– Шатуны? – пискнула Хвостикова.
– Логос – закон бытия. Но без любви, он ничто, – Зиновия Варфоломеевна достала ещё одну сигарету и прикурила. – Наше общество пошло ещё с Древней Греции. Так вот и прижились все эти словечки. Некоторые до сих пор – эфир говорят. А у греков было 8 видов любви, – она выпустила кольца дыма пролетевшие одно в другое. – Людус, эрос, филия, агапэ, сторге, мания, прагма и филаутия. Эрос – страсть и удовольствие. Филия – дружеская любовь. Агапэ – любовь к ближнему. Сторге – родительская. Мания – одержимость. Людус – влюбленность. Но все они будут ничем – без филаутии.
– Что это? – поморщилась от лекторского тона Анастасия.
– Любовь к самому себе. Пока жила его истинная любовь, он был целым и всесильным. Но она устала от его безумств и уничтожила себя. Он ослабел и перестал защищать наше бытие. Он больше не закон, а только его исполнение.
Зиновия Варфоломеевна недовольно стряхнула пепел.
– В ней было столько любви и силы. Столько жизни. Без неё, он так и останется полубогом.
– Вы были знакомы?
– Ненавижу его, – наставница выпустила дым. – Не думай о нём, он этого не заслуживает. Оберег тебя защитит. По крайней мере, пока. Остальному я научу. Получишь своё желание и свергнешь эту выскочку.
– А Дон Кей? Он угрожал…
– С этим я разберусь, лучше думай о другом.
– И как мне искать эту истинную любовь? – поморщилась Анастасия.
– Давай по порядку, – отмахнулась Зиновия Варфоломеевна. – Как учиться вычислять интегралы, если складывать не умеешь? Закончим, если у тебя нет вопросов…
– Зачем вы работаете охранницей?
Наставница затрясла сигаретой так, что пепел разлетелся во все стороны, но так и не попал в пепельницу.
– Я могу выбрать подходящих учениц.
Хвостикова сделала шаг вперёд.
– Почему вас не хотели будить?
– Тоже дру-ууг рассказал? – Зиновия Варфоломеевна поморщилась и показала пальцем на свой голубой глаз. – Ведьма! – ледяным тоном протянула она. – Раньше считали, что от нас слишком много проблем, и не будили, суеверные идиоты. Поэтому сейчас я еле хожу и разгибаюсь. Достаточно? – она кряхтя, съехала со стола и встала склонившись на один бок. – Или всё ещё думаешь, что это у тебя проблемы? Я ненавижу ОТКП намного больше. Хочешь из него выбраться, научись как.
Она повернулась и медленно захромала к вешалке со своим пальто.
– Решать тебе. Придёшь завтра? – донеслось из угла.
– Я подумаю.
Хвостикова вышла из класса, и спустилась по лестнице. Улица уже сверкала огнями. Фасады светились жёлтым и голубым, рекламные щиты пёстрым, а табло люминесцентным. Город пытался поразить людей, соблазнить, заманить, обмануть и подчинить. Но Анастасия не заметила расставленных силков и перешагнула через все ловушки. Она больше не спала, и заснуть не получалось, как бы ей не хотелось.
Переполненное метро только усилило отчужденность. Ей там больше не было места. Она стала чужой. Случайные прохожие смотрели на неё, как на теневика. Со смесью брезгливости и страха. Но когда она добралась до дома, стало ещё хуже. Входить в безжизненный подъезд было невыносимо. Она еле заставила себя подняться по лестнице, но парализовано замерла перед дверью своей квартиры. На дверной ручке зловеще покачивался чёрный непрозрачный пакет.
Хвостикова затаила дыхание. Сделала неуверенный шаг. Ещё один. Тяжёлые ноги сопротивлялись подъему. Каждая ступенька давалась с трудом.
– Ну почему я? – простонала она. – Хватит! Я больше не могу.
Несколькими этажами выше что-то заскрипело. Пакет перестал раскачиваться и затих, будто прислушивался. Но когда по лестничному пролету прокатилось эхо захлопнутой двери, начал качаться вновь. Хвостикова выдохнула и сдёрнула его с ручки. Остервенело дёрнула за края и с ненавистью уставилась на деревянный прутик, скрученный кольцом, который оплетали засохшие красные цветы, покрытые лаком. Рядом подскакивала неровно оторванная картонка с надписью: «Венок Гипноса для тебя. Семён».
Выругавшись сквозь зубы, Анастасия отперла замок и прошла в прихожую. С мстительным удовольствием хлопнула дверью и сбросила отяжелевшие сапоги. Умылась, оттёрла руки, по инерции таская пакет подмышкой. И только когда дошла до комнаты, зашвырнула его на тумбочку у кровати. Быстро переоделась и с головой залезла под одеяло.
Она думала, что ни за что не уснёт, полежит немного и примет душ. Может быть, выпьет кружку чая или даже съест йогурт. Так и ворочала неподъемными мыслями, пока не пригрелась. Тогда мысли размякли и растеклись склизкой кашей. Покачивались, как тихие волны у причала, что-то шептали. Настолько монотонно, что даже начали поскрипывать.
Потемнело. Сквозняк трепал волосы и доносил затхлый запах подземелья. Начало разгораться золотистое сияние арфы, но прежде чем она подпала под чары, что-то ткнулось в бок и отпихнуло в сторону. Крепкая рука потянула подальше от обжигающих переливов раскалённой подковы. Совсем другая рука, не такая холодная и жесткая, как у бездушного Орфея. Да и пыхтение было слишком знакомым.
– Хватит! – закричала Хвостикова. – Убирайся! Я от тебя устала. Ты теперь и в сон залез.
Она попыталась освободиться, но держали крепко, продолжая тащить куда-то в темноту, подальше от волшебных переливов арфы.
– Прости, после пережитого сегодня, я боялся, что этот сон вернётся. Это же мир смерти, аид. Неужели ты не понимаешь? Если застрянешь здесь, погибнешь и там, снаружи. У нас всё взаимосвязано. Такие видения нельзя оставлять без присмотра…
– Нет никакого Орфея, – сдавленно зарычала Анастасия.
– Может и так, – не стал спорить Семён. – Но тут нельзя находиться…
– Ты теперь будешь говорить, какие мне сны смотреть? – её голос стал ниже и в нём зазвенел металл. — Ты вообще кто?
Сноходец не ответил. Шурша в темноте, он наконец нащупал ответвление туннеля и облегченно вздохнул. Они выбрались под тусклую лампочку, покачивающуюся над головами.
– Это ещё что значит? – вздрогнула Анастасия.
– Чтобы всем этим управлять, надо разобраться со старыми проблемами, – бросил он. – Почему эта тема для тебя такая больная? Какую утрату ты понесла?
Он открыл непонятно откуда появившуюся дверь с потрескавшейся лакированной поверхностью.
Хвостикова сглотнула. Внизу притаился нарисованный карандашом котёнок, а ближе к косяку начинались деления и возрастные отметки. Когда измеряют рост, ни в коем случае нельзя двигаться, но сноходец втолкнул её в комнату.
Детская совсем не изменилась. Раскладной диван книжка, трюмо, секретер с откидным столом и ковёр на полу. Как всегда с одним загнутым углом. Он так замялся, что осталась белая полоса. А в центре ромбовидного рисунка, как заведённый, по кругу ползал рыжий хомяк с точно такой же белой полосой на спине.
– Как? – с трудом выдавила она.
Над ковром подрагивали занавески. Нежно изгибались, пытаясь погладить рыжую спину с белой полоской, но не дотягивались. Их невесомые края так натянулись, что прогнулась вся рама, вместе с открытым окном. Стекла не выдержали давления, хрустнули, но не треснули, а надулись прозрачными пузырями.
– Другого выхода нет… – попытался сноходец.
Она упала на колени, но прикоснуться к своему детскому питомцу не смогла. Её ноздри раздулись, а глаза так засверкали, что в комнате стало светлее.
– Нет? Рыжик умер, когда мне было десять. А мамуня сделала пятьдесят фотографий, прежде чем спустить его в унитаз. Я увидела их когда вернулась из школы. Как тебе такой выход? Убирайся из моего сна!
– Твоей вины в этом нет, – снова затрепетали занавески.
– Больше не пытайся меня дурить. Ваш мир ад! Я хочу вернуть всё как было!
По щеке побежала слеза.
– Я до сих пор вижу твою кровь на асфальте. Татуированных уродов стреляющих друг в друга…
