Марину.

– Нашлась чистюля, – поджала презрительно губы Умму. – Ей только уборщицей и работать. И хорошо, что Селим не едет. К кому тут ехать…

– Ой, дочка, – вздохнула Зухра, – боюсь, что она себе на уме. Приберёт она постепенно всех нас к рукам с помощью одуревшего твоего отца.

– Ничего, лишь бы Селима не прибрала. Она не только в жёны, но даже в домработницы ему не годится. Оставила бы мальчика да и уходила на все четыре стороны. Все девушки в ауле смеются над ней. Заморской птицей называют.

И всё-таки и Зухра, и Умму в глубине души были довольны Мариной. Ведёт себя скромно, тихо. Ничем им не мешает. Наоборот, даже помогает. Почти всю, не такую уж и лёгкую, домашнюю работу взвалила на свои хрупкие плечи…

Амир-Ашраф сразу заметил трудолюбие Марины. И не удержался, чтобы не поддеть жену и дочь:

– Вот у кого вам надо поучиться работать. Настоящая хозяйка. С такой женой самый бедный муж будет чувствовать себя богачом.

Однажды, вернувшись из мечети, он увидел, как Умму швырнула в кучу грязного белья, которое собиралась стирать Марина, своё платье.

– Это что? – спросил Амир-Ашраф, ткнув концом палки в платье дочери.

– Как – что? – улыбнулась Умму. – Моё платье.

– А кто его должен стирать?

Умму молчала.

– Ну, что ты увидел плохого в том, что Марина заодно постирает и платье Умму? – встала на защиту дочери Зухра. – Стирает же она рубашки и твои, и Керима…

– Мы – мужчины. А что касается Умму, то свои вещи пусть стирает сама. И не только своё, но и твоё, и моё, и брата, потому что она – дочь и сестра нам и моложе всех нас в доме. А ну-ка давай становись и стирай! – приказал Амир-Ашраф Умму, а Марине сделал знак рукой, чтобы она отошла.

Марина поняла, о чём говорил Амир-Ашраф с дочерью и женой. Она не хотела, чтобы из-за неё в доме был скандал, да и не такой уж это тяжкий труд – постирать лишнее платье, тем более Умму носила воду.

Глядя умоляюще в глаза Амира-Ашрафа, она тихо сказала:

– Не надо. Я сама…

Но старик будто не слышал её. Его лицо стало сердитым.

– Бессовестные! – гневно закричал он. – Вы думаете, что в дом пришла рабыня, чтобы гнуть спину на вас?! Всё взвалили на неё! Не по душе пришлась! Извести работой хотите?! Так я не позволю вам этого! Пока жив, она будет пользоваться в моём доме равными правами со всеми! – Амир-Ашраф перевёл дух и шагнул к дочери: – Как тебе не стыдно, лентяйка! Учиться в техникуме не захотела и в хозяйстве никуда не годишься! Потому тебя никто и замуж не берёт!

Умму заплакала.

– Ты что оскорбляешь дочь? – набросилась Зухра на мужа, её особенно задели его последние слова. – Или выжил из ума?! Я вижу, ты готов зарезать нас, как жертвенных баранов, и нашим жиром смазывать этой иноверке пятки!

– А ну, замолчи! А то я тебя сейчас… – Амир-Ашраф поднял посох.

Испуганная Марина встала между ними.

На шум прибежал внук Амир. Увидев палку над головой матери, он громко заплакал. Амир-Ашраф отбросил посох и, подхватив на руки плачущего внука, ушёл в свою комнату.

– Ад, настоящий ад, хоть беги из дома, – запричитала Зухра, разбрасывая грязное бельё.

После этого скандала Марина совсем сникла. Её надежда на то, что она обретёт близких людей в лице бабушки и тёти сына, рушилась на глазах. «Надо уезжать, скорее уезжать отсюда», – думала она.

Но осуществить своё намерение у неё не хватало сил. Она видела, что и Зухра, и Умму любят Амира. А ей так хотелось, чтобы рядом с сыном всегда находились родственники, которые разделяли бы вместе с ней любовь к нему.

Несмотря на заботу и внимание Амира-Ашрафа, которого Марина полюбила за эти дни, как родного отца, даже стала называть его «папой», она чувствовала себя в доме чужой.

Зухра и Умму считали её виновницей гнева главы семьи, виновницей всех ссор и скандалов. Они уже открыто с презрением смотрели на нее, сторонились ее, даже есть стали отдельно.

Узнав об этом, Амир-Ашраф сказал жене:

– Для меня, ребёнка и моей невестки еду подавайте в мою комнату.

– Да ты что, в своём уме? – возмутилась Зухра. – Собственную дочь не сажаешь рядом, а эту… Ты бы ещё на голову её посадил.

– На голову я её не посажу, а есть она будет со мной, если вам с нею тесно. И нет в этом ничего плохого. Едят же в городе мужчины с женщинами за одним столом.

– Уж не от неё ли ты городской культуры набрался? – с ехидцей спросила Зухра.

– Хорошее не грех перенимать от всех людей. Я же не дикий человек, а просвещённый.

– Но не забывай, что ты – мужчина, мусульманин, мулла.

– Всё это приложение к человеку. Ты забыла добавить, что я ещё сапожник, а значит – не хан, не бек, чтобы возвышаться над простыми смертными.

– А почему же ты тогда стараешься возвыситься над своими домочадцами, даже над своим сыном Селимом, бывшим офицером, а теперь инженером, начальником?

– Потому что я – голова, отец, хозяин дома, воля которого для всех вас должна быть священна. Дом – это тоже маленькое государство, в котором должен верховодить один, старший, иначе никакого порядка не будет. А что касается чинов, званий и положения моего сына, то они должны представлять авторитет для тех, кто ему подчинён.

– Да, тебя не переспоришь, – махнула рукой Зухра. – Ладно, пусть садится за стол с нами. Не будем нарушать наших обычаев.

– Вот это другой разговор, – удовлетворённо произнёс Амир-Ашраф.

Зухра понимала, почему муж проявляет такую заботу об иноверке. Но примириться с этим не могла. Как все горянки, верила в Бога, в чертей, в домовых. Вот и решила, что Марина знает какое-то колдовство, которое помогло ей в годы войны завладеть сердцем Селима, а теперь и сердцем её старика. Избавить мужа от колдовских чар иноверки могла только старая кудесница-гадалка Гажар. И Зухра решила обратиться к ней за помощью.

Обо всём, что происходило в доме муллы Амира-Ашрафа, хорошо знали все аульчане. Знали со слов Зухры и Умму, которые любили на людях «почесать языки». Поэтому, когда Зухра явилась к Гажар, та, не спрашивая ни о чём, быстро разложила на столе замусоленные карты и тут же поведала ей «всю правду». Зухра была поражена «ясновидением» Гажар, её способностью «отгадывать» чужие тайны.

Положив перед ней новую, хрустящую сторублёвку, сказала:

– Дорогая сестра Гажар, помоги беде моей, избавь мужа от чар иноверки. Стыдно мне за него. Всё принимает из её рук и тут же, не совершив омовения, берется за Коран. А ведь он – мулла. Целый день возится с внуком, который ещё не обращён в ислам, которому до сих пор не сделано обрезание. Но ребёнок – существо святое, и нет греха в общении правоверного с ним. А вот мать его – русская, иноверка. Она никто для нас – ни дочь, ни сестра, ни невестка. Но муж заботится о ней, словно о родной дочери. Дорогая Гажар, сделай так, чтобы он отвернулся от неё, как от нечисти. Даже если мой сын Селим захочет узаконить с ней брак, я буду против. Помоги мне – ничего для тебя не пожалею.

– Хорошо, – кивнула Гажар, – помогу. Отрежь от платья иноверки и от рубахи мужа по лоскутку и принеси мне.

Обнадёженная Зухра на второй же день принесла гадалке два лоскута материи. Гажар при ней бросила их на медное блюдо, подожгла и начала кружиться по сакле, бормоча заклинания. Затем вынесла блюдо во двор и разбросала пепел вокруг себя.

– Всё, теперь твой муж расколдован. Можешь быть спокойна, – сказала она хриплым голосом.

Зухра, поблагодарив, протянула ей ещё сто рублей и, довольная, отправилась домой.

В течение нескольких дней она внимательно следила за мужем, но никаких перемен в его поведении не замечала. Он по-прежнему был внимателен к Марине, проявлял заботу о ней и по-прежнему покрикивал на родную дочь и на неё, Зухру.

«Странно, – думала она. – Неужели колдовство этой русской сильнее колдовства нашей Гажар? Выходит, сильнее. Муж ни в чём не изменился, каким был, таким и остался. Наверное, такова воля Аллаха. И никакая кудесница мне не поможет».

Зухра решила не ходить больше к гадалке.

Амир-Ашраф каждый день ждал приезда Селима, который вот уже около двух месяцев не появлялся в доме.

Наконец, не выдержав, он сказал Кериму:

– Дай этому городскому начальнику телеграмму, пусть немедленно приезжает.

Керим тут же побежал на почту.

Амир-Ашраф переживал и сожалел, что так грубо обошёлся со старшим сыном, ударил его посохом. С тех пор как Селим поступил в институт, он ни разу не наказал его. Да и не за что было наказывать. Селим, хотя и был немного упрямым, не пил, не курил, достойно, как и подобает настоящему джигиту, вёл себя с девушками.

«И как это у меня поднялась рука на него, – сокрушался Амир-Ашраф и тут же успокаивал себя: – Ничего, я – отец. А рука родного отца ни унижения, ни боли не причиняет. Не зря в народе говорят: детей надо любить, как душу, а трясти, как грушу. Вон ювелир Булат не бил сына, смотрел сквозь пальцы на все его проделки, потакал всем его прихотям. И к чему это привело? Вырос – и не стал ни работать, ни учиться. Предался разгульной жизни. Обокрал в городе квартиру своей невесты. И сидит теперь в тюрьме… Да, я правильно сделал. Тоже мне инженер, начальник… Пусть знает, что в своём доме для него и остальных я – начальник…»

Амир-Ашраф не сомневался в том, что Селим в конце концов уступит его желанию и воле…

Думы старика прервал внук. Вбежав в комнату, он повис у него на шее. Вслед за сыном вошла Марина. Она хотела увести ребёнка, но Амир-Ашраф сказал ей:

– Не надо. Пусть будет здесь.

– Он же не даст вам покоя.

– Это хорошо. Развеет моя голова. – Амир-Ашраф поцеловал внука, усадил его на колени. Затем цепким взглядом окинул Марину с головы до ног: – Ты, дочь моя, одень хороший платье, хороший платок.

Марина кивнула и быстро вышла из комнаты. Она не хотела, чтобы Амир-Ашраф видел слёзы радости на её глазах. Она знала, что Селиму послана телеграмма и что скоро он должен приехать. Поэтому Амир-Ашраф и сказал ей, чтобы она хорошо оделась.

Марина догадывалась, что это из-за неё Селим поссорился с отцом. Догадывалась и о том, что Амир-Ашраф хочет насильно навязать её сыну. Зачем? Ради чего? Ради ребёнка? Но ведь насильно мил не будешь. И сын Амир тут не поможет. Да, она любила Селима все эти годы. Любит и сейчас. Но чтобы любовь приносила счастье, она должна быть взаимной. А Селим отвернулся от неё. Зачем же она приехала сюда? Сколько раз она порывалась подхватить на руки сына и бежать куда глаза глядят. Но тут же одёргивала себя: «Не смей! Не делай этого! Вспомни те страшные ночи, когда ты боролась со смертью, в отчаянии падала духом и только любовь к сыну поддерживала твои силы! Вспомни, как ты в первом и, может быть, последнем письме к Селиму умоляла его позаботиться о родном сыне! Тогда твои мысли путались, ослабевшая рука дрожала. Но теперь это всё позади. В мире много добрых людей. И один из них – Амир-Ашраф. Он любит внука, он не даст его в обиду. Теперь ты не имеешь права говорить, что у тебя нет на свете никого из близких и родных…»

Да, Амир-Ашраф заменил Марине отца. Она и сама не заметила, когда у неё появились к нему дочерние чувства. Она потянулась к Амиру-Ашрафу всей душой, видела в нём свою поддержку и опору. Расстаться с ним, с отцом, ей было уже нелегко. Но кроме Амира-Ашрафа её удерживал здесь ещё и… Селим. Маленькая надежда на то, что у него при виде сына вспыхнет любовь к ней, всё-таки теплилась в её сердце.

…Услышав радостный голос Зухры в прихожей: «Вай, вай, Селим!..», Марина вздрогнула, уронила нож – она готовила на кухне ужин – и тут же бросилась в комнату Умму, которую Амир-Ашраф выделил для неё и сына.

Стоя за дверью, затаив дыхание, она прислушивалась к шагам в доме. Вот сейчас с шумом распахнётся дверь и порог переступит он, Селим… «Каков он теперь? Как выглядит в гражданской одежде?.. Как вести себя с ним?.. Холодно протянуть руку… А вдруг кинусь на шею и расплачусь? Нет, нет! Только не это. Надо взять себя в руки. Тише, сердце, тише… Успокойся…»