Голубая моль

– Мокумба уже в курсе?

– Да, он постоянно готов в дорогу – сгорает от нетерпения. Но, правду сказать, я больше надеялся бы на вас. Загубить эту работу нельзя.

– На какой срок она рассчитана?

– Месяца три и, по обстоятельствам – плюс – минус две недели.

– Можно подумать?

– Да, конечно. Но я бы такой шанс упускать не стал. Мы можем сделать великое дело.

Полный сомнений, Андрей Ребров вышел из здания и уселся на скамейке неподалеку, в тени жидких акаций. Надо действительно подумать. С одной стороны, Африка – это все-таки не Антарктида, опять же и диссертация, с другой – три месяца тоже не пустяк. Вдруг он понадобится в Сибирске? Родители старые, а с указанного черного континента враз не доберешься. Ирина Ветрова… Но взялся за гуж, не стони, что не дюж. Надо ехать. Авось, они с Мокумбой смогут сделать все за более короткое время.

Вновь он принялся звонить в далекий свой Сибирск. Родители немного взволновались перспективой такой дальней и длительной командировки, но никаких возражений не высказали:

Чай, не на околоземную орбиту сроком на год, – рассудил отец. – Давай, валяй, дави саранчу, чтоб ей пусто было!

Ирина Ветрова, выслушав московского аспиранта, ответила почти профессорскими словами:

– Если представилась такая возможность, надо воспользоваться, я думаю. Три месяца – не так уж долго. Правда, там местами как будто неспокойно, да ещё эти всякие лихорадки. Не напугала я тебя? Нет? Но будь осторожней! Что ты молчишь? Алло!

– Видишь, – не успели познакомиться, тут мне надо в Москву, теперь уже в Африку… Как-то всё неправильно складывается. Я даже на пару дней заехать не успею. Может, лучше отказаться?

– Не надо. Не станем же мы караулить друг друга день и ночь. Вернешься оттуда – подумаем насчет Москвы, как нам там угнездиться. Хорошо?

– Хорошо, – безрадостно ответил Андрей Ребров. На душе отчего-то скребли кошки.

Не задерживаясь более с ответом, он дал согласие на африканскую командировку и несколько следующих дней были посвящены подготовке к ней, потребовавшей много бумаг и согласований, излишних, вообще-то, напутствий, консультаций и просто дурацких советов, следовать которым никто не собирался.

Андрей за время этих приготовлений сошёлся ближе со своим будущим соратником по козням против марокканской саранчи. Мокумба Зебе оказался вполне компанейским парнем, одних лет с Ребровым. Дело осложнялось только недостаточным знанием с его стороны русского языка и полным незнанием родного языка Мукумбы Зебе со стороны его русского товарища. По-английски, как выяснилось, они тоже поначалу не могли найти общего языка. Он, конечно, английский, но учили ему их разные школы и, по правде сказать, обе были далеки от совершенства. Но комбинируя известные им слова двух языков и сопровождая их выразительными жестами, они довольно скоро начали понимать друг друга вполне прилично. Олига Хачатрян, глядя на всю эту суету, казалось, втайне завидовал им. Но менять что-то было уже поздно: день отъезда аспирантов приблизился вплотную.

– Я чего не помню, – сказал уже перед самым стартом Мокумба Зебе Реброву – а хогда нам дадут хлопов?

– Каких клопов? – напрягся последний.

– Хотоые хушают саанчу.

– А-а, клещей! Сказали – накануне отъезда.

Сообразив, что «накануне» вряд ли что объяснит спрашивающему, Андрей переиначил фразу:

– Вечером перед отъездом. Получим, поспим и – ту-ту!

Мокумба Зебе удовлетворенно заулыбался и исполнил несколько танцевальных па, высоко вскидывая колени.

Наконец, настал и день, вернее, утро отъезда. Пройдя все необходимые процедуры в аэропорту, предъявив документы на поразительный клещевой багаж и обычный туристский, двое аспирантов-энтомологов погрузились в самолет сообщением Москва – Каир и отбыли в рабочую командировку. Мокумба Зебе приплясывал, поднимаясь по трапу, но никто из аэрофлотовских служащих не обращал на это внимания: они хорошо разбирались, где подвыпивший потенциальный дебошир, а где – просто безобидный придурок. Солнце поднималось над Среднерусской равниной.

***

Отзвенело жаркое, но короткое сибирское лето; припала к земле трава, утренние росы стали холодными и держались до полудня, солнце грело как следует лишь когда взбиралось на вершину небесного купола, цвели тлько запоздалые цветы да репейник. Пришла пора закрывать полевой сезон в пчеловодстве. В один из последних дней августа Егор Егорович Вершинин вдвоем с сыном Василием отправились за пчёлами. Собственно, день ещё и не начинался: вовсю горела утренняя заря. Несмотря на ранний час, у некоторых летков уже замечалось движение: обитатели ульев готовились к вылету за взятком. Егор Егорович сноровисто заглушил открытые летки деревянными пробками, после чего они с Василием взялись за погрузку. Хотя совсем недавно состоялась откачка мёда, двухкорпусные ульи были тяжелыми, как будто вместо рамок туда наставили кирпичей: год случился урожайный и на зиму полосатые летуны обеспечили себя кормом по высшему разряду. Не придется их подкармливать, как в голодный год, сахаром, чего Егор Егорович всегда старался избегать, так как пчёлы от такого питания быстро изнашивались и пропадали в большом количестве. Зимой основная забота – следить, чтобы они, добравшись в процессе поедания мёда до потолка и зажатые со всех сторон рамками, не остались бы там умирать от голода. Приходилось принимать меры и когда заготовленная на зиму продукция сильно закристаллизовывалась, хоть ковыряй ножом. Но всё-таки зимой пчеловод отдыхает, если пасека у него небольшая, и не висит над душой хозяин, без конца требующий прироста поголовья, сбора воска и прополиса, обновления рамок и впаивания в новые рамки вощины, что довольно муторное занятие, поскольку вначале надо натянуть между их планками тонкую проволоку. При своей и небольшой пасеке, как у Вершининых, всё это не так утомительно.

– Ну что, поедем? – обратился Егор Егорович к сыну, – кажется, мы ничего не забыли?

– Ничего, – подтвердил Василий и бортовой УАЗ с полным кузовом гудящих ульев взял курс на Коковище.

– Сильно покусали? – спросил старший Вершинин сына.

– Штук пять, или шесть – отвечал Вася, потирая ужаленные места.

– Поздновато мы приехали, они уже начали выползать, особенно, когда услышали нашу возню.

Сам Егор Егорович давно привык к укусам и почти перестал их замечать. Самая-то напряженка с этим – откачка мёда. Пчёлы тогда злые, не нравится им, что забирают плоды их труда, нипочём не хотят отдавать. Тут нужно умение и терпение.

На дороге показались двое голосующих с вёдрами, набитыми груздями. Но места в кузове не было, а если бы даже и оставалось, он бы пассажиров не взял, наученный опытом. Как-то, когда он вёз из соседней деревни первый купленный улей, увидел на обочине крутую иномарку и мужика, голосующего около. При ближайшем рассмотрении оказался это районный депутат и коммерсант Загибалов. С ним вместе ехала и жена, которая тоже вышла из машины, как только Егор Егорович остановился рядом.

– Фал есть, Егорыч? – после приветствий спросил Загибалов, что-то у меня машина сдохла. Генератор, чтоб ему!

Троса не было.

Позвонив туда и сюда и неудачно, Загибалов махнул рукой:

– Ладно, доедем с тобой, там у мастера-ломастера должно найтись. Попрошу его сюда приехать, лишь бы дома был.

Кабина в УАЗе тесная, Загибалов же мужик громоздкий, так что пришлось ему взбираться в кузов, в то время как его половина устроилась на пассажирском сиденье.

Егор Егорович в то время пчеловод был неопытный и, чтобы не повредить драгоценный груз, забросил в кузов три тюка соломы. Два он поставил впереди улья, чтобы он не бился о передний борт, а третий положил плашмя сзади, дабы о не давал улью уползать назад. На этот тюк и уселся Загибалов, закутавшись в плащ, чтобы не простудиться на ветру. И они понеслись! Только в скором времени послышался какой-то шум и даже, как будто, крики. В заднее окно через прессованную солому, конечно, ничего было не видно. Тут раздалась дробь ударов по крыше кабины. Пришлось остановиться. Загибалов тотчас спрыгнул на землю и, пригибаясь и размахивая руками, тяжкой рысью бросился прочь. За ним гнались пчелы, но недолго: прогнав супостата, они вернулись к машине. Егор Егорович, надев маску-сетку, в виде премии выданную ему продавцом пчел, полез в кузов. Разъяренные, по-видимому, тряской и тем, что оказались в полном заточении, полосатые нашли щёлку между ветхими корпусами и тонким ручейком вытекали наружу. Лицо Егора Егоровича было закрыто, но они вмиг искусали ему руки и жалили даже через штаны. Он быстро оторвал от подола рубашки тряпку и заткнул щель, отыскав в соломе крепкий стебелек, законопатил её как следует, под непрерывными атаками озверевших четверокрылых. Затем стремглав бросился в кабину и рванул с места. Загибалов бежал, теряя силы, всё медленнее, затем перешёл на шаг.

– Куда ты, мил человек? – чертыхаясь про себя, крикнул Егор Егорович, – садись, поедем!

– Да ни в жизнь, чтоб их паралик расшиб, этих пчёл! – обиженно отвечал Загибалов.

– Я их загерметизировал, больше не вылезут. А ты еще надень сетку!

В конце концов несчастливый пассажир согласился: до дому-то было ещё километров восемь. При своём животе он нипочём бы не одолел это расстояние до ночи.

Положили все тюки плашмя, чтобы не загораживать задний сектор обзора из кабины, надели на пострадавшего накомарник и доехали-таки до Коковища! Но с тех пор Егор Егорович зарекся брать пассажиров, если на борту имелись пчёлы.

Выгрузив по прибытии с поля ульи, Вершинины стали перетаскивать их в дальний конец усадьбы, чтобы они ненароком не напали на Дарью, да и ни на кого другого. Вконец уморившись, глава семейства присел на лавочке отдохнуть, благо, Моль спала – было ещё рано. Скоро ей выходить на службу в детсад, а пока пусть отсыпается. Хорошо, что заводит её туда и выводит, одевает и раздевает мать. Егор Егорович один только раз заглянул к малышне и, когда Дарья с воплем побежала к нему обниматься, воспитательница воскликнула:

–А-а, к Даше дедушка пришёл! – чем насмерть оскорбила Вершинина и он больше туда – ни ногой, только подвозил младшую с Марией Васильевной. Васильевна на десять лет моложе его и никто не додумается назвать её бабушкой, особенно, когда она накрасится. Ей и карты в руки!

– Привет, Горыныч! – прервал его размышления фамильярный возглас.

В приоткрытую калитку заглядывал сосед, Витька Пахомов. Поскольку ко всем он обращался по имени, кроме совсем уж старых стариков, к нему обращались соответственно: Витька. Конечно, ровесники и кто постарше, потому что Витьке шёл сорок восьмой год.

– Как ты смотришь, продолжал он, заходя во двор, если бы нам поехать на озера? Сети у меня есть, хоть и немного рваные. Но на уху наловим, и душу отведем. Не всё же время упираться-мордоваться! А? Я на этих стройках-недостройках уже спину надсадил. Да и ты, вижу, похудел. С пчёлами что ли, тоже тяжеловато?

– Когда как, – дипломатично ответил хозяин. – Можно и спину надсадить, если без ума.

Витька заядлый рыбак и ночи просиживал бы на Коке, вылавливая налимов, если бы их было побольше. Хотя и рано поутру успевал закинуть удочки – на ельцов и окуней. Не имело значения, какая рыба, лишь бы она была. Страсть эта иногда чуть не доводила его до греха. Как-то зимой на Коке он ловил окуньков и ершей из-подо льда. Там же рыбачил и один капитан из райотдела милиции. На льду-то, понятно, он был не капитан, а просто рыбак без знаков различия. Но все знали, кто он такой и откуда, потому что мужикам, попавшим по пьяни в кутузку, давал часто по морде, а то и по почкам. За это его крепко не любили. И откуда он взялся, им на беду? Но тоже был рыбак, зараза. Ну и вот, сидят они, удят, клёв не сказать, что хороший, но всё-таки помалу ловится. И вдруг Витька видит – милиционер сидел-сидел, и брык – с ящичка набок. А ведь не пил, Витька бы увидел – недалеко сидел. Сам-то Витька принимал помаленьку для сугреву, поэтому и задержался – интерес был. А почему задержался тот, неизвестно. Народ, который был, рассеялся. Витька к лежачему; тот охает, встать не может.