Заговор астрономов

ОГНИ СВЯТОГО ЭЛЬМА

Глава 1. Суббота

От терпкого запаха земляники у Саши уже кружилась голова. Солнце наконец-то выбралось из-за сосен, и над огородом задрожало влажное марево испаряющейся росы. От долгого ползанья по грядкам ноги у Саши затекли до бесчувствия, а поясница ныла все сильнее. Устало посмотрев на оставшиеся не обобранными крупные изумрудные кусты, он беззлобно пробормотал: «А пошли бы вы…» – и, поднявшись с коленей, с удовольствием потянулся. Потом мужчина поднял корзины, наполненные влажными ароматными ягодами, и, перейдя через ручей, мимо хаотичного нагромождения разноцветных кособоких сарайчиков, направился к дому.

Дом был большой и старый, – классическая зимняя дача тридцатых годов, рубленая из огромных лиственничных брёвен, с тремя теплыми комнатами и кухней на первом этаже, застекленной летней террасой и просторной мансардой, выходящей торцевыми овальными окнами на восход и на закат. В северном скате крыши имелось большое мансардное окно, придававшее старой подмосковной даче какой-то иноземный шарм. Говорили, что первый владелец дачи, профессор истории, был еще и астроном-любитель и, едва ли не собственными руками прорубил это диковинное в те времена окно, чтобы спокойно любоваться ночным небом. С той поры к средней комнате мансарды, где оно находилось, навсегда прилипло прозвище – обсерватория. Незадолго до войны профессор благодаря бдительности своих коллег сменил цивильный костюм на лагерный бушлат и отправился на далекий Север добывать золото для родной страны, а дача, сменив нескольких хозяев, в середине пятидесятых годов досталась Сашиному деду, мелкому отставнику из МГБ. Попав в профессорский кооператив, расположенный в сосновом бору, дед, потомственный крестьянин, был немало удивлен.

– Только медведи живут в лесу, – тихо бурчал он, деловито подрубая корни вековых сосен на своем участке.

Расправившись практически со всеми затенявшими землю деревьями, дед разбил за протекавшим через участок ручьем, обильно удобренный навозом огород, протянул по периметру забора, словно колючую проволоку, двойной ряд малины, а дорожку от ворот к дому обсадил кустами крыжовника и смородины. К счастью, участок деда был угловой, и вся его бурная хозяйственная деятельность протекала в стороне от любителей дикой природы, проживавших в кооперативе научных работников. Единственной его соседкой была Ольга Константиновна Муромская – вдова известного химика Корнеева. Потомственная княгиня, всякое повидавшая в своей жизни, абсолютно невозмутимо смотрела на то, как её новый сосед истребляет реликтовых великанов. Детей и родственников у Муромской не было, и на даче с ней всё лето проживали Орловы – потомки ее ещё дореволюционной прислуги. В их семье было четыре человека: тетя Нина, которая, продолжая традицию своих родителей всю жизнь прослуживших у Муромских, трудилась домработницей у Ольги Константиновны, обслуживая ее летом на даче, а зимой в городе; ее муж – дядя Толя, работавший токарем на заводе и проводивший все свои отпуска на даче с молотком и ножовкой в руках, всё время что-то мастеря и ремонтируя; дочь Лена – серьезная пухленькая девочка с толстой рыжей косой, в смешных круглых очках, целыми днями бродившая с сачком по ближнему лесу в поисках бабочек и стрекоз; и сын Павлуша – карапуз вечно перемазанный зеленкой, носившийся по огромному участку Муромской с игрушечным луком в руках и куриными перьями в волосах. Жили они в отдельном летнем домике, который дед презрительно именовал собачьей будкой.

– Барыня живет во дворце, а её слуги спят в конуре! – возмущался он в неожиданных порывах классовой неприязни.– А, между прочим, бар у нас еще в семнадцатом году отменили.

Когда однажды Сашина бабка случайно проговорилась ему о том, что это именно Муромская купила Орловым машину, да ещё и новую кооперативную квартиру на Пресне, дед сначала согласился, что за такие блага можно и побатрачить, но минут через десять с гордым пафосом старого большевика заявил:

– А откуда у неё взялись эти деньги? Она ни одного дня в своей жизни не проработала. Значит, в революцию ее не дожали, и эти деньги награблены у трудового народа, и данное имущество подлежит конфискации в пользу нашего Советского государства.

Бабка сочувственно покачала головой и выразительно покрутила пальцем у виска, дед виновато осекся и замолчал, но с этого дня напрочь перестал здороваться с Ольгой Константиновной.

Соседство с настоящей княгиней сильно тешило крестьянское самолюбие Сашиной бабки, и она настойчиво искала ее дружбы. Сошлись старушки на почве цветов: одна выращивала их для продажи, другая для души. Как-то раз в самом начале лета Муромская неожиданно пригласила свою соседку к вечернему чаю. На открытой веранде, за старинным угольным самоваром с конфетами и домашним печеньем, бабка долго рассказывала ей об особенностях ухода за розами и пионами, о сортах гладиолусов и тюльпанов, о подкормках и удобрениях. С тех пор старушки, обязательно, раз в неделю собирались посидеть в плетеных креслах за тульским самоваром, чтобы поговорить о цветах, погоде и поселковых новостях. Иногда на эти посиделки бабка брала с собой Сашу.

– А вот и жених пожаловал! Правда, он всего лишь на два года старше нашей Леночки, но теперь, говорят, модно жениться на своих ровесницах, – шутила Ольга Константиновна, вызывая на Сашиных щеках смущённый румянец.

– Иди, молодой человек, погуляй, незачем нас стариков слушать, – говорила она ему, обычно после первой чашки чая, и Саша вежливо сказав: «Спасибо», – за спинами увлеченно беседующих старушек незаметно проскальзывал вглубь всегда манившего его огромного дома Муромской. В наступающих сумерках, неторопливо заполнявших комнаты, явственно ощущался запах давно ушедшего времени, и чем темнее становилось за окнами, тем острее становился этот старинный запах, заставляя сердце биться быстрее, а кожу покрываться мелкими мурашками.

В надвигающемся полумраке громоздкая старинная мебель, заполнявшая дом, вдруг меняла свои привычные очертания и, мальчику казалось, что вот-вот из темных углов выйдут ожившие призраки той навсегда исчезнувшей эпохи, от которой только всего и осталось, что эта мебель. Когда эти исторические сумерки сгущались настолько, что маленькое Сашино сердце уже было готово выскочить из груди, он пробегал к открытому окну в дальней комнате, осторожно лавируя между цветочными горшками, забирался на подоконник и выпрыгивал на мягкий, аккуратно подстриженный газон. А потом возвращался к мирному чаепитию на террасе под выцветшим полотняным абажуром с кружащими вокруг него ночными мотыльками.

Несколько раз Саша бывал в доме и днём, но в ярком солнечном свете это была просто очень большая двухэтажная дача из девяти комнат, заставленных массивной старинной мебелью, знававшей когда-то иные интерьеры, а теперь расставленной по принципу “ где поместится». Чего здесь только не было: потертые кожаные диваны и громоздкие дубовые буфеты; резные комоды, уставленные фарфоровыми безделушками и огромные книжные шкафы без книг; чудовищных размеров шифоньеры и напольные двухметровые часы с глухим басовым боем, – не было только того таинственного запаха времени, который появлялся по вечерам. В этом Саша мог поклясться. Был только тонкий запах пыли и какого-то сладковатого разложения, свойственный старым вещам. При дневном свете дом терял свою притягательно-таинственную ауру. Он оживал только ночью. Поэтому иногда, перед сном, Саша подходил к восточному окну мансарды, выходившему на участок Муромской, и до рези в глазах всматривался в черную громаду соседской дачи, стараясь представить себе, что же там делает сейчас княгиня наедине со своими призраками.

Прошло время. Саша окончил школу, поступил в институт и уже забыл о своем детском развлечении – бродить тайком в сумерках по таинственному соседскому дому, когда, приехав однажды в начале лета на дачу, он увидел удивительную картину. По дороге от распахнутых ворот Муромской дед вез к своей даче, с трудом балансируя на одноколёсной тачке, гигантский комод. Со стороны все это – маленький дед в потертой клетчатой кепке и огромный раскачивающийся сундук – так было похоже на какую-то клоунскую пантомиму, что Саша рассмеялся.

– Чего лыбишься, студент? Иди помогать, – устало проворчал дед, поставив тачку на землю и вытирая кепкой вспотевший лоб.

Когда Саша взялся за ручки тачки, ему стало не до смеха. Комод весил не меньше центнера и все время норовил завалиться набок, поэтому, докатив его до крыльца, Саша зло сплюнул и спросил:

– И зачем нам этот гроб? Ольга Константиновна нас им премировала за какие-то заслуги?

– Барыня поместье свое продает, а всю мебель нашей бабке подарила, – жизнерадостно ответил дед.– Так что ты вовремя приехал.

– А чего она дачу тете Нине не подарит? – удивился Саша, сразу же вспомнив о соседской прислуге.

– Не может – они не родственники. Муромская может только продать дом, да и то исключительно очереднику из дачного треста и непременно по остаточной балансовой стоимости, – назидательно покачивая указательным пальцем, ответил дед.– Это ведь дачный кооператив, а не какая-нибудь частная лавочка. А зимой Муромская сильно болела…

Но Саша уже не слушал деда, до него, наконец, дошел смысл слов, сказанных о мебели. Он вспомнил циклопические шкафы и буфеты Ольги Константиновны и ужаснулся открывшейся перспективе.

– Ты действительно собираешься забрать всю мебель? – обречённо поинтересовался он у деда.

– А как же! – с азартом истинного коллекционера ответил тот.– Настоящее дерево, как теперь говорят – массив! Дуб, орех, палисандр, карельская береза! Старая работа – антиквариат! Теперь такое не делают!

«И, слава богу», – подумал Саша, а вслух сухо заметил:

– Вся мебель у нас в доме не поместится.

– Поместится, – уверенно ответил дед и махнул рукой в сторону гостеприимно распахнувшего двери уродливого «шанхайчика».

Лет сорок назад, при прежних хозяевах, это была обычная летняя кухня с маленькой террасой. Но с появлением деда ее вид и назначение стали круто меняться: первым был пристроен большой дровяной сарай, к которому со стороны ручья прилепился летний душ, следом появились сарай для инструментов и кладовка для удобрений. Потом дед стал строить баню, вместо которой вышел очередной сарай, к которому пристроилось еще несколько кладовушек. Весь этот конгломерат был создан из материалов, собранных по окрестным свалкам, выкрашен во все цвета радуги и имел весьма футуристический вид, а за обилие торчащих во все стороны дверей, бабка прозвала его «шанхайчиком», заявляя, что там можно поселить пол-Китая. Теперь «шанхайчик» стоял абсолютно пустой, вычищенный от прежнего хлама, даже дрова были сложены на улице под навесом, и ожидал новых постояльцев.

– Ладно, – махнул рукой Саша, – только таскать будем не через улицу, а напрямую. Сломаем часть забора.

– А как же малина? – возмутился дед.

– Тогда вози один, – флегматично ответил Саша.

– Ладно, – тяжело вздохнув, согласился старик.

Два дня Саша, кляня искусство старых краснодеревщиков, щедрость Муромской и скаредность деда, наполнял бездонные недра «шанхайчика». Несколько самых неподъемных вещей дед с бабкой решили внести в дом. Это были: дубовый буфет, палисандровый шифоньер размером с табачный ларёк и необъятных размеров кровать карельской березы, которая почти полностью заняла одну из трех теплых комнат.

– Зачем вам эта кровать? – обливаясь потом и задыхаясь, спросил Саша.

– Хочу поспать по-княжески, – самодовольно ответил дед.

– Да, хорошая постелька, – вторила ему бабка.

Она рассказала Саше, что покупатель, присланный из дачного треста – Леонид Леопольдович Линдэ – явный жулик; что дача по балансу стоит десять тысяч рублей, а Муромская хотела пятьдесят, и это вполне нормально за такую дачу и в таком месте; но Линдэ сначала давал всего двадцать, а в итоге, через неделю, согласился на сорок, но он несомненно обманет Ольгу Константиновну. Саша слушал бабку вполуха. Все эти выкладки молодого человека не интересовали и единственное, что радовало его, это персональный подарок Муромской – двухметровые напольные часы восемнадцатого века с гулким тяжёлым боем. Через день Саша уехал в Москву с твердым решением вернуться на дачу только осенью, когда будет нужно помочь старикам перебраться на зиму в город.

Подходя в конце октября к поселку, Саша издалека уловил какое-то неприятное изменение в привычном пейзаже а, подойдя ближе и услышав глухие удары кувалды, понял: дома Муромской больше не было. Придя на дачу, Саша, едва поздоровавшись со стариками, сразу поднялся в мансарду, чтобы из восточного окна посмотреть, что же творится за глухим трехметровым забором, окружавшим теперь, бывший участок Ольги Константиновны. Посреди растоптанных газонов и раздавленных цветочных клумб, на месте бывшего дома, щерилась большая черная яма, в которой двое рабочих отбойным молотком разбивали остатки кирпичного фундамента. У ворот, разложив прямо на багажнике новенькой белой «Волги» какие-то синьки с чертежами, подтянутый загорелый мужчина в джинсовом костюме деловито втолковывал что-то другому: толстому, лысоватому, с папкой под мышкой. Летний домик Орловых превратился теперь в бытовку – дверь нараспашку, крыльцо почернело от натоптанной грязи. По всему периметру огромного участка были сложены стройматериалы: бревна, доски, кирпичи, мешки с цементом. И только одичавший вишенник за ручьем, который Муромская за его оторванность от основного участка называла «вишневым островом», оставался в своем первозданном виде.

– Видел? – проворчал дед, когда Саша спустился вниз.– Какой жулик! Это ж надо, такой дом сломать! Теперь, наверное, дворец будет строить. И куда только наша партия смотрит?

Партия в том году смотрела куда надо. Во главе её стоял лубянский предтеча всех последующих реформаторов и отчаянно пытался хоть что-нибудь изменить в перекошенной стране. Поэтому никакой дворец Линдэ строить не стал, а возвел к следующей осени точно такой же дом, только из новых материалов и с новой начинкой. Он бережно восстановил все газоны, цветники и клумбы, освежил летний домик, а единственной новой постройкой стал гараж. Новый хозяин жил тихо и незаметно до тех пор, пока страну не залихорадило от неожиданных перемен. Тут Леонид Леопольдович проявил недюжинный энтузиазм: он стал одним из столпов только зародившегося кооперативного движения, учредил какую-то биржу и основал какой-то банк. За несколько лет его благосостояние выросло до невиданных, по меркам нищающих обитателей профессорского кооператива размеров. Занятый своими бесконечными делами Линдэ теперь появлялся на даче редко, в основном по выходным, чтобы отдохнуть на природе в компании друзей, но однажды произошло что-то непредвиденное. В ту пятницу в середине девяностых он приехал на дачу только с женой и охраной и из-за грозы весь вечер просидел в доме. А когда небо, наконец, успокоилось, на даче поднялась невероятная суматоха: во всех комнатах зажегся свет; послышались крики, топот, и ругань, женский плач и мужской мат; во двор высыпали охранники и через несколько минут три мощных внедорожника, режа фарами плотный мрак июльской ночи, рванули от поселка к шоссе, чтобы никогда больше не возвращаться назад. С этого момента Линдэ исчез: он больше не мелькал на телеэкране, о нём не писали больше в газетах, он перестал публично существовать и про него скоро забыли. А дом, наглухо закрытый ставнями, стоял, дряхлея и линяя, и ни одна живая душа за десять лет не переступила его порога. Но сегодня на рассвете, собираясь в огород, Саша по привычке выглянул в восточное окно и неожиданно увидел посреди соседского участка маленький белый джип, неловко въехавший в одичавшую цветочную клумбу.

Поставив корзинки с ягодами в холодильник, Саша поднялся в мансарду и снова подошел к восточному окну. За три часа ничего не изменилось: заброшенный дом был, как всегда тих и безмолвен, а белый джип с пузатыми боками, похожий сверху на гигантский гриб-дождевик, прорастал среди буйной зелени на прежнем месте. Саша взглянул на часы, зевнул и, не раздеваясь, лег на старую пружинистую кушетку, стоявшую возле окна.

***

Ровно в полдень по всему дому начался перезвон. Сначала тонкими мелодичными колокольчиками зазвенели каминные часы в обсерватории, потом тяжёлым басом ухнули на первом этаже напольные часы Муромской, следом за ними прокурено захрипел старый будильник в западной комнате мансарды, и, наконец, невидимым молоточком-метрономом размеренно застучал мобильный телефон, лежащий на подоконнике. Открыв глаза, Саша с минуту неподвижно лежал, глядя в потолок, потом встал, закурил и подошел к окну. Впервые за десять лет соседний дом изменил свой уныло-заброшенный вид. Распахнутые настежь входные двери, чисто вымытые окна второго этажа и полукруглое чердачное окошко, казалось, приглашали зайти в гости, и, даже остававшиеся всё ещё наглухо задраенными тяжелыми ставнями, нижние окна не могли испортить этой картины гостеприимства. Однако никаких людей возле дома по-прежнему не было ни видно, ни слышно. Саша стал внимательно рассматривать буйную растительность соседского участка и вскоре на декоративном горбатом мостике через ручей заметил неподвижно замершую женскую фигуру. Зеленый спортивный костюм делал незнакомку почти незаметной на фоне вишенника, и только медно-огненные волосы ослепительно блестели на ярком полуденном солнце. Облокотившись на кованые перила и наклонив голову так, что её лица не было видно, женщина смотрела на бегущую под мостик воду. Простояв абсолютно неподвижно минут пять, она неожиданно резко развернулась и скрылась в густых зарослях «вишневого острова». Так когда-то называла дальнюю, отрезанную ручьем часть своего участка Ольга Константиновна Муромская.

– Кто это? – раздался у Саши за спиной глухой, как из бочки, голос.

Саша вздрогнул, но не обернулся.

– Не знаю, – с напускным безразличием ответил он.– Сегодня ночью приехала.

Гость облокотился на подоконник рядом с Сашей. Это был высокий атлет лет сорока с открытым добродушным лицом, в майке-обрезухе и пестрых спортивных штанах. На левой руке его, между запястьем и локтем, мчалась на распущенных украшенных крестами парусах синяя колумбовская каравелла.

Со стороны вишневого острова раздался сначала противный металлический скрип, а потом громкий хлопок.

– Что это? – спросил атлет, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в непролазных дебрях одичавшего вишенника.

– Калитка, которая выходит прямо в лес. Ее ещё дядя Толя для Муромской сделал, чтобы ей на прогулку ходить удобней было.

– А ты чего себе такую калитку не сделаешь?

Саша промолчал, и гость стал так тщательно рассматривать соседский дом, будто увидел его впервые. Потом он переключил внимание на пузатый трёхдверный джип, по-прежнему упиравшийся в клумбу.

– Дом ещё хороший, а вот машина у твоей новой соседки какая-то неприличная, – резюмировал он.

– А почему ты решил, что это новая соседка? Может, это прислуга Линдэ приехала дом проведать и проветрить.

– Может…

Вдалеке опять заскрипела и хлопнула калитка. Мужчины, как по команде, повернули головы к вишеннику. Через минуту на мостике появилась незнакомка и легкой трусцой побежала по дорожке, ведущей от ручья к дому. Огненные волосы, собранные на затылке в конский хвост, весело подпрыгивали в такт её ровному бегу. Около открытой веранды женщина остановилась и, видимо, почувствовав, что за ней наблюдают, завертела головой по сторонам. Наконец, она догадалась посмотреть вверх и, прикрыв ладонью глаза от бьющего ей в лицо солнечного света, увидела высунувшихся в окно мужчин.

– Привет! – фамильярно прогудел Сашин гость и тут же бесцеремонно поинтересовался:– А вы кто?

– Здравствуйте! Я ваша новая соседка – меня зовут Лена., – громко и четко представилась женщина.– Теперь я буду жить в этом доме.

Лёгкое грассирование и специфичное произношение некоторых букв придавали её абсолютно правильной речи какой-то иностранный акцент.

«Интересно, откуда она приехала?» – подумал Саша, разглядывая загорелое, ухоженное лицо, ничего не говорившее о настоящем возрасте Лены. Ей могло быть как тридцать, так и пятьдесят лет.

– Меня зовут Влад, а это: мой брат Саша, – продолжал гудеть атлет.– А вам случайно никакая помощь не требуется?

– Еще как требуется! – обрадовалась женщина.– Я не могу открыть ставни, и у меня проблема с водой.

– Проблема с водой?!Да её здесь целый ручей, – иронично усмехнулся Влад.– Ладно, сейчас поможем чем сможем.

Когда через пару минут они поднялись на соседскую веранду, Лена, внимательно глядя в Сашино лицо темными ореховыми глазами, неожиданно спросила:

– А вы не внук Ирины Гавриловны?

– Внук, – удивлённо ответил Саша.– А откуда вы знаете мою бабушку?

– Я Лена Орлова, дочь тети Нины, помните?

Саша сразу вспомнил нелепую пухленькую девочку с толстой рыжей косой в смешных круглых очках и подумал, что если теперь на его глазах тыквы начнут превращаться в кареты, а мыши в лошадей, то ничего удивительного в этом не будет.

– Надо же, – только и смог он выдавить в ответ.

– А я вас сразу узнала! – улыбнулась Лена.– Давайте перейдем на ты.

– Давайте, – живо согласился, вместо впавшего в лёгкий ступор Саши, Влад и тут же тоном заправского сантехника спросил:

– Так какие у тебя проблемы с водой, хозяйка?

– Пропала вода, – рассмеявшись, развела руками Лена.– Мне надо помыть полы, а воды а доме нет.

– Сейчас найдем, – весело прогудел атлет, и уверенно шагнул в широко распахнутые двустворчатые двери.

Линдэ в свое время серьезно поработал над домом – теперь в нем были большая ванная, два туалета и просторная кухня с газовой колонкой. Все комнаты, кроме спальни и кухни, стояли пустые и пыльные. В спальне остались вычурная кованая кровать и тумбочка с небольшим черным телевизором, а кухня была обставлена полностью, не хватало только столовых приборов. Воды в доме действительно не было, хотя все вентили были открыты.