В понедельник дела не делаются

11

Димка Помыкалов длинно на пол сплюнул. Пусть менты сосут у пьяного ёжика! Ни в жисть он им, козлам, не поверит. Нашлись благодетели.

И то, что он «явку» написал, ничего ещё не значит. Один эпизод он, раз обложили со всех сторон, на себя берёт, но только на себя, пацанов не сдаст. Групповая статья тяжелее, да и вкладывать западло.

Это и дядя Витя Зефир, новый знакомый, который здорово его в спецприёмнике поддержал, затвердил. «Последнее дело, Диман, корешей вваливать!» Надо же, оказалось, что дядька этот с отцом кентовался по малолетке. Много он про отца порассказал, тот, оказывается, правильный был.

А корешкам дядя Витя сказал, надо срочно малявку загнать.

Предупредить об опасности надвигающейся, чтобы на дно залегли, чтобы шмотки, на которых погореть могут, скинули.

Куда и как могут залечь на дно Воха, Белик и Ленка, Диман не представлял, но маляву им отписал. Написал, чтобы пацаны не стремались, они тут не при делах, а Ленка чтобы часы, которые купили на бабки, что у последнего алконавта вытрясли, подальше заховала.

Малявку дядя Витя передал на волю через верного человека. У него вообще всё здесь было схвачено. Курево, чай индийский со слоном. Димана он угощал как равного.

«Трое суток промурыжит тебя следак, а потом выпустит, – объяснял дядя Витя. – Один эпизод. Судимость у тебя погашенная, единственный сын у матери, восемнадцать только-только стукнуло, опять же. Сейчас местов в СИЗО[47] нету, гуманизация, ети её мать, кругом. Менты теперь беспредельничать, как раньше, не должны, а бродягам – послабление от властей, от президента. А там и глядишь, Диман, и под амнистию попадёшь. Нынче что ни год, то амнистия!»

Блин, жалко всё равно, что засыпался. Углядел глазастый опер ботинки. Думал ведь тогда, что не надо их оставлять, да не в чем было совсем ходить. Коры развалились, а эти подошли размер в размер, почти не ношеные, прошитые. Опознал терпила колёса. Оказалось, прошивать он их в мастерскую носил.

Да ещё мать подвела, не сообразила, что послать надо было подальше мусоров, дядя Витя просветил, что не имеют они теперь права родственников допрашивать, не по Конституции это.

От простоты душевной сказала мать ментам, мол, на днях появились у Димки ботинки, где взял он их – не знает она, денег не давала.

И опера вконец достали! То борзый молодой наезжает, перчатки наденет боксёрские, поставит напротив себя, заставит в стойку стать. И давай изображать, что бить сейчас будет.

Димка дёргается, всё ждёт, что в солнечное ударит или в печень, а опер танцует вокруг него. Потом херак, неожиданно сверху – по кумполу. Вполсилы стукнет, а голова от удара уже гудит и кружится. И следов не остаётся. Молодой уйдёт, старый – ему на смену. Этот, с мордой помятой, пропитой, скользкий, без мыла в душу лезет. То про мать рассказывает, как ей плохо одной, то судьбу его Димкину будущую начнёт в цветах и красках рисовать – срок, зона, петушиный куток в «шестёрке»…

И так всё воскресенье. Дома, что ли, им делать нечего?

Ну не-ет, один эпизод получили – подавитесь! Больше не дождётесь, псы.

Не всё менты знают, только про четыре случая выспрашивают. А так, если бабки подбить, за лето с десяток алкашей они обули. И у себя на «Восточке», и к Центру ходили.

Бляха-муха, у Белика майка с одного гоп-стопа осталась, фирменная. Белик её от крови отстирал и таскал всё лето.

Забыл, бляха, в малявке за эту майку отписать! Догадаются ли сами заховать её подальше?

Следователь, – молодой, худой и ушастый, – вроде ничего. И задерживать не хотел, опера уламывали его. Диман, когда в коридоре у кабинета стоял, через дверь слышал. Не, нормальный следак, долго не мурыжил. Записал, чё он говорил, не переспрашивал. Не то что опера.

«Чё ты нам лепишь, что один грабил, когда потерпевший чётко говорит про троих!»

А Диман им в ответ: «А я почём знаю? Он пьяный был, может, у него в глазах троилось?»

Следак и адвоката предложил, и про права по книжке прочитал, УПК называется. Оказывается он, Диман, вообще по пятьдесят первой статье Конституции молчать может, и ничего ему за это не будет. От адвоката он, правда, отказался. Чтобы хорошего нанять, у матери денег нет, а от бесплатного – дядя Витя сказал – толку не будет.

Ништяк, прорвёмся!

И всё-таки не по себе. И всё-таки колбасит. Перевели вот теперь в ИВС, в изолятор временного содержания, тюрьму нашу местную.

ИВС в подвале милиции располагается. Менты тут совсем другие. В спецприёмнике один был, старый уже, не злой, всё ему по барабану. А тут как Димана завели, налетели трое как вороны. Руки – на стену! Распорядок дня в рамке заставили читать. Потом раздеться догола велели. Обыскали, даже в очко заглянули. Потом по коридору повели. «Стоять! Лицом к стене!»

Дверь в камеру полностью не открывается, боком только можно в неё зайти. Камера маленькая, нара в ней деревянная, как эстрада, и унитаз справа от входа.

На нарах, когда заводили, спал на полосатом матрасе мужик или парень, не разберёшь, он с головой накрытый. У стены по настилу на газетах было разложено его имущество. Зубная паста «Жемчуг», мыло розовое в мыльнице, помазок, станок пластмассовый. Жратва – варенье, белый хлеб, сало, вермишель одноразовая «Анаком», ещё чего-то. Несколько пачек «Примы».

Диман сглотнул густую слюну. Как жратву увидел, сразу хавать захотелось. А если не выпустят через трое суток?

На двери – кормушка, сейчас она закрыта. Тяжёлый дух в камере, спёртый, полной грудью не вздохнёшь. От параши воняет, вода в ней журчит постоянно. Под потолком в проволочном наморднике – слабая, ватт на сорок, лампочка.

– Начальник, к один-один подойди! – закричал рядом хрипатый голос.

Из глубины коридора ему отозвались.

– Жди!

Лечь что ли? Диман потрогал доски. Твёрдые, щелястые, рёбра на них поломаешь. Нет, надо дождаться, когда сокамерник проснётся, чтобы познакомиться с ним по-людски, поговорить.

Не положено так – пришел и сразу спать заваливаться. Будет выглядеть, что он ныкается.

Следак сказал – передачка ему не положена. Что он пока как подозреваемый на семьдесят два часа задержан. Да, курить у него есть, дядя Витя почти целую пачку ему в руку сунул, когда вызвали с вещами. Знали уже тогда, что не нагонят, что в ИВС опустят.

Закурить, поди, можно? Диман сигареты вытащил, ан опять облом. Ни одной спичинки в коробке целой, одни горелые. У соседа вон, на верхней пачке «Примы» спички лежат, но без разрешения чужого ничего в камере нельзя брать. Это правило он знает.

Чтобы скоротать время, Диман начал думал о Ленке, будет ли она ждать его, если посадят всё-таки. Не дай боже, наставит рога! Срок-то, он не резиновый, пожалеет Ленка, если чё…

В коридоре залязгало железно, металлические колёса покатились медленно по каменному полу, голоса загомонили. Ужин?

Как по сигналу, сокамерник сел на нарах. Телогрейку, которой укрывался, сбросил.

– Уф! – приходя в себя, заспанное лицо ладонью потёр. – Привидится же такое?

На пальцах у него – синие, в точках и в звёздах перстни.

Наконец он Димана заметил, стальной фиксой цыкнул.

– Привет, зёма. Обзовись, кто такой?

– Помыкалов я, Диман, с «Восточки».

– Кто по масти? Не пидор?!

– Я – первый раз…

12

Во вторник Маштаков вышел на работу «тяжёлый». Еле успел к оперативке, хорошо Ирка вызвала такси. Поправиться пивом он отказался, хотя подмывало. Растворил в кипятке таблетку «Алкозельцера». Тупо смотрел на бурю пузырьков в стакане воды. Рекламируемое зелье помогло мало, в машине чуть не стошнило.

Из актового зала Миха вышел первым, чтобы не попасть на глаза начальству. В кабинете плюхнулся за стол, впал в ступор.

Вошедший следом Рязанцев сразу угадал состояние своего старшего.

– Кофейку сварганить, Николаич?

– Валяй.

Надо было позвонить жене на работу, сказать, что всё в порядке, живой. Накануне, обставившись тем, что пойдет в засаду сбежавшего убийцу ловить, он предупреждал, что возможно на всю ночь. Видел – Таня поверила мало. Для звонка требовалось ещё подгадать, когда у неё перемена между уроками. Мозги не шевелились.

Что значит возраст. Раньше всю ночь пили, спали пару часов и шли на работу как новые. А в стройотряде? После таких ли пьянок вдвоём с Колей «шаланду» красного кирпича прямо из печей загружали. И не навалом кидали, а – в укладку!

А тут – под хорошую закусь за много часов выпил ну пятьсот, наверное, граммов. Ирка тоже водку пила. Зря, конечно, мешал с вермутом этим, с «Мартини». Потом, правда, полночи урчал над Иркой, обязательную программу выполнял. В ванную ещё полезли, молодость жеребячью вспомнили.

Глядя в стол, Миха вспомнил, как классно было в горячей воде, в пышной ароматной пене – по шейку. Напротив него, подняв коленки, сидела Ирка, изрядно к тому времени пьяненькая. Большим пальцем ноги под водой Миха пытался проникнуть в неё, мягкую, распарившуюся. Ирка деланно отталкивала, хохотала, водой брызгалась. Рядом с ванной на табурете стояли рюмочки с водкой, в тарелке – нарезанный лимон.

– Ап! – Ирка вдруг набрала воздуха и нырнула.

Приём этот был из отработанных. Миха блаженно зажмурился. Наощупь руками поймал Ирку за затылок, притянул к себе…

Маштаков похлопал себя по карманам. С сомнением вытащил сигарету. Закурить всё же не решился, сказывались последствия алкогольной и табачной интоксикации.

«А может, честнее и лучше для всех, если я к Ирке уйду? Сколько она агитировала».

Может, от этого шага всегда останавливала мысль, что она слаба на передок? Связи Иркины, в том числе и здесь, в отделе, не являлись для него секретом. Но она баба свободная, отчитываться ей не перед кем. Заполучив его, пусть не в мужья, в сожители, она на сто процентов изменит свое поведение. Как она своему второму, Роме, верность хранила.

Ирка, когда надо, в лепёшку расшибётся. Гляди, какое пиршество забабахала в честь пресветлого праздника – седьмой годовщины их тёплых отношений. Даже масляная рыба была…

Но как девчонок кинуть одних, без отца? У Михи сердце цепенело, лишь только он представлял такую перспективу. Хотя умные люди говорят, что гораздо хуже для детей, когда они видят, что родители живут плохо, в непрекращающемся конфликте, по неделям обходятся в общении несколькими фразами.

Дашка уже большая, в шестом классе, много понимает. Смотрит исподлобья, когда он возвращается никакой. В семейном противостоянии она однозначно на стороне матери. Два-три года пройдет, и Маришка перейдёт в тот же стан, он останется один на льдине. Ломом подпоясанный.

Заботливый Рязанцев поставил перед Михой чашку с дымящимся чёрным содержимым. Полагающегося запаха почти не было, кофе оперативники покупали соответственно доходам.

– Похлебай, Николаич, горяченького.

– Спасибо, Андрюша.

Маштаков осторожно начал отхлёбывать из чашки и всё-таки не уберёгся, обжёг язык.

– Тут «Космонавт» твой, Николаич, через дежурного с утра уже на связь выходил. Беспокоится шибко.

– Чего, на орбиту хочет выйти?

– Наверное.

Миха знал, что надо было решать проблему с агентом, который со вчерашнего вечера сидел в спецприёмнике вхолостую. Федеральный судья Глазов нарезал ему вместо пяти семь суток.

Одна фраза в заявлении гр-ки Кравцовой И. В. судью насторожила.

– Это как – «пытался схватить за интимные места»? За какие это места вы хотели незнакомую женщину схватить?

А пьяненький Витёк, секретный агент «Космонавт», возьми да и ляпни непонятливому популярным русским народным языком.

Досрочно выпустить его из спецприёмника можно только с ведома первых руководителей УВД. Начальник МОБ Коробов исключался. Он испытывал к Маштакову, говоря языком протокола, давние личные неприязненные отношения. Полагал, что прокурорское прошлое опера не имеет сроков давности. Щемил при каждом удобном случае. Если захочет, может решить этот вопрос и Львович. Он сейчас и.о. начальника КМ. Но прагматичный Львович, конечно, скажет, пускай агент и дальше сидит, фигуранта для разработки к нему на раз подкинем, какие проблемы. Мало ли, у нас преступлений нераскрытых?

Маштаков выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда мятый клочок бумаги. Разгладил его ладонью. Это была «малявка», написанная дураком Помыкаловым по наущению Витька. Вить-ком же и переданная курирующему оперу.

Приобщать к уголовному делу записку по понятным соображениям было нельзя. Человека спалишь в два счёта. Передавать по назначению тоже надобности нет. Она просто затеряется во времени и в пространстве.

Но допрежь роль свою сыграет!

Вырисовался абрис устойчивой молодёжной преступной группы. Указанные в «маляве» погремухи «Воха» и «Белик» легко отгадывались. По всему, это были Вохминцев Владимир, тот которому Рома Калёнов руку загнул, и Беликов Сергей, по всей видимости (хотя его никто и не назвал) сбежавший, пока компашку вели к автобусу. По учётам ОППН Беликов входил в эту группу, не раз доставлялись вместе в милицию за разные подвиги.

Ленка, соответственно – Елена Назарова, та, что в очень короткой юбке была.

Покойный Борис Кузьмич Новиков сказал бы, лицезрея такую красоту, неподражаемым своим фальцетом: «Весь сникерс – наружу!»

С неё, пожалуй, и начнём. С часиков, которые Помыкалов советует ей скинуть. С этих часиков и потянем.

– Под Помыкаловым сейчас чей человек, калёновский?

– Его.

После дозы эрзац-кофе Маштаков немного ожил. Время близилось к десяти. За окном задувал ветер, срывал последние морщенные листья с тополя, они коротко стукались в грязное окно. Цвет туч пугал своей безысходностью.

– Ну чё, Андрей, надо Ленку Назарову подтянуть в отдел. Угадай с трёх раз: кто за ней поедет?

– Михал Николаич, есть ещё способ, гораздо продуктивнее, – Рязанцев тащился от своей находчивости.

– Слушаю тебя внимательно.

– Назарова в шестнадцатой «тэухе» учится. Номер группы известен. Сейчас позвоню в учительскую, её к телефону позовут.

Она ж Помыкалова подруга. Скажу, пусть сигарет ему принесет.

Через полчаса здесь будет.

– Толково, – кивнул Миха. – Это в том случае, если она не прогуливает.

А сам обреченно подумал: «Мне тоже пора позвонить в учительскую».

В дверь заглянула пропитая, в сивой щетине ряха. Возвестила сипло:

– У меня в пятьдесят четвёртый кабинет повестка.

Отработку по «глухарям» лиц ранее судимых, ведущих антиобщественный образ жизни, никто не отменял. Работящий Андрейка навызывал их на две недели вперёд.

Рязанцев говорил по телефону. Похоже, ему подфартило, Ленка оказалась на занятиях, где постигала профессию штукатура-маляра.

– …Да пачек пять купи… Тебе лучше знать, какие он курит…

Ну если хочешь, и поесть захвати… Пирожков каких-нибудь… Да не бойся ты, потом сделаете ему путную передачку… Только поторапливайся, сегодня до двенадцати принимают!

Андрейка азартно подмигнул Маштакову, тот показал ему «фак».

– Дык это, не здеся, что ли, пятьдесят четвёртый кабинет? – пришелец настаивал на внимании к себе.

Рязанцев бросил трубку, потёр руки, упруго переместился к дверям, выдернул у гостя повестку.

– Эт кто у нас? Головкин Владимир Константинович? Заходи, Владимир Константинович…

Головкин занёс в кабинет кучевое облако, настоянное на страшном сивушном угаре, смраде маринованного пота, многомесячной грязи и мочи.

– У-уп, – давя вскинувшийся к горлу спазм, Миха ринулся в коридор.

Органы, отвечающие за восприятие, всегда резко активизировались у него с похмелья. Из туалета он двинул во двор. Свежего воздуха перехватить, а потом заглянуть в спецприёмник к томившемуся в неволе орлу молодому.

На улице встречал ветер. Дождь мелкий, въедливый сыпал.

Всё, конец пришёл бабьему лету!

Ответив на приветствие вылезавшего из тёмно-зелёной «шестёрки» с тонированными стёклами начальника РУБОПа Давыдова, Маштаков под дождичком побежал к спецприёмнику.

А кто это в красивом костюме вылезает с командирского места РУБОПовской «шестёрки»? Кажется, опер из областной службы собственной безопасности.

Передёрнуло Миху сильнее, чем от отвратных погодных условий и аромата званого гостя Головкина.

«Дай бог, чтобы не по мою душу!»

В спецприёмнике дежурил маленького роста, большеголовый сержант, из новых. Он даже изучил удостоверение Маштакова. Не сразу понял его намерения. В смысле, чтобы он погулял, пока опер поговорит с задержанным Сидельниковым.

Витёк ему обрадовался. Но с первых слов начал выказывать обиду.

– Ты чё, Николаич, меня забыл? Сижу с чурбанами, которые даже по-русски говорить не умеют.

– Чего ты так разволновался? – Миха отстранился от Витька, имевшего привычку в разговоре сокращать дистанцию до минимальной.

От чужих ушей, надо понимать.

– Ты сидишь, а денежки идут. Как относишься к тому, чтобы ещё поработать?

– Все семь суток?! – агент рванул на груди ворот ветхой клетчатой рубахи. – Николаич, ты больше меня по таким стрёмным материалам не сажай. Как будто я баб на улицах за манду хватаю! Судья на меня окрысился! Прикинул, наверное, как к евонной жене таким макаром подкатят.

– Ладно-ладно, – согласился Маштаков.

Он сам понял, что переборщил. То, что это была Иркина самодеятельность, ответственности с него не снимало. На будущее захочет Ира посублимировать, пускай свои сексуальные фантазии в «Спид-инфо» посылает!

Витёк соглашался остаться до конца согласованных с ним заранее пяти суток, то есть до девяти ноль-ноль четверга. И ни минутой больше.

– Вызову «скорую», Николаич, и свалю на больничку с прободной язвой. Ты меня знаешь!

– Знаю, Вить. Договорились.

Миха поднялся со стула, но Витёк снова придвинулся к нему.

– Николаич, ты «малявку» следаку не отдавай. А то мне вилы голимые. Молодые, они – безбашенные…

– Обижа-аешь, Вить!

Возвращаясь обратно в кабинет, Маштаков подумал: «Дать крюка, что ли, к “мрошникам”, с Ковальчуком поговорить по душам? Юрий Палыч, Юра, ёлы-палы, негоже так делать! Каждый баран за свою ногу висеть должен».

Но потом Миха представил, что тех будет двое-трое, они займут почти всё свободное место в помещении, задавят количественно, у них будет превосходство в энергетике. С учётом того, что он ещё не восстановился после вчерашнего.

К своему кабинету Маштаков подошёл одновременно с подругой задержанного Помыкалова, примчавшейся по звонку Рязанцева. Сегодня она была в красных брючках. Тугая задница её напоминала туза червонной масти.

Миха любезно приотворил девице дверь.

– Прошу!

Ленка инстинктивно улыбнулась в ответ. Получилось жалковато. На затылке у неё мотнулся стянутый резинкой хвостик.

Рязанцев вывинчивал шпингалет, не открывавшийся со дня покраски рамы. Хотел проветрить после душистого посетителя.

На столе бренчал крышкой кстати вскипевший электрочайник.

– Кофейку выпьешь с нами, Лен?

Маштаков продолжал удерживать с девчонкой привычно взятый приязненный тон. Демонстрируя понимание чужой проблемы.

– Присаживайся вон на стул. Не, на этот опасно, давай его сюда.

Переставляя стулья, они на секунду коснулись руками.

Андрейка выставлял из нижнего ящика чашки. Выглядели они непрезентабельно, в подозрительных коричневых потёках, залапанные.

– Сбегаю сполосну, Николаич.

– Давай, Андрюша.

Ленка озиралась по сторонам. Когда читала титовские слоганы на стене, шевелила губами. «Дай дураку хрен стеклянный – он и его разобьёт, и руки порежет». Заулыбалась понимающе. Внешне не выглядело, что она убита горем из-за задержания приятеля.

Под палёный растворимый «Нескафе» закурили. Говорили за Димана. Ленка впаривала какой он клёвый пацан, что его подставили. Оперативники соглашались: нормальный парень.

На тему подставы внимания не обращали.

– У тебя с ним серьёзно? – Маштаков интересовался вроде как на правах старшего брата.

– Я с ним полгода гуляю! – горделиво ответила Ленка.

– У-у-у! – понимающе прогудел Маштаков.

Ленка вдруг, опомнившись, посмотрела на часы.

– А передача? Почти двенадцать уже! Не примут…

– Мы договоримся, – махнул рукой Рязанцев.

Несмотря на стрёмную ситуацию, Ленке было интересно.

В уголовном розыске она до этого не бывала. Только в ОППН, в «детской комнате». Но там с ними занимались женщины-инспектора. Срисованные один в один со школьных училок и «тэ-ушных» мастачек.

Эти мужики были интересные. И крепкий молодой Андрей в модной жилетке, и бывалый Николаич, от которого попахивало перегаром и хорошим одеколоном.

Маштаков перегнулся через стол.

– Часики у тебя интересные. Дай посмотреть.

Ленка сняла с руки большие часы с красным зажимом-браслетом.

– Диман подарил? – старший опер вертел в руках часы, разглядывал. – Мейд ин Корея.

Девица думала как ответить. Ничего опасного не почувствовала.

– Угу.

– С каких денег купил, конечно, рассказывал? – взгляд серых глаз Маштакова казался невинным.

Утробно, на одной низкой непрерывной ноте зазвонил телефон. Миха приподнял и положил трубку. Важно было не дать девчонке сосредоточиться.

– Нет, не рассказывал, – она лихорадочно соображала, откуда её ожидает подвох.

– А куплены, Ленок, эти часики на денежки, которые вы на последнем грабеже взяли. В ночь на первое сентября. Оттуда же колёса Димкины, – Маштаков не спрашивал, утверждал.

– Чё глазами замельтешила?! – вскочил Рязанцев.

Ноздри у него яростно раздувались, он страшно скрипнул зубами. Впечатление, что за этим последует пощечина, было полным.

Ленка зажмурилась, зажалась.