Заговор астрономов

– Поздравляю, – лаконично произнес Саша и протянул писателю ту самую бутылку текилы, которую Лена принесла три дня назад на шашлык.

Женщина достала из пакета увесистую золотистую коробку с шотландским виски, но не успела ничего сказать, как Мартов со словами: ” Огромное спасибо», – поцеловал её в щеку и под руку повел к столу.

– Прошу продегустировать плоды многолетних трудов, – произнес писатель, ловко разливая по хрустальным стопкам зеленоватую жидкость из двухлитрового стеклянного графина.

– Как я понимаю, это и есть кулинарное пристрастие твоего друга? – чуть слышно спросила Лена своего спутника.

– Ага, – согласно кивнул головой Саша.

– Я вообще-то за рулем…, – неуверенно произнесла гостья, обращаясь к хозяину дома и осторожно принюхиваясь к содержимому своего стаканчика.

– Вы боитесь разучиться водить машину после пары рюмок моего волшебного напитка? – иронично усмехнулся Мартов.– Или опасаетесь, что местные гаишники одичали так, что могут отобрать права у такой прекрасной женщины как вы?

– Ничего я не опасаюсь. С днём рождения! – спокойно ответила женщина, чокнулась с драматургом и, зажмурив глаза, мелкими глотками опорожнила рюмку до дна.

Переведя дыхание, она открыла глаза и удивленно посмотрела на именинника, заботливо протягивавшего ей гранёный стакан с белым квасом и бутерброд с черной икрой.

– Надо же, совсем не похоже на самогон.

– Конечно, – польщено заулыбался сочинитель.– Это же божественный напиток, музыка сфер. Во всем мире люди варят самогон и гордятся этим. Виски, текила, – он указал на подаренные ему бутылки, – ром, граппа, джин и другие дистилляты – всё это великолепные плоды народного творчества. Но, как говорится, все гонят, да не у всех получается. У нас, в России, из-за вековой государственной монополии на алкоголь, частное самогоноварение всегда было вне закона. Поэтому гнали кое-как, впопыхах, торопясь, пока не отобрали брагу и аппарат. Дрожжей не жалели, аппараты собирали на кухне из кастрюль с резиновыми трубками, и в результате получалась исключительная дрянь. От одного запаха этой сивухи с души воротило. Но если подойти к процессу самогоноварения творчески, то можно получить продукт совершенно иного уровня. Вот это, – Мартов указал на графин рекламным жестом продавца из телемаркета, – самогон из свекольной патоки, которая настаивается не менее полугода. Иногда я его так и называю – свекольник. Двойная дистилляция и трехлетняя выдержка в дубовом бочонке в холодном погребе гарантируют отменный вкус и крепость. Сейчас мы пьём напиток, слегка разбавленный огуречным рассолом. Крепость, между прочим, почти пятьдесят градусов, а разве чувствуется?

Лена, слушавшая Мартова так же внимательно, как американские туристы слушали Остапа Бендера, рассказывавшего им рецепт табуретовки, ответила: «Нет», – и машинально взяла стакан с белым квасом. Сделав несколько глотков, она поперхнулась и отчаянно замотала головой, на глазах у неё выступили слезы.

– Что это?

– Тысячу раз извиняюсь, – писатель приложил руку к сердцу и театрально поклонился, – не учел, что вы городская женщина, к тому же почти американка. Это домашний квас из зелёных яблок с хреном по рецепту светлейшего князя Григория Потёмкина. Он потчевал им иностранных послов, между собой называвших этот квас лимонадом для свиней, но пившим его в угоду всемогущему фавориту.

– И, за неимением иностранных послов, вы решили угостить меня своим свинским лимонадом, – укоризненно нахмурилась Лена.

– Помилуйте, и в мыслях этого не было! – воскликнул Мартов.– Здесь все село пьет такой квас, и никто не морщится.

– Знаете, – сказала женщина, пристально всматриваясь в загорело-грубоватое лицо драматурга, – вы как-то не очень похожи на человека, пьесы которого ставят в Европе. Чем же вы так заворожили тамошних зрителей?

– Если мои пьесы идут в Европе, то это вовсе не значит, что я европеец. Это значит только то, что в России не понимают моего языка. Искусство – это поиск новых форм отражающих свое время, а у нас весь поиск, как правило, сводится к дешевому маскараду, к превращению классических персонажей в балаганных шутов. Гамлет сдал свой камзол в театральный музей. Теперь он появляется на сцене исключительно в трико, в тельняшке, в пижаме и даже в чем мать родила. Наши театральные мэтры бесстрашно калечат классику, но панически боятся ставить новые современные пьесы. Впрочем, и в Европе меня ставит только молодежь, которая мне едва ли не во внуки годится. И я этому даже рад: значит, новое поколение меня понимает и принимает, и я соответствую духу времени. Сегодня вечером в Стокгольме будет премьера моей новой пьесы «Три часа темноты». Это очень сложная пьеса в форме одностороннего диалога.

– Односторонний диалог? – удивлённо переспросила Лена, – Интересный оксюморон…

– Я думаю, за премьеру следует выпить! – подал, наконец, голос Саша, всё это время увлечённо закусывавший.

– Действительно, а то я вас совсем баснями закормил, – Мартов снова аккуратно наполнил стаканчики зеленоватой жидкостью из большого графина.– Или вы предпочитаете более привычные напитки?

Лена совершила рукой какие-то неопределённо-загадочные пассы и, подняв свою стопку, произнесла небольшой тост:

– Виктор, ещё раз поздравляю вас с днем рождения и желаю, чтобы ваши удивительные пьесы шли не только в Европе, но и в Америке, Азии, Австралии и Африке, а самое главное, чтобы их, наконец, поставили в России.

– Спасибо, – растроганный писатель попытался бесцеремонно поцеловать женщину в губы, но та проворно увернулась и Мартову досталась лишь упругая покрасневшая щека.

Пропустив по второй стопочке самогона, хозяин и его гости несколько минут молча и сосредоточенно закусывали.

– Так что там за односторонний диалог? – вскользь поинтересовалась Лена, добавляя себе в тарелку жареные подберёзовики.

– Ах да! – оживился драматург, возвращаясь к театральной теме.– Это пьеса для одного актера, а вернее актрисы. Суть её в двух словах такова: женщина после двадцати лет брака внезапно влюбляется и хочет уйти от мужа. Муж по-прежнему любит её и согласен терпеть соперника, лишь бы она оставалась с ним; женщина настаивает на разводе, и тут её муж внезапно погибает в автокатастрофе. Вдову начинают терзать сомнения, ей кажется, что эта авария на самом деле была закамуфлированным самоубийством. Она хочет в последний раз поговорить с покойным мужем и расставить все точки над i – для этого женщина просит закопать её в гробу на три часа рядом с могилой мужа. Сама пьеса является разговором героини с невидимым собеседником, только вместо слов мужа следуют паузы, таким образом, получается односторонний диалог. И каждый зритель волен сам домысливать вторую половину диалога.

– И это зрелище длится три часа? – уточнила Лена.

– Совершенно верно, – подтвердил Мартов.

– Сильна видать у шведов любовь к современному искусству, – иронично рассмеялась женщина.

– Ну, вот и вы ничего в театре не понимаете…, – разочарованно проворчал Мартов и в третий раз наполнил хрустальные стаканчики.

– Вы извините, я просто не очень удачно пошутила, – примирительно отозвалась женщина, и в подтверждение своих слов опрометчиво добавила.– На самом деле, я бы с удовольствием посмотрела какую-нибудь вашу пьесу.

– Правда? – наивно обрадовался Мартов и, экспрессивно чокнувшись с новообретённой поклонницей, предложил.– Мне режиссеры иногда присылают рабочие записи моих пьес, хотите посмотреть?

Лена мысленно обругала и себя и благодетелей-режиссеров, но, не желая обидеть именинника отказом, вежливо согласилась.

– К сожалению, у меня сейчас нет записей ни на русском, ни на английском языке. Вы знаете немецкий, французский или датский?

– Нет, – живо откликнулась женщина, надеясь на отмену внепланового просмотра.– Давайте в другой раз.

Но увлёкшийся драматург уже не слушал ее:

– Это не страшно. Я подберу что-нибудь из раннего, там, где все понятно без слов. Например «Цвет женщины», очень неплохая пьеса.

Саша, все это время давивший в себе смех, не выдержал и прыснул. Мартов неодобрительно посмотрел на него, и гость, зажав рот ладонью, смущённо отвернулся.

– Смысл этой пьесы в том, что каждому возрасту женщины соответствует свой цвет, как в радуге: красный, оранжевый, желтый, зеленый… А в конце жизни все цвета спектра складываются, превращаются в белый, и за этим наступает вечность.

– Да вы прямо настоящий символист.

– Благодарю за комплимент, – театрально поклонился Мартов.

Лена поднялась из-за стола и, неожиданно покачнувшись, ухватилась за подоконник. Драматург аккуратно взял её под локоть и повел в одну из двух комнат выходивших в общий зал. Шагая по ускользающим из-под ног половицам, гостья в полной мере ощутила коварное действие хозяйского самогона. В то время как её невесомая душа стремилась улететь ввысь, к чему-то светлому и недоступному, теряющее равновесие тело в поисках точки опоры металось из стороны в сторону, вычерчивая замысловатые зигзаги, и твердая рука Мартова была единственной нитью, связывающей улетающую душу с убегающим телом.

– Штормит? – сочувственно спросил сочинитель, усаживая «плывущую» гостью на широкий диван.– Это бывает с непривычки. Ничего, скоро пройдет.

Он вставил диск в видеоплеер и, сев рядом с Леной, стал что-то рассказывать оживленно жестикулируя. Рассказ был такой же запутанный, как и действие на экране, где несколько женщин в разноцветных трико хаотично метались по сцене, пытаясь что-то объяснить друг другу. Через несколько минут в комнату заглянул Саша, и Мартов, смущённо извинившись, вышел. Оставшись одна, Лена облегченно вздохнула, вытянулась на диване и, положив голову на мягкий подлокотник, закрыла глаза. Из зала послышались приветственные возгласы и поздравления, очевидно, пришли новые гости. А на экране толпу говорливых тёток сменила молчаливая девочка в красном трико.

***

Лена проснулась, когда за окном уже смеркалось. Из-за приоткрытой двери доносился колоритный рассказ Мартова о знаменитых династиях шотландских самогонщиков, прославивших виски на весь мир. На экране телевизора разноцветные женщины беззвучно танцевали с такими же разноцветными мужчинами. Лена удивленно взглянула на часы, получалось, что спектакль шел уже пятый час. Включив свет, она критически осмотрела себя в настенном зеркале и, поправив прическу, вышла в зал. Судя по количеству использованных стаканов и тарелок, гостей приходило много, но теперь за столом оставались только четверо: пожилые мужчина и женщина, – вероятно, супружеская пара; эффектная цыганистая брюнетка бальзаковского возраста с вычурной прической и ярко алыми губами; и порядком нетрезвый Саша, уставившийся в пространство потерянным взглядом.

Мартов сидел на табурете посреди комнаты и настраивал гитару. Увидев Лену, он улыбнулся и объявил:

– Песня о сумасшедшем полярнике.

Закрыв глаза и медленно перебирая струны, сочинитель тихо, словно медитируя, запел с каждым словом, немного меняя тональность:

Во льдах… во льдах…

Во льдах… во льдах…

Мартов резко встряхнул головой, неожиданно сильно ударил по струнам, и в зале зазвучали строгие балладные аккорды:

Во льдах одинокий полярник идет

И ищет его боевой вертолет,

Отрезает ему пути ледокол,

Но полярник идет словно вол.

Автор снова перешел на тихий гитарный перебор:

Во льдах… во льдах…

Во льдах… во льдах…

Он впрягся в сани вместо собак

И тащит палатку свою и рюкзак,

Он на связь не выходит целых семь дней,

Он уже далеко от людей…

Во льдах… во льдах…

Во льдах… во льдах…

Неделю назад он надел маскхалат

И спрятал под ним свой черный бушлат.

Он имя и званье свое позабыл

И рацию утопил…

Во льдах… во льдах…

Во льдах… во льдах…

До полюса он никогда не дойдет,

В торосах его никто не найдет,

Но нужен ему был побег от людей,

Во льдах ему было теплей…

Во льдах… во льдах…

Во льдах… во льдах…

Мартов замолчал, отложил гитару, поднялся с табурета и, прижав левую руку к сердцу, театрально поклонился. Все, включая очнувшегося Сашу, зааплодировали, а цыганистая брюнетка, рьяно хлопая в ладоши и, видимо, отождествляя автора с героем песни, чувственно прошептала:

– Никуда ты, Витя, от меня теперь не убежишь…

– Знакомьтесь, это Лена – новая соседка Саши. А это Нина, – представил драматург псевдоцыганку, которая посмотрела на возвратившуюся к столу гостью с откровенной неприязнью.

– И мои соседи – Зоя Тимофеевна и Василий Степанович.

Супруги дружно закивали головами, подтверждая, что это именно они и есть.

– Очень приятно, – Лена подошла к столу и поздоровалась с каждым из гостей за руку.

– А вы оказывается, еще и песни пишите? – обратилась она к Мартову.

– Я пишу всё кроме картин, – гордо ответил тот и, взяв в руки графин с зеленоватой жидкостью, вопросительно посмотрел на Лену.– Сто грамм для настроения?

– Нет, нет, – энергично отмахнулась женщина.– Мне ещё домой ехать.

– Да куда же вы поедете, на ночь глядя? – удивился Мартов.– Здесь не город: фонарей нет; грязь по колено. Увязните, и будете сидеть до утра посреди поля. Оставайтесь у меня, места всем хватит.

– Да, да, да, – согласно заподдакивали соседи.– От нас в такую погоду ночью не выберешься…

Лена неохотно согласилась остаться и выпить чего-нибудь кроме самогона за интересное знакомство.

– И как вам спектакль? – осторожно спросил её Мартов.

– Очень понравился, – не моргнув глазом, слукавила женщина.– Только по-моему он несколько затянут.

– Был у меня такой грех. Мои ранние пьесы иногда разбивают на два вечера, но теперь я пишу значительно лаконичнее. Вот, например, «Голос в пустыне» – всего один акт.

Испугавшись увлекательного знакомства с лаконичной пьесой, Лена поспешно переменила тему.

– Саша говорит, что на вашем доме часто загораются огни святого Эльма? – спросила она, наливая себе чай из круглого медного самовара.

– Не очень часто, но появляются, – поморщился, словно от зубной боли, сочинитель.– Пойдемте, покажу, что они вытворяют.

Он вывел Лену во двор и указал на блестящий в ровном лунном свете флюгер:

– Видите?

Резвый южный ветер разогнал тяжёлые тучи, и теперь сияющий жестяной кораблик спокойно плыл по ночному звездному небу.

– Вижу, – неуверенно ответила Лена, не понимая, что может быть примечательного в обычном жестяном флюгере.

– Ничего вы не видите, – грустно вздохнул драматург.– Огни святого Эльма постоянно клинят подшипник, флюгер перестает вращаться и поэтому всегда указывает одно и то же неверное направление.

Лена еще раз посмотрела на крышу. Действительно, железный корабль упрямо держал перпендикулярный курс галфинд к довольно сильному южному ветру и стремился строго на запад через поле к дачному посёлку научных работников.

– А у вас, Саша говорил, перед последней грозой огни превратились в шаровую молнию? – закуривая, спросил Мартов.

– Да. Как вы думаете, это опасно?

– Не знаю. У меня, слава богу, такого ни разу не случалось.

– А, правда, что вы прогоняете огни своей метлой?

– Да. Если постучать не обязательно метлой, а любой деревянной палкой по крыше, то огни исчезают, но подшипник это, к сожалению, не спасает, – меланхолично ответил писатель.– Кстати, вам я этого делать не советую.

– А я и не собираюсь, – так же меланхолично согласилась Лена.– К тому же у меня никакой палкой до крыши не дотянешься.

– Знаете, я эти огни несколько раз даже сфотографировал. Качество, правда, скверное. Хотите посмотреть?

Мартов достал из кармана новенький мобильный телефон, но тут из дома вышли Василий Степанович и Зоя Тимофеевна. Поблагодарив хозяина за приятный вечер, они, взявшись за руки и слегка покачиваясь, пошли к калитке. Писатель снова взялся за телефон, но тут одно из выходящих во двор окон с треском распахнулось, из него всунулась Нина и, подслеповато всматриваясь в уличную темноту, зычно прокричала:

– Виктор, ну ты куда пропал?

– Иду, иду, – небрежно ответил мужчина и вполголоса добавил.– Вот фурия, поговорить спокойно не даст.

На крыльце Лена остановилась и, внимательно всматриваясь в слабо освещенное уличным фонарем лицо Мартова, спросила:

– А вы не были знакомы с Ольгой Константиновной Муромской?

Писатель серьезно задумался и, наконец, отрицательно помотал головой.

– Вряд ли. А кто она?

– Знакомая моей мамы, – уклонилась от объяснений Лена.– Просто сейчас мне показалось, что я видела у нее вашу фотографию.

– Все может быть, – неуверенно ответил Мартов и широко распахнул входную дверь, пропуская женщину вперед.

– Спасибо, я еще подышу свежим воздухом, а то что-то голова разболелась, – вежливо отказалась Лена.

– Если вы не возражаете, я постелю вам на диване в маленькой комнате. Там, где вы смотрели телевизор.

– Хорошо, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Оставшись одна, Лена достала из кармана джинсовой куртки тонкую ментоловую сигарету и, закурив, долго разглядывала тонкий ломтик убывающей Луны, зависший над спящим селом.

Когда она вернулась в дом, в зале уже никого не было. На столе гордо сверкал медный самовар с парой чайных чашек, дверь в маленькую комнату была открыта. Диван, как и обещал Мартов, был разложен и постелен, и на нём, тихо посапывая, спал, отвернувшись лицом к стене Саша. Лена, что-то неразборчиво и раздражённо пробормотала, разделась, легла на свободный край дивана и, перетянув одеяло с незваного соседа на себя, по-детски крепко обняла подушку.