Девушка из Стамбула

Какая отрадная картина, смотреть  –  одно удовольствие!

Загида прислушивалась к разговору, однако всё услышать не удавалось, долетали лишь отдельные слова.

Вот отец семейства поставил перед собой полную чашку и сказал:

– Бисмилла[12].

Остальные, как по команде, сделали то же. Взрослые и дети, дождавшись своей очереди, тянулись за блинами. Чаепитие началось. Минут пять, примерно, за столом было тихо, лишь клокотал, испуская пары, самовар да шипела сковорода. Гульчачак зорко следила за тем, чтобы чашки родственников не пустовали, тотчас наполняла их вновь.

Начались разговоры. Но, поскольку говорили тихо, Загида ничего не поняла. Внезапно тишина взорвалась громким смехом. Смеялись все  –  отец, мать, дети. Загида смотрела на них с завистью. Прошло несколько часов, а чаепитию и смеху в саду не было конца. Но вот даже самовар, похоже, устал, огонь в нём погас.

Счастье, радость семьи с отцом, матерью, детьми ободрили Загиду, заставили забыть о своих невзгодах. Она вышла на улицу и, поговорив немного со знакомыми соседями, весело зашагала к морю.

После моря зашла в сосновый лес. Когда вернулась домой, уже вечерело, и они с мадам Марикой сели ужинать. Потом Загида пошла к себе, чтобы, вытянувшись на диване, отдохнуть немного. Оказалось, что соседи снова собрались в саду. Разница была в том, что помимо знакомых ей членов семейства за столом сидела ещё одна семья со своими детьми. Снова шумел и пыхтел самовар, чашки беспрерывно наполнялись чаем… В этот раз не было ни газовой плиты, ни мучного угощения. Стол ломился от множества разнообразных изделий из теста.

Загида, не зажигая огня, расположилась возле окна. При свете электрических ламп, подвешенных на ветвях деревьев, ей всё было хорошо видно. Удобно устроившись, она продолжала наблюдение. Ей почему-то было очень интересно знать об этой семье всё. Казалось, из разговоров незнакомых людей ей откроется нечто очень важное, совершенно необходимое ей в жизни, и она не отходила от окна ни на шаг. Но в саду звучали лишь приглушённые голоса, словно беседующие договорились что-то утаить от Загиды. Опустевшие чашки между тем наполнялись вновь и вновь.

Вот подросток сбегал в дом и вынес гитару. Отец стал наигрывать мелодию, незнакомую Загиде. При повторе гости подхватили её. Песня не была похожа ни на турецкую, ни на французскую. Загида вся обратилась в слух, силясь понять, о чём поют, но до неё доносились лишь отдельные искажённые турецкие слова.

Дети хором пели припев. Получалось довольно стройно и мило. Бей заиграл другую мелодию. Хозяйка с гостьей исполнили её дуэтом. Зазвучала плясовая. Две девочки и два мальчика приготовились плясать. Взрослые стали хлопать в ладоши и петь: «Бас, кызым[13], Апипа…». Гитара прибавила темп. Куплеты в исполнении певцов тоже зазвучали споро.

Загиде удалось запомнить лишь несколько слов. Маленький мальчик продекламировал стихи. Взрослые хлопали в ладоши, говоря: «Машалла! Молодец!». Потом дети пели вместе, построившись, как на сцене. Наконец инженер-эфенде сам исполнил протяжную и сложную для исполнения песню. Голос его дрожал от волнения, и душа, казалось, обливается слезами. Он пел с большим чувством, и песня его летела далеко-далеко. Загида не могла знать, что в синей дали поднимаются родные его Уральские горы, широко разлились воды великой Идели. Он словно хотел, чтобы голос его услышали мать и отец, весь его далёкий край. Помолчав, словно ожидая ответного отзвука с родины, инженер запел другую столь же протяжную песню. Гости слушали его с великим волнением.

Песня, от которой сжималось сердце и навёртывались на глаза слёзы, погрузила Загиду в печаль. Ей хотелось запомнить хотя бы небольшой фрагмент этой необыкновенной мелодии, однако, кроме слов «кара урман, кара урман», она ничего не могла запомнить  –  ни одной ноты, ни единого слова!

Загида почувствовала усталость от избытка впечатлений сегодняшнего дня, но не могла найти силы, чтобы оторвать себя от кресла, переключить внимание на что-то другое.

Гости наконец стали прощаться. Дети пошли в дом. Лампы погасли. Загида без сил упала на кровать и вскоре забылась сном. Но полученные за день впечатления не оставляли её  –  всю ночь снились самые разнообразные сны. Являлись то бабушка, то мать с детьми и все пели хором. То «Кара урман» повторят много раз, то спляшут «Апипу»[14].

Загида проснулась рано.

– Как бы инженер этот моим татарским родителем не оказался!  –  пробормотала она.  –  А почему бы и нет? Всё сходится. Только этот человек культурный, а мой предок был грубым простолюдином, бессовестным и невоспитанным…

Догадка, случайно пришедшая в голову, уже не покидала её. Во время завтрака она постаралась выведать у мадам Марики, что за люди эти живущие по соседству татары, но поскольку подробного ответа не получила, решила пойти к мадам Алании, хозяйке дома, в котором жили вчерашние гости инженера, и расспросить её, что за человек этот инженер, кто его жена и единственная ли она у него. Так, с помощью татарской семьи она рассчитывала напасть на след исчезнувшего отца. А возможно, ей удастся раскрыть тайну родителей  –  матери, по вине которой она осталась сиротой, и отца?

– Чего тебе не хватает, дорогая?  –  сказала мадам Марика, узнав об её намерении, но отговаривать не стала, и Загида, охваченная решимостью узнать всё, собралась к мадам Алании.

Прежде чем выйти из комнаты, она подошла к окну, чтобы узнать, чем занимаются соседи. Там уже позавтракали, и дети собираются с отцом к морю. Девочки в фартуках хлопочут возле стола. Сама ханум возится с тестом. Сююм перемешивает в большом блюде фарш. Гульчачак нарезает кофейной чашечкой из тонко раскатанного теста кружочки. Сююм кладёт на эти кружочки немного фарша и, ловко присобрав тесто, лепит круглые шарики (у татар они называются пельменями  –  это их национальное блюдо) и рядами выстраивает на покрытой полотенцем доске. Они не спеша переговариваются, смеются, а иногда громко, от души хохочут.

Прячась за кружевной занавеской, Загида, как и вчера, с неубывающим интересом наблюдала за ними. Так времени прошло порядком. Вдруг с нижнего этажа послышался голос мадам:

– Загида! Загида!

Девушка бегом спустилась вниз. Новость, которую сообщила мадам, превзошла все её ожидания. Ханум оказалась второй женой инженера. Она  –  дочь доктора из Искешахара. Первая жена, уроженка Стамбула, некогда, якобы, сбежала от него. Зовут инженера Вахит. Лет двадцать он работал инженером в пригородах Анатолии, а теперь занимается оборонительными сооружениями Стамбула. В конце каждой недели он один-два дня проводит в семье. У него есть такая возможность, потому что занимает высокий пост.

Услышанное сразило Загиду. Её случайная догадка переросла в уверенность! Она решила тотчас, не откладывая, вернуться в Стамбул и потребовать от матери объяснений. Девушка даже обедать не стала, побежала на пристань и всю дорогу думала о том, что и как скажет матери. Возможно, ей предстоит серьёзная схватка с ней, нужно было обдумать доводы в свою защиту.

Загида желала сегодня же узнать всё и решительно ступила во двор своего дома на перекрёстке улиц Касима-паши и Кортылыш. Позвонила. К двери никто не подошёл. Загида достала из сумочки ключ и, отомкнув замок, вошла.

Дома никого не было. Готовой еды на кухне не оказалось. «Видно, мама на целый день ушла в гости к кому-то из своих родственников, живущих на окраине города»,  –  подумала она, и боевой дух её неожиданно сник.

Сначала Загида хотела разыскать мать, но, подумав, решила отложить объяснение, потому что оно могло стать поводом для нежелательного вмешательства родни в это и без того непростое дело. Девушка вспомнила, как давно, ещё во время учёбы в средней школе, она пробудилась как-то среди ночи и увидела, что мама читает какие-то бумаги. Загида наблюдала за ней и видела, как из глаз её, не переставая, текли слёзы. Девочка тогда не придала этому особого значения. Но теперь ей стало ясно как день, что причиной были письма, в которых, очевидно, скрывается та самая тайна, которая могла бы внести определённость в теперешнее положение. Чтобы найти письма, Загида взяла ключ от маминой шкатулки, где она хранила бумаги, документы, и открыла её.

Среди множества бумаг лежали связки писем. Взгляд Загиды упал на письма бабушки, отправленные дочери в Анатолию. Потом она взяла в руки письмо  –  одно из многих  –  написанное родственником из Европы.

Загида вскрыла другую большую связку. В ней было писем двадцать или тридцать. Времени прошло много, бумага пожелтела, однако написанное различалось чётко. Письма были пронумерованы по мере поступления. Вот письмо, которое начиналось словом «любимая». Девушка взглянула на подпись, сопоставила с другими,  –  все письма были написаны одним человеком, одним и тем же почерком. Первое письмо она проглотила единым духом. Это было дружеское послание мужчины, уверенного в том, что любим. В нём есть желание оградить жену от тревог и волнений, а также множество отеческих наставлений.

Это письмо ещё не проясняло причин разлуки родителей, напротив, всё говорило в нём о счастье и благополучии. Письмо второе и третье Загида так же прочла взахлёб. Пятнадцать писем, вобравших в себя два года жизни, были похожи друг на друга: в них повторялись одни и те же слова. Девушка не обнаружила в них ничего нового.

В конце писем отмечалось, что высланы достаточно крупные суммы денег. Всё одно и то же. Это начинало вызывать досаду. Загида перечитывала письма, выясняла даты. Поскольку работа отца была связанна с переездами, вести поступали из разных мест.

Чтение продолжалось. Наконец в одном из писем улавливается лёгкое недоверие. И тут же беспокойство о будущем ребёнке, просьба беречь себя, разные советы, типа: «когда надо будет, обращайся к такому-то доктору» и другие. Загида посмотрела дату. Речь шла о ней. Любовь неведомого отца к ней и матери казалась столь искренней, что девушка почувствовала её даже теперь. Душа невольно потянулась к человеку, написавшему это.

Последующие письма были полностью посвящены будущему ребёнку, который уже вырос и превратился во взрослую Загиду. Но вот она обнаружила письмо, написанное страстно, сильно. Речь в нём об аборте. Отец вложил всё своё красноречие, всю силу ума своего, доказывая, как опасен аборт для здоровья. Он пишет, как настоящий доктор.

И наконец: «Ты не могла такое придумать. Это лишний раз доказывает, что гнилое окружение неволит тебя и толкает на преступление. Люди женятся, строят семью, чтобы растить хороших, почтительных детей. Ребёнок  –  это основа семьи, цемент, скрепляющий её. Даже в трудное время дети способны приносить радость, вселять надежду. Они  –  бесценный дар природы. Женщин, не умеющих ценить этот великий дар, всемогущий Аллах всегда наказывал и будет наказывать. Постарайся понять это… Смотри же, будь осторожна, не оступись, поддавшись искушению шайтанов. Я, твой муж, категорически против! Тебя обманывают, говоря, что фигура твоя пострадает, и внушают прочие глупости… Лицо матери прекрасно, оно излучает свет, пред матерью преклоняется каждый человек. Разве можно сравнить мать с выхолощенной красоткой, оберегающей свою фигуру? Больше всего на свете я хотел бы видеть тебя не с одним ребёнком, а в окружении целой кучи любящих детей.

«Я перечислил довольно много денег. Если не хватит, быстро напиши мне. В случае чего, обратись за помощью к доктору М., ему я тоже написал. Он обещал постараться, чтобы всё было хорошо». В самом низу написано: «Прочти, не откладывая, книгу Эмиля Золя «Деньги». Здесь я не нашёл её».

Загида встала. До неё, похоже, дошло, что причиной бесконечных разногласий был ребёнок.

Неожиданно для себя она подумала, что в этом споре прав был отец. Увидев, как он счастлив в окружении детей, она поняла, что причина её уныния, которое она нередко испытывает,  –  это отсутствие у неё близких. Сравнив одинокую жизнь своей матери с жизнью цветущей женщины, подарившей отцу четверых детей, она поняла, что много детей  –  это большое счастье для матери.

Дальше письма были посвящены ребёнку. В письме, где отец желал супруге счастливого разрешения, он благодарил её. Дальше писал: «Ты хорошая женщина, только окружение твоё гнилое. Я рад, что ты приехала в Анатолию. Если бы осталась в Стамбуле, не знаю, что бы они с тобой сделали. Рожать поезжай в Стамбул. В этом я согласен с твоей матерью. Возле неё тебе будет лучше. Я тоже постараюсь сделать всё, чтобы во время родов быть рядом. Если не получится приехать, ложись в роддом, в тот самый. На другой не соглашайся. На цену не смотри. Самое дорогое  –  это твоё здоровье и здоровье ребёнка. Если родится мальчик, назовём его Загидом, а девочку  –  Загидой».

Загида с удивлением узнала, что в её имя заложен какой-то смысл.

В последующие шесть месяцев писем не было. Потом стали приходить из Анатолии. Адресованы были в Стамбул. Споры о Загиде всё не утихали. Отец писал, что по-прежнему надеется вернуться к жене. И чем ближе становился этот день, тем больше крепло его желание быть вместе. Он пишет: «Получил разрешение ехать в Стамбул. Побуду там месяц, а потом увезу тебя с собой. В городе Конья нашёл хороший домик с садом. Найти домработницу там будет нетрудно. Жизнь здесь дешевле. Заживём припеваючи. И маму в гости позовём».

Следующее по времени письмо было из Стамбула в Конья от бабушки. С первой строки до последней она учит дочь, как побольше содрать денег с ненаглядного зятька. Жалуется на нездоровье. Говорит, что письма положено читать вместе с мужем, но это первое письмо показывать ему не нужно. Во втором письме бабушка сетует, как плохо ей без дочери, горько, что её принцесса вынуждена страдать в гадком захолустье. Золотце её привыкло к хорошей жизни, среди грубых людей бедное дитя зачахнет. Дескать, её это ужасно волнует и огорчает.

Она бесконечно сожалеет о том, что, давая согласие на женитьбу, не взяла с зятя клятвенного обещания никогда и никуда не увозить дочку из Стамбула. А ещё ей ужасно обидно, что, вырастив столько детей, она не имеет возможности поехать на курорт лечиться. Мысль эту она настойчиво повторяла.

В следующем письме бабушка писала: «Будь осторожна! Не вздумай забеременеть! Разве для того растила я тебя, чтобы ты каждый год рожала детей? Присланных вами денег не хватило. Если любит тебя, пусть пришлёт ещё. Можно ли жалеть для меня, родной матери, деньги? Никуда это не годится. Боюсь, что живя с грубым мужем в Анатолии, ты тоже превратишься в грубую женщину. Делай что хочешь, но постарайся вернуться в Стамбул. Прикинься больной, придумай ещё что-нибудь. Если будем вместе, жизнь моя наладится и тебе будет хорошо. Затруднения с деньгами также решатся…»

Прочие письма были от отца. Он писал из своей слободы: «Самочувствие твоё тревожит меня, что случилось? Чем ты недовольна? Скучаешь по матери? Верю, но только теперь ты сама мать, Загида с тобой. Я тоже часто приезжаю. Что ты собираешься делать в Стамбуле? И правильно ли будет везти ребёнка в такую даль? Пусть подрастёт немного, тогда и поедешь. А если очень хочешь, пусть мать твоя приезжает сама. Пошли ей денег на дорогу. В конце месяца вернусь. Может, с помощью Аллаха, обзаведёмся братиком для Загиды? Как ты считаешь, верно я говорю? Было бы просто здорово, если бы появился у нас сынок! Заботься о себе, ешь побольше ягод и фруктов».

Тут переписка снова обрывается.

Письмо в Стамбул из Анатолии: «Как Загида? Начала ли говорить? Что она говорит? Будь разумной, не кутай ребёнка. В Стамбуле завели моду одевать детей в меховые шубы. Даже на севере в снежную морозную зиму мы не носили тёплой одежды. Воздух Стамбула не очень-то хорош для детей, а в Конье замечательно, дышится легко. Боюсь, как бы в Стамбуле среди отжившей свой век аристократии ребёнок не испортился. Будь внимательней к дочке. Что с тобой? Чего тебе не хватает? Мать рядом, ребёнок рядом, всё у вас есть. Так получилось, что жить мне приходится в пыльном деревенском доме. Частенько неделями не бывает возможности помыться в бане, страдаю оттого, что не удаётся рубаху лишний раз поменять. Неделями не ем горячей пищи. Радует лишь, что страна, нация наша получит хорошие мосты. Но несмотря ни на что, я не жалуюсь. Не понимаю, почему жалуешься ты? В Анатолии такого не было. Выходит, Стамбул не подходит тебе… Прочитал о проделках дяди твоего и очень встревожился. Что делать с такими ленивыми и безответственными людьми, у которых за душой нет ничего, кроме их аристократического чванства? В Турции есть где развернуться деловому человеку, а тунеядство, разгульная жизнь только развращают».

Спустя несколько месяцев снова в Стамбул: «Я не писал тебе, потому что заболел малярией. Хвала Аллаху, тело моё сопротивлялось изо всех сил. Теперь пошёл на поправку. Можно даже сказать, что почти здоров. А как ты? Я очень переживаю из-за того, что оставил тебя в Стамбуле. Если бы ты была в Конье, мне бы ничего не стоило почаще приезжать к тебе.

Поступила новая партия рабочих, все такие грязные и вшивые. По долгу службы я обязан взять их. Если не стоять над ними, ничего не желают делать. Возможно, малярией я от них заразился. Мне бы не мешало хотя бы раз в две недели заниматься гигиеной. И вообще, разве быть вместе  –  не главное удовольствие в жизни? То, что один из нас в Стамбуле, а другой  –  где-то у чёрта на рогах в Капалидаре, конечно же противоречит здравому смыслу. Эту героическую работу я делаю ради тебя, но не уверен, что поступаю правильно… В последний раз в Стамбуле я оставил тебя только потому, что ты беременна. Там много докторов, есть лекарства. Хочется, чтобы и этот ребёнок, как Загида, родился здоровым. Тогда разлуке нашей пришёл бы конец. Может быть, и мне выпадет удача перебраться в такое место, где можно будет организовать более комфортную жизнь. Ведь уже восемь лет приходится мне трудиться в суровых условиях гор. Будь внимательна к своему здоровью. В случае необходимости обращайся к доктору Назми, которого я приводил к тебе. Делай всё, как он велит. Не занимайся пустыми пересудами, не засиживайся допоздна. Ложись рано. Заруби себе на носу, что живёшь ты не только для себя, но и для ребёнка, которого носишь под сердцем. Армянского доктора, которого привела тёща, близко не подпускай к себе. Он совершенно не нравится мне, похож на шарлатана, дурачащего женщин. Если понадобится что-то для будущего ребёнка, возьми в банке сколько надо. Если родится мальчик, я буду очень доволен, а девочка станет украшением нашей жизни! Не так ли? Постараюсь, чтобы отпуск мой совпал со временем твоего возвращения с ребёнком. Но до этого дня у нас впереди ещё много времени. Признаться, я больше не хочу жить в разлуке с тобой».

В Стамбул спустя месяц: «Прочитав письмо твоё, я очень огорчился. Отчего это ты вдруг заболела? Во всём мире беременность для женщин считается естественным состоянием, почему же только для тебя она обернулась страданием? Почему рождение Загиды не было трагедией, хотя первые роды считаются наиболее сложными? Почему второй ребёнок стал бедой для тебя? Уверен, здесь замешано чьё-то дурное влияние. Могу в точности повторить слова, которые напели тебе эти люди: если будешь часто рожать, испортится фигура, погрязнешь в заботах, благородной женщине всё это не к лицу. Тут, конечно же, не обошлось без проклятого доктора Папазяна… Они внушают, что рожать тебе опасно! Если бы было опасно, доктор Назми сказал бы. Умоляю, не верь никому! Как только получишь это письмо, сразу же иди к Назми-бею или же пригласи его домой. Если надо, пусть созовёт других докторов, устроит совет. Пусть посмотрят, решат, что делать. Насчёт денег не волнуйся, расходуй, сколько понадобится. Не жалко, лишь бы ты была здорова и ребёнок родился крепким. Письмо твоё пришло в скверное время. Вот уже три дня мне не удаётся спать больше двух часов… Дни и ночи провожу в горах. Государство приняло решение срочно провести большие манёвры против соседа, который затеял на островах некие планы против нас. Большая часть военного транспорта, основные грузы должны проследовать по дорогам, мостам и туннелям, находящимся под моей ответственностью. Всё это ново, построено только что. В распоряжении моём двенадцать мостов и несколько туннелей. Я обязан всё это держать под контролем, потому что по опыту знаю, как небрежны бывают порой инженеры, работающие под моим началом. Я бы так не боялся, если бы малейшая ошибка в расчётах одного моста, одного только туннеля могла принести урон мне лично. Но когда дело касается благополучия моей страны, правительства, государства, я обязан стараться изо всех сил, быть постоянно начеку. От такого перенапряжения лихорадка моя ожила вновь. В одном кармане у меня хинин, в другом коньяк, во рту сухо, лицо воспалено, мечусь от объекта к объекту, где на лошади, а где и пешком. И конца этому не видно. Ради благополучия страны я отдам все силы, сделаю всё зависящее от меня, чтобы военные могли продемонстрировать хвастливому соседу нашу мощь в полной мере. Тело моё горит, температура повышена. Но я не брошу свой пост. Уверен, что сосед, планируя нападение на нас, рассчитывал на небрежность наших дорожных рабочих, на плохое состояние дорог. Наш долг инженеров-дорожников сорвать расчёт врага. Это одно из самых важных предназначений моей жизни.

Исходя из этого, хочу сказать, что твоё самочувствие, которое немного ухудшится в связи с беременностью, не внушает особых опасений. Это естественное состояние. Я стараюсь ради национального благополучия Турции. Покажи это письмо матери. Я привлеку её армянского доктора к судебной ответственности, если посмеет посягнуть на жизнь моего ребёнка. Доктору Назми собираюсь послать телеграмму. Сам я не могу уехать, пошлю одного из рабочих, чтобы отправил её. Меня ждёт куча дел. Да поможет мне Аллах! Будьте все здоровы  –  ты и дети мои…»

Через несколько дней: «Вчера последний состав прошёл благополучно, не зря я не спал восемь дней и ночей  –  результат налицо. Всё наше войско, составы, гружёные оружием, прибыли на место на двенадцать часов раньше запланированного срока.

Я спокоен: достойно справился со всеми своими обязанностями. Но намаялся так, что едва держусь на ногах. Пишу это письмо, чтобы успеть отправить с почтой. Если бы не твоё письмо, вызвавшее у меня тревогу и подозрения, давно бы уже лежал в постели. Просто с ног валюсь. Так что же произошло? Успело ли моё письмо? Как твоё здоровье? Избавились ли, наконец, от того гадкого доктора? Сообщи скорее. Если получу от тебя радостную весть, буду считать себя счастливейшим из людей. Я рад, что выполнил свой долг перед страной, сумел выполнить, и всё же душа не на месте… Если враг решил напасть, пусть нападает, ещё поглядим, кто кого… Хоть бы ребёнок родился благополучно!.. Принявшись за письмо, сунул под мышку градусник. Чёрт возьми, опять тридцать девять!.. Ну и пусть… Главное, войска наши заняли позиции и успешно делают своё дело…

Я весь в огне, глаза туманятся. Аллах да поможет мне. Жду твоего радостного письма. Поцелуй за меня дочку».

Загида прочла письмо и ощутила воодушевление, словно в подвиге отца есть и её доля. Но события, похоже, шли к развязке, поэтому у неё не было времени разбираться в своих чувствах. Она взяла в руки очередное письмо. Оно было из больницы Анкары, на официальной бумаге, похоже на повестку. Отец пишет: «Восемь дней прошло с тех пор, как я отправил тебе последнее письмо. Очнулся в больнице в Анкаре. Манёвры прошли успешно, генерал поблагодарил дорожных строителей, каждого в отдельности. Не увидев меня среди коллег, он спросил, где я. Я же в это время лежал без сознания в палатке на вершине горы. Со мной был один из рабочих. Поскольку все доктора были с войском на манёврах, рабочий мой ничего не мог поделать, только позвонил по телефону в центр. Генералу рассказали, что я болен, что работал с высокой температурой. Он забрал меня из палатки и в собственном вагоне доставил в Анкару. Так он спас мне жизнь. Сейчас мне немного полегчало, но сил нет, встать не могу. Что ни день делают инъекцию. Видно, придётся побыть в больнице ещё неделю  –  дней десять. Выписавшись, хочу взять отпуск и поехать в Стамбул. Я всё ещё жду от тебя ответа на предыдущее своё письмо. Как со здоровьем? Позвала ли докторов? Писать больше не могу. Устал. Жду ответа…»

Ответа ждал не только отец её, инженер Вахит, но и сама Загида. Не дочитав письма отца, она, волнуясь, потянулась за другим, узнав руку бабушки.

Она писала по-старому арабским шрифтом, старательно выводя буквы. Письмо начиналось гневными, злыми словами, пересыпанными арабской и персидской лексикой. Загида сначала ничего не поняла, но потом, подбираясь ближе к сути, уловила смысл и, кончая чтение, покраснела от стыда. В переводе на обычный язык это означало: чтобы так опостылеть жене ненужными упрёками и наставлениями, надо быть очень грубым, невоспитанным человеком. Я знала, каков ты, только никому не рассказывала. Можно ли из захолустья Анатолии с дурацкими горами и долинами так поносить больную беременную женщину с её издёрганными нервами? Спасибо доктору Папазяну, он спас мою дочь, вычистил её. Теперь она в больнице. Чтобы помочь девочке, мне пришлось пожертвовать собой, взвалить на себя большие хлопоты. Все украшения, какие были у нас, пришлось заложить в ломбард… Если хочешь, чтобы жена поправилась, пришли денег… Вот такое содержание.