Целитель. Исток реки Хронос
– Арсений Ромуальдович! – покачал головой Иванов с укором. – И вы туда же! В таком случае, ответьте на один-единственный вопрос: как чужаки могли проникнуть на охраняемый объект?
– Знаете, Борис Семенович, – бегло улыбнулся я. – Стоило мне попасть на этот самый объект, и сразу на ум пришла аналогия со средневековым замком. А в любом уважающем себя замке обязательно существуют тайные ходы…
– Тьфу на вас! – рассердился генерал-лейтенант. – Р-романтики…
Ромуальдыч, поджав губы, достал со шкафа пухлую пачку мятого ватмана, и шмякнул ею о столешницу.
– Етто план объекта. Все размеры снимали пятнадцать лет назад, поскольку ранних чертежей не сохранилось. Неизвестно даже, были ли они вообще. Стройка началась в сорок восьмом, и вели ее пленные немцы под руководством военного инженера Августа фон Краусса. В войну здесь проходила линия обороны фрицев, с севера на юг, и стояли три дота из железобетона. Самый большой из них, опорник, располагается прямо под нами. Объект, к слову сказать, возводили по личному приказу Сталина, и Краусс предложил вождю использовать уже готовое строение. Тот дал согласие. Вот так главное здание объекта «В» получило свой двухэтажный подвал. Опорник занимал небольшую высоту, а в ста метрах к северу, и пониже, располагался еще один дот, куда вела забетонированная траншея. Краусс использовал и ее, протянув трубы канализации и водовода…
– А третий дот? – не утерпел я.
– Заглядывал и туда, – кивнул Вайткус. – Пусто и сыро. Тот дот как бы на склоне, за периметром. Мы и подвал исследовали с товарищем Приваловым. Когда еще… В мае.
– А этот… Фон Краусс, – пришла мне в раненую голову мысль. – Он куда делся?
– Етта… Уехал в Берлин… м-м… узнавал в министерстве. В пятьдесят восьмом, кажется…
– Минутку, товарищи… – я выскользнул за дверь, провожаемый удивленным взглядом Иванова, и поднялся в кабинет директора. Ключ у меня был, Дим Димыч полностью доверял своему бывшему аспиранту.
В кабинете чисто и тихо, а диван так и притягивал к себе своею мякотью.
«Ничего, организм, успеешь отдохнуть…»
Я набрал номер посольства ГДР, и четко выговорил цифры кода. Дежурный тут же переключил меня на сотрудника Штази, и уже через него открылась прямая линия с Берлином. Гудочки, щелчки…
– Да? – голос Маркуса Вольфа звучал, как всегда, спокойно и мужественно.
– Гутен таг, – перешел я на немецкий. – Их бин`с, Михель!
– О-о! – затянул Вольф, обрадовавшись. – Шён, дих цу хёрен! – и он по привычке заговорил по-русски: – Как жизнь?
– Нормально! Бьет ключом, – я не стал договаривать, по чему именно. – Товарищ Вольф, уж простите за официоз, но срочно нужна справочка!
– Слушаю, Михель.
– Ищем Августа фон Краусса, военного инженера и строителя. Был в советском плену, освободился в пятьдесят восьмом, переехал в Берлин. Сейчас ему должно быть под семьдесят.
– Понял. Не кладите трубку!
Я терпеливо ждал, вслушиваясь в отдаленные шумы. Невнятный говор, глухие шаги…
– Алло!
– Да, да!
– Фон Краусс работал строителем до самой пенсии, но… Он умер в сентябре. Его убили в собственной квартире. И, похоже, пытали.
– Ага… – протянул я, и заторопился: – Спасибо огромное, вы нам очень помогли!
Бросив трубку, я помчался вниз, отмахиваясь от головокружения. В фойе нервно прогуливалась Браилова. Заметив меня, она оживилась, но я юркнул к Ромуальдычу, отделавшись смутным:
– Щас, Лен…
А спор у Вайткуса завял, однако. Все стояли или сидели, насупленные и скучные. Я выдохнул, и сказал ровным голосом:
– Августа фон Краусса убили два с лишним месяца назад. Перед смертью пытали. Вы верите в совпадения? Я – нет!
* * *
Склон, полого упадавший от «запретки» к лесу, покрывала заиндевевшая трава, хрустевшая под ногами. Неплохое место для укрепления, все подходы можно держать под обстрелом.
Сам дот выглядел невысоким холмиком – старый бетон заплыл глиной, зарос травой. Лишь промоина с южной стороны пропускала к входному проему. Согнувшись в три погибели, я пролез под холодные своды. Цементные стены, разделенные ржавыми швеллерами, ощутимо давили, угнетая сознание, но не до того.
Я искал улики. Следов не было. Грязь под ногами давно смерзлась, и не приняла бы новых отпечатков.
– А ведь тут кто-то был… – пробормотал я. – Ромуальдыч, глянь на этот болт!
– Етта… – выдохнул Вайткус. – Ага-а…
Шляпка ржавого болта, ввинченного в стальной двутавр, блестела свежими царапинами.
– Ключ на сорок два!
Звякнув инструментами, технический директор протянул мне искомое. Болт поддался моим усилиям. Провернулся раз, провернулся два – и дрогнула бетонная плита. Я потянул прямо за метиз, как за ручку, и толстенная панель провернулась на шипах, роняя чешуйки ржавчины.
Передо мной открылась чернота подземного хода, старой зарытой траншеи. Оттуда несло морозной затхлостью.
– Фонарь! – засуетился Иванов. – Где фонарь?
Ромуальдыч молча сунул ему в руку «Турист», похожий на опрокинутый термос. Голубоватый луч пробурил темноту, чиркая по грубым стенам со следами опалубки.
– Замок, как замок, – хмыкнул я, пригибая голову.
Под ногами хрустел тонкий ледок, из трещин потолка свисали свежемороженные корни. Бывшая траншея тянулась прямо, лишь в одном месте выгибаясь нишей пулеметного гнезда, заложенного поверху досками и залитого раствором.
Электрический свет дрогнул, упираясь в тупик.
– Тут засов!
Ромуальдыч двумя руками сдвинул скрежещущий запор, и уперся в стену. Поднатужился… Огромный бетонный блок, весом в пару тонн, повернулся вокруг центральной оси, открывая два узких прохода. На меня повеяло теплом – мы вышли на второй уровень подвала.
– Не хреново девки пляшут… – выдохнул Борис Семенович, шалея. – По четыре сразу в ряд!
Четверг, 29 ноября. День
Зеленоград, площадь Юности
Я глянул в зеркальце заднего вида, и усмехнулся – прикрепленные из «девятки» разве что в «коробочку» не брали мой «Иж». Неприметный «Москвич» катил следом, а примелькавшийся желтый «Жигуль» лидировал.
Ладно, пускай… Чувствую, взялись за нас всерьез. Видать, насели на Форда, теребят не по-детски, а тот волшебные пендели раздает цэрэушникам. Иначе не объяснить тот грубый, непрофессиональный налет на объект «В». Шпионаж и штурмовщина несовместны. Кого ж так закусило?
Покрутившись в узком кругу Рокфеллеров и прочих Барухов, я начал понимать, что вовсе не они владыки Запада. Уж слишком всё явно – интересы, цели, рычаги влияния… Даже сборища Бильдербергского клуба несколько демонстративны, что ли. Человечеству тычут под нос – глядите, вот они, истинные земшарные правители! Не верю, как Станиславский говорил.
Истинные властелины всегда в тени, их не знает никто, но именно они подчинили себе Европу и Америку, высасывая соки из глобального Юга, а нынче облизываются на Север. На СССР.
Не удивлюсь, если на самой верхушке засели всего несколько человек, этакая мировая гопа, что держит трансатлантическую зону. Иначе не объяснить ту согласованность, с которой восемьдесят богатейших семей распоряжаются награбленным добром. Кто-то ж рулит банками, ловко направляя финансовые потоки, чтобы те вливались, куда надо…
– Хлеба нету, – глубокомысленно вывела Рита, ломая мои мудрствования. – Купишь? Свеженького.
– Слушаюсь и повинуюсь, – улыбнулся я, выворачивая на площадь Юности.
– А они надолго?
– Да нет… На недельку, где-то. Надо ж новые лыжи опробовать…
– Ну, ехали бы на Кавказ! – пожала плечиком спутница. – А то – Карелия. Там же холодно!
– Хех! – развеселился я. – Да они вообще на Хибины подались!
– Ты что?! – Рита изумленно захлопала ресницами. – Это ж вообще… Заполярье!
– Зато снегу навалом.
– Да уж…
Я заехал на стоянку, мимолетно отмечая зеленые «Жигули», припарковавшиеся чуть раньше.
– Рит, ты иди пока, а я в булочную заскочу.
– Ладно! – оставив у меня на щеке след горячих губ, девушка гибко выскользнула из машины.
Мои пальцы, следуя вредной привычке, потянулись к голове. Шрам едва выделялся под подушечками, и уже не болел. Целительские способности угасли не совсем…
Больше всего раздражала не рана, а собственная беспомощность. Сиволапость. Как можно было не почуять угрозу? Опасность я ощутил в самый последний момент, избежав гибели, но не дав сдачи! Даже той морды, по которой полагается съездить кулаком, а лучше локтем, не увидал! Позорище…
Тут меня отвлек Костя Валиев, Настин бойфренд. Он шагал навстречу, понурый и угнетенный невеселыми мыслями.
– Привет, Костян! О чем задумался, детина?
– Привет! – Валиев крепко пожал мою руку, но голос выдавал, что бодрость – поддельная. – Да я так, по работе…
– С Настей поругался? – понимающе молвил я.
– Да не… Не ругались мы… – промямлил Костя, глядя вбок, и неожиданно выпалил: – Она с кем-то еще встречается!
– О, как! – поразился я. – Интересненько… И кто же этот негодяй?
– Не знаю… Журналист, вроде… Я их видел издали, только не слышал. Он, там, рассказывает что-то, Настя смеется…
– Хм. А ты с нею говорил?
– Ну, да… С кем это ты гуляешь, спрашиваю? А она мне, спокойно так: «А что, нельзя?»
– И ты сказал: «Нельзя!», – дополнил я признание.
– Ну, да… – сник Валиев. – Настя фыркнула, и резко так: «С кем хочу, с тем и гуляю!» И ушла…
– А ты обиделся.
Костя длинно и тоскливо вздохнул.
– Ладно… – потер я щеку. – Разберемся. Девушки иногда как дети, непредсказуемы…
– Ага… – кивнул отверженный, и поплелся к остановке.
«Влюбленный болен, он неисцелим, – вспомнил я одну цитатку, сразу же переходя к другой: – И тебя вылечим!»
* * *
Мама с Филиппом умотали на Север, попросив нас с Ритой приглядывать за Настей, а мы вообще переселились в Зелик! Нам здесь нравилось. Нравилась сама атмосфера научного города, где даже простые рабочие имели дело не с грубыми железяками, а с утонченной микроэлектроникой. Да и красиво здесь, зелено. А ныне – снежно.
– А удобная тут кухня, большая, – оценила Рита, повязывая фартучек. – Вон, даже телик не мешает.
Маленький, но цветной «Рубин» висел на кронштейне, бормоча голосом Овчинникова:
– …Ситуация в ЮАР заметно обострилась после смелой и довольно неожиданной инициативы Национальной партии – наделить несколько бантустанов новым статусом. По сути, создав целый ряд независимых государств, где вся власть будет принадлежать чернокожим – Квазулу, Транскей, Бопутатсвана, Сискей, Кваква…
– Может, переедем в Зелик? – ухмыльнулся я. – За квартиру в «красном доме» тут в любой «профессорской башне» пропишут, еще и доплату огребем!
– Надо подумать! – засмеялась Рита, торжественно вынимая из холодильника размороженного палтуса.
– …Балтазар Форстер выступил резко против «нового апартеида», – вещал телевизор, – поскольку белое меньшинство планировало не уменьшить территорию страны, а резко увеличить ее за счет присоединения половины Намибии и южной части Зимбабве-Родезии. Но основная причина, думается, в ином – белые не хотят, чтобы богатые месторождения золота, урана, алмазов достались черным бантустанам…
– Приве-ет, родня! – донесся из прихожей радостный Настин голос.
– Ты вовремя! – откликнулась Рита. – Я сейчас рыбку пожарю!
– Рыбку я люблю… – отозвалась прихожка.
По телику мелькали кадры с серой громадой авианосного «Минска», выгребавшего на кейптаунский рейд. Мне очень хотелось послушать про «поддержку КПСС интернационального курса ЮАР», но семья прежде всего. Надо было провести воспитательную работу среди молодежи.
– Мишечка! – заворковала Настя, притискивая меня. – Риточка…
– Ее так поцеловала! – тут же приревновал я.
Хихикнув, сестренка и меня одарила смачным поцелуем.
– Так-то лучше, – заворчал я, изображая благодушие. – А чего это Костян не весел?
– Да ну его! – отмахнулась Настя, слегка посмурнев. – Что, жаловался, небось?
– Да нет, еле выбил признание.
– А-а, поняла… Это он насчет Сергея?
– Твой новый парень? – забросил я наугад.
– Новый? – нахмурилась Рита.
– Да перестаньте вы! – досадливо поморщилась Гарина-младшая. – Причем тут это! Просто… Ну, не знаю! Костя… Он такой скучный! А Сергей журналист. Много, где побывал. С ним интересно! Миш, ты мне что, не веришь?
Настя очень похоже сыграла Кота в сапогах из «Шрека» – такая мольба в широко раскрытых глазах, что любого огра растрогает.
– Верю, – вздохнул я, притягивая девушку к себе, – чучелко ты мое… Всё в этой жизни так относительно… Ведь и меня можно посчитать скучным.
– Ну, привет! – фыркнула сестричка. – Ты – ученый, работаешь в секретном «ящике»! Ты стольких людей спас! А орденом тебя просто так наградили, что ли?
Ломоть палтуса злобно зашипел на сковороде, сбивая педагогический посыл.
– Костя – не болтун. И не хвастун, – терпеливо выговорил я. – Нет-нет, это не в упрек Сергею! Да я его и не видел никогда. Просто ты принимаешь Костю таким, каким он тебе кажется. И даже не представляешь, каким этот человек может быть.
– Ну, да, конечно! – Настины губы изогнулись ехидцей.
– А ты знаешь, что Костя ходил в дальнее плаванье? На сухогрузе «Нежин». Гонконг, Сингапур, Таити… И даже на станции в Антарктиде зимовал!
– Да ну?! – вытаращились карие глазищи.
– Вот тебе и да ну! А списали его на берег по весьма занятной причине – во избежание международных осложнений. В последнем своем рейсе «Нежин» зашел в Пуэрто-Кабесас – это в Никарагуа – и там троих советских моряков схватила охранка Сомосы. Сандинисты помогли им бежать, и больше полугода наши воевали вместе с тамошними партизанами, пока их не переправили на Кубу… Костя тебе не показывал орден «Плайя-Хирон»? Ему сам Фидель вручал…
Настя была потрясена.
– Откуда? – выдохнула она. – Откуда ты всё это знаешь?
– Оттуда, – усмехнулся я. – Попросил… кое-кого поинтересоваться Константином Валиевым. Должен же я знать, с кем встречается моя сестричка!
– Ну ничего себе… – бормотала Гарина-младшая. – Нет, ну вообще… И молчал, главное! Ну, я ему еще устрою…
– Поешь сначала, – добродушно заворчала Рита, накладывая пюре, и плюхая сверху роскошные, в меру поджаристые куски рыбы, истекающие жиром и соком.
– Ух, ты…
Поставив передо мной тарелку с дымящимся яством, Гарина-средняя чмокнула меня в щечку, и шепнула:
– Молодец!
Глава 6
Глава 6.
Пятница, 30 ноября. Утро
Ленинград улица Некрасова
Саша Щукин крепился целую неделю, не позволяя себе ругать себя же. Надо, дескать, любить данного бестолкового увальня, у которого руки из задницы проросли. Этого туповатого деревенского парубка, который проявляет завидную наблюдательность в отношении молодых барышень, но в упор не увидит объект, за которым охотится «наружка», даже если на подозрительного типа нахлобучить черную шляпу, одеть в плащ того же траурного цвета, а на спине жирными белыми буквами написать: «ШПИОН». Все равно упустит…
Шурик незаметно вздохнул. Старший оперуполномоченный Тихонов сидел рядом, за рулем новенького «Москвича», словно облитого кофе с молоком. Малолитражка – класс! Умельцы из техотдела засунули под капот мощный мотор от «Порша», и теперь неприметный «Москвичонок» гонял, как машина Джеймса Бонда. Правда, пришлось заодно и подвеску менять на импортную «Мак-Ферсон», и шины «Хантер» обуть, зато теперь ни один гад не уйдет от погони.
Щукин проводил взглядом девчонку в зябкой синтетической шубке, и стрелка на внутреннем счастьемере качнулась от минуса к плюсу. Не так уж он и безнадежен, если подумать. Вон, из младших разведчиков перевели в просто разведчики, а месяц назад он и старшим стал. Не рост разве?
Вот только ошибки старший разведчик Щукин допускает прежние, достойные лишь сопливого курсанта…
Новенькая рация, с какой-то там «плавающей частотой», вдруг заговорила человеческим голосом:
– Пятый, я Первый! Машина объекта, желтые «Жигули», номер двенадцать-ноль три ЛАС, свернула на Некрасова! Третий лидирует, вы движитесь за объектом!
– Шур, ответь! – бросил старший уполномоченный, потихоньку трогаясь.
– Пятый – Первому! – заспешил Щукин. – Принято!
Салатного цвета «Вартбург», в котором засел Третий, нынче игравший за лидера, обогнал «Москвича» и покатил себе дальше. А вот и «Жигули»…
За рулем сидел плотный мужчина средних лет, сосредоточенно следивший за дорогой. Его крутые плечи обтягивала потертая кожанка рыжего цвета, как будто подобранная в тон автомобилю.
Тихонов двинулся следом, выдерживая дистанцию. За перекрестком «Жигуль» замигал поворотником, притормозил, и въехал под арку во двор.
– Шур, твой выход! – быстро скомандовал водитель, прижимаясь к бровке.
Щукин, ни слова не говоря, покинул теплый «Москвич» и завернул в подворотню, где дуло и хрустел ледок. Когда старший разведчик вынырнул в неглубокий двор-колодец, объект как раз запирал машину.
– Видишь его? – вкрадчиво пискнуло под лыжной шапочкой.
– Вижу, – мужественно обронил Шурик. Тангента, не видимая за поднятым воротником куртки, холодила шею. Опять шарф забыл… Забыл! Тетя Калерия не повязала.
– Играй пьяного!
– Уже!
Походка Щукина стала неуверенной. Тут, главное, не переигрывать… Не качаться, изображая алкаша, не горланить про шумевший камыш. Одет-то опрятно. Вот и давай, прикинься загулявшим студентом…
Неловко оступаясь и мыча: «Па-ардон…», Саша пересек двор, боковым зрением замечая объект, спокойно шествовавший к парадному.
– Товарищ Тихонов! – не удержался Щукин. – Здесь черный ход есть! А чердак… Там можно целый квартал пройти, из дома в дом!
– Знаю, – строго прошуршало в наушничке. – Не отвлекайся. Черный ход заперт. Выясни, хотя бы, на каком этаже проживает объект!
– Понял…
Мужчина в желтой кожанке скрылся за дверями соседнего подъезда, и Щукин ускорил ход, направляя стопы туда же. Тяжелая деревянная дверь поддалась без труда. И без шума.
Неслышно ступая по стародавней «шахматной» плитке, Шурик замер, обращаясь в слух. Высматривать человека наверху нельзя, объект может поглядывать за перила…
Гулкие шаги прервались, залязгали ключи… Щукин на цыпочках взбежал на второй этаж… По стеночке взобрался на третий…
Створка негромко захлопнулась, клацнув замком.
«Тринадцатая квартира!» – сообразил Саша, и быстро спустился вниз. Так, а куда смотрят окна тринадцатой? Ага… В соседний двор!
Выскочив из парадного, Шурик все же заставил себя не спешить. На всякий случай. И побрел со двора, качаясь и широко водя руками. Обознался, мол, во хмелю, не туда зашел…
Тот же день, позже
Ленинград, Литейный проспект, Большой дом
Начальник 2-й службы мирно сопел, перебирая фотографии, и Щукин малость успокоился. Всё он сделал правильно, нигде не накосячил, тетя Калерия будет им довольна…
– Выяснили, кто? – деловито спросил Капитон Иванович, не поднимая головы.
– Выясняем, товарищ подполковник! – браво отрапортовал Тихонов. – Объект прописался весной этого года, вроде как по обмену. Паспорт на имя Ивана Тимофеевича Жаргина. В ЖЭКе охарактеризовали жильца, как положительного, тихого, не пьющего. Квартплату вносит в один и тот же день, и до копейки. Бухгалтерша говорит: «Аккуратный, как немец!»
– И она права! – раздался спокойный голос от двери.
Щукин с удивлением глянул на вошедшего – налитого здоровьем человека средних лет в простеньком сером костюме и белой рубашке, но без галстука. Очки в толстой черной оправе придавали ему вид строгого директора школы или институтского профессора.
– Товарищ генерал-лейтенант… – растерянно затянул хозяин кабинета, вставая.
– Капитон Ива-аныч! – попенял ему гость, и нетерпеливо повел рукой. – Да сидите вы! Не в армии, чай…
– Простите, Борис Семенович, – запыхтел подполковник, усаживаясь. – Растерялся!
И только сейчас до Щукина дошло, кого он видит перед собой. Да это же сам Иванов!
– Ну, не предупредил, звыняйте! – наметил улыбку генерал-лейтенант, и сел на свободный стул между Щукиным и оперуполномоченным Кольцовым. – Молодцы, что вычислили этого «немца»! Он засветился на ноябрьских вблизи сверхсекретного объекта, и по нему уже «вышка» плачет – за похищение и убийство молодой сотрудницы. Их там орудовало трое… Фото Жаргина мы показали свидетелю, и тот с ходу опознал убийцу девушки. Этот самый Жаргин переговаривался со своим подельником по-немецки…
– Вон оно что… – проворчал Капитон Иванович.
– Да, – кивнул Иванов. – Вполне возможна связь с разведкой ФРГ. К поискам подключились товарищи из Штази, но вы тоже не зевайте! И огромная к вам просьба – не спугните этого Жаргина! Все контакты отслеживать… К-хм… Ну, вас учить – только портить! И вот еще… – жестом фокусника он выложил на стол несколько снимков. – Фотороботы тех двоих, что в остатке…
Щукин жадно рассматривал «ориентировки». Блондин с роскошным чубом, рослый, и ноги колесом… А у другого лицо квадратное, шея короткая – уголовный фенотип…
– Будем искать! – увесисто сказал Капитон Иванович.
Суббота, 1 декабря. Утро
Московская область, объект «В», п/я 1410
Небеса четко соблюдали график. Декабрь? Стало быть, зима. И всю ночь валил снег, устанавливая режим тишины. Лишь под утро рассеялись тучи, а на холодное синее небо вскатилось солнце. Негреющее, зато яркое – белизна слепила даже в тенях, а любую елку хоть снимай, да новогодние открытки печатай. Лепота!
Однако дружный коллектив института не обращал внимания на зимние красоты. Привычно гудели трансформаторы; эксплуатационники исполняли вокруг оборудования ритуальный чек-ап или озабоченно катали по коридорам тележки, груженные причудливыми запчастями, порою выточенными из сиятельного палладия. У программистов шелестели кондиционеры, трещали и визжали принтеры. Особисты бдели, аналитики соображали, и даже дежурный администратор трогательно заботился о коллективе, подсчитывая на калькуляторе, какое добро рентабельней творить. Обычный день, хоть сегодня и начинается понедельник.
Кейсы в первом отделе мы с Леной получали вместе.
– Я же сказал, чтоб отдыхала, – заворчал я, изображая брюзгливое начальство. – Выходной же ж!
– Ради науки я готова на всё! – с нарочитой пылкостью ответила Браилова. – Же ж…
К дверям лаборатории мы дошагали в ногу.
– Вот ты вчера ушел пораньше, – высказала мне помощница, – а Володька Киврин тебя домагивался.
– А у меня тренировки по пятницам! – агрессивно оправдался я. – Раньше, вообще, чуть ли не каждый вечер в спортзале пропадал, а теперь запустил. Аллес капут, как папа говорил…
Лена неожиданно остановилась.
– Забыла чего? – повернулся я к ней.
– Вспомнила! – прижимая к себе короб, девушка очень серьезно глянула на меня. – Тот гаденыш, которого я подстрелила, выругался… Или выразился. Он сказал: «Аллес капут гемахт!»
– «Всё пропало!», – перевел я, хмурясь. Набрав код, отворил дверь лаборатории, и приказал: – Немедленно звони Иванову! Похоже, те, кто убили Надю, и наши незваные гости – одни и те же нелюди… На тебе и мой… Звони, звони, давай!
– А ты? – обернулась Лена, нагруженная двумя кейсами.
– А я к Киврину. Не всем же радеть о государственной безопасности. Кому-то надо и науку двигать.
Девушка насмешливо фыркнула, скрываясь в лаборатории, а я налегке прошествовал в аналитический отдел. Володя Киврин вежливо напрягал научных сотрудников, подавая пример трудолюбия и даже подвижничества – сильно сутулясь, «физик-лирик» прирос к электронному микроскопу.
– Всем привет! – поздоровался я со всеми, и легонько, чтобы не рассыпался, хлопнул Киврина по спине. – Кто-то хотел меня видеть?
Володька выпрямился, и очень серьезно кивнул.
– Пойдем, покажу…
На его столе, придавливая вощеную бумагу, лежали три бруска из тех, что Лена засовывала в лабораторную камеру. Бронза, алюминий, сталь.
– Вот первый образец, – Киврин осторожно взял в руки отливку из бериллиевой бронзы. – Ровно три килограмма семьсот грамм. Вот, смотри… Специально подточили торец, чтоб до миллиграмма, отшлифовали даже… Знаешь, сколько он теперь весит? Три кило пятьсот сорок семь грамм! Как тебе такой дефект массы? Мы просветили образец рентгеном… – он потянулся за снимком. – Вот, полюбуйся!
На черном прямоугольнике отчетливо серели идеальные окружности, словно дырки в сыре.
– Если бы отливки, скажем, оплавились, я бы понял, – переживал Володька. – Но изнутри… Как?! Куда?
– Угу… – вытолкнул я. – Сверлили?
– Не. Побоялись…
– Ладно, обойдемся… – и решительно рубанул ладонью. – Распилить! По линии полости.
Некий мэ-нэ-эс, горбоносый и резвый, тут же подхватил брусок, и пропал за дверью.
– Наташа! – окликнул Киврин. – Что там у тебя?
– То же самое, Вовчик! – прощебетала девчушка с косичкой, стрельнув на меня подведенными глазками. – Девять раковин от четырех до девяти миллиметров в диаметре, одна из них сдвоенная.