Бро
– Это… просипел Быков, и визгливо выкрикнул: – Это инсинуации!
– Это всего лишь правда, Алексей Петрович, – мягко сказал я. – Знаете, как нашу газету в народе зовут?
– «Флажок»? – робко предположила Зина.
– «Брехунок»! – мой голос прозвучал резко, как пощечина. – Так не пора ли вернуть людское доверие? Нет, я не имею в виду лить помои на советскую действительность, а всего лишь не лакировать ее! Вон, посмотрите, какая очередь с утра выстраивается к киоску «Союзпечати»! Гонцы с молочного завода, с сахарного, с автобазы закупают «Литературку», «Неделю», «Комсомолку», даже «Гудок». А наш «Флажок» не берут! Да и что там читать, кроме программы передач? «Кирпичи» на всю полосу? Так их можно отдельно продавать тем, кто страдает от бессоницы – уснут на втором абзаце!
– Это… Это переходит всякие границы, товарищ Осокин, – глухо выцедил Быков. С каменным лицом собрав бумаги, он покинул кабинет.
– Что ж вы так-то… – с укором промямлил Коняхин, платком промакивая лысину. – Обидели товарищей…
Я посмотрел на сиявшую Горбункову, на малость ошалевшую Ергину, на раскрасневшуюся от праведного гнева Татьяну Лысых, отрабатывавшую соцкультбыт в водянистых «лонгридах».
– Иван Трофимович, но ведь я прав! К тому же сказанное в полной мере относится и ко мне самому. Надо писать лучше!
Напряженную атмосферу разрядил наш фотограф Коля, белобрысое существо в сильнейших очках. Он вошел бочком, смущенно зарделся, и выложил на стол свежие снимки.
– Ага! – облегченно крякнул главред. – Слу-ушайте… А ведь здорово вышло!
Лысых потянулась к фотографиям, но Ергина перехватила верхнюю, с Селезневым. Водитель непринужденно улыбался с глянцевой бумаги. Держа в руках полный лоток, он не застыл, потея и стесняясь, а глядел весело, но с достоинством, и даже с тайной гордостью.
Я и сам малость загордился. Поймал-таки момент энтазиса!
Коняхин шумно выдохнул, и сказал, набавляя в голос строгости:
– За работу, товарищи!
Вечер того же дня
Приозерный, улица Ленина
Я вернулся «домой» пораньше, пользуясь тем, что день у меня ненормированный, и затеял что-то среднее между генеральной уборкой и обыском. Марлен не мог выложить мне все свои секретики, мы просто не помним о мелочах, настолько они сливаются с плоскостью буден.
Ну, со спальней и кухней я разобрался по-быстрому, а вот в «зале» пришлось повозиться. Если честно, то моей боязливой натуре смутно было, вот и схватился за веник со шваброй – когда выметаешь мусор или натираешь паркет, переживать некогда.
Может, я и зря выступил на планерке, и надо было скромно отсидеться, пока наш бесталанный идеолог в дерьмо Галку макал…
«Ну, не шмог!»
Забавно, что внимание и жалость я обычно проявляю к хорошеньким девушкам – мне так приятнее. А у Галины фигурка тонкая, хрупкая, как у Твигги, да и личико, хоть и свежее, но простенькое. А я все равно вступился.
Полредакции на свою сторону переманил. Даже Алик мне респект оказал, а Колян, неравнодушный к Горбунковой, долго тряс мою руку. Всё так, но врага я себе нажил… Ну, пусть волнует кровь.
Зато Колька расстарается, когда я ему кассету с фотопленкой занесу – он здесь бог фотолаборатории, и творит чудеса с проявителями и закрепителями. Умеет человек…
Выдвинув самый нижний ящик румынской «стенки», я с изумлением обнаружил невзрачную картонную коробку, а в ней – электрическую машинку для стрижки. Проводную, конечно, увесистую – и абсолютно новую. Включай в розетку – и стриги!
Я включил. Машинка в руке завибрировала, жужжа сердитым шмелем. А моя «Ровента» осталась далеко-далеко… Тоже, ведь, кое-что умею.
Это, наверное, от деда передалось. Старый всегда сам меня стриг, часто клацая механической машинкой. Под «канадку».
Первой жертвой моего парикмахерского хобби стала Ритка, соседка по парте. Во втором классе еще. Обкорнал я ее знатно, мне влетело, а вот девчонкам понравились мои опыты. В старших классах, и даже на выпускной, девушки стриглись только у меня – я же не деньгами брал, а поцелуями. Двадцать раз в губы за «каре» или «гарсон». А в институте цена выросла…
Да, вуз… Выучился, зачем-то, на журфаке, хотя мог устроиться дамским мастером. А что? Вон, некоторые рыцари ножниц и расчески даже в селебы вышли. Накачали губы в куриную гузку: «Звезда в шоке!»
Тихонечко залязгал ключ в замке, и входная отворилась.
– Ой, ты дома? – донесся оживленный голос Аленки. – А я думала, приду пораньше, приготовлю что-нибудь…
– А ты где это пропадала? – суровым тоном осведомился я, опершись на швабру.
– Ревнуешь? – мурлыкнула девушка, проходя в зал. – О, как чисто!
– Ты мне тут зубки не заговаривай…
Алена рассмеялась, и от души поцеловала меня.
– В командировке я была, в Липецке. Я разве не говорила?
– Не-а, – я с удовольствием обнял девушку. Так сочетать красоту и невинность, как она, умели только в этом времени. – Алён… – мои пальцы тронули пряди волос, не знавших ни перекиси, ни красок. – Что у тебя за прическа?
– Ну, здрасте! – воскликнула подруга, распуская уродливый моток волос. – «Бабетта»!
Я молчал, перебирая девичьи волосы, прямые и длинные. И лицо у Аленки – вытянутый овал…
– «Бабетта» – отстой! – в ответ на мое авторитетное заявление девичьи бровки вскинулись изумленным «домиком». – Давай, я сделаю тебе по-настоящему модную прическу? До такой еще и в Москве не дошли…
– Ты?!
– Я, – моя улыбка немного успокоила Алену. – Да не бойся, опыт есть. Я просто… м-м… стеснялся тебе рассказывать о хобби. Ну, одни любят рыбалку или носки вязать, а мне нравится делать красивые стрижки…
– А…
Я чмокнул девушку в губы, снимая вопрос.
– У тебя замечательные волосы, всё выйдет и-де-аль-но! – зажурчал я, и велел: – Ступай, помой голову.
– Слушаюсь, – вздохнула Алена.
Видимо, властное превосходство в моем голосе звучало достаточно уверенно – Алена вскоре заняла стул, оглаживая мокрые «сосульки», а я не пожалел простыни, укутав милую клиентку.
– Ты, главное, никому не рассказывай про мои таланты, – болтал я, собирая инструмент, – а то набегут желающие…
– А зеркало? – жалобно воззвала девушка.
– Я вместо него, – издал я ворчание, и щелкнул ножницами. Благо, нашлись острейшие…
– Хоть как называется твоя модная прическа? – забурчала Алена.
– Сэссун.
– Сосун?
– Не хихикай тут! Расхихикалась… «Сэ», а не «со». Сэс-сун.
«Так… Сосредоточиться… Отрешиться от земного…»
Прическу, изобретенную Видалом Сэссуном, далеко не всякий парикмахер осилит. Здесь же не просто пряди срезаешь под углом, а кропотливо и точно, буквально миллиметр за миллиметром, формируешь эффект подкручивания внутрь. Стрижка очень проста в уходе – помыла, причесала, и пленяй! Но попробуй, создай сей куафёрский шедевр!
Я основательно прочесал Аленкины волосы, от макушки во все стороны. Разделил шевелюру на две равные части, а те локоны, что не использовались, подколол зажимами. Выбрал центральную прядь, обрезал без оттяжки… Все срезы попрядно, слой за слоем… Окантовочка… Готово!
С удовольствием потянувшись, я удивился – за окнами стемнело.
– Всё, Аленка! – жестом фокусника я снял простыню.
– Ну, ну… – недоверчиво затянула девушка.
Зажмурив глаза, она ломким шагом прошла в прихожую, включила свет, и лишь затем повернулась к трюмо. И замерла.
Девушка стояла долго, приоткрыв губки в изумленном молчании.
– Это я? – пролепетала она.
– Ага! – с величайшим удовольствием подтвердил я.
– Ма-арик… Это же… Это же просто чудо какое-то… Марик!
Радостно взвизгнув, Алена ворвалась в зал и набросилась на меня, пища и целуя.
– Пошли скорей! – внезапно потребовала она.
– Куда? – улыбнулся я, догадываясь.
– Туда! – девушка махнула рукой в сторону спальни.
– Зачем?
– Ну, я же должна сказать тебе спасибо! – воскликнула Алена, обворожительно лучась. – Большущее-пребольшущее!
Алена схватила меня за руку, и увела.
Четверг, 14 апреля 2023 года. День
Москва, Ленинградский проспект
Встретиться с Большаковым он договорился на три, а «Шоколадница» вполне подходила для рандеву. Тихо, тепло, приватно…
Марлен занял столик у окна, а вскоре за огромным витринным стеклом замаячил автор – высокий, сухощавый мужчина моложавого обличья.
Осокин поднялся, встречая, и Большаков, улыбнувшись уголком рта, протянул руку:
– Валерий. Этого достаточно.
– Очень приятно. Ма… К-хм! Игнат. Закажете?
– Да можно… С чаем чего-нибудь.
Улыбчивая официантка подала Валерию пузатенький чайничек и ром-бабу, а перед Марленом выставила тирамису под кофе.
– Начнем? – нервно усмехнулся пришелец из прошлого.
– Пытайте!
Хлебнув капучино для храбрости, Осокин заговорил, тщательно подбирая слова:
– Как я посмотрю, вы делаете упор на перемещения во времени? На попаданцев?
– Люблю эту тему, – кивнул Большаков, кусая и прихлебывая. – Космос мне тоже нравится, но… Слишком много американщины. Сплошь и рядом герои-одиночки, «в крови и сперме по колено». Звездные войны, императоры всякие… Да ну их. Нашел для себя недавно отдушину – старую советскую фантастику, но достать ее – проблема. Приходится писать самому!
Марлену не терпелось перейти к сути дела, но у интервью свой формат. Посматривая на жующего визави, он задал ожидаемый вопрос:
– Слыхал, что многие причисляют фантастику к бросовой литературе, к тупому развлекалову…
– А вся литература – развлекательная! – улыбнулся писатель. – Просто люди – разные. Одних развлекает манга, а других – Достоевский. Знаете… Всякая удобоваримая книга замешана на человеческой психологии. Просто так называемый реализм исследует человека в обычных ситуациях. Ну, там, человек на войне… Человек в любви… Понимаете? А фантастика оперирует положениями необычайными! Человек в контакте с инопланетянами… Или человек, попавший в прошлое.
– Или в будущее, – кивнул Марлен, думая о своем.
– Совершенно верно. И вот как наш современник поведет себя, встретив гуманоида или, скажем, генсека ЦК КПСС? Интересно же, верно? Мне пеняют порой, что вот, мол, суете наших в античность! Разве нельзя писать о реальных римлянах или эллинах? Можно, почему нельзя… Только вот читателя будет раздражать тогдашняя психология. Люди были иными! Вокруг того же римлянина реяли незримые боги, целые батальоны божеств! Существовал бог дома, и бог двери, бог порога, бог форточки, даже, извините, бог туалета! И человеку в тоге нужно было учесть все их прихоти. Зато, правда, можно было и отлупить божка, ежели тот, приняв жертву, не исполнял желание.
– Как-то… м-м… инфантильно, – улыбнулся Осокин.
– Детство человечества! – пожал плечами Валерий, смакуя кусочек с помадкой.
– А вот… – Марлен закрутил кистью. – Не знаю даже, с чего начать… М-м… Как-то, знаете, сам собою возник сюжет… Только писать не буду, «художка» – не мое! М-м… Вот, представьте себе. Нашего современника подкараулили, чтобы отметелить, а он неожиданно ощущает в себе иное сознание. Сознание человека, знающего толк в драке. Наш отбивается, идет домой – и спать. Уж больно велик шок. Да, а за дракой следили девушки, причем в одну из них он влюблен… Мнэ-э… Ну, назовем его Полуэкт. И вот…
Осокин в подробностях изложил собственную историю.
– Интересно… – медленно выговорил Большаков, загораясь. – Очень интересно…
– А вот, что бы вы сделали на месте того же Полуэкта и его… м-м… ведомого? Я имею в виду, что бы написали?
– Знаете… – затянул писатель. – Рокировка во времени – это, конечно, занятно. Но лично меня захватил иной вопрос: а почему именно Полуэкт и его… напарник, что ли? Я не спрашиваю, каким образом, Сущность там постаралась, или Институт Времени, не важно. Важен выбор именно этих двоих. Осознанный он или случайный – это, опять-таки, вторично. Но почему они? Может, их что-нибудь связывает? Ну, не знаю… Я бы поискал некий единый параметр!
– А какой? – Осокин навалился грудью на стол, жадно ловя слова.
Большаков покусал губу, рассеянно глядя на улицу.
– Ну, вот представьте себе… – вымолвил он. – Тот, кто «прописан» в прошлом, срезает у себя клок волос, запечатывает его… Ну, скажем, в баночку от диафильма, потом в пакет, пакет засовывает в жестяную банку, и эту «капсулу времени» прячет где-нибудь в Москве. Скажем, на чердаке. А Полуэкт заранее оставляет ему записку, какой дом уцелел с шестидесятых. И находит этот «клад»! И сдает на анализ ДНК! И обнаруживает, что они – братья!
– Ух, ты… – растерялся Марлен.
– Здорово, правда? – ухмыльнулся Валерий. – Ну, это под конец, а для начала можно и родителями поинтересоваться, бабушками с дедушками… Правда… Хм. Не знаю, Игнат, куда такой сюжет вывезет, и что будет в финале… Но мне он по душе! Послушайте… Вы сказали, что не собираетесь писать. А подарите сюжет мне!
– Дарю! – засмеялся Осокин, и крепко пожал протянутую руку. – Может, еще по одной?
– Чайку поесть? – ухмыльнулся Большаков, и глянул на телефон. – Ну, в принципе, рано еще… А давайте! У меня самолет поздно вечером, – откинувшись на спинку, он мечтательно затянул: – Назову роман «Бро»…
Глава 3
Глава 4.
Пятница, 15 апреля. Вечер
Приозерный, улица Ленина
Алена Зимина жила с мамой на углу Профсоюзной и Гоголя, ходила в смену на АТС, а у меня… то есть, у Марлена, ночевала раза два или три в неделю. Разумеется, будущая теща товарища Осокина регулярно ныла на тему «Хочу внуков!», а его вероятная супруга вела разъяснительную работу.
Дескать, встречаться и заводить семью – вещи разные. Успею я еще нанянькаться, хлебну материнского счастья. Пока же твоей дочери всего двадцать два! Ей погулять хочется, и вообще…
В общем, сегодня я сплю один. А томный вечер – самое подходящее время для раздумий. В том числе, тяжких.
Неделя скоро, как я тут. В первый день, помню, рвался назад, к Марине, к Интернету, к имбирному рафу, а нынче угомонился. Конечно, скучаю. Бывает, тоскую. Но здешнее время ласково баюкает меня, приучая к реалу образца 67-го года. И я помаленьку привыкаю…
А вот тайны не оставляют меня в покое, зудят и зудят, как надоедливые мухи. Вот, например, временной поток, в который я окунулся здесь… Он тот же самый, что плескал в будущем? Назовем его первым или базовым. Вроде бы, тот же… Я как рассуждал?
Если бы, скажем, мою тушку забросило в прошлое с помощью какой-нибудь хронокамеры, то это обязательно скорректирует реальность – и от базового ответвится второй временной поток. Но ведь в тутошнем мире ничего не поменялось – никаких перемещений тел, никаких двойников! Следовательно, и парадоксов – йок. Подумаешь, сознание переместилось, душа перелетная…
Впрочем, меня сей въедливый вопрос занимал мало. Больше всего я терзался другим. Почему я? И причем тут Марлен? Понятно, что мое «Я» угодило в его несчастную башку, но почему?! Чем его башка отличается, скажем, от лысой головешки Коняхина? В чем тут секрет?
Может, существует-таки некое пересечение наших с Марленом судеб? На лицо мы с ним как инь-янь. Он – темный, а я – светлый. И отцы у нас разные. Марлен – Денисович, а я – Евгеньевич.
Правда, Аленка упомянула интересную деталь: ее «Марик» рос без отца, как и я. Более того, мать Марлена умерла или погибла, когда сыну едва исполнилось четыре годика. Было это в сорок третьем.
Но и моя мама скончалась в девяносто восьмом, не дожив до моего четвертого дня рождения! Совпадение? Или след?
И я безотцовщина, и Марлен… И его, и меня воспитывали дед с бабой. Кста-ати…
– Вот же ж дурак… – поразился я.
Старики, у которых жил Осокин, оба померли. Но мои-то живы! И прописаны они на той же улице, что и Марлен. Только здесь Центр, хватает домов в два этажа, полно цивилизации, даже настоящий небоскреб торчит – кирпичная пятиэтажка, а дед Семен с бабой Аней живут в Заречье, где сплошь частный сектор. Огороды, коровы, пустобрехи на привязи…
«Схожу!» – решил я, упруго вставая – и различая место, куда я со своей уборкой не добрался. На пыльном верху «стенки» вспухал толстый фотоальбом. Ага…
У меня даже пульс участился.
– Сейча-ас… – пропел я, доставая хранилище фамильных тайн. – Сейча-ас…
Смахнув пыль, перекинул скрипучую обложку.
– Порнография…
Голозадый Марлен беззубо улыбается в разных позах, или таращится, чмокая соской.
Дед да баба, понятно. Мои точно так же позировали – аж замерли от испуга. Деревня…
Я перелистнул картонную страницу, и замер, офигевая. Со старой фотокарточки улыбалась моя мама…
– Да нет же! – охнул я. – Ну, вот! Вот!
Внизу снимка вились белые цифры: «1938 г.» А на обороте: «Дениске на память! Лида». Мою Аллой звали…
Но лицо мамино! Глаза, нос, губы! Вон, даже родинка на щеке! И улыбка…
Решительно захлопнув альбом, я вышел из дома.
* * *
В будущем до Заречья станут ходить маршрутки, а пока – ножками. Хоть Приозерный и числится городом, но больше смахивает на поселок, каких тысячи по стране.
Ближе к речке улицу Ленина обступили аккуратные домики из «белого» кирпича, вперемежку с красным – фасады походили на рушники, вышитые оранжевым узором.
А за мостом прямая «городская артерия» заметалась будто, заюлила, зигзагом стелясь по застройке вразброс. Сузилась улица, словно сжалась, стесняясь голого вида – асфальт за мостом как обрезало. Рядом с бывшим сельпо дорога вздыбилась, забираясь на горку, и мне открылся голубой озерный простор.
Величиной водоем не поражал, лесополоса на том берегу виднелась четко, но местечко хорошее. Пляжей не водилось – песок до самой волны зарос травой, но скупнуться или позагорать – милое дело. Хоть все лето не вылезай.
И рыба водилась – сазаны, щучки… Ну, это если денька два подкармливать живность.
А вот и дедушкин дом… Веранда в мелкую расстекловку… Горбатая крыша, яблони в саду…
Я даже замедлил шаг. Деду Семену сейчас сколько? За сорок, наверное. Баба Аня и вовсе молодая, а моей маме годика три…
Слыша, как колотится сердце, я приблизился к калитке. Та самая! Кованая, с неуклюжими виньетками из крученого прутка. По двору ходила немолодая женщина, неся в обеих руках сито, полное яиц. Завидев меня, она подплыла к забору.
– Ищете кого? – спросила напевно.
– А Вагины здесь проживают? – мое нутро учуяло неприятный холодок и набегавшую растерянность.
– Вагины? – удивилась хозяйка.
– Семен и Анна Вагины, – растолковал я, – у них еще дочка маленькая, Алла!
– Не-е… – в голосе птичницы звучала спокойная уверенность. -Мы тут живем, Дорофеевы, лет уж двадцать, как. А Вагины… Не-е, не слыхала про таковских.
– А… Ну, извините…
Обратно я шагал, поминутно оглядываясь, будто ожидая, что вот-вот окликнет дед или баба. Нет, тихо. И пусто.
Но ведь дом – тот самый! В войну все Заречье сгорело напрочь, в золу, а дед Семен, гвардии старшина, лишь только с фронта вернулся, своими руками и стены ладил, и крышу! Что за…
«Может, все-таки, тут иной временной поток? Или… как ее… другая мировая линия? Черте что, и с боку бантик…»
Понедельник, 18 апреля. Утро
Приозерный, улица Горького
Аленка переночевала у меня в ночь на субботу. Выспаться не дала, зато уняла тревоги. И без того страстная, позавчера девушка отдавалась с темпераментом маленького вулканчика, а в перерывах ластилась и болтала без умолку. Как ее прическе все завидуют, и как девчонки на работе пытали, в какой парикмахерской являют этакое чудо, и до чего ж она красивая стала с этим «сосуном»…
Вот, не верю, что девичий щебет донимал меня просто так! Алена – умница и настоящий технарь. Это я в панику впадал, стоило моему «Рено» заглохнуть, а мадмуазель Зимина сказала бы: «Так. Спокойно! Ща разберемся…»
И в ту субботнюю ночевку она, надо полагать, оказывала мне скорую психологическую помощь. Молодчинка…
Право, я даже смущался немного. Нельзя мужчине проявлять свои слабости, но, видать, феминизация XXI века задела и мою натуру. Когда вернусь в будущее… Если вернусь, то обязательно разорюсь на абонемент в тренажерный зал. В здоровом теле – здоровый дух!
Быстренько сварганив яичницу, позавтракал, выхлебал целую кружку кофе со сгущенкой местного производства, и двинул на работу. Лишь на скрипучей деревянной лестнице я вспомнил, что сегодня ровно неделя моего пребывания на излете «оттепели». Первая неделя…
* * *
Редакция встретила меня сдержанным гулом – линотиписты набирали тексты, складывая отливки, а газетчики беспокойно жужжали, будто пчелы, углядевшие медведя.
Не успел я отпереть кабинет, как из «девичьей» выскочила Галка.
– Слышал? – округлила она глаза. – Опять власть меняется… К нам из райкома едут!
– Пущай едут, – легкомысленно откликнулся я, пряча ключ в задний карман. – Встретим цветами…
– Ты не понял! – обрадовалась Горбункова моему наиву. – Едет первый секретарь! И… Помнишь, как осенью комиссия из области нагрянула? Коняхин тогда быстренько оформил больничный. Пересидел! Так он и сегодня «мнимый больной». И кто его, по-твоему, замещает?
– Товарищ Быков… – протянул я.
– Именно! – горестно выдохнула девушка.
Тут же из приемной показалась Ергина, весьма всклокоченный ответсек.
– На планерку! – нервно обронила она, удаляясь. – Где все? Опять курят? Всю редакцию уже закоптили!
– Ох… – поникла Галка.
– Фигня! – отмахнулся я. – Не обращай внимания и следуй завету старика Аврелия: делай, что должна! Будет, что суждено.
Обождав, пока в кабинет ВРИО главреда грузно забежит Лысых, я предстал в поле зрения Алексея Петровича.
Быков плоховато скрывал довольство – усы его воинственно топорщились, а в глазах пылал мрачный огонь воздаяния.
«Ну-ну…»
«Временный» еле дождался, пока рассядется коллектив, до того его распирало нетерпение. Вон как пальцы поджимает… Словно закогтить жаждет.
– Переделать! – метнуло начальство мою распечатку.
Два листка, зажатые скрепкой, скользнули по столу ко мне. Я неторопливо глянул. Моя заметка ко Дню рождения Ленина – как принимали в пионеры.
Ну, галстуки ребятам и девчатам повяжут в субботу, но описать их чувства можно и загодя. Вон, какая замечательная фотка получилась! Хорошенькая Катя Воронина еще не пионерка, хоть и снялась в белой рубашечке и синей юбке. И пилотка – кокетливо на бочок. Красный галстук ей повязала старшая пионервожатая – временно, для съемки, но до чего ж счастливая мордашка у Катюшки! Сияет просто! Сам подивился, как черно-белая картинка способна испускать столько внутреннего света.
– А что вам не нравится? – спокойно поинтересовался я. – Нормальный текст. И на редкость удачное фото.
– Я сказал – переделать! – повысил Быков лязгающий голос.
– Ладно, – мой ответ звучал по-прежнему спокойно. – Я могу идти?
– Я вас не задерживаю!
ВРИО тут же вызверился на мою ироничную улыбку, но я уже шагал к дверям, не забыв подмигнуть испуганной Галинке. Разумеется, ничего переделывать я даже не собирался. Чай, «Флажок» – не единственная газета.
Пока искал пакет, пока надписывал адрес, летучка кончилась, и корреспонденты упорхнули, вдохновленные начальственными ЦУ. В мой закуток протиснулись сразу двое, Зина и Галя.
– Что будешь делать? – серьезно спросила Ергина.
– Уже, – улыбнулся я. – Отправлю почтой в «Комсомольскую правду».
– И правильно! – пылко воскликнула Горбункова.
– Может, в районку сначала? – засомневалась Зиночка. – Ну, или в областную?
– Не, – ухмыльнулся я, – мне «Комсомолка» больше нравится, хоть есть, чего почитать. А не примут, и не надо. Переживу!
Ободряюще улыбнувшись девушкам, я покинул редакцию, не подозревая даже, что тем самым приблизил целую череду событий.
* * *
На почте я пробыл недолго. Торжественно передал распаренной тетке мой пакет, оклеенный марками, получил квитанцию, и вышел налегке.
Первого секретаря ожидали ближе к обеду, да и что мне этот функционер? Пусть Быков потеет…
Выйдя на улицу, я даже глянул вдоль двух рядов домов, плавно спускавшихся к озеру. Вон там, справа, выглядывает шпиль лодочной станции, а утренний блеск воды рассекают байдарочники. Теплынь сегодня, но купаться… Нет уж, я не настолько морж…
И лишь теперь мне удалось различить запах, что обеспокоил меня. Накатывало гарью. Я повертел головой. Моим вниманием завладел дом наискосок – старый, в два этажа, обшитый вагонкой до самой крыши, уложенной шифером цвета осиного гнезда. Входные двери обрамлялись изрядным набором вывесок – там и заготконтора пристроилась, и гороно, и еще какие-то оплоты бюрократии. Одна из створок – нараспашку, и зловещие сизые ленты медленно струились, виясь и разрываясь.
Со звоном и дребезгом разлетелось окно на втором, вынесенное стулом, и отчаянный крик ударил по нервам: